Мечтать не вредно - утопии как двигатели человеческой истории

Казалось бы, нет ничего более отдаленного от повседневности нашей жизни, ничего более «ботанического», как выражается современная молодежь, чем тема утопии. Эта тема заботила многих философов не только в классический период. В прошлом веке один из известнейших писателей Джордж Оруэлл сказал такую вещь: XX век показал, что утопия сбывалась чаще, чем все остальное. Свойство самой невероятной гипотезы, самого невероятного и фантастического предположения - это свойство сбываться.

 

«Утопия» переводится с греческого как место, которого нет. В человеческом сознании речь идет о месте, которого пока нет. Но раз об этом месте говорят, раз люди рисуют, планируют утопии, описывают утопические картины, значит, это место где-то должно быть. Его нет в физической реальности, но оно есть в воображении, в проекте, в человеческом духе, в человеческой воле. А раз так, значит, это место самое важное. То, что уже есть, построено и создано, то, что лежит перед нашими глазами и не требует от нас никаких дополнительных усилий, неизбежно принадлежит энтропии.

 

Все реализованное обречено на разрушение, всякая существующая вещь - это вещь заведомо конечная и смертная. А вот то, что еще не создано, то, что живет в человеческом духе и пребывает в пространстве утопии, тому еще только предстоит реализоваться. Или даже если не предстоит, это сохранится в форме идеи, в форме конструкции, которая не подлежит энтропии и распаду.

 

Платон в свое время сказал, что «идеи либо парят, либо умирают» - очень красивая метафора. Когда идеи парят в вечном небе, они не подлежат тлению и энтропии. Но как только идеи начинают реализовываться, они сразу подвергаются разложению, гниению и тлену. Поэтому с точки зрения философии и человеческой истории утопия - это очень серьезная, очень важная и очень реальная субстанция. Ведь когда возникает утопия, в человеческом духе и человеческой воле образуется то место, которое не подлежит тлению - нетленное, священное место. Как правило, свойство священного места - не бывать пустым. Если на нем не находится чего-то того, что мы знаем, что мы сами там расположили, что мы освятили и структуру чего мы осознаем, это место в человеческом сознании, где человеческая мечта и человеческая воля сходятся в едином резонансе, обязательно займет что-то иное.

 

Когда утопическое мышление было преодолено, мы увидели, что утопические модели вошли в состав очень многих идеологий. Одной из составных частей марксизма стал французский утопизм, который описывал небывалую коммунистическую реальность. Несмотря на то, что эти утопические идеи многим казались очень странными, немыслимыми и нелепыми, они отчасти были воплощены в марксизме и реализованы в марксистских политических проектах.

 

Утопии бывают различными: бывают утопии коммунистические, бывают утопии равенства, утопии неравенства, утопии, волшебно прославляющие человека, теократические, где речь идет о наступлении царства небесного и т. д. Утопия утопии рознь. Самое общее, что объединяет все эти утопические проекты, замыслы и фантазии, которые пока не реализованы, - что они когда-то, скорее всего, будут реализованы.

 

Здесь очень важно обратить внимание на то, что человеку в принципе очень важны проекты. Каждое утро мы начинаем с того, что составляем план на день, потом составляем план на неделю, на дальнейшую жизнь. Что это такое? Это утопия! Мы хотим сделать то, чего еще нет. В значительной степени утопия вбирает в себя все мысли, все мечты, все фантазии относительно нового. Привычное в утопии и в наших планах рассматривается как нечто рутинное, непринципиальное, неважное. Поэтому утопические описания подчеркивают то новое, неожиданное и необычное, чего нет в обычной практике.

Так или иначе, когда мы составляем план, мы закладываем в это определенную волю встретиться с чем-то новым, необычным, мы закладываем в это некий проект, связанный с утопией, с тем, чего бы мы хотели от жизни. Французы любят говорить: «Невозможно - это не по-французски». Можно точно так же сказать, что человеку без утопии существовать невозможно. Как бы ненужная, далекая, недосягаемая утопия становится чем-то практически необходимым и совершенно неотъемлемым от нас.

 

Многие философы замечали, что материальный человек, в значительной степени занятый удовлетворением своих плотских потребностей, по большому счету таковым себя не считает. Будучи в значительной степени животным, человек категорически противится этой мысли. А что отличает человека от животного? Утопия. У животного нет утопии, оно согласно с теми условиями, в которых находится, а человек - нет.

 

Как утопии влияют на политические идеологии? Влияние социалистов-утопистов Томаса Мора и Томазо Кампанеллы на коммунистическую идеологию общеизвестно. Они нарисовали образ общества социальной справедливости и вдохновили политических деятелей XIX века, философов, практиков, деятелей рабочего движения на то, что в следующем веке треть планеты попыталась либо обдумать, либо принять эту коммунистическую идеологию, либо просто под ней расписалась. Оценивать итоги мы пока не будем, но сам факт того, что удался такой проект, как СССР, большевистская революция и построение коммунистических режимов на значительной части территории земли, подтверждает силу утопии. И с этим нельзя не считаться.

Жуткая античеловеческая утопия лежала и в основе фашистской и национал-социалистической идеологии, которая предполагала, что арийские народы будут править миром в планетарном Рейхе. Интересно, что если мы копнем глубже, то в теории национал-социализма увидим самые невероятные описания. В одной из книг Йорга Ланца фон Либенфельса, теоретика совершенно бредовой псевдоцеркви, которая предшествовала национал-социализму, описывается типичный ариец: это «электрон Божий», то есть одномерное полярное существо, которое проецируется как луч в земные миры. Дальше следуют совершенно бредовые картины его взаимодействия с людьми, с животными, с разными расами.

 

Такие утопии лежали в основе фашистской идеологии. Одержимые «электронами Божьими», «обезьянами Содома» и прочим ариософским бредом, фашисты, увы, нашли в себе достаточно сил, достаточно воли, достаточно организационных способностей, чтобы завоевать большую часть Европы. Конечно, эта утопия была античеловеческой. Но сам факт того, что подобный бред вдохновлял целые народы на реализацию совершенно конкретных политических и геополитических задач, заслуживает серьезного внимания. Поскольку сила утопии колоссальна.

 

Есть утопии не только коммунистические или фашистские. Американский политолог Френсис Фукуяма написал знаменитую книгу «Конец истории». Фактически это изложение концепции Гегеля, который очень сильно повлиял и на коммунистов-утопистов, и на фашистов-утопистов, например на Джованни Джентиле, видевшего конец истории в итальянском государстве. Фукуяма приложил эту модель конца истории к либеральной идеологии. В девяностые годы прошлого века идея конца истории, где не существует ни государств, ни этносов, ни культур, а только один мировой рынок, практически реализовалась.

 

Так что элемент утопии свойствен любым политическим идеологиям. Вера в утопию оживляет даже самые либеральные, ориентированные только на разум и материальные интересы людей, политические и идеологические силы.

 

Фридрих Ницше сказал очень красивую фразу: «В каждом сердце есть стремление выше». Этот взгляд поверх привычного горизонта, куда-то за грань, составляет не просто что-то дополнительное к человеку, он составляет сущность человека. Человек - существо, которое неразрывно, необратимо связано с утопией. Мы знаем, что многие из нас не достигнут вершины, многие не дождутся даже малейшего «повышения», а кто-то потеряет даже то, что имеет. Но если мы перестанем стремиться куда-то вверх, если мы упустим этот утопический горизонт из сферы нашего внимания, то мы рухнем, опустим руки и превратимся в груду никому не нужного мусора.

 

Мы живем, пока у нас есть проект, живем благодаря мечте, часто даже не признаваясь в ней, потому, что иногда она бывает пугающе далекой.