В поисках онтологического плюрализма

Книга «Возрождение многополярного мироустройства», автором которой является Савин Леонид Владимирович – главный редактор информационно-аналитического издания «Геополитика», генеральный директор Фонда мониторинга и прогнозирования развития культурно-территориальных пространств, руководитель администрации Международного Евразийского Движения, член Военно-научного общества при Министерстве Обороны Российской Федерации, представляет собой многоуровневое исследование, посвященное полицентричной структуре глобальной политической системы.

Монография посвящена 100-летию выхода в свет работы Н.С. Трубецкого «Европа и человечество».

В книге подробно рассмотрена концепция многополярности в теории международных отношений, ее институциализация в разных странах, различия в подходах и общие положения. Оценка текущего кризиса. неолиберализма и проектов глобализма дается с позиции возможных альтернативных сценариев.

Труд автора состоит из 13 глав, каждая из которых имеет от трех до шести параграфов, посвященных краху однополярности и кризису мировой политики, незападному подходу в многополярности, теме деконструкции «Запада» и многим другим направлениям.

В первой главе, к примеру, говорится о том, что окончание холодной войны - одна из вех в истории международных отношений. Биполярный миропорядок исчез, но то, что пришло ему на смену, подлежит обсуждению. Возникло несколько различных предположений о структуре власти в международной системе после окончания холодной войны, однако все они недооценивали одни факторы и переоценивали другие. Более того, было лишь несколько попыток преодолеть разрыв и попытаться найти согласованное повествование между этими предположениями. Автор утверждает, что структура власти в международной системе после окончания холодной войны была довольно изменчивой и за последние два десятилетия несколько раз менялась. Биполярность холодной войны сменилась многополярностью из-за отсутствия политической воли США действовать в однополярный момент. В 2001 году, с приходом нового президента, структура вновь изменилась. На этот раз администрация Буша-младшего стремилась играть роль глобального губернатора. Однако этот однополярный момент продлился лишь до 2006 года, когда мир постепенно трансформировался в однополярную структуру в результате относительного упадка экономической мощи США и отсутствия желаемых результатов в международных делах, к которым стремились и стремились США. Экономический и финансовый кризис 2008 года еще более ускорил тенденции снижения относительной мощи США в международной системе. Поэтому после 2008 года можно наблюдать, как мир скатывается в структуру бех какого-то явного единственного полюса власти.  

В течение большей части времени после окончания холодной войны противоречие между однополярным и многополярным миром было главным фокусом мировой структуры. Но теперь это положение вещей было нарушено. С появлением биполярной теории отношения между многополярностью и однополярностью перестали быть единственной моделью международной структуры. Биполярность и ее связи с многополярностью и однополярностью стали новой аналитической проблемой, приобретающей все большее значение.

Основными аргументами в пользу биполярной точки зрения являются национальная сила и экономический индекс. С этой точки зрения формирование биполярной структуры имеет ряд сильных опорных элементов.

Во второй главе монографии, которая находится под заглавием «Многополярность в контексте международных стандартов» говорится о том, подвижные коалиции интересов формируются вокруг конкретных вопросов, и в результате государства, тесно сотрудничающие по одному вопросу (например, военная безопасность), могут иметь противоположные взгляды по другому (например, климат). Государства сотрудничают и конкурируют в различных конфигурациях, в зависимости от того, как их интересы совпадают по конкретным политическим, стратегическим, экономическим, социальным и экологическим вопросам. В то время как некоторые аналитики проводят параллели с прошлым, в действительности существует мало прецедентов или знаний, которые могли бы направлять современное мышление, и неопределенность способствует возрождению военных факторов в международных отношениях, поскольку государства стремятся как к гарантиям, так и к страхованию.

Неопределенность способствует национальным инвестициям, которые постепенно оснащают вооруженные силы таким образом, чтобы они могли обеспечить крупные державы возможностями, подчеркивающими сдерживание и оборону. Хотя это призвано снизить любой риск конфликта между крупными державами, будут ли эти инвестиции способствовать созданию стабильной глобальной среды, неизвестно и не проверено.

Описанная выше модель является сложной и проблематичной для европейцев, которые были довольны концепцией повышения эффективности многосторонности под руководством США. Появляется двуединый подход. Инициативы по укреплению внутризападной солидарности (в частности, содействие сотрудничеству между Организацией Североатлантического договора и Европейским союзом) продвигают традиционный подход, в то время как внутриевропейское сотрудничество пересматривается в качестве стратегии хеджирования на случай, если в будущем потребуются автономные европейские действия.

Третья глава, посвященная «Не-Западному подходу к многополярности», настаивает на том, что в последние десятилетия дисциплина международных отношений стала очень чувствительной к тому факту, что все знания коренятся в определенной культуре, и поэтому, казалось бы, универсальные теории и концепции могут иметь ограниченную значимость в «не-западном» контексте.

Этот интерес, на мой взгляд, вполне оправдан как в отношении социальных наук вообще, так и в отношении МО в частности. Международные отношения явно ориентированы на взаимодействие через всевозможные границы и поэтому должна уделять особое внимание внутренней подоплеке внешней политики. Академические дебаты, со всеми их национальными особенностями, составляют важную составляющую этого фона. В то же время существует тенденция придавать определенную ценность незападным национальным школам МО еще до оценки их вклада в глобальную дискуссию. Однако, автор не согласен с такой позицией. Согласно монографии, вполне правомерно утверждать, что глобальное разнообразие не может быть сведено к западному опыту, но утверждение, что это разнообразие может быть понято только через локальные формы знания, является гораздо более радикальным аргументом, который влечет за собой многочисленные проблемы.

Трактовка науки как единства в многообразии предполагает, что, несмотря на существование расходящихся исследовательских программ, все они на определенном уровне находятся в диалоге друг с другом. В конечном счете рациональное познание может и должно развиваться по тем же правилам научного общения, которые обеспечивают достоверность результатов. Противоположная точка зрения утверждает, что рациональность всегда обусловлена культурой, и поэтому различные "национальные школы" и "местные знания" не обязательно совместимы. Автор утверждает, что тенденция некритически придавать значение "непрофильным" теориям смешивает эти два измерения, и исследует истоки и последствия этой путаницы, используя современную российскую в качестве эмпирического примера.

Аксиома о том, что Россия отличается от Запада, часто интерпретируется российскими учеными в том смысле, что "западная" теория не способна объяснить эту уникальность, и поэтому российскому научному сообществу необходимо развивать именно российскую социальную теорию. Эта тенденция особенно заметна в российских МО — как видно, по двум основным причинам. Первая не специфична для России: МО как дисциплина структурируется определением интернационала как плюралистического.

Поиск альтернативных теорий - популярный способ объяснить эту множественность. Вторая причина характерна для России с ее идентичностью «не-западной» великой державы. В российском контексте идея глобального онтологического плюрализма часто выражается через понятие многополярности.

Никто не может знать будущее. Китай, Россия, Индия, Иран, которые в настоящее время, согласно автору, бросают вызов, хотя и по-разному, западному либеральному порядку, сталкиваются с трудностями внутри страны и могут стать внутренне ориентированными и отстраненными. Тем не менее, спустя почти тридцать лет после окончания холодной войны геополитика, похоже, готовится к очередному повороту колеса, который может оказаться не столь благоприятным для западных интересов. В книге рассматриваются как возможные сценарии развития формирующегося многополярного мирового порядка, так и трансатлантические варианты. Это приводит к тому, что в зависимости от того, как Запад разыгрывает свои карты, традиционные западные ценности могут в конечном итоге сохраниться, даже если исключительно западный порядок этого не сделает.

В главе с интригующим названием «Деконструкция Запада» говорится о том, что самая большая угроза либеральному международному порядку исходит не от России, Китая или джихадистского террора, а от самопроизвольной деконструкции западной культуры. Сказать, что мир становится все менее стабильным и все более опасным, значит констатировать очевидное. Но среди параграфов автора, написанных о причинах этих продолжающихся системных изменений, упоминается один ключевой фактор: раскол коллективного Запада. И все же распад идеи Запада ослабил способность реагировать четкой стратегией защиты региональных и глобальных интересов. Это ослабило альянс НАТО и изменило не только расчет глобальной безопасности, но теперь и равновесие сил в Европе. Если кто-то сомневается в масштабах и серьезности проблемы, он должен спросить, почему в последнее время так трудно достичь консенсуса между Соединенными Штатами и Европой по таким ключевым вопросам, как оборона, торговля, миграция и как вести себя с Россией, Китаем и исламскими джихадистами.

Проблема, стоящая сегодня перед Западом, проистекает не из нехватки власти, а скорее из неспособности достичь консенсуса относительно общих целей и интересов, во имя которых эта власть должна применяться.

Растущая нестабильность в международной системе, как утверждают некоторые, не связана с ростом Китая как стремящейся мировой державы, возрождением России как системного спойлера, стремлением Ирана к региональной гегемонии или изгоем-деспотизмом ядерной Северной Кореи; подъем и относительный упадок государств не являются чем-то новым, и это не обязательно влечет за собой нестабильность. Сегодняшняя проблема Запада также не является главным образом результатом экономического спада Соединенных Штатов или Европейского Союза, поскольку, хотя обеим странам пришлось иметь дело с серьезными экономическими проблемами после кризиса 2008 года, они остаются двумя крупнейшими экономиками в мире, чье совокупное богатство и технологическое мастерство не имеют себе равных.

Растущая глобальная нестабильность также не является следствием всплеска исламского джихадизма по всему миру, поскольку, несмотря на ужасы, которые джихадисты навлекли на народы Ближнего Востока и Северной Африки, и сопутствующую тревогу, которая сейчас пронизывает Европу и Америку, они и близко не имеют возможностей, необходимых для противостояния великим державам.

Проблема, скорее, заключается в растущей неспособности Запада договориться о том, как его следует определять как цивилизацию. В основе углубляющейся дисфункции на Западе лежит самоиндуцированная деконструкция западной культуры и, вместе с ней, клей, который в течение двух столетий удерживал Европу и Соединенные Штаты в центре международной системы. Национальное государство было, пожалуй, самой устойчивой и успешной идеей, которую породила западная культура. Он предлагает рецепт достижения безопасности, экономического роста и свободы личности на уровне, не имеющем аналогов в истории человечества. Эта концепция исторически закрепленной и территориально определенной национальной родины, вобравшая в себя принципы либеральной демократии, права на частную собственность и свободу, связанную верховенством закона, была основным строительным блоком глобального успеха Запада и любого “порядка”, когда-либо существовавшего в так называемом международном порядке.

Безусловно, Глава 7, посвященная «Безопасности и суверенитету» также представляет особую важность. Дилемма, стоящая перед нами, кажется достаточно очевидной. Угрозы жизни и благосостоянию людей все чаще возникают в результате процессов, которые носят глобальный характер. Возможность всеобщей ядерной войны была самым драматическим выражением нашего общего затруднительного положения, но потенциально массовые экологические нарушения и грубое неравенство, порождаемые глобальной экономикой, вызывают по меньшей мере не меньшую озабоченность. Тем не менее, как предшествующие интерпретации того, что может означать безопасность, так и ресурсы, мобилизованные для реализации этих интерпретаций на практике, фиксируются прежде всего в отношении военных потребностей якобы суверенных государств.

Таким образом, мы сталкиваемся с требованиями какой-то мировой безопасности, но научились думать и действовать только с точки зрения безопасности государств. Симптомы этой дилеммы очевидны. Государства все менее и менее убедительны в своих притязаниях на обеспечение безопасности, которая отчасти узаконивает их власть и авторитет. Более того, процессы, приводимые в движение требованиями военной обороны, очевидно, делают нас все более и более неуверенными в себе как жителей маленькой и хрупкой планеты. Если судить по апокалиптическим образам истребления, по сравнительным затратам на ракеты и медицинские учреждения, или на основе отчетов об интеграции военного производства в кажущуюся безобидной рутину повседневной жизни, мы знаем, что едва ли возможно использовать термин "безопасность", не чувствуя, что что - то ужасно неправильно с тем, как мы сейчас живем. Элементы этой дилеммы были знакомы уже довольно давно. Они вызывали споры с тех пор, как система государств возникла из распадающихся феодальных иерархий ранней современной Европы.

Особенно неловким оказалось противоречие между предполагаемой легитимностью войны и утверждениями о разуме, прогрессе, просвещении и цивилизации. По большей части противоречие было разрешено путем компромисса между свободой и необходимостью.; то есть необходимость войны понималась как конечная гарантия свободы и автономии государств, не желающих подчиняться имперским амбициям других государств. Более того, государства издавна понимались как источники опасности, а также как агенты защиты.

Что касается «экономике и религии» в международных отношениях, с момента зарождения международных отношений как самостоятельной дисциплины на Западе религия, как объект изучения, долгое время игнорировалась, маргинализировалась и даже “изгонялась” в западной теории международных отношений. Это исключение можно проследить до истоков современных международных отношений. В вестфальской системе международных отношений, сформировавшейся в конце войны в Европе, где родилось национальное государство, национальный суверенитет был ’освящен’, и религии больше не было места. Поэтому в государственно-центрированной теории международных отношений, отражающей такую систему международных отношений, естественно, что религия также незначительна.

Однако в последние десятилетия глобальное возрождение религии и общемировые тенденции осквернения, особенно после терактов 11 сентября, в значительной степени изменили взгляды людей на религию и международные проблемы; таким образом, религия вернулась из так называемого ‘Вестфальского изгнания” на “центральную сцену международных религий”. Религия не только рассматривается как ’продолжение политики другими средствами”, но и становится ресурсом, за который борются все партии на международной арене.

По мнению автора, теоретические проблемы, связанные с глобальным возрождением религии в теории международных отношений, сопоставимы с проблемами, возникшими в результате окончания холодной войны или возникновения глобализации.

Рассматривая «Власть и государство» в Главе 9, стоит отметить, что концепция власти может быть использована в качестве плодотворного подхода при изучении процессов в международных отношениях. Автор утверждает, что эта концепция может быть использована для анализа любого крупного явления в международной политике. Однако, стоит также определять власть примерно как средство достижения цели. Некоторые используют этот термин для обозначения вооруженных сил страны, но когда они используются таким образом, они действительно обсуждают только военный потенциал страны, а не степень влияния страны в системе. Автор утверждает, что вся политика – это борьба за власть. Он выводит это изречение из предположения, что желание доминировать является конститутивным элементом всех человеческих ассоциаций. Таким образом, независимо от целей и задач правительства, ближайшей целью всех государственных действий является получение и увеличение власти. Поскольку по определению все государства стремятся максимизировать свою власть, международную политику можно рассматривать и анализировать как борьбу между независимыми единицами, стремящимися доминировать над другими. Он подразумевает, например, что власть также является главной целью политики или даже определяющим мотивом любого политического действия. В другом месте, однако, он предполагает, что власть — это отношения и средство достижения цели. Из-за этой двусмысленности мы не знаем, что эта концепция объясняет в международной политике. Проливает ли термин "борьба за власть" свет на многие процессы, происходящие в международной системе? Слово "борьба", конечно, мало что говорит нам об отношениях между Норвегией и Швецией или между Канадой и Соединенными Штатами. Объясняет ли термин "власть", определяемый как непосредственная цель всех правительств, основные внешние цели Никарагуа, Чада или Швейцарии?

Приводится также и второй взгляд на власть. Автор предлагает краткое и формальное определение власти, часто приравнивая власть к физическим активам, которыми обладает нация. Большинство текстов, по сути, концентрируются на анализе этих активов (часто называемых "элементами национальной власти"), не обсуждая фактические отношения между правительствами и методы, с помощью которых эти активы используются для достижения национальных целей. Не следует ли, однако, определить силу таким образом, чтобы она лучше всего проясняла то, что мы наблюдаем и что хотим знать? Определение должно предполагать области исследования и реальности, хотя ни одно определение, вероятно, не объясняет всей полноты предмета. Таким образом, одно определение понятия может быть полезным для описания и анализа социальных отношений внутри политической партии или внутри семьи, но оно может быть бесполезным для изучения международных отношений.

Подобно и другим главам, в Главе 10 было довольно удивительно отмечено, как медленно дисциплина международных отношений признавала важность этнических групп как важного фактора в мировой политике. В то время как в межвоенный период существовало множество работ, посвященных проблеме меньшинств, на протяжении более двух десятилетий, начиная с 1945 года, этот вопрос игнорировался большинством, если не всеми, стандартных текстов по международным отношениям. Это широко распространенное отсутствие интереса к этническим конфликтам со стороны специалистов по международным отношениям, по-видимому, сопровождалось аналогичным пренебрежением авторов в области этнических отношений международной обстановкой, в которой такие отношения имеют место.

В этой монографии была аргументирована необходимость сближения этнических и международных отношений. Это было сделано в три этапа. Во-первых, была предпринята попытка объяснить, почему специалисты по международным отношениям так долго игнорировали проблемы этнических конфликтов. Во-вторых, были рассмотрены существующие теории плюралистического общества и консоциативной демократии, чтобы понять, что они могут сказать о возможности создания стабильных и демократических многоэтнических государств. Наконец, было введено игнорируемое международное измерение с особым акцентом на доктрины национализма и национального самоопределения, с одной стороны, и реалистический подход к внешней политике – с другой. Эти культурные различия могут проистекать из целого ряда источников, и наиболее важными из них, по-видимому, являются язык, религия, общий исторический опыт, географическая изоляция, раса и родство. Они могут сочетаться различными способами, чтобы дать начало уникальному набору верований, ценностей, привычек, обычаев и норм.

Не стоит забывать, что политические границы суверенных государств редко совпадают с этими культурными границами этнических групп. Когда этническая группа принимает политическую программу, призывающую к созданию отдельного государства, совпадающего с ее культурными границами, можно сказать, что она становится национальной группой. Ключом к национальной идеологии является призыв к единой нации, единому государству. Очень часто, однако, этнические группы не будут требовать прямой политической независимости. В этих условиях использование термина этническое меньшинство (которое может быть этническим большинством) представляется более уместным. Однако этот вопрос гораздо сложнее, поскольку внутри отдельных групп часто возникают разногласия относительно будущего конституционного статуса их группы. Некоторые предпочтут отделение, в то время как другие будут довольствоваться размещением в рамках существующих государственных границ, и относительное влияние этих групп будет меняться с течением времени.

Таким образом, в некоторых штатах в США сепаратистские настроения снижаются (например, в Квебеке), в то время как в других государствах они растут (тамильские районы Шри-Ланки). Поэтому на практике часто бывает трудно определить, являются ли "сепаратисты" или "аккомодаторы" большинством в любой момент времени; и поэтому может быть чрезвычайно трудно определить, сталкивается ли государство с требованиями этнической или национальной группы. Государства, как правило, будут заинтересованы в том, чтобы сказать, что это первое, но это может не точно отражать чувства группы меньшинств. Однако независимо от того, является ли эта группа этническим или национальным меньшинством, она часто будет играть важную роль в мировой политике.

Что касается «культуры и цивилизации», культура стала модной в международных отношениях в эпоху после окончания холодной войны. Одним из самых удивительных аспектов возрождения научного интереса к культуре стало появление в исследованиях политики национальной безопасности консенсуса относительно того, что культура может оказывать существенное влияние на общую стратегию и поведение государства. Ученые и практики начали интерпретировать такие события, как противостояние США и Китая из-за сбитого самолета-шпиона в 2001 году или эскалацию напряженности между палестинцами и израильтянами через призму национальной идентичности и культуры. Хотя эти представления нашли свое отражение в классических работах о международном конфликте, описаниями действительные причинные связи остаются неясными. Во время Холодной Войны, ученые пытались разработать теорию политической культуры. Тем не менее критики утверждали, что прогресс в разработке единой теории культуры, которая могла бы соперничать с неореализмом, был незначительным, и в конце холодной войны даже сторонники этой теории были обеспокоены тем, что культура остается "последней надеждой" для озадачивающего поведения государства.

В данной книге показана эволюция теории стратегической культуры на протяжении нескольких поколений научной работы внутри и вне дисциплины.

Ключевые вопросы, которыми руководствуется это исследование, включают в себя: Каковы идеационные основы политики национальной безопасности? Дают ли культурные теории, недавно вдохновленные конструктивизмом, наиболее точные объяснения политики безопасности в эпоху после холодной войны? Кто такие "хранители" стратегической культуры? При каких условиях политические решения связаны с культурой? Хотя ученые расходятся во мнениях относительно последствий идеационных моделей, даже скептики сейчас описывают "третью волну" культурных теорий как потенциальное дополнение к неореализму.

Вечное стремление человека к универсальному нормативному порядку занимало экспертов в области международных отношений, а также нашло свое отражение в данной книге в заключительной главе. Просвещения и современных интернационалистов, созерцание единства человечества оставалось волнующим стремлением. Стабильность и сложность мирового порядка тесно переплетаются с нормативной эволюцией международных отношений. С этой целью необходимо обратиться к критическим вопросам о "границах универсализма", особенно в свете всепроникающих международных конфликтов, широко распространенных нарушений прав человека и, возможно, обесценивания верховенства права в этом столетии. Всеобщие устремления были подавлены ростом этатизма, национализма и идеологической конфронтации. Кроме того, теория культурного релятивизма и ее пагубные последствия для международного права отвлекают внимание от позитивного развития будущего мирового порядка. По своей сути культурный релятивизм внушает образ "культурной пропасти", в которой непримиримые культурные различия препятствуют всепроникающей реализации материального международного права и морали-ситуация, которая даже предполагает, что международный юридический дискурс может быть бесполезным. Таким образом, в конце XX-го века культурный релятивизм вынуждает западное международное право подвергнуться значительной переоценке и, возможно, даже существенной трансформации.

Наконец, стоит подытожить. В данной работе осуществлена попытка глубинного переосмысления фундаменталов государственности, включающих в себя религию, экономику, мировоззренческие особенности народов, отношение к времени и пространству, темы безопасности и суверенитета, национализма и цивилизаций. Монография предназначается для широкого круга читателей, в первую очередь политологов, философов, историков, культурологов, специалистов по международным отношениям.

____

Опубликовано в журнале "Постсоветские исследования" №2, 2021.