Шеховцов против Дугина: академический налёт

Даже ум незаурядного учёного может быть подвержен странным аберрациям. Впрочем, чего «даже» — вполне возможно, что учёные в первую очередь и рискуют увязнуть во всяческих академических псевдонаучных конвенциях, из-за которых даже неплохой по меркам их коллег материал может оказаться надуманным, странным, и попросту пропагандистским. Так, известно, что у Александра Гельевича Дугина много критиков, — и это бы ладно: критика — дело довольно-таки святое, — но ещё больше у Дугина хейтеров, и самое печальное — обнаруживать их в той самой условной «академической» среде. Ладно ещё, когда ярлык того же «фашизма» на Дугина пытается навесить бездарный и необразованный Андрей «Вестник Бури» Рудой, выпустивший недавно часовой ролик на эту тему без единого аргумента и содержательного тезиса. Но когда даже нечто отдалённо схожее происходит в мире научном — это уже заслуживает какого-никакого критического интереса.

Украинский — а скорее европейский, а может даже и евроатлантический, — политолог Антон Шеховцов ещё в 2009-ом году написал статью «Палингенетический проект неоевразийства: идеи возрождения в мировоззрении Александра Дугина». Человеческий бэкграунд Шеховцова особого доверия не внушает: бывший неоевразиец, а потом жесточайший критик неоевразийства и в частности Дугина; любитель вешать ярлык «ультраправый» в рамках как собственных текстов, так и в русле обширных европейских «антифашистских» проектов вроде «Исследования ультраправых». Однако стоит признать, что, несмотря на всё это Шеховцов написал наиболее «академический» текст среди всех текстов с подобными посылами. Академичность его столь велика, что текст содержит аж 78 сносок и не навешивает ярлыков прям-таки на уровне заголовка.

Тем не менее, как раз разбор такого, не побоимся этого слова, «научного» текста может с новой силой обнажить слабости всей подобной критики. И принципиальные слабости использования терминов «фашизм» и «ультраправый» даже в литературе, ссылающейся на передовые концепты западной гуманитарной мысли и максимально старающейся прослыть «научной».

Начнём, пожалуй, с концепта, вынесенного ещё в заглавие статьи. Что такое «палингенез»? Это наработка британского исследователя Роджера Гриффина, который предложил — неиронично — едва ли не лучшую по западным меркам аналитическую рамку для попыток установить, что же нам в науке правильнее всего считать «фашизмом». Ведь, понятное дело, ни марксистский, ни либеральный подход особой критики не выдерживают — будь то попытки определить фашизм в русле странных подходов Георгия Димитрова или Умберто Эко.

Роджер Гриффин интересен хотя бы тем, что неоднократно пытался выйти за абсурдные попытки называть «фашизмом» режимы Италии, Румынии, Испании, Германии и других стран из-за якобы доказанной «открытой террористической диктатуры» якобы всевластного «финансового капитала», который якобы кидался в какой-то необыкновенный по тем меркам «империализм» и ещё более якобы объективно являлся чем-то «реакционным», и… уж не хотелось бы и комментировать вставленную в «научное» определение Димитрова оценочную характеристику «шовинистический». Не менее важны (и даже по-своему революционны, по меркам Запада-то) попытки Гриффина вырваться за пределы условного коллективного Умберто Эко, для которого «фашизм» это когда «антимодернизм», «культ традиции», «милитаризм», сплошной «элитизм» без малейшего «эгалитаризма» и прочие не шибко подтверждаемые заблуждения западнической историографии.

И что же предлагает Гриффин взамен в качестве определения какого-то наиболее объективного, ключевого ядра любой «фашистской» идеологии? Процитируем пересказ Гриффина Шеховцовым: «Сам фашизм он определяет как «род политической идеологии, мифическим ядром которого — в различных модификациях — является палингенетическая форма ультранационализма»». Сам же «палингенез» — это миф о воскрешении, новом рождении «нации (расы или другого реального или воображаемого сообщества)», в ходе которых это сообщество должно «подвергнуться радикальной трансформации, превратиться в новых людей». То есть, упрощая: «фашизм» — это про спайку радикального национализма (по какому-то признаку) и вот этого вот мифа об общественном возрождении и обновлении.

Скажем честно, определённые проблемы возникают уже здесь — ведь, в зависимости от того, насколько широко мы понимаем словосочетание «радикальный национализм», особенно в трактовке Гриффина, в рамках его определения «фашистскими» можно назвать даже многие социалистические режимы (как минимум, в некоторые периоды их существования). Да и некоторые государства прошлого, особенно в годину Ренессанса (вдохновляясь политическими элементами которого, кстати, «фашисты» в широком смысле слова и строили свой палингенетический миф) — могут быть рассмотрены через подобную оптику, если её дополнительно не уточнить.

Тем не менее, очевидно, что по сравнению с марксистским и либеральным этот подход хоть сколько-нибудь последователен и верифицируем. К тому же, крайне важен другой ключевой аспект «фашизма» по Гриффину — признание того, что всё-таки он являлся разновидностью политического модернизма. Что уже делает автору честь, ведь он не пытается на поводу у религии прогрессизма отмахиваться от всех издержек прогресса, попросту называя их ненастоящим прогрессом, «реакцией» или «анти-модерном».

Однако проблемы даже этого подхода в отношении более глубокого прошлого (да и не только) показывают, что его явно не стоит экстраполировать и, например, на современность. Шеховцов же пытается на его основе перекинуть мостик именно что к постмодернистской современности, где смешались в кучу кони и люди — и выдавать за фашизм отысканные мимолётные сходства. Пример: Шеховцов из всей книги «Основы геополитики» умудряется найти несколько отдаленно вписывающихся в эту оптику цитат и тотчас выдает их за «основу» политической идеологии Дугина: «Идея «геополитической Революции» (или палингенеза), которая должна помочь русскому народу выбраться из «тяжелейшего положения в этническом, биологическом и духовном смыслах», безусловно является новой концепцией в геополитической теории». Мало того, что само сведение идеи «геополитической Революции» к палингенезу попахивает натяжкой уровня попыток найти фашизм где-нибудь в Древней Греции, так ведь автор всерьёз — и без малейшей попытки доказать свой тезис — заявляет о том, что это нечто «основное» в идеологии Дугина. Даже для 2009-го года сия мысль патологически странна.

Но есть у статьи Шеховцова и куда более страшный грешок. И нет, речь не о попытке связать уже описанную методологию с подходами Арнольда ван Геннепа, Виктора Тернера и Морса Блоха, хотя это и по-своему привлекательный лейтмотив его работы. По-настоящему страшно другое.

Есть такой распространённый риторический приём в современной публичной сфере: чуть что — назвать чьи-то взгляды «шизофренически несовместимыми». Мол: вот у тебя какая-то «каша в голове», ты, мол, не понимаешь, что исповедуемые тобой идеи объективно никак друг с другом не вяжутся (… и, как правило, аргументации в пользу этого суждения нет никакой…) — а вот у меня взгляды очень даже совместимые, целостные, холистичные, всё в моих взглядах хорошо.

Приём сей — неимоверно популярный. Меж тем, зачастую — совершенно риторический, и никакой логики и рациональности, на которую претендуют использующие его люди, в нём, как правило, нет. Почему? Хотя бы потому, что теряется какой-либо верифицируемый сравнительный контекст. Не очень понятно: а как в таком случае доказать, что все интеллектуалы прошлого, на которых мы всю жизнь ориентируемся — не исповедовали и не исповедуют «несовместимых» идеологем? Особенно учитывая простой факт, что в своё время кто только ни критиковал представителей любых модернистских идеологий именно за «несовместимость»? С каким идеалом «цельной», «последовательной» и полностью «совместимой» внутри себя идеологии мы сравниваем то, что нам кажется несовместимым? И нет ли в нашей вере в «совместимость» идеализированного образа другой идеологии какой-нибудь да предвзятости? Каковы, в конце концов, критерии совместимости и несовместимости?

На все подобные вопросы любители говорить об объективной принципиальной несовместимости, как правило, не отвечают. Да даже до самих вопросов дело не доходит: всё упирается в риторический выкрик — «У меня идеология цельная, а вот у тебя нет!». По большому счёту, эта риторика является отправной точкой большинства подобных разговоров. Причем нередко звучит она из уст людей, которые либо исповедуют ну совсем односложные идеи, либо тщательно замаскировали свой собственный идеологический эклектизм разговорами о эклектизме чуждом.

Интересно, что Шеховцов хитрым образом пытается начать с того, что якобы критикует подобные подходы к Дугину в современной историографии и публичной сфере. (Да: к сожалению, в «научном» сообществе такие взгляды тоже попадаются.) «…В нашей статье мы исходим из противоположного предположения, согласно которому общественно-политическая доктрина Дугина является по-своему последовательной и целостной…». Проблема в том, что он пытается разрешить кажущиеся критикам и исследователям Дугина противоречия идеей о том, что как раз всё у Дугина цельно — но не потому, что их претензии абсурдны, а потому что все дескать противоречащие друг другу идеи Дугина просто, грубо говоря, подпитывают ядро его «фашистской» идеологии. «Фашистской» — по Гриффину. А почему «фашистской»? А потому что она содержит тот самый палингенетический миф, от которого якобы всё у Александра Гельевича зависит и отталкивается.

Выходит, Шеховцов не пытается критиковать само ядро Дугинской критики — он, на самом деле, очень даже согласен с тем, что в его идеологии есть якобы объективные какие-то противоречия. Из-за этого получается, что, используя вроде бы хорошо отлаженную методологию, Шеховцов, заявляя о том, что не согласен с ведущим мотивом Дугинской историографии — в целом её поддерживает, просто ещё сильнее упрощает, сводя всё при помощи удобной схемки к пресловутому «фашизму».

Опять же, натяжки выглядят тем смешнее, чем более случайны цитаты — так, он умудряется в лекции Дугина от 1997-го года сосредоточить внимание исключительно на этой высказанной впроброс идее: «…путем кропотливого совершенствования следует создать новый тип человека, а именно "философского русского"». Вообще, подобные исследования очень легко стряпать: выдёргивается N-ое число совершенно случайных цитат, лишь бы они подходили под концепцию — и верстаются под неё, чтобы звучало всё хоть сколько-нибудь убедительно. Причем, кажется, ради этой убедительности-то всё и делается — вряд ли из какого-то подлинного академического интереса. Праведный учёный написал бы по-другому, почестнее и поскромнее: «Так, у нас есть такая-то рамка, такая-то методология, сейчас мы для интереса посмотрим, насколько под неё подходит такой-то деятель…», — но вместо этого мы в очередной раз видим фанатичную претензию на объективное открытие сакральной истины. Которое выглядит ещё более странным, учитывая все авторские натяжки.

Натяжки, кстати говоря, ещё более противоречивые, чем кажется. Вот например, в поисках смешения «палингенеза» и «радикальный национализма» в книгах Дугина Шеховцов находит самое-самое объективно-противоречивое, что только можно у него найти — вот такую цитату: «Прогресс для подлинного революционного социализма — заключается в Скачке, в травматическом разрыве однородного течения социальной истории. Общество (Gesellschaft), "старый мир", "мир насилья" подлежит, согласно истинно социалистической доктрине, не "улучшению", а "отмене", "разрушению", "уничтожению". Вместо него должен появиться "новый мир", "наш мир", "мир Общины (Gemeinschaft)", но не той общины (Gemeinschaft), которая была разрушена капиталистическим обществом (Gesellschaft)..., а Новой Общины, Абсолютной Райской Общины, куда вообще не будет доступа стихиям онтологической и социальной энтропии».

Подводит автор к этой цитате так: дескать, она вкладывается в «сбивающую с толка концепцию» евразийского центризма, где — дико неожиданно! — ««социальная справедливость и социальная экономика» смешиваются с «ценностным консерватизмом и культурным традиционализмом» «консервативной революции»». (Действительно: где и когда ещё мы такое видели?). Шеховцов, банально акцентируя внимание читателя на очередных якобы несовместимых принципах «левой экономики и правой политики» в рамках анализируемой им доктрины, сам же отмечает (!), что «социализм» в этом контексте обретает черты идеологии Третьего Пути. (Тут сразу минимум один вопрос: а к чему тогда говорить про какие-то кардинальные «противоречия» конкретно Дугина, если высказанный им концепт, действительно, уже неоднократно встречался в идеологиях Третьего Пути?) Затем Шеховцов находит в этом подходе к социализму «палингенетические» черты (опять же, помним наш вопрос к методологии: что мешает искать такие черты в других, совершенно не-национальных социализмах, особенно в те времена, когда в них мелькало что-то очень даже «национальное»?), и дальше, собственно, приводится та большая цитата…

Есть, правда, — помимо обозначенных в скобках гигантских проблем, — одна ма-а-а-аленькая незадачка. Не хотелось бы подобным образом оскорблять цитату Александра Гельевича, тем более, будучи помещённой в более широкий контекст его идеологии того периода, она обретает немного другие оттенки — но! — если подходить к ней именно так, как к ней нас подводит Шеховцов, и соблюдать исключительно приведённый им контекст, а также отбросить всяческую ангажированность… Внезапно выяснится, что приведённая цитата —очень даже «марксистская».

И вправду — чтобы понять это, достаточно выпустить несколько предложений и заменить пару слов. И в сухом остатке будет у нас знакомая логика: дескать, когда-то был первобытно-общинный коммунизм, а идея социализма заключается в том, чтобы — пережив, обуздав, преломив капитализм, — создать новое общинное общество, похожее на тогдашнее, но на принципиально ином историческом витке. Таков, дескать, человеческий прогресс.

Это буквально один из основных марксистских посылов. Слегка, быть может, модифицированный. Впрочем, и то менее модифицированный, чем какой-нибудь вполне спокойно воспринятый в левой среде «социализм в одной стране» — ведь в данной большой цитате Дугина про «одну страну» особо-то ничего и нет. То есть, если Дугин и нарушил здесь как-то ортодоксальный марксистский завет, то только поменяв слова — и, получается, нарушил он любимый марксистский посыл даже меньше, чем в своё время товарищ Сталин.

Кто-то, конечно, может сказать, что марксисты выступают не за уничтожение современного общества, а за последовательный прогресс со вбиранием всего лучшего из каждой предыдущей исторической формации — но, если вспомнить переписку Маркса и Веры Засулич, станет понятно, что и у самого Маркса, и тем более у его последователей с этим пунктом отнюдь не всё было шибко логично и однозначно. Да и самые последовательные марксисты, как мы помним, вдруг в октябре 1917-го решили, что за полгода аграрная (!) страна уже стала вполне себе «буржуазной» для того, чтобы осуществлять в ней социалистическую революцию. Ну и даже если бы мы имели право руководствуясь таковой логикой раскритиковать «марксистского» Дугина за ревизионизм — остальная используемая им терминология из других идеологических дискурсов уж точно не противоречит основному смысловому наполнению той цитаты, но лишь обогащает в целом марксистский посыл. И совершенно бессмысленно делать вид, будто в этой цитате высказано что-то кардинально противоречивое по сравнению со всеми другими идеологиями.

На примере одной этой цитаты, — вразрез с элементарными попытками трезво её проанализировать поданной так, будто она подтверждает посыл Шеховцова, — обессмысливается большая часть его текста. Причем, совершенно.

Но ведь и это ещё не всё. Дальше Шеховцов критикует «увлечение» Дугина «нео-луддитами» вроде американского анархо-примитивиста Джона Зерзана, и отмечает «очевидный антагонизм и естественный конфликт между леворадикальным анархизмом и фашизмом». Автору не хочется не то чтобы объяснить читателю, в чём состоит этот конфликт, но и самому задуматься — а может, причина мерещащейся ему «несовместимости» в том, что он сам изначально назвал человека «фашистом» (причём, еще и очень криво назвал), и теперь говорит о непонятном, но «естественном» конфликте и антагонизме между своей придумкой насчёт человека и его отдельным интересом?

Ещё более абсурден этот тезис потому, что Шеховцов здесь выдал совершенное отсутствие знакомства с той же «революционно-консервативной» мыслью, да и с традиционалистской тоже. Ибо ряд авторов, относивших себя к первой, очень резко (хотя и каждый по-своему) критиковали Технику, и в целом их можно было бы отнести к «техно-пессимистам» (в некоторых контекстах — даже Эрнста Юнгера; что и говорить о его брате Фридрихе Георге!), что уже хоть немного да сближало их идеологемы с отдельными посылами и лейтмотивами бунтующего против техники анархо-примитивизма. Да и опять-таки, здесь мы видим всё то же набившее философскую оскомину банальное противопоставление «левого» и «правого», которое ещё те же носители идей Третьего Пути пытались разрешить — но подаётся это так, будто прибегает к таким политическим мотивам только Дугин и только в XXI веке. Наконец, ряд авторов, относящих себя к мысли традиционалистской, очевидно, были концептуально близки к идеям Зерзана о «восстановлении «Золотого века» природной гармонии и простого образа жизни путем «демонтажа» технологизированной современности и «отмены цивилизации» как таковой», — уже хотя бы в силу этой идеи «Золотого века», да и по ряду других причин. Что вновь говорит нам о глупости противопоставления «левого» и «правого» в этом контексте, да и о незнании автором элементарных вещей.

Вещей, на знание которых автор вполне себе претендует. И, пожалуй, да — самое печальное в этом тексте то, что подобное незнание выдаётся за знание, и именно эта претензия суммируется с той уже описанной нами риторической претензией на умение отследить «объективную несовместимость» каких-то идеологических компонентов у объекта исследования.

А ведь в конце концов, сойдём на секунду с ума и допустим, что Шеховцов был бы хоть в чём-то прав и действительно обнаружил хоть сколько-нибудь верифицируемые «несовместимости» у Дугина — и… что с того-то? Даже в таком случае мы бы имели дело всего-навсего с тлетворным академическим идеализмом, когда люди, мнящие себя учёными, живут буквально с «концом истории» в голове: с очень странным ощущением, будто все идеологии — и их развития, — подошли к концу, всё застыло во вневременных льдах, всё самое совместимое и непротиворечивое уже однажды было совмещено и приведено к общему идеологическому знаменателю, и любые попытки обновления, пересмотра, совмещения чего-то в дальнейшем будущем — как-то заведомо «противоречивы». Но ведь простой мысленный эксперимент способен разгромить подобное мироощущение: представь себя, дорогой учёный, в любой момент любого другого столетия, живущим на фоне интеллектуалов вроде Гегеля, Джентиле, политических деятелей вроде Сталина, Черчилля и Муссолини, на фоне всех их идеологических и теоретических манёвров и — задумайся: если бы ты изначально, как сейчас, хотел искать жуткие противоречия в их мыслях и программах — нашёл бы?

Конечно, нашёл бы. Ведь тут всё дело в изначальных предпосылках, образах, которые уже померещились автору вокруг описываемых им персонажей и идей, и в изначальном намерении описать кого-то или что-то именно как нечто противоречивое. Никакой объективности: лишь необдуманные глупости на поводу у политически ангажированной жажды.

Сей популярный риторический приём современной критики кого-либо элементарно глуп (и Дугин под такой шквал попадает чаще всего только потому, что в принципе говорит больше, сложнее, и с большим количеством отсылок, за что почему-то получает от прозвище «игрока» и «постмодерниста»); сей сюжет — претенциозен, бездумен и философски безграмотен, уже хотя бы потому что прибегающий к этой критической модели человек патологически не хочет отрефлексировать мнимую «цельность» взглядов собственных в той степени, в которой он критикует отсутствие цельности взглядов чужих, и провести ряд хоть сколько-нибудь корректных сравнений. Если бы он внимательно взглянул на свои же взгляды и свои интеллектуальные ориентиры с точно такими же критериями, с какими пытается критиковать чужие — он бы нашёл тысячу противоречий и отпрял в ужасе.

Но когда в глазу бревно, только и остаётся что искать в чужом соринку. Даже когда ты учёный — нет, — тем более, когда ты учёный. Чего тогда и удивляться выходкам какого-то там Андрея Рудого, застрявшего, в отличие от Шеховцова, не в языковой ловушке более-менее современной и хотя бы интересной методологии, а в зловонных агитках вековой и даже двухвековой давности. Кстати, думаю, если уж и искать зачем-то страшный реакционный фашизм, то где-то в области мышления, заставляющего мыслить вот так. Но это уже совсем другая история.