Неограмшизм в МО: контргегемония

Представители реализма в МО понимают гегемонию как «фактическое и существенное превосходство потенциала могущества какой-то одной державы над потенциалом остальных, чаще всего соседних»[1].

В неореализме «гегемония» понимается схожим образом, но уже в глобальном контексте, а не как региональное явление.

В рамках марксизма-ленинизма выделяют 3 зоны осуществления доминации:

1)                     Экономическая доминация (в базисе, по отношению к собственности на средства производства);

2)                     Политическая доминация (в относительно автономной надстройке, активность которой может опережать процессы, развертывающиеся в базисе);

3)                     Доминация в сфере гражданского общества (второй надстройке - области интеллектуальной деятельности (науке, культуре, философии, журналистике и т.д.))[2].

Понимание гегемонии в рамках теории Антонио Грамши (1891–1937) и его последователей, основанное на ревизии марксизма, в корне отлично от вышеупомянутых трактовок.

А. Грамши  приходит к пониманию первостепенного значения надстройки на основании анализа политических процессов в России и Италии первой трети ХХ в. Он задается вопросом: «как была возможна пролетарская социалистическая революция в России, где с точки зрения самого Маркса и с точки зрения классического европейского марксизма начала ХХ века объективное состояние базиса (неразвитость капиталистических отношений и т.д.) исключало саму возможность прихода к власти коммунистической партии?»[3] Объяснение этому он находит в опережающей деятельности политической надстройке в лице большевиков по захвату политической власти, благодаря которой революция оказалась успешной.

С другой стороны, в 20-30 гг. прошлого века в Италии вполне назрели предпосылки для социалистической революции — и в базисе (развитый промышленный капитализм и обострение классовых противоречий и, соответственно, классовой борьбы), и в надстройке (политические успехи консолидированных левых партий). Однако в этих, казалось бы, благоприятных, условиях левые силы были обязаны своим провалом тому, что в интеллектуальной сфере в Италии тон задавали представители гегемонии[4].

Итак, для Грамши гегемония — это «доминация установок неравенства и господства» не в сфере экономики и политики, а в сфере гражданского общества (культуры, интеллектуального сообщества, искусства и науки). В общепринятом понимании гражданское общество, которое базируется на либеральном договоре, казалось бы, само по себе является основой гегемонии. Но в трактовке А. Грамши оно представляет собой сферу свободы. Интеллектуал способен сделать сознательный выбор между конформизмом и нонконформизмом, между гегемонией и контргегемонией, между обслуживанием статус-кво и революцией. И этот выбор не зависит ни от его экономического положения, ни от его политических предпочтений. Таким образом, гегемония – это не судьба, а «результат свободного выбора интеллектуалов»[5].

«Грамши рассматривает западный мир, как мир устоявшейся гегемонии, в котором в сфере экономики установилась капиталистическая система, в политике доминируют буржуазные политические силы, в интеллигентной среде интеллектуалы обслуживают интересы буржуазных политических сил и служат капиталу»[6].

Однако есть общества, которые политически еще не до конца интегрированы в ядро гегемонии. Их Грамши описывает как модель цезаризма, когда «сильная личность вмешивается в безвыходную ситуацию между равными и противоположными социальными силами»[7]. Это Россия, Китай, страны Ближнего Востока (Иран, Саудовская Аравия). Однако цезаризм сталкивается как с вызовами, исходящими от интернациональной внешней гегемонии, так и изнутри - со стороны национальной буржуазии. Он не может игнорировать эти процессы и идет по пути transformismo, то есть частичной модернизации, сближения с гегемонией, пытаясь при этом сохранить свой суверенитет[8].

Теперь перейдем к рассмотрению концепции А.Грамши, интегрированной в критическую теорию МО.

Основателем этого направления является Роберт Кокс. Вслед за Грамши он констатирует, что современное глобальное общество основано на доминации буржуазно-либеральных принципов и вся система международных отношений построена на обслуживании гегемонии буржуазии. Это общество гегемонии в языке, в технологиях, в политике, в нравах, в искусстве, в моде, - во всем[9].

Для него гегемония на международном уровне — это и установленный порядок между государствами, и порядок в мировой экономике с доминирующим способом производства, и комплекс международных социальных отношений, связывающих целые классы в разных странах. Таким образом, всемирную гегемонию можно описать как и экономическое, и политическое, и социальное устройство; она не может быть чем-то одним, и должна включать в себя все три элемента.

По мнению Р.Кокса, «международные отношения таковы, какими они представляются в теориях МО, а теории МО таковы, какими их делают теоретики»[10]. Вместо того, чтобы изучать объективную реальность, эти интеллектуалы ее активно конструируют, обслуживая тем самым глобальную буржуазию.

Гегемония в своей концептуальной разработанности основывается на убежденности в том, что «современность во всем превосходит древность (прошлое), Модерн - Премодерн, а Запад во всем превосходит не-Запад (Восток, Третий мир)»[11]. В соответствии с этим дискурс гегемонии в самом общем виде имеет следующую структуру:

Запад (the West) = cовременность (Модерн) = цель = благо = прогресс = универсальные ценности = США (+НАТО) = капитализм = права человека = рынок = либеральная демократия= право.

vs

Остальное (the Rest) = отсталость (Премодерн) = нуждается в модернизации (колонизация/помощь/уроки/внешнее управление) = нуждается в вестернизации = варварство (дикость) = локальные ценности = недокапитализм (еще некапитализм) = несоблюдение (недостаточное соблюдение) прав человека = несправедливый рынок (участие Государства, клановость, групповые преференции) = недодемократия = коррупция[12].

По этим незатейливым правилам строится любой дискурс гегемонии. Как только мы приняли эти две параллельные цепочки равенств, мы находимся внутри гегемонии[13]. Очевидно, что такая доминация есть лишь конструкт. Следовательно, необходима деконструкция доминирующего гегемонистского дискурса. Поэтому строительство контргегемонии начинается с полного опровержения обеих этих цепочек. В качестве альтернативы существующего порядка, Кокс предлагает проект контргегемонии и создания контргегемонистского исторического блока, выбирающих критику статус-кво и революцию[14]. Иначе глобальная гегемония посредством трансформизмо рано или поздно сломит цезаризм. Потому что он – всего лишь историческое запаздывание, а не альтернатива как таковая[15]. Во главе контробщества, являющегося альтернативой общества гегемонии, должна стоять глобальная революционная элита («депутаты глобального общества»[16]), чья открытая политическая философия станет платформой для объединения рабочего класса, членов антилиберальных партий, движений, представителей традиционных религий со всего мира[17].

По мнению другого представителя критической теории, Стивена Гилла, отношение к гегемонии является решающим в МО. Принятие гегемонии объединяет теоретиков различных парадигм (будь то реализм или либерализм) в один лагерь. Координационным центром интеллектуалов, вставших на сторону гегемонии, является Трехсторонняя комиссия, занимающаяся разработкой и внедрением гегемонистских парадигм[18].

Р.Кокс также полагает, что международные организации являются значимым механизмов выражения универсальных норм мировой гегемонии. Они, как правило, инициированы государством, устанавливающим гегемонию. Лица из периферийных стран, хотя и могут прийти в международные институты с идеей изменения системы изнутри, все же обречены на работу в системе пассивной революции, т.е. подготовки революционной ситуации, когда политически и экономически для этого недостаточно сил. В итоге transformismo поглощает потенциальные контргегемонистские идеи и приводит их в соответствии с гегемонистской доктриной. "Гегемония, как подушка: она принимает удары, но рано или поздно покажется потенциальному нападающему удобной для отдыха"[19]. Только государства, где образ международных институтов прочно основан на четкой социальной и политической идее вызова гегемонии посредством формирующегося исторического блока и контргегемонии, могут представлять собой реальную угрозу. Таким образом, по мнению Р.Кокса, в рассмотрении проблемы изменения мирового порядка мы должны обратиться от международных институтов к национальным обществам. «Задача изменения мирового порядка начинается с длительных и трудоемких усилий, направленных на построение нового исторического блока в пределах национальных границ»[20].

Контргегемония может в целом опираться на страны Второго и Третьего мира, страны БРИКС (Бразилию, Россию, Индию, Китай и Южную Африку), Аргентину, Египет, Вьетнам, Индонезию и все государства, которым неуютно в сложившейся гегемонии. Кроме того, есть целый ряд стран, находящихся в прямой оппозиции гегемонии: Иран, Северная Корея, Сербия, Венесуэла и др. Если не активизировать правящие режимы в этих странах, они и дальше будут заниматься трансформизмо[21].

Рассуждая в терминах представителей критической теории, Россия сейчас представляет собой цезаризм и является полем типичного трансформизмо. Этому противостоит внутренняя гегемония в лице «белоленточной» оппозиции и внешняя гегемония в лице стран Запада. Мы балансируем между консерватизмом и модернизацией при отсутствии понимания исторического процесса, идей и целей. Как скоро падет цезаризм зависит от того, насколько удачно будет осуществляться трансформизмо (адаптационно-пассивная стратегия). Очевидно, что нам необходима контргегемонистская стратегия с целью построения многополярного мира. Например, глобальный революционный альянс. Нам надо искать контакты с Китаем, Ираном, Индией, Литинской Америкой, Африкой и всеми недовольными, которые являются потенциальными членами контргегемонистского блока[22].

Представитель исторической социологии в МО, критик западного расизма Джон Хобсон заявляет, что идеи Кокса и Гилла о построении контргегемонии являются замечательными, однако о том, как именно ее осуществить они толком не пишут. Для начала необходимо помыслить гегемонию и контргегемонию.

Если гегемония есть универсализация либерализма, а контргегемония подразумевает его тотальный демонтаж, то помыслить контргегемонию значит помыслить нон-либерализм, то есть общество, которое было бы радикально противоположно либерализму. И это должен быть нон-либерализм вперед, а не нон-либерализм назад (т.е. не консерватизм, фашизм, национал-социализм или коммунизм). Историческую битву с либерализмом они выдержать не смогли, и обращение к ним не приблизит нас к решению задачи по созданию контргегемонии. Основная победа либерализма заключается в том, что в центре его дискурса находится принцип: свобода против несвободы. Сегодня мы живем в либеральном мире, где в принципе, уже не от чего освобождаться, где свобода от (liberty) выработала весь свой созидательный потенциал, потому что она освободилась от всех тех форм, которые, так или иначе, держали индивидуума в некотором несвободном состоянии. Принципиальным курсом контргегемонии является идея радикального переосмысления свобод. Либерализму необходимо противопоставить принцип содержательной свободы, т.е. свободы для (freedom), носителем которой является критически мыслящая, созидательно-свободная личность (а не индивид), которая создает саму себя собственными силами[23].

«Помыслить контргегемонию — значит помыслить созидательно-свободную личность как корень этой контргегемонии»[24].

Источники:

1)     Дугин А.Г. Международные отношения. Парадигмы, теории, социология: Учебное пособие для вузов. – М.: Академический Проект, 2013. – 348 с.

2)     Левиафан: Контргегемония и евроцентризм (вып. 5) / [Под. ред. А. Г. Дугина; Ред.-сост. Савин Л. В.]. — М.: Евразийское Движение, 2013. — 248 с.

     3) Материалы сайтов www.geopolitica.ru, www.evrazia.org, www.youtube.com