Тезисы о легитимности: современная Россия, республика и монархия

Часть 1

Понятие и его грани

Понятие легитимности, то есть соответствие власти закону, политической традиции и правопреемству, глубоко укоренилось в политико-правовой науке. Истоки его мы находим еще у Аристотеля в его делении на «правильные» и «неправильные» типы правления. Монархии противопоставляется тирания, аристократии – олигархия, политии – демократия (в других случаях иногда демократия – охлократия). При этом подразумевается, что «неправильная» власть обретается захватническим путем или через распад государства.

Надо иметь в виду, что для любой классической политологии, начиная с Аристотеля, понятие «разделение властей» просто бессмысленно. Но это еще не легитимность. Это само понятие появляется в эпоху модерна, в эпоху революций, но именно как противостоящее им. Отсюда двойственность самого понятия: с одной стороны, оно откровенно антимодернистское, с другой – порождено именно модерном, а следовательно, несет на себе его родовую печать (как, собственно, и последние исторические монархии). Оно широко применяется, прежде всего, французскими роялистами как в эпоху революции 1789–1793 гг., так и в 19 в., начиная с Людовика XVIII. Легитимист – прежде всего сторонник «Реставрации Бурбонов». Из Европы в связи с общей рецепцией европейских начал после Петра Великого оно переходит в Россию и также начинает играть двойственную роль, постепенно становясь одной из основ охранительного консерватизма, также достаточно двойственного – ведь «охранение» есть «охранение» уже новых, послепетровских начал. Тем не менее в истории России, как, впрочем, и Европы, оно начинает играть все более и более положительную роль, способствуя сохранению хотя бы того, что осталось. Понятие легитимности становится, прежде всего, идеей об обязательном преемстве всякой вновь возникающей власти (в случае крайней необходимости) от предшествующей. Это касается, прежде всего, династического права, а именно династическое право, в отличие от так называемого конституционного, является основой любой монархической государственности. Строго говоря, Римская империя и даже Византия были на самом деле государствами республиканскими не только в силу того, что Император был выборным, но и в силу того, что оба эти государства в своих уложениях сохраняли самоопределение республики. При этом реально Византия, конечно же, стала монархией. Впрочем, это отдельная тема.

В середине 20 в. Карл Шмитт (1898–1966), понимая недостаточность существовавшего до него определения легитимности, вводит понятие легальности. При этом легальность оказывается прежней легитимностью, а последняя означает всеобщее признание власти народом, а не узкими группами. Однако Шмитт сохраняет также и прежнее понятие легитимности, придавая ему менее, с его точки зрения, важное, но положительное значение. Характерно, что деление на легальность и легитимность строго соответствует учению Августина о граде небесном и граде земном (Шмитт был убежденным католиком).

В России до 18 в. понятие легитимности, как и другие категории западного права, возникнуть и не могло. Однако, существовали понятия власти законной («природной», что очень важно) и власти «воровской». При этом никакого понятия республики не существовало: самодержавная монархия подразумевалась само собою, но «природную» власть можно, переводя на западный юридический язык, строго понимать как легитимную (существует один и тот же княжеский или царский род, власть которого безусловна и отождествляется с самой Русью – само слово «рус» в числе прочего изначально означает «царь», а «русский» - «царский»), а «воровскую» как узурпацию, самозванчество. Само понятие самозванчества имеет очень долгую историю и укоренено также и в метаистории и метафизике (см. нашу статью «К метафизике самозванчества», которая вошла в книгу «Царский род»), полностью опубликованную порталом «Арктогея». Однако в данном случае мы имеем в виду только правовую сторону вопроса. «Вором» на Руси именовали, прежде всего, преступника политического, а обычный уголовник назывался «тать». Это вытекает как из общего понятия закона, под которым подразумевалась изначально древняя арийская рота, а затем церковный закон. Несмотря на церковное запрещение роты как клятвы, законы роты – они же природные, т.е. родовые – переплелись с церковными, образовав особое русское понимание Православия, отличное даже от византийского. Отсюда неприемлемость для русских (в отличие от греков-ромеев) понятия республики. Отсюда в конечном счете и знаменитое высказывание Льва Тихомирова о том, что русский человек или монархист, или анархист, но никогда не будет либералом. В этом даже и специфическое русское понимание коммунизма и социализма в 20 в. (см. Н. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»). Но отсюда и отличие русского правового мировоззрения от западного. Легитимность и легальность для нас неразделимы. Именно с этим, а вовсе не с конкретной личностью, боролась КПСС, а сегодня борются либералы – с «культом личности». Легитимна или нет для нас личность Правителя, а не власть как таковая. В дальнейшем мы будем постоянно иметь это в виду, но говорить будем все же о легитимности (если по Шмитту, то подразумевая «легитимность» и «легальность» в единстве).

Цепь нелегитимности и ея разрыв

Безусловной и главной трагедией России 20 в. был Февраль, причину которого мы рассматриваем, с одной стороны, в церковном расколе 17 в., разделившего фактически русский народ на две половины (парадоксально, но именно в этом – истоки появления ленинской теории «двух культур», а не в каких-то классовых различиях, как думал сам Ленин), с другой – в нараставшем клерикализме в церковной среде вместе с бюрократизмом не столько Царей, сколько чиновничества. Но причины Февраля также выходят за рамки данной статьи. Здесь мы рассматриваем исключительно правовую сторону.

Новейшие исследования (П.В. Мультатули и др.) свидетельствуют о том, что никакого «отречения Императора» не было, что, впрочем, по привычке (или заказу) оспаривается академическими историками. Однако, вне зависимости от того, было оно или нет, понятие отречения Императора (но только наследников, статья 37) вообще отсутствует в Основных законах Российской империи, а следовательно, ничтожно. Никто и никогда монархию в России не отменял, как невозможно «отменить» и саму Россию именно как единство царевых людей. В этом наше радикальное отличие от Запада, даже консервативной его части (может быть, кроме Франции). Следовательно, юридически в России до сих пор монархия. Сохранилось и монархическое народное сознание, проявлявшееся в Советскую эпоху в культе вождя, но крайне искаженное частичным народным неприятием собственно Романовых, с одной стороны, оклеветанных, но с другой – имеющее определенные (пусть ложные) основания, в связи с расколом и крепостничеством. Иными словами, всякая власть, начиная с Февраля 1917 года, нелегитимна. Если по Шмитту, то нелегальна уж точно, хотя о частичном восстановлении легитимности в виде народного признания можно говорить, начиная с Великой Отечественной войны.

Нелегитимна «виртуальная» власть так называемого Учредительного собрания (столь же нелегитимно распущенного большевиками), нелегитимно двоевластие Временного правительства и Советов весной 1917 г., нелегитимно объявление Керенским республики в сентябре 1917 года. Разумеется, нелегитимен Октябрьский переворот. Впрочем, здесь есть некоторый «зазор». По верному в данном случае выражению А.И. Солженицына, в октябре 1917 года власть уже валялась на земле и была «подобрана». В этой важной детали кроется ключ к дальнейшей (после событий 1937–38 гг.) некоторой перемене природы Советской власти: в самой «подобранности» коренится наличие в ней как «воровской» природы, так и действие «народной стихии», определившей некоторые положительные черты СССР, который при этом в его прежнем виде абсолютно невосстановим – «проехали».

Не только нелегитимна, но и совершенно безграмотна ленинская конституция 1918 года. Нелегитимна, хотя и юридически тонко прописанная и даже отчасти приемлемая в то время, конституция 1936 года. О предзакатной конституции 1977 года и говорить нечего. Нечего также говорить и о заложенной во всех этих конституциях идее суверенитета республик, предопределившей распад страны, что, впрочем, относится уже не к вопросу о легитимности, а к вопросу о неприемлемости для России западного права как такового. Но и об этом надо говорить отдельно. О чем, впрочем, уже было много сказано. В то же время с точки зрения шмиттовского понимания легитимности, а также и русского народного правосознания, Советская власть после уничтожения «ленинской гвардии» и, особенно, Великой Отечественной войны, обретает некоторые черты легитимности, державшиеся до августа 1991 года. Это касается, прежде всего, результатов весеннего референдума 1991 года о сохранении Союза, на котором 80% народа сказало «за». Имелся в виду, прежде всего, не общественный строй, а «единство Земли»; для русского человека Земля есть Мать, Кровь и Дух.

В русской истории очень часто формальное закрепление власти вело к ее падению. В этом метафизика земщины и опричнины: «правит» то, чего формально нет (таковой была власть КПСС до закрепления в конституции 1977 года). «Объявив» о себе, власть пала. Цари, особенно Рюриковичи, не нуждались ни в каком «объявлении». Они ими были. «Прорабы перестройки», а вслед за ними Ельцин и его окружение, посягнули уже не на право в юридическом смысле, а на дух народа, который на бессознательном уровне в Ельцине все же пребывал, что мы увидим чуть далее.

Так или иначе, после распада СССР поле легитимности еще более сужается. А на самом деле перед нами возвращение Февраля-марта 1917 года. Большевики лишь, по К.Н. Леонтьеву, «подморозили», как выражался один наш добрый знакомый, «расплывшееся дерьмо 1917 года». Но народ к ним отчасти привык. Если привычку можно хотя бы отчасти считать легитимностью.

«Ельцинская Конституция» 1993 года закрепила эту нелегитимность, тем более, что сама она была принята вопиюще беззаконно – через фактически расстрел народа (именно народа, а не какой-то «власти») осенью 1993 года, а затем при отсутствии большинства при голосовании: хорошо известно, что число сторонников конституции, согласно референдуму, оказалось около 28%, а большинство разделилось на активно не приемлющих и воздержавшихся. Этим сказано всё. Но объективно мы все же не можем и отрицать какой-то положительной стороны тогдашних государственных решений: был остановлен дальнейший распад страны. Также, постепенно освобождаясь от ситуации, при которой спецслужбы защищали, скорее, идеологию, чем власть, гоняли художников и поэтов, а Яковлев и другие благополучно сидели в Политбюро, не говоря уже о заместителе главного редактора журнала «Коммунист» Егоре Гайдаре, эти последние стали приобретать значение единственной государственной силы, в каком-то смысле вбирая в себя функции старой опричнины, царской охраны и некоторых не самых разрушительных сторон КПСС (руководство промышленностью, военно-промышленным комплексом и т.д.). Помимо формального конституционализма, в стране постепенно начала складываться совершенно иная обстановка. В былинах это называется «тяга земная».

Разрушение иной, нежели западная, Русской парадигмы произошло на самом деле не в 1917-м (т.е. попытка была, но она потерпела поражение парадоксальным образом от «большевицкого зазора»), а в 1991-м году, когда собственность была поставлена над властью, что именно и породило такое совершенно вопиющее для России явление, как олигархат и власть капитала вообще. Но советский марксизм был экономическим, а, следовательно, тоже буржуазным. С этим ясно. Республика западного типа не пригодна по определению. Государство же «вождистское», многих привлекающее (т.е., давайте называть вещи своими именами, фашистское), непригодно не только для страны, победившей нацизм и фашизм (можно было бы сказать, как некоторые и говорят, что «вождизм» - «военный трофей»), но и чисто практически – всякий вождь смертен, и смерть каждого вождя есть крах государственности. Собственно, кроме Монархии, для России пути нет. При этом Монархии именно Самодержавной, основанной на Православии как государствообразующей религии (при признании законности других традиционных религий, прежде всего, Ислама), соответствующей именно русскому «закону». Напомним, что в дораскольной Руси чисто правовые «законы» в современном смысле именовались «правдами», «уставами», «уроками», «судебниками» и т.д., а закон, хоть и иначе именовавшись, по сути, соответствовал древней роте, которая на самом деле никак не противоречит Православию, что в известном смысле делает русскую традицию несколько иной, чем византийская. При этом автор этих строк теоретически не против даже первоначального провозглашения Монархии как конституционной. Возможно, это даже неизбежно, хотя конституция при этом, конечно, должна быть совершенно иной и не иметь в себе республиканско-демократических черт. Возможно, это нечто подобное тому, о чем мечтали, но тоже до конца не продумывали славянофилы. Но, конечно, это лишь стадия восстановления подлинного Самодержавия (с не ограниченной юридически властью, но с широким и разнообразным представительством)

Невозможное как возможное

Теоретически Монархия должна была быть провозглашена еще в 1991 году, а желательно даже и несколько раньше, и на самой монархической идее (повторим: пока как идее) мог быть сохранен целостный Союз, отказываясь от тоталитаризма. Об этом, кстати, говорил, приезжая тогда еще в Ленинград, великий князь Владимир Кириллович (в данном случае мы обсуждаем саму идею, а не наличие или отсутствие его прав на Престол). Однако, она столь же практически и не могла быть восстановлена в то время. И дело не только и не столько в неготовности народа (в тот момент народ был готов ко всему, лишь бы не партноменклатура – это не хорошо и не плохо, просто констатируем). Дело, прежде всего, в позиции самой Церкви, благословившей в свое время Февраль и не желающей от этого отказываться, поскольку Февраль – это, дескать, «церковная свобода». Проблемой новомучеников, подавляющее большинство которых, действительно, заслуживает упоминания в святцах хотя бы как страстотерпцев, по сути, подменили проблему главную – предательство иерархами Царя. Также восстановление Монархии невозможно без восстановления единства самой Церкви, включая не только «зарубежников», но и Старообрядцев, и не только потому, что Никонианство и Старообрядчество равночестны, но и потому, что монархическая клятва 1613 года была дана и народом, и всей неразделенной Русской Церковью. Онтологически мы все, вне зависимости от того, как мы крестимся, являемся Старообрядцами или потомками Старообрядцев (как и подданными Царя). Беда здесь, однако, в том, что этого онтологического единства, к несчастью, не признают не только Никониане (чье непризнание чаще всего связано с простейшей леностью и невежеством), но и Старообрядцы, чья позиция значительно глубже, но и внутренне негативней. Даже если большинство народа внешне стоит вне Церкви, то отпечаток раскола неизбежно на нем лежит, поскольку невидимое первенствует. Именно поэтому в конечном счете Монархия была (и пока остается) «возможно-невозможной». Однако будем помнить, что вся Россия есть, как говорил граф Миних, одно единое чудо, «ее вообще уже не должно было бы существовать» (Миних, в отличие от сегодняшних «нигилистов», говорил об этом как раз в положительном смысле – он был подданным Русского Царя и верующим человеком). Кто мог даже еще в середине восьмидесятых представить себе распад СССР… Именно поэтому благодатные старцы и просто глубоко верующие люди Русской Церкви уже после установления власти большевиков говорили о восстановлении Монархии, как о чуде. Но чудо может произойти только при соработничестве Бога, народа и той его части, которая знает.

Если возможно, то как?

​Продолжение