На путях к Вечной Евразии: Николай Трубецкой и его дело

По мере приближения 130-летия со дня рождения основоположника евразийства – князя Николая Сергеевича Трубецкого (1890–1938) – неизбежно должны оживиться разговоры о его личности и наследии. Поразительно, но облик этого мыслителя и ученого до сих пор остается не вполне ясен и недостаточно известен широким кругам образованной русской общественности. Достаточно сказать, что до сих пор существует лишь одна его полноценная биография (Ксении Ермишиной), которую давно уже невозможно достать даже в магазинах, не говоря об Интернете, да большая обзорная статья Виктора Топорова. Для классика русской эмигрантской мысли этого явно мало.

В последнее время всё чаще противники евразийства указывают на то, что после 1929 года Трубецкой якобы отрекся от своих прежних взглядов. Это неверно. Раскол евразийства привел его в отчаяние, он отошел от текущей организационной работы, да и никогда не имел вкуса к ней, будучи заваленным научными делами. Но статус ученого-идеолога в общественном движении всегда выше статуса организатора, а взгляды великого лингвиста и мыслителя ничуть не изменились по существу, свидетельство чему – все его статьи 30-х годов в евразийских сборниках, вплоть до его ареста гестаповцами, конфискации рукописей и скоропостижной кончины в возрасте 48 лет вследствие пережитого потрясения.

Нет смысла скрывать, что Николай Трубецкой был человеком сложным, противоречивым, что он постоянно боролся сам с собой и со своим семейным наследием. Потомок Гедиминовичей, он с рождения принадлежал к кругу имперской элиты. Его отец и два дяди – Сергей, Евгений, Григорий Трубецкие – были ключевыми фигурами умеренного русского либерализма и постсоловьевской философии. Всю жизнь Трубецкой стремился максимально резко отмежеваться от всего их наследия, построить свою философию на контрасте с мировоззрением его отца (которого он потерял в 15 лет) и тем более его дядьев. Излишний ригоризм Трубецкого по отношению к русской классической философии, не разделявшийся в полной мере Савицким и Сувчинским, позже вступит в противоречие с ролью Льва Карсавина как самого сильного философа в евразийском движении на его пике (с 1925 по 1928 годы) и закончится Кламарским расколом. Но это будет впереди. А начиналось всё с подростковой гениальности Николая, уже в 14-летнем возрасте писавшего лингвистические и этнографические статьи в научные журналы и на равных дискутировавшего с учеными. Звезда Трубецкого как лингвиста высоко взошла еще до революции, не позволившей ему защитить диссертацию. Именно философия языка и этноса привела его к книге «Европа и человечество» (1920), а затем и к созданию Евразийского движения в 1921 году.

Все основоположники евразийства на тот момент прошли через белое движение и разочаровались в нем, все они желали найти конструктивный способ преодоления большевизма. И вместе с тем личные пути и темпераменты Трубецкого и Савицкого, Сувчинского и Вернадского, Садовского и Карсавина, Малевского-Малевича и Арапова, Цветаевой и Святополк-Мирского, Бромберга и Чхеидзе, Клепинина и Хара-Давана были настолько различны, что бессмысленно представлять себе первых евразийцев «на одно лицо». Сегодня хотелось бы подчеркнуть именно то специфичное, что Трубецкой привнес в основанное им евразийство.

Прежде всего, это его постулат о принципиальном равноправии различных цивилизаций, культур. Западноевропейская культура – лишь одна из многих, и она не имеет никаких моральных прав считать себя выше культуры русской или африканской. При этом, разумеется, годами работая в Европе, Трубецкой ничуть не был ненавистником европейцев как таковых. Но принципиальная враждебность евразийцев к любому расизму, будь то в культурной или биологической оболочке, проходит красной линией через всё творчество Трубецкого от «Европы и человечества» до поздней статьи «О расизме» и остается императивом современного Евразийского движения до сих пор.

При всём том Трубецкой всегда подчеркнуто исходил из православного исповедания и был чужд всякому сектантству или религиозному эклектизму. Порой забывают, что кроме лингвистических и политических сочинений, он является также автором множества лекций и статей о русской литературе, основанной на православном мировоззрении (от «Слова о полку Игореве» и «Жития протопопа Аввакума» до Достоевского и Толстого).

Особого разговора требуют лингвистические заслуги Трубецкого. Те моменты в его наследии, которые совпадали с тенденциями эпохи и позже были отброшены (структуралистское понимание языковых семей), не вредили главным его достижениям: обоснованию понятия языковых союзов и новому учению о формировании литературных языков. В ту эпоху идеи Трубецкого были в новинку, но теперь они стали общепризнанными в мировой лингвистике. Поясним вкратце суть этих открытий.

Под языковым союзом имеется в виду выработка в процессе тесного общения народов общих фонетических, морфологических, синтаксических черт в языках одного географического ареала, независимых от происхождения попавших сюда языков. Наряду с языковыми союзами западноевропейским, балканским, индийским, восточноазиатским ярко выделяется и евразийский языковой союз, причем Трубецкой и Роман Якобсон с удивлением исключительно лингвистическими методами зафиксировали его границы как совпадающие с границами Российской империи / Советского Союза на западе, при некотором размывании его переходными кавказской и иранской зонами на юге.

Что касается становления кодифицированных литературных языков и истории русского языка, то в спорах с украинскими сепаратистами Трубецкой разбил их наголову и показал, каким образом новый русский литературный язык XVIII–XIX веков был выработан усилиями малорусских и белорусских писателей и тем самым стал языком не великорусским только, но общерусским – единственным языком науки и образования на Украине, при отказе от которого не может быть никаких иных последствий, кроме тотальной деградации, варваризации и оскотинивания общества, попавшего в руки пропагандистов ненависти. Тезисы Трубецкого по украинскому и белорусскому вопросу до сих пор являются путеводной звездой не только для евразийцев, но и для всех русских патриотов.

Еще важнее собственно евразийские выводы Трубецкого. Обращаясь к материалу этнографии (песен и мифов, музыки и быта), он в статье «О туранском элементе в русской культуре» указал на общие черты в духовной и материальной культуре всех народов Внутренней (Северной) Евразии, объединяющие на протяжении столетий и даже тысячелетий между собой русских, тюрков, финно-угров, народы Сибири, Кавказа, даже в определенной степени и российских евреев и цыган, но никоим образом не зарубежных славян, не зарубежных турок и т. д. Этот вывод основан только на фактических исторических данных и никоим образом не привязывался искусственно к политической повестке дня. Именно поэтому он имеет непреходящее ключевое значение для борьбы с опасными химерами панславизма, пантюркизма, панфинноугризма, направленными на разрушение единства Российского государства в евразийском пространстве во имя вымышленного «братства» с народами других регионов мира. При этом, будучи блестящим славистом и проработав несколько лет в Болгарии, Трубецкой ничуть не желал умалять «Общеславянский элемент в русской культуре» (так называется одна из его статей), но уделял ему свое законное и почетное место.

Наконец, венцом и украшением мысли Николая Трубецкого стали его работы «Об истинном и ложном национализме» и «Общеевразийский национализм». Их тезисы до сих пор лежат в основе убеждений современных евразийцев. Логика ученого заключалась в том, что после гибели династии Романовых и ввиду легко предсказываемой непрочности власти Коммунистической партии как скрепляющей силы для народов России-Евразии нужно найти ту константу, которая позволит сохранить единство огромной страны и успешно развивать ее как автаркичную (относительно независимую от внешнего рынка) экономику, как суверенную великую державу без внутренних межэтнических противоречий. Трубецкой уже в 1920-е годы понял то, что некоторые «националисты» неспособны понять даже сто лет спустя: в стране с 1/3 нерусского населения, занимающего едва ли не 2/3 территории, всякие попытки подменить власть царя или генсека властью «русской нации» в центре и властью других «титульных наций» на окраинах смертельно опасны. Любовь к своему этносу, к родному языку и традиционной культуре ничуть не противоречит общей политической преданности и лояльности евразийскому единству сотни этносов, объединенных в народ России-Евразии – народ с общей судьбой, выкованной в великих войнах и великих стройках. Трубецкой прозорливо указывал на те меры Советской власти, которые грубо нарушали данный принцип и вели к последующему сепаратизму и развалу страны. Не его вина, если советские руководители не услышали данные предупреждения. И всё же еще не поздно услышать их сейчас и при регулировании межэтнических отношений внутри Российской Федерации и реализации процесса евразийской интеграции на всем постсоветском пространстве руководствоваться тезисами Трубецкого, призывающими сочетать культурное многообразие наших этносов с преданностью общему Правителю и жестким пресечением политического сепаратизма. Вот почему имя князя Трубецкого – казалось бы, кабинетного ученого – которое могло бы остаться известным лишь узкому кругу специалистов по фонологии, до сих пор служит знаменем борцов за будущую и вечную Евразию.