Экзистенциальное Средневековье и проблема отчуждения в оптике Четвертой Политической Теории

Проблема отчуждения является центральной

Для разработки Четвертой Политической Теории ключевой темой является проблема отчуждения. Сама метафизика Модерна изначально строилась на стремлении преодолеть отчуждение, которое к эпохе позднего Средневековья стало восприниматься как нечто невыносимое – отсюда восстание Возрождения и Реформации. В истоках и того и другого было отвержение средневековой имперско-феодальной системы организации общества и доминации католической догматики. Поздне-средневековый дух воспринимался как синоним отчуждения, который сковывал все творческие энергии человека. Не случайно лозунгом Возрождения, а затем и Модерна стал гуманизм, обращение к человеку и постановка его в центре внимания. Этим же мотивировался и ранний протестантизм, уходящий корнями в Рейнскую мистику и в субъективный платонизм Уиклифа, где превалировала та же основная идея: человек в его внутреннем ядре подавлен отчужденными структурами – церковными, политическими, культурными и должен быть освобожден от них. И Возрождение, и Реформация, и Просвещение считали главной задачей именно это – восстановление внутреннего достоинства человека, его освобождение из-под гнета социальных нормативов.

Три ответа на вызов отчуждения

В политической сфере это восстание против отчуждения (синонимом которого стал «средневековый порядок») постепенно оформилось в три современные политические идеологии – либерализм, коммунизм и национализм. Обычно мы принимаем за образец Третьей политической теории (национализма) идеологии ХХ века – итальянский фашизм и германский национал-социализм. Это отчасти верно, но следует обратить внимание на то, что национализм сложился намного раньше – более того, раньше либерализма. Это произошло на заре Модерна, когда европейские национальные государства были противопоставлены католической Империи. Этот ранний национализм не был в полном смысле теорией или Третьим путем в сравнении с Первой и Второй политическими теориями (либерализмом и коммунизмом). Это произошло как раз позднее в ХХ веке, но полноценное идеологическое оформление национализма стало лишь критической рефлексией на успехи либерализма и коммунизма, также обретших полноценное выражение лишь в XIX веке. До этого национализм существовал, но не был полноценной идеологией или политической теорией. Для нас это чрезвычайно важно в свете последующих рассуждений.

С поправкой на раннюю – доидеологическую – версию национализма, мы можем рассмотреть все три политические теории Модерна как идеологические ответы на вызов «средневекового порядка», воплощавшего в себе отчуждение.

Либерализм: достоинство внутреннего человека

Либерализм представлял собой последовательное утверждение права личности на свободу от каких бы то ни было прескриптивных догм – в религии, политике, обществе, позднее (после Адама Смита) в экономике. Это мы видим в протестантизме и в борьбе против сословного общества. В этом смысле либерализм в своих корнях был основан как раз на утверждении полной свободы человека от каких бы то ни было внешних предписаний. Ничто и никто, кроме самого человека, не должны были определять его содержание. В этом состоит сущность либерализма. Отметим в этом определении отрицательное выражение «не должны», к которому мы чуть позднее вернемся.

«Средневековый порядок» в его религиозном (католическом), сословном (феодальном)  и имперском (универсалистском) измерении как раз предписывал человеку его содержание, делал его частью внешней механической иерархической структуры, в которой просто не было места внутреннему измерению. Человек был частью механизма – церковного, политического и социального, за рамками которого у него не было и не могло быть никакой идентичности. Конечно, христианская мистика, секты, династические коллизии или даже народные восстания открывали возможность для некоторой защиты личной субъективности, но это находилось на периферии общества и рассматривалось как аномалия. «Средневековый порядок» в целом отрицал всякую интериорность, кроме нормативно установленной. Именно это и было отчуждением.

Ответом на это в эпоху Модерна стал либерализм.

Либерализм с опорой на Возрождение, Реформацию и борьбу с Империей постепенно приобретал форму политической идеологии, канонизировавшей внутреннее достоинство человека и последовательно выступавшей против всех внешних нормативных догматических прескрипций. Человек здесь мыслился сущностно свободным, и этот принцип был положен в основу политического учения. Так «не должны» из этического замечания или мистической воли становилось политическим догматом, фундаментально опровергая саму сущность: свобода становилась обязанностью долгом. То есть чем-то противоположным свободе.

Социализм: низвержение несправедливости и апология равенства

Социализм, оформившийся несколько позднее, и достигший своего доктринального апогея в коммунизме, выделил в качестве главного аспекта отчуждения другое – общественное, политическое и экономическое неравенство, которое было признано несправедливым. Здесь по сравнению с либерализмом менялся субъект отчуждения: «старый порядок» отчуждал не внутреннего человека от самого себя, лишая его онтологии, но общество в целом. Причем в основе отчуждения на сей раз идентифицировалось неравенство.

Упразднив неравенство, считали социалисты, люди упразднят и отчуждение, вернувшись к свободному солидарному труду в общинном единстве. Отсюда логически вытекала вся структура Второй политической теории. В марксизме эта логика была доведена до логического предела. Здесь две версии протеста против «старого порядка» и свойственного ему отчуждения -- либерализм и марксизм – входили в противоречие друг с другом, так как тезисы «свободы» и «справедливости», будучи абсолютизированными в социально-политической сфере, создавали конфликтующие системы. Отсюда антибуржуазная линия в марксизме, которая по мере успехов в ликвидации «старого порядка» обнажалась все яснее, предопределив  в значительной мере идеологическую и политическую историю ХХ века.

Национализм: против Империи и сословий

Национализм – по крайней мере в его изначальной доидеологической версии – также был направлен против отчуждения, воплощенного в Империи и католической претензии на управление всем европейским пространством со стороны Пап. Кроме того, в национализме нашло свое выражение отвержение буржуазией сословного порядка, отчуждавшего торговцев и горожан низкого сословия, становившихся все более влиятельными в области экономики, от власти. С другой стороны, в национализме находили выражение и этнические, даже племенные формы идентичности, свойственные низшим слоям европейского населения, которым в контексте католической Империи и феодальной организации общество вообще никакого внимания не уделялось. Таким образом, национализм также противостоял отчуждению –

·      политическому (со стороны Империи и католицизма),

·      сословному (со стороны аристократов и клира) и

·      этническому (со стороны средневекового христианского универсализма).

Этому национализм противопоставлял тезисы –

·      суверенного государства,

·      буржуазной демократии и

·      создания на основании органической и исторической этно-культурной идентичности искусственной структуры – политической нации.

Все три версии политического Модерна, таким образом, в своих корнях были ответом на проблему отчуждения, которое в историческом контексте было отождествлено с «поздним Средневековьем» и его сохранявшимися символами – католичеством, Империей Габсбургов, феодализмом.

Экзистенциальная общность трех политических идеологий Модерна

Если мы посмотрим на то, что было общим в этих трех политических идеологиях в их изначальном импульсе, то увидим, что здесь имманентность, наличие, конкретное присутствие противопоставляется отчужденной и абстрактной – трансцендентной – схеме, которая воспринимается как нечто безжизненное и умерщвляющее, ограничивающее, сковывающее. Острота человеческого бытия в его прямой стихии противопоставлялась догматическим формам, предписывающим человеку – каким ему надо быть, как надо думать, во что надо верить, как себя вести и т.д. Именно с этим импульсом – будь то индивидуальным, общинным, этническим или политическим – имеют дело все версии Модерна. Это чрезвычайно важно и часто выпадает из нашего поля зрения. Лишь с Ницше эта проблематика жизни и экзистирования (в терминах Хайдеггера) начинает по-настоящему ставиться в центре внимания. Модерн был революцией жизни против отчуждения, а три политические теории берут свое начало именно в этом принципиальном моменте, постепенно оформляясь в три самостоятельных рукава одной и той же реки политической имманентности.

Если обратиться к Ницше, то мы увидим, что отнюдь не случайно он видел наиболее близкое ему общество, где жизнь била ключом, именно в эпохе Возрождения, откуда и берет свое начало река Модерна. Средневековье навязывало человеку нормативную идентичность сверху и извне. Возрождение поставило в центре идеал человека, творящего самого себя изнутри, внутреннего человека создающего миры с опорой на бездну своей свободы. В чем-то это затронуло и либерализм, и коммунизм, и национализм.

Все три политические идеологии Модерна возвели в культ человеческое творчество и технику, как прямое выражение имманентного всемогущества земного человека – индивидуального, социального, национального.

До определенного времени все три политические идеологии развивались в едином ритме и на основе общей этики, которая видела себя как «этика жизни». Таким образом у истоков политических теорий Модерна стоит одна и та же онтология присутствия, возрожденческая философия жизни.

Экзистенциальные истоки нигилизма

Однако почему Ницше к концу XIX века уже видит в Модерне нигилизм и вырождение? Почему освобождение и «смерть Бога» не открыли пути к торжеству жизни и онтологии присутствия? Почему Ницше воспевает Возрождение и проклинает Просвещение? В ответе на этот вопрос и лежит ключ к пониманию Четвертой Политической Теории. Но для того, чтобы адекватно понять безжалостную констатацию Ницше относительно нигилистической природы современности, понадобится весь арсенал экзистенциального анализа Мартина Хайдеггера.

Дело в том, что проблема отчуждения является прежде всего онтологической и метафизической, а лишь затем политической, социальной и экономической. И как всегда бывает в области первоначал, малейшая погрешность в понимании, интерпретации или формулировке в дальнейшем ведет к катастрофическим последствиям. Именно это и произошло с экзистенциальным импульсом Модерна, что предопределило глубинный метафизический крах трех его политических выражений – либерализма, коммунизма и национализма.

Хайдеггер описывает ситуацию через обращение к инстанции Dasein. Dasein – это сущность человека в его имманентной и прямой манифестации. Прежде, чем быть кем-то, понимать что-то и находиться где-то, человек дан (вброшен) как Dasein. Это самая общая и одновременно самая конкретная форма определения того, что в нас является человеческим. На основе Dasein складываются наша личность, наше мышление, наша идентичность, а также социальные, этнические и культурные отношения, влияния и взаимодействия.

Эта инстанция была обнаружена Хайдеггером, двигавшимся одновременно за Ницше и Гуссерлем, эмпирически и в то же время как высшее философское откровение, в ходе «деструкции» западно-европейского Логоса.

Хайдеггер на основе аналитики Dasein’а выделяет два основных режима его экзистирования – аутентичный (eigene) и неаутентичный (uneigene). Аутентичный режим экзистирования ведет к обнаружению Selbst Dasein’а, то есть к тому, что является в нем чистым бытием (отсюда позднехайдеггеровское представление о Daseyn, поскольку Хайдеггер делает различие между Sein и Seyn, где под Seyn понимает бытие как таковое, в его самотождественной глубине). Selbst Dasein’а это Daseyn. Если же Dasein экзистирует неаутентично, то он создает своего дубля – das Man. Das Man – результат отчуждения Dasein’а от самого себя, то есть своего Selbst, то есть от своего бытия ( Sein как Seyn). Здесь мы как раз и подходим к проблеме отчуждения, вскрытой в ее экзистенциальных корнях. Отчуждение всегда есть отчуждения Dasein’а от самого себя. Всякое отчуждение Dasein’а от самого себя конституирует das Man’а.

Фатальная ошибка Модерна

Применив данную модель к истокам Модерна и его политических идеологий, получаем следующую картину. Позднее Средневековье представляло собой продукт аккумуляции отчуждения Dasein’а и соответственно порождало своего рода средневекового das Man’а. Сам Хайдеггер связывает это с креационизмом католической теологии, подменяющей бытие иерархией тварей, необратимо отчужденных от чисто трансцендентного Творца. Так можно считать, если игнорировать христианскую мистику и другие формы европейского неоплатонизма и герметизма, которые Хайдеггер (возможно, намеренно для чистоты картины историко-философского процесса) упускает из виду. Но это в данном случае не столь важно. Позднее Средневековье с индульгенциями, ментальным коллапсом выродившейся схоластики и накопленным объемом критических ошибок в политике конституировало своеобразный das Man, который был осознан нарождающимся протестным Модерном, выступающим как раз против отчуждения – на экзистенциальной основе – как das Man по преимуществу. Модерн решил, что дело в Средневековье (христианстве, Империи, сословности и т.д.), а не в отчуждении. Сам Хайдеггер так не думал, полагая, что дело еще глубже и ведет к самому началу европейской философии и Платону, но с точки зрения Четвертой Политической Теории, мы вполне можем остановиться на такой констатации. Модерн отождествил конкретный момент отчуждения с отчуждением как таковым, приравняв вырождение Традиции (позднеевропейский das Man) к Традиции в целом и поставил перед собой цель ее низвергнуть. Во имя аутентичного экзистирования. Вполне здравое философски решение, которое мы легко опознаем и в истоках Возрождения, но там все пропорции соблюдаются и экзтистенциальная линия – по крайней мере во Флорентийской традиции – сохраняется. В сторону Модерна движется Венецианская школа и неаполитанец Джордано Бруно, что и приводит напрямую к северо-европейскому (во многом протестантскому) Модерну. На сей раз Модерн совершает фундаментальную ошибку, которая и привела к нигилизма ХХ и XXI веков, что нашло свое выражение в политическом тоталитаризме – во всех трех формах – коммунистической, фашистской и либеральной.

Приняв частное за общее (Средневековье за отчуждение), вместо анализа отчуждения европейская мысль стала строить анти-Средневековье. Именно таким Анти-Средневековьем и стал Модерн. Три политические идеологии Модерна представляют собой концептуализацию трех сторон Анти-Средневековья –

·      против прескриптивной догматики (католицизма) за индивидуальную свободу (Первая политическая теория);

·      против социального неравенства и иерархии (Вторая политическая теория);

·      против универсализма католической Империи (национализм, позднее – в ХХ веке – сложившийся в Третью политическую теорию).

На основании  этих концептуализаций, изначально направленных против отчуждения, в ХХ и XXI веке были построены три типа тоталитарных обществ, каждое из которых не только не преодолело отчуждение, но возвело его в степень, доведя за самых последних пределов. Либеральный, коммунистический и фашистский das Man стали выражением столь тотального и радикального отчуждения, что по сравнению с ними «позднее Средневековье» и «старый порядок» выглядят как «царство свободы», «социальной справедливости» и «расцвета этнической идентичности». Этому легко найти объяснение. Если сделать либерализм, выступающий против всякой внешней прескриптивности, в свою очередь прескриптивным, – люди не просто могут, но должны быть либералами, а единственным допустимым политическим строем является либеральная демократия, -- мы построим не просто несвободное общество, но общество, создавшее тоталитарный симулякр свободы. Это стало особенно очевидным после победы либералов над альтернативными идеологиями. Это не случайно: либерализм как личная позиция имеет смысл только в нелиберальном обществе, на оппозиции которому основывается стратегия героической борьбы за внутреннее достоинство. Либеральное общество, предписывая свободу в качестве необходимого атрибута, подменяет ее сущность. Свободен уже не Dasein, а das Man, который есть квинтэссенциая отчуждения и несвободы.

Точно также в политике больших масштабов либеральный лагерь выглядит привлекательным, когда наряду с ним существуют нелиберальные тоталитарные режимы, на контрасте с которыми еще можно поверить в свободу у либералов. Когда они исчезают, имплицитный тоталитаризм либерализма открывается со всей своей наглядностью.

Сходным образом происходит и с социализмом. Требование справедливости, равенства и обобществления на практике приводит к невиданному насилию и новой – еще более отчужденной и бюрократической – иерархии, а социалистическое общество достигает таких пределов отчуждения, что «позднее Средневековье» выглядит чем-то вполне аутентичным.

Национализм, начавший с защиты политического суверенитета и этнической идентичности, приводит к созданию агрессивного техноцентричного сверх-государства, где конкретность этноса превращается в абстракцию «расы», насилие становится нормой и в угоду отчужденным догмам подавляются действительные этнические общины. Здесь конституируется нацистский das Man и нацистский Machenschaft (который Хайдеггер жестоко критиковал – особенно в «Черных тетрадях»).

Так три политические теории Модерна приводят к трем формам предельного отчуждения. Именно эту природу Модерна точно и глубоко распознал Ницше, говоря о проблеме нигилизма. Кульминацией нигилизма является именно das Man, отчужденное экзистирование Dasein’а.

Модерн построил Анти-Средневековье, но оно оказалось не просто чем-то аутентичным, но еще более отчужденным и неаутентичным, чем «старый порядок».

Анти-Средневековье

Здесь начинается различие между классическими традиционалистами и сторонниками Четвертой Политической Теории. Традиционалисты считают, что нигилизм Модерна является исключительно следствием отвержения Средневековья. Традиция – все, Модерн – ничто. В этом есть доля истины, но здесь упускается из виду проблема отчуждения, которая, впрочем, никогда не стояла в центре внимания философии традиционализма, равно как и аналитика Dasein’а Хайдеггера, полное непонимание которого демонстрирует, в частности, Эвола в «Оседлать тигра». Четвертая Политическая Теория, следуя за традиционализмом почти во всем, напротив, придает Хайдеггеру решающее значение.

Традиционное общество также может накопить критическую массу ошибок и продуктов отчуждения. Поэтому у истоков Модерна мы и встречаем Возрождение, которое – по крайней мере в Флорентийской версии Фичино и Пико делла Мирандола или у неоплатоника Уиклифа --было еще более традиционным, нежели вырождающееся «позднее Средневековье». Плохо не само Средневековье, а его вырождение и отчуждение. Противопоставление Традиции Модерну – некоторое упрощение.

Чтобы Анти-Средневековье пришло, само Средневековье должно было внутренне разложиться. С экзистенциальной точки зрения, Средневековье должно было конституировать средневекового das Man'а. Таким образом, Модерн (вопреки традиционалистам) был частично легитимен в своих истоках – как закономерный протест Dasein’а против отчуждения. Это мы видим в солярной аполлонической версии Возрождения, из которого, кстати, Марк Седжвик и выводит сам традиционализм. Но решение вместо отчужденного Средневековья строить Анти-Средневековье, чтобы преодолеть отчуждение, было ошибкой. Именно эта ошибка и привела Модерн к нигилизму и к тоталитаризму трех политических теорий – либерализма, коммунизма и фашизма. Если свобода будет обязательной, она перестанет быть свободой (это кстати, замечает Маркс, парадоксально назвавший свободу «осознанной необходимостью», то есть роком). Если попытаться упразднить существующее неравенство, будет создано новое – еще более чудовищное и несправедливое. Также и национализм ведет к тому, что действительная этническая культура и органическая идентичность заменяются искусственными технологическими концептами «расы», а отчужденное государство Левиафан превращает своих граждан в механические детали (отсюда «железные люди» нацизма, Титаны Эрнста Юнгера).

Принятие ответственности за Модерн

Отвержение Модерна и трех политических теорий должно привести к Четвертой Политической Теории. Суть Четвертой Политической Теории в том, что она направлена против отчуждения и ставит перед собой главную цель – аутентичное экзистирование Dasein’а, утверждение Selbst. Отталкиваясь от этого и будет осуществляться развертывание экзистенциалов, в свою очередь учреждающих мир, бытие-к-смерти, бытие-вместе, заботу, ужас, гамму настроений и состояний и т.д. Можно сказать, что мир созидается заботой (так Хайдеггер интерпретирует интенциональный акт). Аутентичный Dasein заботится по-одному, das Man – по-другому. В результате между конституируемыми интенциональными структурами и ноэмами возникает принципиальная фундаменталь-онтологическая разница (Differenz), гораздо более существенная, нежели различия между либерализмом, коммунизмом и фашизмом. Структуры мира далее будут легитимны только до той степени, в какой они сохраняют свою прямую связь с аутентично экзистирующим Dasein’ом. Это и есть экзистенциальная политика.

Демонтаж трех политических теорий Модерна это необходимое условие, но его одного недостаточно. Важно сделать вывод из принципиального краха Модерна, поскольку это не эпизод истории какого-то совершенно безразличного и чуждого нам существа, но наша собственная история. Это – фрагмент Seynsgeschichte, истории нашего Dasein’а, то есть нас самих. Модерн не чья-то, а наша ошибка. И мы должны нести за нее полную ответственность. Но одновременно мы должны понять и экзистенциальные истоки Модерна: либералы, коммунисты и националисты хотели преодолеть отчуждение, хотели вернуть глубинное измерение человечности, того, что делает нас людьми – Selbst. Модерн посчитал, что все дело в «Средневековье» (Традиции) и построил Анти-Средневековье. Оно оказалось намного хуже, и в этом постмодернисты правы – исток отчуждения лежит глубже, а не в замене одной иерархии другой, одной тоталитарной системы – еще более тоталитарной.

Значит ли это, что надо было принять «позднее Средневековье»? Нет. Его надо было преодолеть.

В правильном ли направлении это преодоление было совершено? Нет. Это была фатальная ошибка.

Так в чем же она заключалась?

Искусственный Интеллект как абсолютный das Man

Ответ на этот вопрос может быть сформулирован так: экзистенциальное Средневековье. Это не «позднее Средневековье», но и не «раннее Средневековье» и тем более не Анти-Средневековье. Экзистенциальное Средневековье можно соотнести с «Новым Средневековьем» Бердяева в том смысле, что оно скорее принадлежит онтологическому будущему, нежели прошлому, будущему в смысле Хайдеггера – как События (Ereignis), когда Dasein необратимо выберет быть и станет Daseyn’ом.

В политической сфере это означает следующее. Ошибка трех политических теорий Модерна в том, что они хотят добиться правильных целей неправильными методами. Свобода не может быть дана извне. Ее берут, а не дают. Равенство не достижимо и уничтожило бы, если бы было достижимо, богатство и разнообразие жизни (по-настоящему равны только трупы). Возведение этнической общины в политическую нацию устраняет ее культурную идентичность, подменяя симулякром. Поэтому либеральные, коммунистические и националистические режимы всегда будут лишь усугублять отчуждение.

Внешними средствами нельзя совершить внутреннюю операцию. И здесь-то и начинается тоталитаризм Модерна. Видя, что человек в своей тайне ускользает от него, он пускает в дело науку и технику, призванные объективировать человека, превратить его в пассивную податливую программируемую инстанцию. Современная наука -- это форма ментальной одержимости, стремящаяся упразднить экзистенциальное измерение, и за счет этого навязать людям ту или иную тоталитарную модель (сегодня речь идет о либерализме), заставив их чувствовать себя «счастливыми». Это – «последние люди» Ницше, которые только «моргают». Принципиальная неспособность преодолеть отчуждение методами самого отчужденного мира – либеральными, коммунистическими или националистическими – заставляет das Man’а становиться все более агрессивным и жестоким. Кульминацией этого в скором времени станет Искусственный Интеллект, то есть пришествие абсолютного das Man’а.

Следовательно, Модерн был прав в неприязни к отчуждению, но ответ на это дал принципиально неверный.

Однако возврат к Средневековью не только невозможен, но и просто нелеп, поскольку ближайшее к нам Средневековьетакже было отчужденным и более того, именно это средневековое отчуждение и спровоцировало катастрофу Модерна. Значит, целью Четвертой Политической Теории является не это. А что тогда?

Онтология инициации

Целью Четвертой Политической Теории  является -- аутентичная Традиция или инициация. Инициация – это обнаружение Selbst. Тот, кто обнаружил Selbst, не зависит от внешних условий. Он знает тайну на опыте: окружающий мир создан им самим, его тайным «третьим человеком» (Таулер), его Selbst’ом. Так можно прочесть и неоплатонизм, и Эволу, и Ницше, и Гуссерля. Значит, внешние средства бессильны что-то изменить в человечности человека. Человека делает человеком инициация. Инициация имеет смысл только в Традиции. Но Традиция еще не есть инициация. Традиция может подвергнуться отчуждению. Инициация нет. Традицию можно поделать. Инициацию нет.

Экзистенциальное Средневековье возникает тогда, когда Традиция воссоздается исходя из ее инициатического ядра, из ее глубины, из ее вечно живого истока. Любой другой традиционализм будет симулякром, вот что превратилось большинство последователей Генона и отчасти Эволы.

Исчерпание Модерна – это крах мира без инициации.

А инициация не может быть достигнута политическими методами. Ее суть в изменении режима экзистирования, переход от das Man к Selbst. Там, где это происходит, там и находится исток Традиции, не в прошлом – скорее в онтологическом будущем или в вечном настоящем.

Свобода, справедливость и этнос в аутентичном измерении

Свобода достигается только радикальным шагом внутрь человека, за самую последнюю внутреннюю преграду. В православном исихазме это называется помещением ума в сердце. Истинный либерализм – это свободное обретение своего «я». Ни один закон не может предписать этого. И ни один тоталитарный режим, пока человек есть человек, не способен этому воспрепятствовать. Свобода не лежит в социальной сфере, это метафизическое явление. По-настоящему может быть свободным только философ – и не важно, кто он Император как Марк Аврелий или раб, как Эпиктет.

Справедливость – это то, как человек относится к другим, а не как другие относятся к нему. И это не обмен, а дар, не торговля, а любовь. Справедливым будет общество, где люди будут справедливыми. Чтобы стать такими, они должны захотеть. Принудить к этому невозможно. Любое социальное и политическое устройство может показаться несправедливым. И таким оно и является. Даже отсутствие справедливости необходимо для того, чтобы могла быть справедливость. Чистая справедливость была бы коллапсом жизни, подменой ее машиной. Зло необходимо, чтобы на его фоне сияло добро. И наконец, высшая справедливость возможна только от лица «внутреннего человека».

Отстаивание этнической самобытности должно мыслиться прежде всего экзистенциально. Народ – это прежде всего мысль, культура, язык. Нация симулякр народа, его труп. Для бытия народа нужен определенный сумрак. Если пытаться слишком контрастно проявить его границы, он начнет отчуждаться от самого себя. Вообще в народ надо верить как в движение духа. Попытка искусственно создать нацию и тем более расу означает грубо вмешиваться в тонкий онтологический процесс народа как Dasein’а.

Онтологически обоснованные и аутентичные свобода, справедливость и народность достижимы только за пределом трех политических теорий Модерна – в контексте Четвертой, которая как раз и уделяет внутреннему измерению человека основное внимание. В Dasein’e мы имеем общий корень индивидуума, общества и народа, то есть трех субъектов трех политических теорий. Но взятые в их экзистенциальном синтезе они составляют новый «субъект», еще не расщепленный искусственно и подлежащий интеграции в инициатическом моменте перехода к аутентичному режиму экзистирования.

Власть зияющей тайны

Экзистенциальное Средневековье означает, что главная политическая проблема в контексте Четвертой Политической Теории ставится радикально иначе, нежели в трех классических версиях политического Модерна. Власть, институты, управление, внешняя политика и т.д. вторичны перед лицом зияющей тайны человека, которая стоит в центре всей системы.

Но где находится этот центр? В центре общества -- правящий философ. В локальном центре – храме, соборе, святилище. В центре человека – в его сердце. В общине – предок. При этом центром является не сильнейший, знатнейший или богатейший, но тот, кто есть, а что такое «есть», что такое «быть» – всегда фундаментальная философская проблема.

В экзистенциальном Средневековье преобладает тайна, чудо, сумерки, свободный переход от яви к сновидению или грезе. Любая чрезмерная – в уложениях, конституциях, регламентах, полномочиях, процедурах и т.д. -- контрастность нарушит органичность экзистирования человеческого начала в людях. Все внешнее и отчужденное – cтихия das Man’а, которого постмодерн открыл как машину. Экзистенциальное Средневековье это антитеза доминации Искусственного Интеллекта.

Но здесь мы подходим к самому важному. Средневековье не признавало внутренней свободы человека, было несправедливым и универсалистским (латынь, Империя, доминация католицизма). Правда, в то же самое время были и другие Империи – Китайская, Иранская, Русская, Османская. Не всегда они были аутентичными, но даже в самые худшие времена экзистенциальный протест не приводил в них к появлению Модерна. Значит, вероятно, ситуация была в них не столь печальна (по крайней мере, на этом настаивают традиционалисты – прежде всего Генон). Заблуждение Модерна состояло в том, что его носители попытались добиться аутентичности – свободы, справедливости и т.д. – заведомо непригодными для этого – чисто техническими – методами. А что надо было бы делать? И что делать строителям экзистенциального Средневековья?

Надо было и надо сейчас сосредоточиться на параллельном измерении, на инициации, на самой сути человеческой проблематики – на том, что Хайдеггер называл «новым гуманизмом». Проблема катастрофы современности состоит в неверно сформулированном гуманизме. При этом Флорентийское Возрождение наметило совершенно правильный – сакральный и инициатический – путь. В принципе, от Данте и Fideli d'Amore к Фичино и Пико делла Мирандола идет как раз линия этого  экзистенциального Средневековья – вполне христианского, но при этом радикально платонического и неоплатонического. Экзистенциальное Средневековье было возможным и в какой-то момент оно существовало, пока не рухнуло в Модерн. Этот момент фиксируется в (аутентичном) Возрождении.

Поэтому и в нашем случае путь к экзистенциальному Средневековью лежит через актуализацию истинного Возрождения, через возврат к истокам гуманизма, пока он еще не встал на путь, ведущий к титанизму и Искусственному Интеллекту. А это и была власть тайны.

Изменяя социально-политическую систему, мы ничего не изменим. Любая социально-политическая система – зона отчуждения и das Man’а. Сосредоточившись на техническом, мы обязательно упустим главное – тайну, инициацию, фундаменталь-онтологию. Поэтому начинать построение экзистенциального Средневековья надо с внутренней революции.

Независимо от того режима, в котором мы находимся, мы можем

·      взять внутреннюю свободу, то есть свободу быть собой (Selbst),

·      быть справедливыми (как мы это понимаем) и не требовать этого ни от кого другого и

·      в самих себе возродить народные корни культуры, языка, мышления.

Этого никто не может гарантировать извне, а любая попытка будет извращением и подделкой. Но это -- в наших силах, и это и есть наша энтелехия, цель, которой мы не просто служим, но которой нам суждено стать. Если мы, конечно, это мы, люди, а не кто-то еще…

Прокл считал, что маленькая армия всегда сильнее большой, потому что количество – это слабость, а качество – это сила. Поэтому чем меньше людей строит экзистенциальное Средневековье, тем лучше. Тем быстрее оно будет создано. Массы совершенно ни для чего не нужны и не для чего не годятся. Когда ими овладевает идея, эта идея необратимо портится. Массы воплощают в себе чистую слабость. Чем больше масса, тем меньше в ней людей, тем меньше в ней человеческого…

Быть может, именно в тоталитарном обществе (пусть либеральном как сегодня) подлинная свобода только и возможна. Быть может, только при полном отсутствии справедливости, мы можем показать ее всемогущество, поступая в соответствии с ее принципами вопреки тому, что все остальные делают иначе. Быть может, только тогда народ по-настоящему живет, где над ним занесена рука безжалостного палача. Поэтому и «позднее Средневековье» при его Великом Инквизиторе было не хорошо и не плохо. И тогда, и сейчас, человек, если он все еще (или уже) человек, всегда мог и может сделать выбор в пользу аутентичного экзистирования.

Модерн привел к чудовищным результатам. Но и это лишь испытание для немногих, для тех, в ком человечность достаточно сконцентрирована, чтобы дать жизнь подлинной мысли.

Онтология присутствия возможно всегда, пока есть человек. Но при этом никогда она не может быть навязана или учреждена извне. Любая попытка предпринять это, ведет неминуемо к пародии. Экзистенциальное Средневековье исключает пародию: Средневековье еще можно построить, а экзистенциальное нет.