XXI век начинается

Глядя на заголовок статьи, многие могут подумать, что это ошибка, ведь XXI век начался 24 года назад. Однако посмотрим на это с философской точки зрения.

Великий кубинский писатель Алехо Карпентьер в своей лекции «Полувековой путь», прочитанной 20 мая 1975 года в Центральной университете Венесуэлы, сделал наблюдение, что астрономические столетия отличаются от столетий исторических. Так, XV веку он отмерил всего 50 лет, поскольку в этот отрезок, по его мнению, вкладываются все важнейшие события, которые произошли в это столетие — от взятия Константинополя до открытия Америки. XIX век растянулся на 130 лет, поскольку начался со взятия Бастилии во Франции и закончился Революцией 1917 года в России. И после залпов крейсера «Аврора» начался XX век, которому Алехо Карпентьер отмерял больше астрономических сто лет.

Нечто аналогичное предложил Джованни Арриги в своей книге «Долгий двадцатый век», предлагая экономический анализ международных политических процессов. Арриги отталкивается от работ предыдущих авторов, таких как Иммануил Валлерстайн (концепция мир-системы), но также видно и влияние идей Фернана Броделя (второе поколение французской школы анналов).

Между тем, с точки зрения мировой экономики нельзя не упомянуть более раннюю теорию Николая Кондратьева об экономических циклах, которую значительно популяризировал Йозеф Шумпетер. Хотя у Кондратьева длительность таких циклов или волн варьируется от 40 до 50 лет.

Карпентьер смотрел более широко, чем экономисты, и говорил о текущем веке как эре борьбы, перемен, потрясений и революций.

В этом отношении к нему ближе всего Джордж Модельски, который предложил теорию циклов войны и гегемонии. Согласно предположению Модельски, в 2030 году начнётся новая мировая война, которая завершится через 20 лет новым этапом всемирной власти США. Однако Модельски смотрел на процесс однобоко, с позиции гегемонии Вашингтона, чья глобальная власть стремительно сворачивается.

И я скорее соглашусь с Карпентьером, который говорил о широком процессе антибуржуазного восстания в разных частях мира, пусть и без опоры на статистические данные и экономические показатели. Кстати, ранее России такое восстание началось в Мексике, но переросло в кровопролитную гражданскую войну и на тот момент затухло, хотя это было сигналом для других революционных движений в странах Латинской Америки, особенно тех, которые изнывали под прямой или косвенной оккупацией США. У Карпентьера революция в России, создавшая в итоге Советский Союз, является ключевой точкой отсчёта не только потому, что территория государства занимала одну пятую суши планеты, но и потому, что дала толчок для подражания и симпатий по всему миру. О ней восторженно говорил духовный отец современного Пакистана в Британской Индии — поэт и философ Мухаммад Икбал; в Латинской Америке рабочее движение воодушевилось успехами Октябрьской Революции; в странах Азии с интересом следили за происходящим, хотя не имели полной информации; с ревность и завистью за процессами в Советской России наблюдали из США.

Ну, а антиколониальная борьба, охватившая три континента после Второй мировой войны, вполне вписывается в то, что Карпентьер охарактеризовал как эру борьбы. Важно то, что это не были конфликты империй или государств-наций. Это шёл процесс освобождения от буржуазной гегемонии, которая принимала глобальный характер и мимикрировалась под видом «промышленно развитых стран».

Безусловно, победа Кубинской Революции в 1959 году являлась важной лептой в эту череду геополитических перемен. Поскольку империализм янки не смог задушить волю к полному суверенитету кубинского народа, сам феномен породил два импульса — один продолжал линию освободительных движений, а второй представлял реакцию Западного мира. Она состояла в том комплексном чувстве, которое немецкий философ Макс Шеллер назвал рессентимантом. То есть «отсроченная месть, основанная на зависти». 

Последующая политика США по отношению к Кубе была построена на рессентиманте. В результате — санкции, экономическая блокада и абсолютно необоснованное внесение Кубы в список государств — спонсоров терроризма. Фактически такая же политика рессентиманта проводится сейчас Западом и по отношению к России. Раз не удалось перекупить и обмануть российскую элиту (как, к сожалению, было в 90-е годы), раз не удалось ослабить попытками цветных революций и дестабилизацией вокруг границ России в 2000-х, то в ход пошли последние средства — создание конфликта на территории соседнего государство, которое находится на исторических русских землях. 

Сложно сказать, на что рассчитывали лица, принимающие решение устроить государственный переворот на Украине десять лет назад. То ли у них были проблемы с образованием и они не имели объективных знаний, поэтому не смогли предусмотреть последствий. То ли это была idee fixe, подобно той, которую изложил в своей книге «Великая шахматная доска» Збигнев Бжезинский. Скорее всего, и то, и другое. И сейчас коллективный Запад пытается мстить, используя все возможные средства — от кражи суверенных активов России до поддержки терроризма.

Но не стоит забывать и о первом импульсе — отказе многих стран от преклонения перед Западом, появлении суверенной политической воли в самых разных уголках мира, которые Запад пренебрежительно считал отсталыми или дикими. Критика неолиберальной гегемонии США со стороны крупных геополитических акторов породили эффект многополярности. Хотя США ещё обладают самой большой армией в мире и используют доллар для поддержания экономического доминирования, все остальные преимущества они уже потеряли. Мир больше не ориентируется на Запад ни в политике, ни в науке, ни в технологиях. Более того, многие западные императивы, такие как отмена культуры, просто неприемлемы и расцениваются как саморазрушительные тенденции.

Можно ли сказать, что именно теперь наступает XXI век, когда мировой полицейский потерял и легальность, и легитимность? Судя по всему, ответом будет — да. Хотя апологеты однополярности ещё будут пытаться как-то обосновать сохранение доминирования Запада с их «порядком, основанном на правилах», которые они беззастенчиво пытаются выдать за международное право.