Джорджо Агамбен: Четвертая Политическая Теория взгляд слева

05.07.2017
Будущее, чтобы быть, должно быть любым (quodlibet).

 

Джорджо Агамбен: демократический концлагерь и эсхатологическая метафизика любого

С эпохи 70-х годов левая мысль Италии, равно как и Франции и иных европейских Государств, все больше отклоняется от ортодоксального марксизма, сближаясь либо с либерализмом (как еврокоммунизм Берлингуэра и Карильо), либо с правыми коммунитаристскими теориями, с традиционализмом и даже Консервативной Революцией. Если на Каччари фундаментальное влияние оказал традиционализм А. Корбена, то другой яркий итальянский левый философ Джорджо Агамбен строит свои теории, отталкиваясь от идей Мартина Хайдеггера и Карла Шмитта. С другой стороны, он проходит обучение в Институте Варбурга под кураторством Френсис Йейтс, автора теории «розенкрейцерского Просвещениия», которую можно отнести к мягкой (soft) версии традиционализма (впрочем, как и ученых, группирующихся вокруг Института Аби Варбурга, увлекавшегося европейским герметизмом и мистикой). Свою диссертацию Агамбен посвящает Симоне Вейль (1909 – 1943), философу, жестко критиковавшему Модерн в самих его основаниях. Кроме того, на Агамбена воздействие оказали теории круга Жоржа Батайя (особенно развиваемая тема «темной сакральности») и исследования биополитики и «дисциплинарных обществ» Мишеля Фуко.

Из этого синтеза левых и правых идей Агамбен строит свою собственную философию. В ее основе лежит радикальная критика либерализма.

Согласно Агамбену, европейские демократии Нового времени являются завуалированными формами диктатуры, структурно ничем не отличающиеся от суверенных форм власти, описанных в «Левиафане» Гоббса или в теории Политического Карла Шмитта. Парламентаризм и Конституция, по Агамбену, лишь прикрывают собой диктаторскую природу власти в эпоху Модерна, которая обнаруживается всякий раз, когда демократии сталкиваются с более или менее серьезным вызовом. Флер демократии мгновенно улетучивается, и на ее месте проступает истинная природа политической структуры Модерна – концлагерь. Распыление вертикали власти в современных буржуазных Республиках есть иллюзия. На самом деле, буржуазное общество жестко тоталитарно и управляется по принципу властной оси. В этом, по Агамбену, состоит природа Политического: Политическое либо вертикально, либо его нет. Попытки найти компромисс через распределение решения по всему пространству гражданского общества обречены: как только сама эта акция приобретает политический характер, в дело вступает принцип радикального исключения и иерархической соподчиненности – это немедленно проявляется в избирательности наделения правами, в их количественном и качественном содержании. Субъектом Политического, вопреки главному тезису либерализма, не может быть политический индивидуум, утверждает Джорджо Агамбен. Политическое на обратном конце, на своей крайней периферии (между обществом и природой) конституирует не гражданина, но «голую жизнь» (nuda vita)[1]. Это -- центральный концепт философии Агамбена, построенный им на основании изучения хроник о заключенных концлагерей в нацистской Германии и в период Второй мировой войны[2]. Население концлагеря – это не люди, но масса «голой жизни». И именно здесь открывается масштаб и природа биополитики Фуко: власть всегда имеет дело с бескачественной биомассой, в которую она суверенно внедряет радикально гетерогенную вертикаль. То, что в нацизме было открыто, в демократии завуалировано. Но сущность остается строго тождественной. Любой режим политического Модерна глубинно тоталитарен – будь то фашизм, коммунизм или либерализм, утверждает Агамбен. «Гражданское общество» это лишь эвфемизм для «голой жизни»; гражданина, каким его понимают либералы, просто не существует. Таким образом, возникает не отменимая триада Агамбена, неукоснительно присутствующая во всех типах политических режимов Модерна: Политическое/Левиафан/Суверенитет (чрезвычайное положение) -- общество/концлагерь -- голая жизнь (объект биополитики).


 

Критика либерализма Агамбеном, также как и в случае Констанцо Преве и отчасти Массимо Каччари, подходит вплотную к области Четвертой Политической Теории, которая тоже строится на радикальном отвержении политического Модерна. А так как единственной актуальной и доминирующей формой политического Модерна сегодня является либерализм, первая политическая теория, то выявление его тоталитарной природы и его насильственных практик становится главной практической задачей политической Революции нового типа.

Сам Агамбен в 1990 году накануне краха СССР опубликовал программный текст «Грядущее сообщество»[3], где описывал реальность либерального тоталитаризма и предлагал революционную альтернативу. Этот тоталитаризм Агамбен трактует на основании идей Ги Дебора об «обществе зрелищ». Общество, построенное на принципе массовых коммуникаций, постепенно изменило пропорции: в коммуникации больше нет сообщений, так как утрачена референциальная база – это отныне не совокупность дискурсов, но стерильное и тотально-тоталитарное рециклирование языка как такового. В случае либерального тоталитаризма насилие осуществляет не лидер и не правящая группа, но само Политическое, как концентрированное выражение отчуждения, проявляющееся в полной экстериоризации языка. Агамбен пишет:

Коммуникации препятствует сама возможность общения; людей разделяет то, что их объединяет. Журналисты и властители масс-медиа являются своего рода новым духовенством этого отчуждения человека от его языковой природы[4].

 

И далее:

Власть, базирующаяся на допущении какого-либо последнего основания, пошатнулась сегодня на всей планете, и земные царства одно за другим стремительно двигаются к режиму зрелищной демократии, в которой само государство как некая форма приходит к своему завершению. Значительно сильнее, чем экологическая необходимость и технологическое развитие, к общей, единой судьбе народы мира подталкивают именно отчуждение языкового бытия, изгнание каждого народа из его жизненного прибежища -- языка. [5].

 

Отметив триумф совершившийся либерализма над его традиционными противниками – фашизмом и коммунизмом, Агамбен определяет нового врага – «всемирную мелкую буржуазию», как единственный класс постклассового общества. Он дает его анализ в следующих словах:

Если мы сегодня заново попытаемся взглянуть на судьбу человечества с классовой точки зрения, то следовало бы сказать, что социальных классов больше нет, что все они растворились во всемирной мелкой буржуазии, ибо мир в целом, как таковой, унаследован мелкой буржуазией, и она-то и есть та форма, в которой человечество смогло пережить нигилизм.

Фашизм и нацизм это прекрасно поняли, и поэтому характерное для них отчетливое понимание неизбежного заката прежних социальных субъектов стало неопровержимым диагнозом для самой современности. (Однако если рассматривать их в сугубо политическом аспекте, то ни фашизм, ни нацизм еще не преодолены. И мы все еще живем под их знаком.) Прежде они выражали интересы мелкой национальной буржуазии, еще державшейся за псевдонародную идентичность, -- ту почву, из которой рождалась греза о буржуазном величии. Всемирная же мелкая буржуазия, наоборот, освободилась от этих мечтаний и обрела способность пролетариата упразднять всякую социальную идентичность. О чем бы ни зашла речь -- тем же жестом, которым мелкий буржуа, казалось бы, хотел нечто возвысить, он это обесценивает: он знает только отчужденное и неподлинное и отвергает саму мысль об истинном слове. Различия языков, диалектов, образа жизни, характеров, нравов и, прежде всего, природных черт, отличающих каждого человека, -- различия, из которых складывалась истина и ложь народов земли на протяжении сменявших друг друга поколений, -- все это утратило для него какой-либо смысл, во всем этом для него уже нет ни новизны, ни тайны. Мелкая буржуазия лишила различия, знаменовавшие трагикомедию всемирной истории, какого-либо содержания, и все они разом оказались перед нами в некой призрачной пустоте. Бессмысленность индивидуального бытия, которое она переняла от нигилистского подполья, со временем стала столь привычной, что утратила остроту и какой-либо пафос, ибо за пределами подполья абсурд стал объектом повседневной демонстрации или эксгибиционизма: жизнь современного человечества в этом плане похожа на рекламный фильм, в котором от самого рекламируемого товара не осталось и следа. Противоречие мелкого буржуа в том, что он все же ищет в этом фильме товар, которого его лишили, упорно стремясь вопреки всему присвоить себе идентичность, на самом деле ему абсолютно чуждую и не нужную. Стыдливость и наглость, конформизм и маргинальность -- вот вездесущие полюса любых его эмоциональных проявлений[6].

 

Агамбен видит в доминации мелкой буржуазии, которую идеологи либерализма, в частности, Ф. Фукуяма, оптимистично провозгласили «концом истории», не столько достижение высшей точки прогресса, сколько неизбежно приближающийся момент самоубийства. Он пишет:

Всемирная мелкая буржуазия и есть, вероятно, та форма, в которой человечество движется к самоуничтожению.[7]

Анализ Агамбена в основных чертах совпадает с Четвертой Политической Теорией в ее левом оформлении, и здесь он в целом солидарен с Констанцо Преве и Массимо Каччари.

Еще более близок Агамбен к Четвертой Политической Теории тогда, когда он подходит к описанию альтернативы и определению ее субъекта. Следует учесть, что Агамбен во многом следует за Хайдеггером, семинары которого он посещал в 60-е годы. Он вплотную подходит к теме Dasein’а, как нового полюса эсхатологической политики[8]. Агамбен вводит понятие «любого», латинское quodlibet. Он придает ему статус «нового субъекта», отличающегося и от «каждого» (серийного, типового), и от «всех» (механическая сумма), и от «вида» (концепции, класса). В термине quodlibet Агамбен подчеркивает наличие слова libet, восходящее к тому же корню, что и русское «любовь» или немецкое Liebe. Агамбен видит в этом любовно-волевую неопределенность, дополнительно и неощутимо (как нимб) присутствующую в вещи или существе, полностью описанную и фиксированную во всем, кроме этого измерения как материальностью, так и местом в рациональной структуре. Либеральный тоталитаризм, подчинивший себе голую жизнь в форме всемирной мелкой буржуазии и узурпировавший весь массив ничего более не сообщающего отчужденного языка (информационное общество как общество тотального зрелища, по Дебору), не властен над этой тонкой стихией, которая не есть индивидуум (столь же тоталитарный как и любой политический концепт), но нечто подвижное, тонкое и неопределенное. Оно-то и является, по Агамбену, тем единичным и конечным, что должно быть противопоставлено Мировому либеральному Государству и соответственно Мировому Правительству. Эта не-индивидуальная единичность (сингулярность) есть эсхатологическая альтернатива, которая, однако, призвана не противостоять самоубийству человечества в либеральном конце истории, но тонко дополнять его еще одним – самым главным и самым трудно уловимым – измерением. Агамбен говорит об этом в поэтических терминах с отсылками к концептам иудейской каббалы:

Лишь те, кому удастся довести этот эксперимент до завершения, когда явленная ничтожность уже не сокроет явившего ее языка, те, кто сможет привести сам язык к языку, станут первыми гражданами сообщества, не требующего допущений, существующего без условий, без государства, в котором ничтожащая и судьбоносная власть того, что совместно, будет усмирена; и, выйдя из своего заточения, Шекина перестанет источать молоко зла[9].

Будущее, чтобы быть, должно быть любым (quodlibet), то есть помещаться за пределом жесткой дихотомии – случайного и необходимого. Любое (quodlibet) не случайно и не необходимо, но в то же время и случайно, и необходимо одновременно. Агамбен пишет:

Новым в грядущей политике является то, что она будет уже не борьбой за захват государства или за контроль над ним, а борьбой между государством и не-государством (человечеством), необратимым выпадением единичного как любого из государственной организации[10].

Человечество здесь не столько собирательный концепт, сколько человечность в ее сопряженности с действующей возможностью быть любым (quodlibet). Это человечность есть не все, и не сумма, складывающегося из добавления каждого, но некое «революционно-семантическое братство», воплощающая в себе неотъемлемую человечность человечества, подошедшего вплотную к пределу собственного расчеловечивания.

 


[1] Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: «Европа», 2011.

[2] Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М.: «Европа», 2012.

[3] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. М.: Три квадрата, 2008.

[4] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 74.

[5] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 74.

[6] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 59-60.

[7] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 61.

[8] Дугин А.Г. Четвертый Путь. Введение в Четвертую Политическую Теорию. Указ. соч.

[9] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 75-76.

[10] Агамбен Дж. Грядущее сообщество. Указ. соч. С. 78.