Николай Бердяев: бессистемность как метод

Философ фрагментов

Бердяев не оставил после себя цельной философской системы. Его можно назвать «философом замечаний». Не таким, как Василий Васильевич Розанов, который построил на этих замечаниях, остроумных и тонких, всё своё философское творчество, но тем не менее…

Бердяев оставил ряд тезисов, которые получили, в общем-то, ограниченное развитие. И там, где он пытался превратить их в какую-то систему взглядов, как правило, сталкивался с неудачей.

С другой стороны, опыты философии удавались ему в качестве отдельных, самостоятельных фрагментов. Следует рассматривать Бердяева и как философа фрагментов.

Совершенно не принципиально для философа создание или не создание системы. Некоторые системы, поначалу казавшиеся полноценными, развитыми (такие, например, как антология Лотце, труды неокантианцев), обернулись, по сути, содержательно пустыми тысячами страниц.

А философы замечаний, философы афоризмов, такие, к примеру, как Ницше, наоборот, до сих пор азартно исследуются. Поэтому в том, что Бердяев – философ фрагментов, нет для него ничего уничижительного. Просто его надо воспринимать как такового, и тогда мы будем лучше его понимать.

Я хотел бы обратить внимание на три весьма отдельных философских замечания Николая Бердяева.

Философ русской свободы

Первое имеет отношение к понятию «свобода». Бердяев вполне может быть назван «философом свободы», и в этом смысле на него основательно повлиял Шеллинг. А точнее, его “Трактат о человеческой свободе”, о фундаментальном значении выбора человеческой личности, которая является полностью суверенной. Это - принципиальный момент в понимании суверенного человека по Бердяеву.

Мы знаем знаменитое эссе Батая «Суверенный человек Сада». Но там показан европейский путь реализации свободы как абсолютной вседозволенности, характерный превращением самого человека в такого гиперсубъекта, который утверждается за счёт превращения всех остальных в гиперобъекты, предметы, полностью покорные любым его самым первертным поползновениям. Это - горизонты западноевропейской свободы, которая абсолютизирует эго путём фундаментальной объективации всех остальных.

Свобода Бердяева совершенно иная. Она мыслится одновременно и в шеллингианском смысле, и в православном контексте. Более того, Бердяев мыслит свободу в духе софиологии Владимира Соловьёва. Свобода для него софийна, и человек - носитель этой свободы.

В философии свободы Бердяева самое главное - это фундаментальное представление о человеке. Человек, реализует своё, человеческое достоинство, совершая выбор, абсолютно зависящий от его воли. После того, как человек делает выбор, он уже не свободен от собственного выбора. Его свобода заканчивается там, где наступает момент совершения выбора.

Этот выбор - сугубо человеческая судьба. Выбирая между добром и злом в условиях абсолютной свободы, не имея никаких ограничений в структуре этого выбора, индивид впервые становится человеком, реализует себя как человек. Лишите человека свободы и вы лишите его человеческой природы, превратите в механизм или животное.

Представление о человеческой свободе подразумевает согласие (или разногласие) с Богом в ситуации обретения важнейшей, основополагающей возможности - возможности творить. Только Бог – абсолютный творец, а человек – субъект, получающий право выбора.

Выбирая, человек творит, в какой-то мере уподобляясь Богу. Поскольку свобода – изначально божественное свойство. Человеческая свобода не тождественна божественной, однако тесно связана с божественным промыслом. Она представляет собой, по сути, его зеркальное отражение.

Свобода человека в софийном, православном понимании, с одной стороны, не ведёт автоматически, как западноевропейская традиция, к объективации, подавлению других. С другой стороны, реализуется в высшем творчестве. И в высшем риске быть человеком. Вот это - очень русская черта философии свободы.

Полагаю, что это замечание Бердяева о философии русской свободы - свободы православной, софийной - требует дальнейшего развития, осмысления. Это является весьма необычной, далеко не само собой разумеющейся, глубинно-мистической, русской, православной интуицией. Очень нужной нам сегодня для построения философского русского Логоса.

Свобода есть риск перед лицом смерти. В этом ее экзистенциальное измерение. Но Логоса без взгляда Смерти в глаза обнаружить невозможно.

Коммунизм непонятый

Второе важное замечание Бердяева, на которое я хотел обратить внимание, - это идея о религиозном смысле русского коммунизма.

Мы живём последние столетия в секулярном мире. Но этот секулярный мир, не признающий религии в качестве социально-политической догмы и базовой установки, на Западе и на Востоке принципиально различен. Поскольку секуляризации подвергаются разные религиозные модели, включающие в себя и политику, и антропологию, и онтологию, и представление о нормативном обществе, и всё остальное.

Представление католичества о церкви включает в нее только клир, только священников. И когда имеем дело с секуляризацией католической теологии, мы видим политическую систему, в которой секулярным аналогом этого клира является государственный аппарат. Отождествление церкви с клиром, священством, будучи подвергнутым секуляризации, даёт нам адекватное представление о государстве, воплощённом в его государственном аппарате. В какой-то мере это отражается на всей западноевропейской политической культуре Нового времени.

Вторая модель – протестантская. Она представляет церковь как некое искусственное творение верующих, которые сходятся в рациональном толковании священных текстов. То есть церковь здесь совокупность индивидуумов, понимающих или толкующих священное писание сходным образом, то есть секта, деноминация. Кстати, в протестантском контексте слово «секта» не имеет негативного значения. Протестантские церкви сами охотно называют себя «сектами». Ибо основаны они на том, что разные люди, опираясь на свои индивидуальные взгляды, соглашаются между собой на создание более или менее устраивающей всех коллективной инстанции. Это и есть “церковь” для протестантов.

Секуляризация протестантизма дает нам не что иное, как современное гражданское общество с его представлениями о либеральной политике. Эта политика, в свою очередь, формируется на основании социального контракта граждан и впоследствии может пересматриваться, перекраиваться, видоизменяться в ту или иную сторону.

В соответствии с православным учением о церкви, естественно принимаемым православным христианином Бердяевым, мы под “церковью” понимаем совокупность всех крещёных людей. То есть и тех, кто прошел первое посвящение через крещение, и тех, кому суждено было пройти второе посвящение через рукоположение – клир. То есть не просто верующих, а верующих посвященных.

Церковь как совокупность всех крещёных в ее лоне людей - это совершенно другая модель понимания сущности церкви, сильно отличающаяся и от католической, и от протестантской.

Такая церковь строится сверху, через Святого духа, распределяемого на два направления: Того, который снисходит на человека во время святого крещения, и Того, который передаётся через рукоположение от апостолов, священства.

Если мы подвергнем секуляризации эту православную модель, то получим народное государство, которое включает в себя как представителей политической власти (то есть аналог клира), так и всех остальных граждан. Как раз нечто подобное описал в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяев.

Он говорит: посмотрите, коммунистическая идеология, победившая в России в 1917 году, представляет собой секуляризацию именно православного понимания государства. Да, это не религиозная и даже антирелигиозная идеология. Однако представляющая собой мистико-политическое учение.

Атеистическая? Безусловно. Но по-своему воспроизводящая традиционный и тотальный характер понимания церкви, перенесённый на политическую, социальную систему. В этом смысл русского коммунизма в представлении Бердяева.

Суть русского коммунизма – секулярная соборность. Поэтому для того, чтобы понять историю советского периода, чтобы осмыслить наше отношение к нормативной русской политике, необходимо внимательнейшим образом прочесть упомянутую выше работу. И не только критически её осмыслить, не только согласиться с критикой коммунизма, высказанную Бердяевым, или вывести из этого апологию, которую сам автор не предполагал.

Важнее здесь не осудить или оправдать, а понять советский период в нашей русской истории, осмыслить идею религиозного смысла русского коммунизма, имевшую для Бердяева колоссальное значение. Надо только отнестись к этому с максимальной ответственностью, не обращая внимания на всевозможные исторические конвенции, споры, полемические задачи, которые Бердяев не смог или не счел нужным обойти в данном труде.

Новое Средневековье: реванш героев

И третье замечание, третья линия Бердяева, которая мне представляется предельно актуальной - это его идея, выраженная в работе «Новое средневековье». Вот это, пожалуй, тот самый текст (небольшой и поэтому, наверное, очень удавшийся Бердяеву как философу фрагментов), который можно воспринимать как великолепную программу для построения новой России.

Новое Средневековье – блистательный концепт, идея того, что каждое время имеет собственную структуру. И в принципе, когда движемся во времени, мы воспроизводим структуру той или иной эпохи. И в том, что эти эпохи сменяют друг друга, нет никакой фатальности.

Время не является линейным. Оно является многозначным, многоуровневым. Мы можем пройти несколько направлений. Или сделать несколько шагов по одной дороге. Можем свернуть.

Время извилисто, может делать круг, цикл. Время может свернуть со своего пути и снова на него вернуться… Поэтому Средневековье есть не только нечто, принадлежащее исключительно прошлому, нечто преодолённое, полностью изжитое и более не существующее. Средневековье – это вечная возможность, организация ценностной системы, общества, самой исторической темпоральности по особому религиозному иерархическому сценарию.

Бердяев говорит, что Средневековье допустимо рассматривать не как прошлое, а как возможное, наряду с Модерном, современностью. Мы можем выбрать Модерн, можем выбрать современность, а можем и Средневековье. В этом и состоит наша свобода: в возможности выбрать узор и структуру времени. Но это будет, конечно же, не то Средневековье, которое когда-то было, а совершенно новое. Новизна заключается в том, что возникает выбор сущностной парадигмы Средневековья, предполагающей религиозное, героическое, иерархическое общество. Вопреки материалистическому, бытовому, прагматическому, торговому строю, который доминирует в современности.

Что такое современность по Бердяеву? Это - царство торгашей. Что такое средневековье по Бердяеву? Это - время героев. И даже несмотря на то, что торгаши периодически побеждают, герои, которые в таких случаях уходят в тень, все равно до конца не исчезают. И вполне легко представить себе реванш героев, их грядущую победу над торговцами.

Поэтому Средневековье – это не временная парадигма. Мы вправе от него отказаться, как отказались, приняв власть торговцев при капитализме или власть пролетариев при социализме. Однако можем вернуться ко времени героев, к доминации двух первых сословий – жрецов и воинов, священников и дворян.

Именно идею новой аристократии, нового жречества, которые придут на смену капиталистическому прагматизму, буржуазной, либеральной демократии, Бердяев утверждает и защищает как один из возможных (желательных) будущих сценариев развития России.

Термин «Новое Средневековье» для современной российской действительности мне представляется предельно актуальным. Мы явно изжили коммунизм и отвергли либерализм. В Постмодерн, в систему трансгендерного общества, в европейское разложение индивидуума на составляющие - в такое будущее нам явно не хочется. А альтернативы, будь то советская, националистическая или раннебуржуазная, сейчас невозможны. Поскольку от советского мы отказались, а то, во что со временем может развиться раннебуржуазное начало, мы видим в нынешней Европе. Национализм развалит Россию.

Сделать шаг назад – значит просто на время задержать тенденции. Двигаясь по пути либерализма, неизбежно придём к мультикультурализму, феминизму и однополым бракам, поскольку все это заложено в самой либеральной идеологии. Просто сегодня мы наблюдаем некую «высшую стадию» либерализма. Противопоставлять предельной фазе развития либерализма какие-то предшествующие, более приличные социальные формы – бесполезно и безответственно.

Новое Средневековье по Бердяеву как достойная России альтернатива современности является, на мой взгляд, оптимальным горизонтом.