Феминистские международные отношения: старые споры и новые директивы

Некоторые личности и сообщества многое теряют, продвигая и развивая этот радикальный проект, и многое приобретают путем преобразования феминистского импульса в еще один элемент плюралистической вселенной теоретического дискурса, где отношения власти, по сути, остаются без ответа. 

 

В марте 2002 года у меня была возможность присутствовать на встрече “Feminist Perspectives in U.S. and EU Foreign Policy” в Совете по международным отношениям в Нью-Йорке. Две статьи были заранее распространены и были рассмотрены дискуссантами. В статьях приводится много тем для обсуждения, однако, вместо подробного обсуждения дискуссия начала вращаться вокруг того, будет ли феминизм иметь значительный вклад в международные отношения. Обсуждение зашло так далеко, что утверждалось уже произошедшее влияние феминизма, например, в сфере прав человека. Когда, по требованию одного из участников, в области прав человека вдруг внимание началось концентрироваться на гендерно-специфических нарушениях, в частности сексуальном насилии, феминистки, которые боролись за признание этих вопросов, как непосредственного нарушения прав человека, были сбиты с толку наглостью этого требования. Эта встреча была очень поучительна, поскольку  на данный момент я слышала подобную информацию в основном не из первых рук от коллег феминисток или из журнальных статей. Становление на карту возвращения некоторых старых споров и разъяснения вопросов может быть полезно, если не для тех, кто продолжает отрицать актуальность феминистских мероприятий, то, по крайне мере, для студентов, изучающих МО.

 

Эта статья пересматривает некоторые споры за последние 15 лет между феминистками и множеством специалистов МО. С одной стороны, в духе работ Дэйла Спенсера, целью является восстановление знания о феминизме как источнике власти и вдохновения. С другой стороны, цель состоит в том, чтобы найти границы тем, охватываемых этими дебатами, и в последующем, подтолкнуть дебаты к новым направлениям. Феминизм в МО – растущее поле, которое вносит свой вклад и пересматривает область международных отношений, кроме тех, которые охвачены основным направлением дискуссии. Существует много признаков того, что феминизм в МО становится одной из крупнейших ветвей, которая включает в себя отдельные блоки на крупных научных конференциях, секции в профессиональных организациях, издательство книг, а также публикации статей (многие представлены в новом «Феминистском журнале международной политики»). Развитие также отображается в большом доверии к феминизму в МО как к научному знанию в целом. В то время как данное направление изначально нуждалось в оправдании феминистских подходов, ученые начали проводить свою работу согласно или вопреки главным целям международных отношений – и они преуспевают в этом, часто пересматривая международные отношения в процессе. Статья начинается с обзора истории феминистического вмешательства в МО, начиная с нескольких конференций в конце 1980-х и начале 1990-х годов. После этого, в ней более подробно излагается несколько спорных вопросов при обсуждении определенных столкновений феминизма и основных направлений международных отношений. Особое внимание уделяется вопросу о том, что является знанием в МО. И, наконец, ссылаясь на споры о выборе области для самоидентификации как деятельной женщины в МО, гендера и МО или феминизма в МО, исследование приходит к утверждению развитого феминизма в МО. Зарождение данной области также влечет за собой принятие (феминистического) политического проекта на его основе. 

 

 

Международные отношения были одной из последних сфер для развития феминистической мысли, которая привносит уникальный вклад в любую область исследований. Действительно, в сравнении с другими дисциплинами, появление феминистской перспективы в МО произошло сравнительно поздно. Это произошло только в конце 1980-х и начале 1990-х годов вследствие нескольких конференций и публикаций книг, которые дали импульс для развития феминистских исследований в МО. Среди первых книг, в настоящее время являющихся класской данного направления, можно выделить «Женщины и война» (1987) Жана Бет Эльштейна и «Бананы, пляжи и основы» (1989) Синтии Энлой. А также «Gender in International Relations: Feminist perspectives on achieving global security (1992)» Энн Тикнер, «Global Gender Issues» (1993) Спайк Петерсон и Энн Раньан, и  «Feminist Theory and International Relations in a Postmodern Era» (1994) Кристин Сильвестр оставили свой след в начале 1990-х годов. Хотя их подходы очень разнятся, авторы сходятся в стремлении переосмыслить основные парадигмы международных отношений. 

 

Три конференции завершили становлении феминистской мысли на сцене международных отношений: В 1988 году Миллениум: конференция журнала международных учений в Лондонской школе экономики, в 1989 году конференция в университете Южной Калифорнии  и в 1990 году конференция в Уэльсе. Миллениум издал сборник всей конференции в специальном выпуске «Женщины и МО» и, следовательно, также опубликованы «Гендер и МО» Ребеккой Грант и Кэтлин Ньюлэнд. Петерсон, который организовывал конференцию в Калифорнии, согласился редактировать коллекцию публикаций, представленных в Уэлсли, которые были закончены в конце 1992 года в объеме «Gendered States».

 

Следует также отметить, что феминисты в исследованиях уже подняли вопрос о предвзятости в данной области на конференции Peace Research Association, где они подчеркнули гендер в качестве переменной в структурном насилии. Они работали, для того, чтобы привести феминистские взгляды  к вопросам мира, конфликтов и войны еще в 1960-е годы. В конце 1960-х женщины из мира исследователей анализировали власть, «разрабатывая феминистские концепции власти как власти или возможности, но не власти над». В 1970-е годы они перешли на «реконцептуализацию безопасности как безопасности с противником или общей безопасности, но не безопасности против противника, также расширяя понятие безопасности против бедности, безопасности прав человека, безопасности гражданского общества». В 1980-х годах «они анализировали отношения между войной и патриархатом». Несмотря на их большие усилия, мир исследователей, как и международные отношения, по-прежнему остаются полем, где доминируют мужчины.

 

 

Первое пересечение феминизма и основного направления международных отношений произошло в статье Роберта Кеохейна «Теория МО: феминистская точка зрения», это одна из статей, вошедших в 1989 в вопросы тысячелетия (Миллениум). Его подход, что более подробно оговаривается ниже, оценивает феминизм в соответствии с параметрами подхода, одобряемого властями (его версия социальной науки), в котором сосредоточено его понимание, как заметила Синтия Вебер в первой главе своей ответной публикации в 1994 году «Хорошие девочки, маленькие девочки, плохие девочки». Другое пересечение можно отметить в статье Фрэнсиса Фукуямы «Женщины и эволюция мировой политики», опубликованной в Foreign Affairs в 1998 году. Главной проблематикой в статье Фукуямы является рассмотрение простых бинарных различий между «агрессивными мужчинами» и «мирно настроенными женщинами». Он поддерживает биологическую точку зрения,  из которой следует, что феминизму невозможно изменить природу человека. Размышляя именно так, он просто игнорирует фундаментальное феминистское понимание того, что гендерные роли находятся в зависимости от различных факторов и изменяются кросс-культурно и исторически. 

 

В последнее время подобные пересечения стали более перспективными, в том числе дискуссии в профессиональных журналах. Прогресс в этом направлении начался в 1966 году с провокационной статьи Адама Джонса в «Обзоре МО» (официальный журнал British International Studies Association), который спросил: «Не гендерные различия ли заставляют Землю крутиться?» И продолжение этого прогресса было в 1997 году посредством дебатов приведенных Дж.Энн Тикнер в  International Studies Association’s International Studies Quarterly, где она предложила три типа недоразумений , которые мешают взаимопониманию  феминистов и специалистов международных отношений. Первое – это непонимание значения понятие «гендер», второе – разные онтологии, и третье – эпистемологическое разделение. Остается рассмотреть, будет ли термин «недопонимание» корректным, так как различия в онтологии и эпистемологии произошли также в спорах между (не феминистскими) критиками и специалистами МО, не прекращающимися по сей день. 

 

Последнее пересечение встречается в симпозиуме по войне и гендеру в «Перспективах политики», новом журнале Американской Ассоциации Политической Науки. Этот обзор, продолжая споры, начатые Джошуа Гольдштейном в «Войне и гендере» (2001), подробно изучает роль мужчин и женщин в войне. Его книга вызвала очень большой интерес, в том числе и у специального комитета в 2003 году на конференции Ассоциации Международных Исследований в Портлэнде, штат Орегон. 

 

Теперь я буду устанавливать некоторые связи между ранним вмешательством Кеохейна и этим последним обзором, чтобы проиллюстрировать основные темы, формирующие дискуссии – «Что такое знание?» Иначе говоря, то, что было охарактеризовано как (пост)позитивистские дискуссии.

 

В 1989 году Кеохейн приветствовал феминизм как полезный вклад в МО, опираясь на различия между феминистскими эмпириками, феминистским направлением стэндпоинт и феминистским постмодернизмом, созданным Сандрой Хардинг. Соответственно, феминистские эмпирики считают, что наука имеет гендерную предвзятость, но может выдвинуть полезные предположения, если исследование ведется в «верном» направлении. Они выступают за отказ от рассмотрения мужского положения как определяющего положение человека и за включение феминизма в проект. Так называемые стэндпоинт-феминисты утверждают, что понимание зависит от того, где вы находитесь, и разнится в зависимости от пола, культуры, расы и класса и прочие другие факторы. Они верят в отказ от мифа о неопосредованном знании и в развивающиеся эпистемологии и программы для политических действий через специфические (женские) способы познания. Наконец, феминисты под влиянием постмодернизма «скептически выступают за то, что мы можем найти что-то морально или политически заслуживающего изменения в научной картине мира, лежащей в ее основе эпистемологии или нормы закона». Задача этих феминистов состоит в критике методов, понятий истины, основ, критериев достоверности и непререкаемых понятий. 

 

Как было замечено, Кеохейн побуждает феминистов внести свой вклад в международные отношения, предпочтительно путем пересмотра фундаментальных основ дисциплины, таких как власть, суверенитет и государство. Он считает, что эмпирики феминизма могут самостоятельно способствовать этому стремлению, хотя, само по себе простое указание на жертвенность женщин и было проигнорировано в МО – феминистский эмпиризм может оказать ограниченные познания в международных отношениях. Кеохейн утверждает, что это направление феминизма находится в опасности от вверения «аналитической ошибки осуществления условно «патриархального государства» или «межгосударственной системы»». Его осторожность по этому вопросу является обоснованной и даже, может быть, расширенной до пределов эмпирика (или позитивиста) феминизма в целом, хотя это кажется вне его интересов. Он не замечает влияния своих наблюдений на объект исследования, неустойчивость и контекстную относительность понятий, и отсутствие подходов, которые могут согласовывать постоянно меняющиеся факторы международных отношений. 

 

Краткое описание обзоров книги Гольдштейна могут служить иллюстрацией этой распространенной проблемы. Один из обозревателей, Мэтью Евангелиста, использует детальное исследование Гольдштейна для критики статьи Фукуямы раннего периода его творчества в Форейн Эффеир, хотя он отмечает, что оба автора пришли к выводу «феминизации политики», что может быть разрушительным. По словам Евангелиста, «в сложном мире международной политики может быть опасно вызывать спокойствие и штиль, милые мальчики -  практика, сродни ядерному разоружению». Кроме того, он предлагает Гольдштейну более серьезно рассмотреть собственные наблюдения о гендерной войне. Он не останавливается на том, что «делает гендерные проблемы серьезнее», что может повлечь за собой с точки зрения подхода Гольдштейна вопрос – будет ли это возможно в рамках его гносеологии. Критика Евангелиста содержит во многом специфический, легко принимаемый позитивизм стремления Гольдштейна.

 

С другой стороны, Элизабет Пругль сразу обращает внимание на ограничения в  работе Гольдштейна, связанные с  его приверженностью к позитивизму. Она говорит о том, что Гольдштейн работает с пониманием гендера как социального концепта, нежели биологически данного, и поэтому, по существу, его работа «поддается трактовке гендера как политической категории, категории, которая управляет, узаконивает и препятствует». Хотя его понимание провоцирует подобный анализ, он не откажется от него; его «позитивистский подход становится возможным за счет понимания нестабильности гендера и восстановление научного мифа о гендере как всеобщем феномене, имеющим двойную природу». Пругль отмечает, что, таким образом, эта книга предлагает уроки о сильных и слабых в понимании феминизма: она помогает решить гендерные вопросы в МО для тех, кто будет убежден в позитивизме, но она не может «показать более широкий взгляд на то, как гендер и война производят друг друга, взгляд на то, как гендер является источником знания как в области безопасности организаций, так и в области социальных наук». Чтобы больше узнать о последнем, студент МО будет вынужден обратиться к работам феминистской школы в МО, которая использует в своем анализе инновационные, альтернативные, не позитивистские методы. 

 

Было бы интересно узнать реакцию Кеохейна на работу Гольдштейна, учитывая его критику, так называемых феминистов постмодерна, что могло бы внести свой вклад в МО. На самом деле, его откровенное отрицание и неприятие последних (феминистов постмодерна) трактуется им, как «тупик в изучении международных отношений», он пророчествует, что «продолжая такой путь, это может иметь катастрофические последствия в феминизме МО». Реакция Кеохейна находится под влиянием его веры в методы социальной науки и его беспокойство о невозможности совокупного знания в будущем. Он отстаивает свое мнение, отмечая, что «наука имеет ценность заполнения пробелов путем обеспечения общих стандартов проверки убеждений, и поэтому тренирует наш разум и в некоторой степени защищает от предвзятости». Более того, он пишет, что «достаточно трудное постижение социального научного знания является аргументом для его сохранения вместо отстранения социальной науки и стремления к более или менее единой теории познания». Это очень поучительно и глубоко затруднительно, так как это указывает на бОльшую важность дисциплинарной согласованности, нежели точность и глубина. Он не задается вопросом, обеспечит ли его подход лучшее понимание мира, и он не объясняет, почему эта версия науки до сих пор не предупреждала предвзятости в МО.

 

Даже поверхностная археология в современной науке обнаруживает предвзятость. В The Science Question in Feminism Хардинг рассматривает возникновение современной науки и прогрессивные импульсы, которые образуют идеалы, такие, как ценность нейтралитета или объективности. Особенно ценным является ее обсуждение «Движения Новой Науки Англии 17 века», где «прогрессивность науки была представлена не в основе метода, а в его взаимной поддержке отношений к тенденциям прогресса в большом обществе». В то же время институализация науки вырабатывала новое разделение труда между наукой и политикой, которое, в свою очередь, привела к отказу от целей социальных реформ, которые базировались в то время в основном на науке: «судьба Современного Человека была разветвлена: ученые как ученые не вмешивались в политику, политические, экономические и социальные руководители не формировали когнитивное направление научного исследования». Разделение науки и политики не смогло и не сможет применяться на практике. Выработка знания и его форм (наукой и учеными) присуща социальному\символическому\политическому порядку и никогда не существует отдельно. Отделение знания от политики и наоборот имеет различные последствия: это представляет собой науку, четко отделенную от политики и, таким образом, обеспечивающую законность на ином основании, нежели власть. По иронии судьбы, как отмечает Хардинг, «наука ценностно-объективна в опасном гносеологическом и социальном смысле, она пориста, прозрачна в моральном и политическом значении, в ее структуре концептуальные схемы и методы». 

 

В МО политический характер феминистского знания требует совместного принятия кажущихся разрушительными подходов, озвучивающих главные поводы, которые послужили неприятию феминистских взглядов. У феминистов по определению есть политический проект и, следовательно, формулировка этой дилеммы в центре современной науки. Важно, что они продолжают это делать, чтобы предотвратить дерадикализацию феминистских проектов. Феминистский взгляд заключается в том, что «даже лучшие формы познания не могут быть оторваны от их политических последствий» и, как отмечает Тикнер, «может появиться только расхождение мнений для сторонников научных методов, которые часто категоризируют такие требования знания, как релятивистские и недостаточно объективные».

 

Основную проблему разделяют многие ученые, опасающиеся альтернативных подходов, которые не смогут рассудить конкурирующие заявления. Осознаваемая необходимость сформулировать истину или, по крайней мере, договориться о всеобщих нормах для того, чтобы показать несправедливость или типичную для современности злоупотребление власти. Подходы отказываются озвучивать такие заявления или отвергают попытки сделать это, указывая на контекстуальный характер подобных заявлений, полных релятивизма и, следовательно, отвергают их. Однако обвинение в релятивизме только приобретает силу в рамках системы, основанной на возможности непреложной истины и стабильной основы. Другими словами, чтобы увидеть релятивизм как проблему, а не как одно из требований мира, необходима вера в некое универсальное, абсолютное, вечное и метафизичное знание, которое уже не связано конечностью Бытия. Как Жан Грондин говорит об этом: Заблуждением является метафизико-историческое ожидание того, что достоверная критика может быть выведена только из вечной власти или нормы. И наоборот. Люди по своей природе критичны, поскольку они  являются субъектами своего времени и способны не только противодействовать злу во имя своих интересов и стремлений, которые могут рассматриваться как скоротечные.

 

Таким образом, необходимо осмыслить наши заявления о лучшем мире, чтобы обозначить это во времени и пространстве. Мария Лугонес и Элизабет Спелмен пишут: «Наши представления о том, что лучше, всегда говорят нам о том, что плохо в настоящий момент». Это необходимо, чтобы противостоять «панацее» в подходе современной науки, потому что «как мы думаем, и то, что мы думаем об этом, не зависит в значительной степени от того, кого не упоминают, кого ожидают или дают возможность высказаться». Кеохейн из-за невозможности проверить собственные предположения и становления «тем, кто объективно замечает и, следовательно, записывает свои наблюдения» нуждается в подобной концепции. Как отмечает Вебер, его «видение состоит в большом количестве феминистской литературы подобно тому, что видно, но не слышно, если только голос(а) опосредованы через текстовую интерпретацию Кеохейна». 

 

Кеохейн определяет феминизм в МО как предмет исследования, а не как способ изучения МО. Принимая во внимание, что Хардинг и Сильвестр, чьи работы он описывает, смотрят через призму феминизма на МО, а Кеохейн смотрит на феминизм в МО. У него вызывают разногласия те подходы, которые касаются его проблематики и которые угрожают вере в общую социальную науку. Он не приемлет даже малейшего отклонения от своей трактовки, хотя, как указывает Тикнер, «многие феминисты видят структурные закономерности, такие как гендер и патриархат». Они, однако, не воспринимают такие взгляды как универсальные или естественные, а, напротив, «определяют их как социально обусловленные и изменчивые во времени и пространстве». 

 

Кеохейн также повторяет распространенное заблуждение в так называемых постмодернистских подходах, таких, как беспокойство о том, что влияние подобных подходов будет иметь политический эффект в отказе от релятивизма. Вопреки этому мнению, походы под влиянием европейской философии и/или постколониального мышления, находятся в зависимости от политического участия. Они готовы потратить много времени на то, чтобы показать, что, будучи далеко не политически нейтральной, наука находится в политической компетенции. Они настаивают на том, что вопросы онтологии, гносеологии и методологии всегда были политическими. Феминистам, как членам общественных/символических/политических систем полностью вселили структурами гендера, расы, классов и культурной иерархией нужду в обеспечении «фактически ежедневных и долгосрочных мер в целях искоренения всех форм превосходства и неравенства». 

 

Обзор этих изменений показывает, что споры вокруг феминизма в МО продолжают вращаться вокруг подобных тем. Несмотря на это, изменения заметны в том, что порой некоторые взгляды, почерпнутые в различных феминистских подходах, стали спорными и многие ученые смотрят на свои труды через призму феминизма. Однако слишком мало признательности получил тезис о рассмотрении гендера как динамичного и социально обусловленного феномена.  Более того, редкостью является факт становления во главу угла инновационных феминистских методов в выработке феминистского знания, являющихся признанными или даже отмеченными некоторыми учеными. Вместо этого, как отметила Марисия Залевская, значение феминизма снижается: «Какая перспектива у феминизма в Боснии?» Феминисты до сих пор не имели собственных позиций в МО.

 

Но что думать феминистам о государственных феминистских МО?

 

 

Феминистам, как правило, удобно с таким большим разнообразием подходов, и большинство ученых комбинируют несколько типов исследований. В то время как категории будут полезны для демонстрации различных феминистских подходов, они всегда будут превалировать. По-прежнему важно, чтобы соответствие подхода к поставленной задаче признавало ограничения в принятии определенной точки зрения. Как заявляет Вебер, «пока признание трений и сложностей порождает это, феминисты скорее одобряют, но не пытаются сдерживать преобразующиеся взгляды, идущие сквозь призму феминизма». 

 

Для классификации феминизма, весь материал сейчас превращается в изучение направлений, в которых феминисты разделили свои исследовательские программы. В соответствии с основным исследовательским вопросом «Где женщины в МО?», некоторые феминистки относят свою исследовательскую программу к теме «женщины и МО». Их задача заключается в определении различных ролей, которые женщины играют в МО, многие из которых редко учитывались в области МО до продвижения феминистских подходов. Ранним примером является «Бананы, Пляжи и Основы» Синтии Энлой. Она отмечает несколько направлений МО, в которых везде присутствуют женщины. Это призма, через которую видятся определенные виды деятельности в МО. Смотря сквозь нее, вся работа, проделанная женщинами, воспринимается предвзято, будь она проделана женой дипломата, работницами за пределами военных баз, или моделью с плаката Чикита Бананы. Энлой удается разобрать международные отношения целиком и полностью, в отличие описания МО в основных работах этой дисциплины. Как и многие феминистские исследователи, она быстро подмечает властные отношения, упущенные основным течением исследований: Стандартный анализ останавливается на беглом исследовании всей области международных отношений, что исключает возможность для женщин соблюдения гражданских прав, и не оставляет им иного выбора, кроме как сексуально обслуживать солдат и работников банановых плантаций. Это также исключает возможность для женщин участвовать в государственной дипломатии и деятельности Всемирного банка. Это исключает возможность решения вопросов неравенства между мужчинами и женщинами на местном уровне, участия в разработке многих программ национальных движений как в промышленно развитых, так и в аграрных обществах. Это исключает возможность формирования популярной культуры – это фильмы, реклама, книги, ярмарки, мода – которая лишь усиливает глобальную иерархию.

 

Как отмечает Грант, предвзятость, порожденная политической теорией, переносится и в сферу МО: «Делая мужчин единственными акторами и гражданами, политическая теория переняла постулаты МО о национальных/интернациональных различиях, основанных на частных/публичных различиях, которые оставляют женщин вне политики». Женщины и их практика оказываются вне поля зрения от традиционного акцента на государственном, политическом понимании власти как борьбы и от мужской практики как приемлемого опыта человечества. Поэтому вопрос «Где женщины в МО?» сам по себе является мощным вызовом для МО – он отказывается игнорировать эту предвзятость, предлагая преобразования за счет пополнения женщинами международных отношений. 

 

Вторым способом охарактеризовать работу феминисток в МО является «гендер и МО». Некоторые феминистские исследователи, будучи не удовлетворенными описанием и анализом роли женщин в МО, разворачивают свои исследования как полностью сформированные гендерными особенностями, а не изучения этой проблемы как практики в МО и политической сфере. Джутис Лорбер объясняет: Гендер является социальной структурой, которая имеет свои истоки в развитии человеческой культуры, а не в биологии или продолжении рода. Как и любой другой социальный институт, гендерные проявления имеют универсальные и хронологические особенности и кросс-культурные изменения, которые влияют на жизнь отдельных людей и социальное взаимодействие. В истории гендера можно проследить и то, что верно для других институтов, его изученная структура и изменения воздействия.

Гендер, заключая в себе «женский вопрос», делает возможным не только постановку вопроса о женщинах как необычного и специфического, но и выявление, как женственность и мужественность влияют на гендерные МО. Как гендер в форме  концепций, идей и институтов стал центром дисциплины? Эльштэйн описывает свою работу «Женщины и война» как «результат признания того, что за многими простыми, жесткими идеями и формулировками стоят гораздо более сложные смыслы». Она продолжает, - «оспариваемые места, которые определяют и придают смысл общепризнанному пониманию женщин, мужчин и войны, не предполагают самосущного независимого дискурса; скорее это значит признание направлений, в которых общепризнанные спорные горячие вопросы могут умерить наши критические способности». 

 

Следующим аргументом в этой статье является третье направление, рассматривающее эту область как наиболее важную. Опытная «феминистка международных отношений» хотела бы спросить: «Если феминизм как знание будет восприниматься всерьез, то какие виды МО это породит?» такой подход неизбежно приводит обратно к международной политике, а затем к феминизму, по определению и неважно какой вариант будет выбран, это влечет за собой политический проект. Пока феминистов настолько много, насколько много о них говорят, все они объединены общей целью – сделать мир лучше для женщин. Пока они не могут договориться ни о том, каким именно образом их цель будет достигнута, ни о том, что заключает в себе ярлык «женщина», они хотят показывать существующую иерархию и сокращение гендерного неравенства. Признавая борьбу власти не только за материальные блага, но и за значения, смыслы, они обладают динамикой научных исследований, которые постоянно подвергают сомнению заданные рамки – в этом случае это находится в компетенции дисциплины МО.

 

 

Какие элементы феминистской теории должны приниматься в МО серьезно? Самое главное, что феминизм всегда начинает с жизни женщин, и они, по большей части, отказываются проделывать четкое разделение между теорией и практикой. Принимая всерьез их собственный слоган «личное это политическое», для феминистов «женская субъективность и опыт повседневной жизни становятся на сторону переоценки ценностей патриархата и устойчивости к ним». На их основе предусматриваются новые возможности и формируются новые теоретические перспективы для критики главного направления МО.

 

Их эволюция на практике привносит феминизм с учетом воздействия восприятий и представлений в соответствии с жизненным опытом. Поскольку «большинство из нас  большую часть времени репродуцирует гендер, класс, расу и бесчисленное множество других отношений неосознанного подчинения», помещение себя и предмета исследования в приоритет. Одре Лорд пишет: Как женщины, мы должны искоренить усвоенные модели самоугнетения, если мы хотим двигать дальше самых поверхностных изменений. Сейчас  мы должны признать различия среди женщин, равных нам и разработать способы разделения наших обязанностей для борьбы и достижения общей цели.

 

Это также предполагает неестественно принятые категории и модели отношений в процессе создания знаний, вырабатываемых в определенных рамках, Донна Хэрэвэй назвала это situated knowledges. Феминисты спрашивают: «Как это работает? Что может сделать эта концепция или теория? Как подобная теория будет существовать? В чем ее сила?» На что Эльштейн отмечает:

К сожалению, современные социальные науки часто плохо подготовлены для понимания значительной роли символов, мифов, метафор и риторических методик, предпочитая вместо этого бесспорную устойчивость институциональных классификаций, регулярность кодифицированных правил или доказательств абстрактных моделей. Многое из того, что представляется важным, не проходит через стену стандартных моделей и методов, в общем, игнорируется. Смелые заявления и интерпретации исключаются. 

 

Кроме того, дисциплинарные практики (например, проявление настойчивости в проверке гипотезы в МО) препятствуют феминистским исследованиям, а в большинстве стран мира доступ к знаниям, производящим институты, продолжает быть строго ограниченным для женщин, что вряд ли способствует феминистскому сознанию. Следовательно, в дополнение к изучению содержания теории, должно быть уделено внимание тем, кто получает доступ к этим знаниям, тем, кто их распространяет и тому, как эти методы вырабатываются и укрепляются в основном в патриархальных структурах. 

 

Несмотря на эти препятствия, феминисты-исследователи МО приняли инновационные методы для получения альтернативных знаний, выработки новых знаний и распространения собственных идей. В рассматриваемой дисциплине много феминистов, которые ниспровергают ее. Это «никогда не было простым приложением или дополнением, когда феминизм обратился к мыслящим людям». Это делает феминистов МО вовлеченными в процесс создания «методов и категорий как специфического задания при необходимости с помощью некоторых категорий и отрекаясь от метафизического утешения в единственном феминистском методе или теории познания».

 

Связанные с «получением через предполагаемые и нежелательные повторные упоминания мужских тем и знания», Сильвестр предлагает объединить как феминистский метод в МО. Это характеризует: Процесс сокращения позиций, который происходит, когда серьезно воспринимают опасения, страхи и программы тех, кого вы не привыкли воспринимать всерьез при построении социальной теории.

 

Скорее, этот интерпретационный подход вносит беспорядок, так как он радикально отличается от принятых подходов, которые никогда не охватывают того, чего не хватает. Делая акцент на прослушивании, он переходит к сути вопроса путем раскрытия феминистского знания, где наука отрицает его существование. Серьезное прослушивание и направляет Perlenfischerei Эльштэйн (жемчужный промысел). Согласно Ханне Арендт, она настаивает на том, что «важный момент заключается в том, чтобы оставаться открытыми темами для обсуждения, чтобы видеть, к чему это ведет и, следовательно, не навязывать шаблонные формулы разнообразному и парадоксальному материалу». 

 

Другой вариант уже используется феминистками для адаптации инструментов других дисциплин. Я, например, использовала теорию литературы. Преимущество описательного подхода заключается в том, что подходы могут удерживать живое напряжение и передавать информацию без навязывания линейной структуры. Далее, подходы «способны удерживать многообразную культурную самобытность, даже если они ‘логически’ противоречат многообразию и противоречивости, они действуют согласованно, не настаивая на своем подходе». Шерил Маттингли, Мария Лоулор и Ланита Джейкобс-Хэй описывают, как, в отличие от абстрактных рассуждений и общих заявлений, противоречивы подходы:

Позволяя нам понять, как морально сложен мир, в частности для социальных групп, чья общая маргинализация (вытеснение за пределы общества) заставляет их метаться между общими (например, мы - Американцы) и частными (например, мы - Афроамериканцы) положениями. 

Феминистки могут научить МО «терпеть и интерпретировать двойственный подход, двусмысленность и многообразие, а также озвучивать основы, которые нуждаются в порядке и  структуре, какими жесткими бы они ни были». Внимание феминисток концентрируется на условиях, с которыми (или без которых) они работают, способных сдерживать, а также информировать об их усилиях. Неравенство возникает в различных формах во времени и пространстве, а иногда формы, касающиеся той или иной формы угнетения, могут быть крайне важными, особенно когда некоторые кажутся более выполнимыми, чем другие. Тот факт, что опыт исключения и повреждения, а также возможности их решения, изменены некоторыми подходами к объяснению, почему сейчас так много феминизма. Это расхождение весьма значимо для каждого феминиста, зависящего от местоположения, и у него есть различные взгляды на это. Здесь также важно признать, как некоторые группы людей систематически и структурно имеют больше власти для построения теории, чем другие. При выработке ошибочного знания необходимо признать и сообщить о его локальном, личном или общественном многообразии. 

 

Это порождает напряжение, которое способствует феминистскому политическому проекту. Как следствие, будучи сформулированным в конкретных локациях, феминизм всегда влечет за собой напряжение между тем, что есть (проблемы, с которыми сталкиваются в повседневной жизни) и тем, что должно быть (их долгосрочные цели и устремления).  Эта двойственность постоянно преодолевается и, несмотря на все ее парадоксальные результаты, это является весьма продуктивным. Формулировка их политического проекта нарушает контексты, которые ограничивают их, не наслаждаясь роскошью безопасного отдыха, феминистки стратегически используют изменяющиеся субъективности. Понимая, что передний план не постоянен и разнообразен, они, как правило, выступают за объединение по насильственным столкновениям. Изменчивая субъективность политически выгодна в том, что они позволяют выстраивать объединенные взгляды, а не единичные мнения, где перемешиваются «мы» и «они».  

 

Это напряжение становится порой очень сильным в рамках феминистского проекта. Более того, потенциально опасным является несогласие с конкретным социальным\символическим\политическим законом. В Бордлэндс / Ла Фронтелла,Глория Анзальдула описывает тактики выживания, принятые этими «чужаками/изгнанными» и вынужденные стать экспертами в переключении реальностей».  Она отмечает, что, хотя это «углубляет взгляды, мы видим конкретные объекты и людей, мы также теряем что-то в возбуждении, что-то, что не принято нами: наша невинность, изученные пути, наша безопасность и простое невежество». Как таковые, феминистки в состоянии научить МО большему комфорту с уязвимостью и научиться принимать нестабильность. 

 

Феминистки понимают, что для того, чтобы произвести реальные изменения, необходим вызов не только содержанию частного подхода, но его структуре. Другими словами, недостаточно просто принять женщин или даже принять во внимание подходы, в которых заключаются формы феминизма МО, важно изменить построение международных отношений, распространение и воссоздание знаний. Феминисты МО формируют дисциплину для разработки динамичных подходов, которые могут постоянно пересматриваться, адаптироваться к меняющимся событиям и проблемам, и которые могут охватить все нюансы, которые остались незамеченными формализованными моделями. Это тревожно, поскольку они отрицают возможность традиционных совокупных знаний и требуют, чтобы ученые постоянно пересматривали свои собственные предположения. Как бы выразилась Энлоу, они остаются любопытными.

 

Источник: Плюриверсум

Перевод Натальи Поповой