Этногенез русских: путь к Евразийской цивилизации

Лев Николаевич Гумилев, без сомнения, один из наиболее выдающихся и оригинальных русских мыслителей XX века. Его пассионарная теория этногенеза вряд ли может быть названа научной концепцией в строгом смысле этого слова. Да и сам Гумилев говорил, что любая научная теория содержит в лучшем случае десять процентов истины, а девяносто процентов поиска. Но отсутствие академической строгости не помешало пассионарной теории стать предметом острых споров и в научном сообществе, и среди идеологов. Прежде всего, конечно, среди идеологов, потому что теория пассионарности – идейная заявка на будущее. А любая идеология так привлекательна (или отвратительна) именно потому, что она говорит, как жить и развиваться государству, обществу, целой цивилизации.

Творчество Гумилева – плод русской мысли, которая никогда не ограничивалась масштабом «нормальной страны», благоустройством улиц, повышением уровня комфорта. Русский народ может жить только большим историческим заданием. Только великая цель может быть достойным предметом для русской мысли. Наследие Гумилева стало неоценимым вкладом в концепцию цивилизационного суверенитета. Он показал, как русские вместе с другими народами и этносами евразийского пространства создали величайшую цивилизацию.

Гумилев – певец этноса, народа, живых сущностей, населяющих огромное пространство Евразии. Поэтому его труды мало интересны на Западе, где многообразие местных этносов давно закатано в ровный и качественный асфальт. Но в России к творчеству Гумилева и подобным ему искателей путей цивилизации будут возвращаться вновь и вновь.

Этногенез русского суперэтноса показан Гумилевым, в частности, в работе «От Руси к России». Его основные витки описаны в совокупности с процессом построения большой России. Гумилев ведет историю славян со времен Великого переселения народов, когда пришедшие в движение молодые этносы опрокинули казавшийся незыблемым старый порядок. Две империи, Китай и Рим, объединенные Великим Шелковым путем, уступили место новым пассионарным народам.

В то время «славяне продвинулись к западу, северу и югу до берегов Балтийского, Адриатического и Эгейского морей. С запада их соседями были германские племена». На северо-востоке Европы славяне соседствовали с племенами балтов: литовцами, латышами, пруссами, ятвягами. Северо-восток населяли финские племена: суоми, эсты, так называемая «чудь белоглазая». Далее жили зыряне, чудь заволоцкая и множество других народов. В VI веке славяне заняли Волынь (волыняне), южные степи до Черного моря (тиверцы и уличи), расселились по берегам Оки, Волги, Днепра (радимичи и вятичи).
Наиболее важен с точки зрения этногенеза контакт между славянами и русами. Более всего он был характерен для Киева, где, по мнению Гумилева, господствовали «русы-славянофилы». Именно там сложилась славяно-русская этническая общность: «Сближение русов и славян было настолько тесным, что русы передали славянам и свое имя, и своих князей. Земля полян стала называться Русью».

Главным врагом славяно-русской общности Гумилев называет не степняков, как это принято в прозападной исторической традиции, а хазар – этнос-химеру, возникший в результате смешения кавказского племени и евреев. Это враг не столько военный, сколько концептуальный. Евреи-ростовщики, адепты ссудного процента, несли угрозу на онтологическом уровне. Ссудный процент, то есть, обращение ничто в денежные знаки, имеет темный мистический смысл и в рамках концепции Гумилева может быть определен как антисистема. Поэтому победы Святослава над хазарским каганатом – взятие крепостей Итиль, Семендер, Саркел (в переводе «белый дом») – стали решающими для дальнейшего существования и развития русского этноса.

Другим концептуальным врагом стал для киевлян Перун – балтийское божество, культ которого требовал человеческих жертв: «Академик Б.А. Рыбаков справедливо считал, что Перун не является исконно славянским божеством. Славяне верили в Хорса - Солнце (персидский Хуршид), почитали женское божество Мокошь, небесного Дажьбога, скотьего бога Волоса. Как всякие уважающие себя боги, славянские тоже требовали почитания, но не человеческих жертв. Совсем другим был культ Перуна, бога войны и громовержца, с приходом которого земля обагрилась кровью жертв. Ненависть киевлян к культу и поклонникам Перуна обострилась. Случаи человеческих жертв только подталкивали многих к крещению - ведь никому не хотелось быть принесенным в жертву, а это угрожало каждому». Поэтому князь Владимир, по Гумилеву, человек «жестокий и беспринципный», но неглупый, увидев, что Перун непопулярен в Киеве, сделал выбор в пользу христианства: «Историческая память связывает образ Владимира не с его личными качествами и политическими успехами, а с деянием более существенным - выбором веры, одухотворившей жизнь народа».

Принятие христианства – переломный момент в этногенезе русских, ознаменовавший победу над двумя онтологическими врагами – Перуном и ссудным процентом: «Добро и мудрость христианства в 988 г. сразились с Перуном и стремлением к наживе - действительным богом рахдонитов. Крещение дало нашим предкам высшую свободу - свободу выбора между Добром и Злом, а победа православия подарила Руси тысячелетнюю историю». Далее Гумилев показывает, как именно православие стало точкой сборки великорусского этноса.

Но появлению русского суперэтноса, которому оказалось под силу построить Евразийскую цивилизацию, объединившую сотни народов и этносов, предшествовал упадок славяно-русской этнической общности и разрушение Киевского государства. Симптомом разрушения этнического единства стали бесконечные княжеские усобицы. Кульминацией распада Гумилев считает поступок Андрея Боголюбского, разрушившего Киев – до этого так поступали только с чужеземными городами. Центробежные тенденции возобладали, не позволив Киевской Руси стать объединяющим центром для окружавших ее этносов. Это свидетельствовало о снижении пассионарности русских, вступивших в фазу обскурации (проще говоря, деградации).

Отправной точкой для сборки великорусского суперэтноса стало нашествие монголов в XIII веке. Гумилев делает обширный экскурс в историю монголов, живших до появления Чингисхана, объединившего вокруг себя людей «длинной воли», в состоянии раздробленности и беспорядка. Одно замечание автора особенно важно: когда этнос монголов находился в состоянии упадка, пассионарные люди не допускались к власти, передававшейся по сложной системе родового наследования.

Объединенные пассионарные монголы начинают экспансию на Запад. В 1223 году 80-тысячное русско-половецкое (к мифу об извечном противостоянии Руси со Степью) войско терпит сокрушительное поражение от вчетверо уступавшего ему передового отряда монголов. Печальная участь русских князей, которых победители накрыли досками и уселись на них пировать, сохранилась в исторической памяти. Правда, Гумилев объясняет этот эпизод неожиданно. Монголы вовсе не нарушали клятвы (они пообещали, что «русских пощадят и не прольют их крови»), подвергнув убивших послов князей жестокой казни: «Вот пример того, как различно воспринимают народы нормы права и понятие честности. Русские считали, что монголы, убив Мстислава и других пленников, нарушили клятву. Но, с точки зрения монголов, клятву они сдержали, а казнь явилась высшей необходимостью и высшей справедливостью, ибо князья совершили страшный грех убийства доверившегося. Заметим, что и по нормам современного права насилие над парламентером строго осуждается и карается. Каждый, однако, волен в данном случае принять позицию, наиболее близкую его моральному императиву».

Гумилева многие осуждают за его трактовку монгольского нашествия. Но древнерусские летописцы также обвиняют князей, погрязших в усобицах, в том, что произошло с русской землей, трактуя нашествие как Божье наказание за грехи. И действительно, с 1223 по 1237 у русских князей было немало лет, чтобы сделать выводы из полученного поражения, но они даже не попытались объединиться. По Гумилеву, подчеркивавшему, что осада Козельска длилась семь недель, но городу так никто из князей и не пришел на помощь, и не могли, потому что этнос находился в упадке.

После того как Киевская Русь пришла в упадок и запустение, русские начали переселяться из южных княжеств на север. Начали активно развиваться новые центры в лесной полосе – Тверь, Коломна, Серпухов, Муром. Собственно, после монгольского нашествия Русь и перестала быть степной, а стала лесной. Произошел новый виток этногенеза, русский этнос вышел на следующий этап своего развития.

В это же время русские сталкиваются с западной агрессией, «Drang nach Osten». Запад угрожал Северной Руси тотальным геноцидом – если балтийские племена крестоносцы обращали в рабство, то русских поголовно истребляли, в том числе грудных детей. Поэтому Александр Невский (для Гумилева, пассионарный герой), обращается к союзу со степняками: «Поражение немцев на Чудском озере 5 апреля 1242 г. отсрочило их наступление на Восток - Drang nach Osten, - которое было лейтмотивом немецкой политики с 1202 по 1941 год. Надо сказать, что, выиграв это сражение, Александр не решил политических задач. Победа не ликвидировала возможности немецкого наступления, ведь сил у рыцарей было гораздо больше, чем у новгородцев. Города-крепости Рига, Кенигсберг, Ревель служили удобными плацдармами для наступающего с Запада европейского рыцарств, а при этом немцы могли постоянно пополнять свои войска, так как в XIII в. в Европе было огромное количество добровольцев, мечтавших найти применение своим силами. Натиск западного суперэтноса на Русь был по-прежнему угрожающе реален. Новое поколение русских людей, ровесников князя Александра, быстро осознало масштабы опасности, грозящей стране с Запада, и потребность в сильном союзнике».

Будучи пассионарной личностью, Александр стремился объединить русские земли, но на тот момент это не представлялось возможным из-за общего упадка пассионарности, поэтому князь оказался одинок. Русь окончательно распалась на Юго-Западную, Северо-Восточную и Новгородскую. Новыми центрами стали Тверь, Смоленск, Рязань, Москва, Нижний Новгород.

Возвышение Москвы Гумилев связывает с тем, что она сумела привлечь к себе пассионарных представителей различных этносов: «С точки зрения пассионарной теории этногенеза причина возвышения Москвы состоит в том, что именно Московское княжество привлекло множество пассионарных людей: татар, литовцев, русичей, половцев…». При этом пассионарные русские язычники, не имевшие возможность служить в Москве, уходили в Орду, так как монгольские ханы могли взять на службу кого угодно. Наоборот, количество пассионарных христиан в Москве увеличивалось. Они приходили из Орды, Литвы, русских окраин. В XIV веке сложился новый этнос – великорусский: «Именно в это время, в XIV столетии, Русь получила название “Святая”. Характерный эпитет указывал, что на месте старой Киевской Руси возник совершенно новый этнос - великорусский, со своей этносоциальной системой - Московской Русью»

Главным объединяющим фактором новой общности стало православие. Это произошло одновременно с упадком Константинополя, заключившего унию с католиками. Но в Византии возник новый центр православия – Афон, насельники которого стали основателями новой иноческой традиции – исихазма, созерцательного подвижничества. На Руси первым центром исихазма была Троице-Сергиева лавра.

В Москве обычным явлением были смешанные браки между русскими и татарами при условии принятия православия последними. Напротив, суздальцы, в отличие от москвичей, бывшие «ревнителями седой старины», с татарами не смешивались, законсервировавшись в себе. Как отмечает Гумилев, в Куликовской битве костяк русской конницы составили крещеные татары. Значение Москвы как центра русских земель продолжало возрастать. В то же время пассионарность Новгорода стремительно падала, и «буйные новгородцы» превращались в спокойных мещан-обывателей.

Куликовская битва стала отправной точкой вхождения в историю великорусского этноса: «Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах».

«Стояние на Угре», которое в нашей историографии считается датой свержения монгольского ига, Гумилев трактует как эпизод в длительном противостоянии коалиций новгородско-литовско-золотоордынской и московско-касимовско-крымской. «Вершиной объединительной политики Ивана III» стало присоединение Новгорода к Москве, а Иван III получил все основания называть себя Государем всея Руси – почти вся территория Древней Руси вошла в состав нового русского государства. При Василии III, Иване IV, Федоре Ивановиче продолжалось неуклонное расширение ареала российского суперэтноса. Следующий этап – включение в состав России земель распавшейся к тому времени Орды, огромных территорий Сибири и Дикого поля.

Отдельно следует остановиться на отношении Гумилева к опричнине. Неожиданно это отношение резко отрицательное, историк-евразиец трактует учреждение опричнины как прихоть сумасшедшего царя, что роднит Гумилева с западнической исторической линией. Опричники изображаются в самых мрачных красках как люди, совершавшие убийство ради убийства. Гумилев считает опричнину примером антисистемы, то есть, ненависти к материальному миру и жизни, возведенной на онтологический уровень: «…независимо от истоков учения и от способов осуждения реального мира, негативные системы мировоззрения логически оправдывали убийства и злодеяния». Можно предположить, что подобное отношение к опричнине продиктовано любовью Гумилева к простой жизни, к органическому миру. Опричники, оторванные от конкретного вмещающего ландшафта, способные существовать только в окружении конкретной личности и потому совершающие действия, «лишенные социального смысла», были глубоко чужды Гумилеву.

Еще один важнейший эпизод в складывании русского суперэтноса, ставшего стержнем Евразийской державы, стало воссоединении России и Украины. Гумилев считает, что оно произошло на основании суперэтнической близости, «объективных природных зависимостей, которые проигнорировали проигравшие поляки: «Так, поляки считали, что достаточно привлечь к себе казацких старшин, дав им шляхетские привилегии, и все казаки будут верно служить; что можно убедить русских православных людей, будто католическая вера лучше, и они станут ревностными католиками». Гумилев считает, что объединение произошло не по политическим мотивам, а на основании логики этногенеза: «…первостепенное значение имела единая суперэтническая принадлежность России и Украины, массовая поддержка “своих”, которыми были единоверцы. Об это всеобщее ощущение единства, как волны о скалу, разбивались рациональные планы волевых, умных искателей власти. Два близких этноса - русский и украинский - соединились не благодаря, а вопреки политической ситуации, поскольку народное “волим” или “не волим” неизменно ломало те инициативы, которые не соответствовали логике этногенеза». Трудно сказать, как объяснил бы Гумилев современное состояние населения украинской территории, существенная часть которого, являясь русской по языку и происхождению, утверждает свою принадлежность к «украинской нации».

Современная история в меньшей степени интересна Гумилеву, тогда как в древней истории он чувствует себя «как рыба в воде», в мельчайших деталях описывая события тысячелетней давности. Историю российского суперэтноса Гумилев завершает развенчанием «петровской легенды», объясняя необходимость набирать регулярную армию, одетую в европейские мундиры, упадком пассионарности. Но и здесь Гумилеву интересна не столько наносная европейская культура, сколько фундаментальные проблемы межэтнических контактов. Так, и при Петре продолжаются контакты русских со степняками. Чтобы подавить восстание башкир, Петр вступает в союз с калмыками.

Но упадок пассионарности сказался и на окружении Петра, которое составляли взяточники и карьеристы, думавшие о собственной прибыли больше, чем о судьбах страны. Увеличение количества войск и необходимость обеспечивать их вооружением, производившимся на военных заводах, в итоге привели к возникновению «гнусной и омерзительной формы крепостного права». Тем не менее, весь XVIII век Россия воспринималась соседними народами как страна национальной терпимости. Она продолжала быть центром притяжения для соседних народов: «То, что приобрела в XVII в. Украина, не пожалевшая крови ради присоединения к России, безо всяких усилий получили и казахи, и буряты, и грузины, страдавшие от набегов соседей. Так старая московская традиция привлекла целый ряд этносов, органично вошедших в единый российский суперэтнос, раскинувшийся от Карпат до Охотского моря».

Гумилевская концепция формирования великорусского этноса, основавшего великую Евразийскую империю, является ярким контрастом с национал-демократией и демонстрирует все интеллектуальное убожество последней. Национал-демократические деятели требуют создания национальной республики русских, считая, что русская нация обделена. Но учредить такую республику – значит, организовать для русских резервацию на их собственной территории, тогда и Новгород, и Тверь, и Сибирь, и Кавказ, и Камчатка одинаково являются русской территорией. Разумеется, ратующим за создание «русской республики» в пределах от Москвы до Твери или от Калуги до Новгорода уже не удержать вокруг имперского центра все многообразие народов и этносов. Похожей была ситуация в Киевской Руси в период упадка, когда центробежные тенденции победили и русские не только не смогли удержать неславянские этносы, но и сами в себе разделились.

В заключение стоит процитировать определение цивилизации, данное Вадимом Цымбурским в работе «Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика» и великолепно демонстрирующим гумилевскую концепцию: «Цивилизации в геополитике – это человеческие популяции, т.е. этносы или группы этносов. Но не всякие. Это только такие популяции, из которых каждая, во-первых, образцово, эталонно, воплощает определенный, резко контрастирующий с иными тип духовности и, во-вторых, заполняет собой некоторое достаточно обособленное пространство (ареал) в мировом раскладе, как бы конвертирует свой духовно-социальный тип в особую традицию государственного строительства и геополитики». Так, великорусский этнос конвертировал свою православную духовность и этническую терпимость в великую Евразийскую империю, раскинувшуюся от Карпат до Камчатки.