Вокруг «Черных тетрадей»

Выход в свет важнейшей из книг Мартина Хайдеггера – само по себе важнейшее явление современной интеллектуальной – и не только – жизни России. Наряду с набросками к тому, что сам «князь философов» называл «Бытийно-историческим мышлением», мы находим в этой книге также размышления о ХХ веке, эсхатологические прозрения в рамках чаяния «нового начала» философии.

«Черные тетради» Мартина Хайдеггера (1889–1976) – клеенчатые тетради черного цвета с заметками и размышлениями, которые он вел с 1931 года. Всего их тридцать четыре. Согласно воле автора, франкфуртское издательство Витторио Клостерманна приступило к их публикации после всех книг и курсов лекций. 94 й том Собрания сочинений М. Хайдеггера, русский перевод, содержит записи, относящиеся к 1931–1938 годам («Размышления II–VI»; самая первая тетрадь утрачена). Издатель «Черных тетрадей» Петер Травны характеризовал размышления Хайдеггера как «мастерскую»: многие из заметок разрастутся в статьи, доклады, главы книг... Многие, напротив, станут предметом знаменитого «молчания Хайдеггера».

Это «молчание» принято считать ответом философа на послевоенные события, на глобалистскую оккупацию Германии (Западной), на американскую «денацификацию», на призывы «покаяться» в «сотрудничестве» с национал-социализмом (весьма спорном со всех точек зрения для самого же Хайдеггера). Но не говорят о главном. Само «молчание» – основа его мысли, она в нем рождается, и иначе быть не может. История самого «молчания» начинается сразу же после «неудачи» (если можно, конечно, это так назвать, по крайней мере так считал сам Хайдеггер) книги «Бытие и Время» (Sein und Zeit, 1927), принцип «молчания» Хайдеггер утверждает для себя именно в «Черных тетрадях», к нацизму или антинацизму он отношения не имеет, его меряют в свою меру.

Перед нами, если угодно, «тютчевское» молчание, Silentium: «К чему поэты в скудные времена»?

Действующее осуществление умалчивания и затихания как открытие и перемена местами сущего и бытийствующего Бытия.

Но это требует сущностного отказа от разговоров об умалчивании и, например, говорения о сущности языка как молчания – если только это не умолчано.

Новая «логика» есть логика умалчивания. Но по своей сущности и цели она совершенно отличается от «логики видимости».

Высшее, что необходимо сказать, должно стать предельным умалчиванием.
Умалчивание собственно как вы-малчивание.

А ранее:

И все же «говори» себе ежедневно в своей молчаливости: молчи о вымалчивании.

Это – 1931 год, еще даже до нацизма и начала «карьеры» философа, его ректорства… Что изменилось для Хайдеггера пятидесятых и шестидесятых? В этом смысле – совершено ничего.

* * *

Мы обратили внимание на «молчание» именно потому, что современное «российское хайдеггероведение» менее всего готово его понять, «погрузиться в молчание». И в этом смысле только что вышедший перевод (Хайдеггер Мартин. Размышления II–VI (Черные тетради 1931–1938) [Текст] / Пер. с нем. А.Б. Григорьева; науч. ред. перевода М. Маяцкий. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. – 584 с.) и все, что оказалось вокруг него, от духа «благого молчания» чрезвычайно далек. Хотя сам перевод, безусловно, лучше «бибихинских фантазий», по крайней мере более или менее строг. При всем том в нем так же, как и в подавляющем большинстве, не хватает главного. Хайдеггеровская мысль настолько связана с языком, что гораздо важнее бывает подробное разъяснение и истолкование (вплоть до герменевтического) терминологии и грамматических форм высказывания философа (сегодня так делает только профессор А.Г. Дугин в своей трилогии о Хайдеггере («Мартин Хайдеггер: философия другого Начала». — М.: , 2010.«Мартин Хайдеггер: возможность русской философии». — М.: 2011. «Мартин Хайдеггер. Последний бог». — М.: 2014). На фоне дугинского толкования перевод Григорьева «средний», но кое в чем (безпретенциозность) приемлем. Но дело не в переводе.

Кратко. Подробности – у самого Хайдеггера и(ли) в дугинской трилогии. Дело в том, что Мартин Хайдеггер как «последний философ Запада» в великой линии «собеседников» от Гераклита до Ницше, по сути, заверил смерть западной философии (от «забвения Бытия») своей росписью, но он же сказал и о грядущем «новом начале». Сегодня философия Хайдеггера является одним из основных источников Четвертой политической теории (4ПТ) – не либерализма, не коммунизма и не нацизма (фашизма), но преодолевающей Модерн и призванной преодолеть и постмодерн теории будущего (если оно наступит). Субъектом 4ПТ является не индивидуум, не класс, не нация и не государство, но хайдеггерова категория Dasein (явленная еще в «Бытии и времени») и переводимая как «Вот-Бытие». Проф. Дугин подробно разбирает вопрос о «Дазайне-Правителе» как основе 4ПТ. «Четвертая теория», в отличие от «первых трех» является открытой системой, что делает ее, по сути, неуязвимой.

Именно в силу этого в последнее время прилагаются все усилия, чтобы «выхолостить» Хайдеггера, лишить его значения «мыслителя мыслителей», превратить в открывателя неких «малых истин». Молодой исследователь истории философии Сергей Бородай указывает на «популярную в хайдеггероведении идею о том, что есть «философия» Хайдеггера, которая является несомненным достижением, а есть «философско-исторические, социологические и политические взгляды» Хайдеггера, которые являются слишком радикальными и потому ошибочными (http://sergey-borod.livejournal.com/49182.html).

Ну, и, разумеется, то, что невозможно одолеть, можно попытаться возглавить.

Этой осенью группа преподавателей НИУ-ВШЭ и других подчиненных «экономическому блоку» Правительства вузов (хотя, казалось бы, сапоги должен тачать сапожник, а пироги печь пирожник), провела в … ЦПКиО им. Горького (!) особую публичную «хайдеггеровскую встречу» (https://park-iskusstv-muzeon.timepad.ru/event/365603). При этом выступавшие, как и вообще все, кто говорит и пишет о Хайдеггере из «либерального стана», постоянно ссылаются на некое «конвенциональное сообщество».

«Бытийно-историческое» и есть то, что, по мнению «конвенционального сообщества», включающего и ВШЭ, и не-ВШЭ не должно существовать.
Алексей Глухов, преподаватель НИУ-ВШЭ, делает краткий экскурс в историю публикаций произведений Хайдеггера, отмечая тот факт, что философ сам указал, в какой последовательности должны публиковаться его работы, причем «Черные тетради» указаны в этом списке последними; таким образом, сам Хайдеггер будто бы хотел, чтобы это произведение стало завершающим. «Хайдеггер возомнил себя фюрером». При этом Глухов убеждает всех, чтобы никто не пробовал защищать Хайдеггера в том, что его философия не была политической, зачитывая моменты из его тетрадей, где сам философ говорит о Бытии как Бытии политическом. Далее он касается вопроса «антисемитизма».

Виталий Куренной во многом соглашается с Глуховым, однако единственный момент, в котором он не согласен – это то, что хайдеггеровская критика евреев может быть названа нацистской. Он считает, что все фразы, которыми он описывает евреев, сводятся к критике не столько евреев как расы или нации, но как к критике современного ему общества модерна.
Вообще отождествление еврейства с «обществом модерна» является, на наш взгляд, ошибкой, в которую впадают, как фило- так и антисемиты. Наиболее глубокие еврейские мыслители, такие как Виленский Гаон Элиягу (1720–1797), еще в восемнадцатом столетии называли зарождавшийся Модерн Великим Смешением и противопоставляют его собственно июдейству. При этом гаон не скрывал, что само «смешение» – плод именно еврейского (а не «народов») отступничества. Но, стимулируя или провоцируя модерн, еврейство (религиозное) жестко отделяет его от самого себя. «Еврей-модернист» – это «еврей второго сорта» для самих евреев, хотя часто и навязываемый вовне «объект поклонения» (как, например, Эйнштейн или Бродский) для обывателя-«гоя». Хайдеггер, долгие годы пребывая в близких отношениях с Ханной Арендт, одной из выдающихся и умнейших евреек своего времени, не мог об этом не знать.
Михаил Маяцкий, профессор из Лозанны, поддержал развитие темы о критике модерна Хайдеггером и упомянул кроме критики еврейства критику счета и прагматизма. Также он сказал, что Хайдеггер много рассуждал о метаполитике, то, что он не хотел иметь дело с партиями, парламентом, с избирательным правом, его интересует политика готовности к большим решениям и готовности народа делегировать вождю полномочия принятия больших решений.

Заметим, что в той части «Тетрадей», которая переведена и издана, «об евреях» ничего нет вообще. Возможно, участники собрания «опережают события» в связи с продолжением… О «вожде» тоже упоминается где-то два или три раза, причем без всякого «придыхания», как о реально существующем политическом факте. Правда, о «больших решениях» – да, есть, и много.

Дело в том, что примерно к 1931 году, то есть еще до приведения национал-социализма к политической власти, Хайдеггер начинает пересматривать многие положения Sein und Zeit.

Эта книга на самом деле – первая и последняя, еще приемлемая для «современного мира». Это, пожалуй, главное. Поэтому «современный мир» – да, заканчивающийся, да, быть может, уже и закончившийся, всегда – на ея стороне – против «среднего» и «позднего» Хайдеггера. Причем «средний» как закладывающий основы оказывается опаснее, а потому и клеймен «нацистским» и «антисемитским» как синонимами «всего плохого против всего хорошего».

Отсюда «превентивный удар» по «Черным тетрадям». «Да мы даже переведем, и постараемся пристойно, не так, как православные фрики из восьмидесятых, и издадим, и правильно поставим на полку. Разумеется, вслед, скажем за Мамардашвили или Пятигорским…Ну, и за Фуко, разумеется…»

Примерно вот так. 

«Поворот» Хайдеггера к Бытию в «фундаменталь-онтологическом» (его собственное выражение) и поворот его страны на иной бытийно-исторический путь (оказавшийся маревом и приведший к катастрофе) на самом деле совпадают неслучайно. Но никакие «евреи» здесь ни при чем. Сейсмически толчки перемены мировоззрения всегда идут сверху и снизу, но далеко не всегда они синхронны. Чаще всего как раз не синхронны, и тогда – обвал.

Уже в 1932 году философ пишет – в «Черных тетрадях»:

Если понимание бытия как таковое – за пределами начала, вообще обоснования понимания бытия – становится проблемой, то расширяется и углубляется вопрос о бытии как таковом (не только о сущем как таковом).
Если же понимание бытия оказывается таким образом проблематичным, то это говорит о том, что под вопрос ставится экзистенция как таковая, а тем самым и человек. Но не в привычном «экзистентном смысле».
Но это вопрошающее превращение <происходит> в вопросе о бытии и через него.
Только так происходит исторически возврат в экзистенцию.

Cущее (Seinde) теперь невозможно выводить из Бытия (Sein) как «Сущего сущего», как «сущность», на чем стоит вся европейская философия, к тому же уже со времен Сократа и Платона подменившая уже и Сущее – идеями. Это различение Сущего и Бытия как отглагольного «Бытия Бытия» (а точнее Бытия Небытия), для которого Хайдеггер использует старинное германское Seyn, которое не только Бытие, но и Небытие. «Бытия нет, Небытие есть». Он указывает на следы Seyn у Гераклита (а вот у Парменида уже только Sein, «Бытие есть, Небытия нет»), начиная с Платона «забвение Бытия становится всеобщим», – и так через схоластику, Декарта, Ницше, «констатирующего» смерть Бога как Сущего.

Все это предварительно рассматривается Хайдеггером в «Черных тетрадях», а затем выносится в лекции и семинары (книг он в это время почти не пишет, точнее, они выстраиваются из лекционного материала).

В это же время приходит НС, и Хайдеггер рассматривает его приход как «поворот к Бытию». Надо признать прямо: гносеологически это было неизбежно. Точно так же, как параллельно в России (чуть ранее) к революционной стихии повернулись Клюев, Есенин и даже о. Павел Флоренский (все трое, кстати, в 1916 году уповали только на Царя, но Царя убили…). Кстати, на параллели с НС Хайдеггера мало кто обращает внимание, а ведь Клюев уже в тридцатые годы пишет большую «национал-большевистскую» поэму «Кремль» (причем в ней уже не «динамика» революции, а «статика» сталинизма), с которой «посол от медведя» и уйдет в лесную «хору» Сибири.

«Германское небо» и «Русская земля»? – уже по Хайдеггеру сороковых?

Но вернемся к «Тетрадям». В них, в частности, философ скрупулезно, почти день за днем пересказывает историю своего ректорства, на которое он был назначен после вступления в НСДАП. Признаться, нам сейчас это менее интересно, чем остальное. Это могло быть (и было), этого могло и не быть. Суть дела от этого не меняется. Тем более что уход с поста был неизбежен – и последующее «бегство в горы» – да, при этом без разрыва с партией.

«Националистическое» «мышление» превращает то, что является условием и творческой силой, в предмет и подлинную цель.
Там, где народ полагает себя самоцелью, эгоизм разрастается до гигантских размеров, но ничего не выигрывает в сфере влияния и истине – слепота Бытия находит прибежище в пустом и грубом «биологизме», который поощряет словесное бахвальство своей силой.
Все это в корне не немецкое.
Что делать мыслителям в такую бурную эпоху?

И еще:

Великие времена созидания никогда не проводили «культурной политики», не делали они и «мировоззрения» из осмысления «наследственности» и тем более расовых основ. Все это есть не что иное, как доведенный до массовости «субъективизм», последний отпрыск cogito, ergo sum, плохое прикрытие творческого бессилия, а прежде всего – и это является единственное важным, поскольку затрагивает будущее – сдерживание и подрыв всякой возможности великих решений: можем ли мы еще понять истину в сущности, может ли для нас отношение к Бытию еще стать нуждой?

Здесь главное в отношениях мыслителя к германскому НС, и – обратное: Гитлер и его окружение перестали интересоваться Хайдеггером. Да, они не вели себя в отношении великих Германцев так, как большевики – в отношении великих Русских, но разве по существу, во веки веков это имеет значение?

«Молчание Хайдеггера» – не эпизод. Это главное.

«Вы-малчивание». Чего? Точнее, Кого?

Последнего Бога – как много писал он в «Черных тетрадях». Для него не вполне ясного – или это нам только так кажется… наоборот, вполне.

В любом случае мы, Русские, вправе и обязаны понимать это в соответствии с нашей верой.

Впрочем, это отдельная тема, которой коснуться мы здесь можем лишь вскользь. Сам Хайдеггер, рожденный в католической (а не лютеранской, что очень важно) семье, в конце концов ушел от Христианства. Не будем уподобляться советским преподавателям марксизма-ленинизма и сетовать на то, что он «не знал о Православии», «не знал греческих Отцов». По правде говоря, думаю, знал. Но уход был. И он имел под собою глубокие гносеологические основы. Можно говорить, что это путь философии Запада. Да, так. Но в богословии Восточной Церкви – от Дионисия Ареопагита до преп. Максима Исповедника – мы обнаруживаем в точности ту же структуру Бытия-Небытия, Бытия и Сущего, что у германского «князя философов» ХХ века. Автор этих строк обнаружил это сравнительно недавно, и мне самому это не до конца еще и не вполне ясно. Путь «от Дионисия до Максима» мы вполне можем рассматривать не только как деятельно-аскетический (даже преп. Симеон Новый Богослов и св. Григорий Палама – это более аскетика), но именно как философский, причем как бы «встроенный», «впаянный» также и в философию Запада (Дионисий принадлежит и Западу, и Востоку, а преп. Максим тоже был как бы мостом). Это было «опямотованием в забвении». Прерванным.

Пока что только как постановка вопроса.

И – здесь – последнее.

Сегодня много говорят и пишут о истории как таковой и ея «искажениях» (правда, в основном это касается истории ХХ века). У Хайдеггера мы находим неожиданный ответ на многие вопрошания. Он проводит (по аналогии с различением Бытия и Сущего) также различение истории и историографии.

Всякая история создает себе свою историографию или допускает это. Можно ли сказать: чем историчнее история, тем она неисториографичнее, чем неисторичнее – тем историографичнее?
Короче: чем меньше история, опускаясь, достает до основания Бытия и <проникает> в изначальное формирование человека посреди сущего, тем больше и шумнее, и обширнее будет историография. Но преувеличение <роли> историографического равносильно самовозвещению и восхвалению современности, которая может быть обусловлена тем, что вообще все еще направлено лишь на своего рода опредмечивание, а не на основание Бытия…

Обретение Большой Истории и есть, как сказал бы Хайдеггер, «подготовка к встрече Последнего Бога» – для нас – по-нашему, как Спаса-во-Славе. А все, что «вокруг», останется на периферии, «по границам», как бы ни хотели иного «окружники».

Какие еще «нацисты», какие «евреи»…