Краткая история создания национальных центров власти: неповиновение США

Начало первого успешного неповиновения

В период 1775-1783 гг., тринадцать колоний в Северной Америке сыграли главную роль в первом успешном акте неповиновения, там, где в свое время, находилась «периферия международной системы». Очевидно, что это было не только неподчинение на периферии, но и самое успешное среди них, поскольку оно дало толчок в создании первого промышленного государства за пределами европейского континента и первой современной республики. Американская Республика представляет собой демократическую революцию, которая привлекла истинное море иммигрантов, покинувших старую Европу в поисках работы, справедливости и свободы.

Эта борьба началась в 1775 году с захвата колониального магазина оружия в Конкорде, штат Массачусетс, и, чтобы подавить восстание в этой колонии, британским солдатам пришлось столкнуться с колониальными отрядами. Это продолжалось до 1783 года, когда в Париже были подписаны мирные договоры, с помощью которых была объявлена независимость нового государства – США.

Тем не менее, Соединенные Штаты получили национальную автономию не после единоличного акта, а в результате длительного процесса, который начался во время войны за независимость и закончился, на самом деле, во время гражданской войны. «Основательное неподчинение» – следствие длительного и тяжелого экономического и идеологического неповиновения. Как только формальная независимость была получена, началось противостояние между сектором, который хотел дополнить политическую независимость экономическим смыслом, продолжая процесс неповиновения, и сектором, который выступал против решения идти дальше по пути, начавшемся в 1775 году, потому что его экономические интересы были связаны с Великобританией и, в общем, с структурной гегемонией мировой экономической и политической власти, действовавшей в то время. Это противостояние, наконец, разрешилось на поле боя при Геттисберге. Гарольд Андервуд Фолкнер правильно утверждает в своей работе по американской экономической истории, что: Революция принесла политическую независимость, но ни в коем случае не экономическую. Североамериканские продукты, экспортировавшиеся в Европу во время колониального периода, сохраняли статус этого континента как рынка сбыта и, в то же время, туда продолжали импортировать промышленные товары. Производители, появившиеся во время революции, были задушены дешевыми товарами, что англичане сбрасывали на североамериканский рынок, как только мир был восстановлен. [...] По всем признакам, Северная Америка должна была попасть снова в зависимость, производя необходимое сырье для Европы и приобретая, в свою очередь, необходимые промышленные изделия. Быть способными конкурировать с Англией в производстве и продаже этих товаров казалось невыполнимой задачей. (Андервуд Фолкнер, 1956: 277).

Задача была сложна еще тем, что, если опираться на господствующую идеологию, что также считалось судьбой новых независимых тринадцати колоний, то можно стать исключительно аграрной страной. В этом смысле, сам Адам Смит счел, что сама природа сделала Северную Америку подходящей исключительно для сельского хозяйства и, что касается любого типа индустриализации, он считал, что: «Соединенные Штаты, как Польша, предназначены для сельского хозяйства» (Лист, 1955: 97). Идеи Смита были полезны английской власти, чтобы попытаться контролировать новое государство – типичный механизм культурного империализма, который насаживался силой закона в колониальный период.

Британское вето на индустриализацию

Важно понимать, что Англия провела быструю политику для того, чтобы помешать развитию промышленности в тринадцати колониях, потому что понимала с самого начала, что индустриализация колоний может привести их к экономической независимости, что это рано или поздно приведет к требованию политической независимости. Таким образом, осознание экономических и политических последствий, которые могли бы произойти в связи с индустриализацией тринадцати колоний, английские политики пытались контролировать и бойкотировать их невзрачных производителей.
Поскольку колониальные промышленные товары не могли конкурировать с товарами метрополии, колониальные правители обладали точными инструкциями «противостоять всем производителям и точными отчетами о их деятельности» (Андервуд Фолкнер, 1956: 134). Губернаторы были те, кто действительно совершал настоящее «промышленное детоубийство», запланированное в Лондоне.

Прозорливые представители короны отлично понимали отношение местных политиков, которые прониклись симпатией к подобной идее. Это показывает обращение лорда Корнбери, губернатора Нью-Йорка 1702-1708 гг., к Торговой палате: «У меня есть информация, что на Лонг-Айленде и в Коннектикуте появляются шерстяные фабрики, и я сам лично видел саржевый материал, изготовленный на Лонг-Айленде. Любой человек может использовать его. Если они производят саржу, то со временем они будут изготавливать и ткань, а затем и одежду. В этой провинции много земли и гипса как хорошего, так и просто отличного. Стоит принять более весомое, чем мое, решение, которое может повлиять на тот процесс и быть использовано Англией, но по моему мнению, что все эти колонии [...] должны оставаться в абсолютном подчинении Англии и что никогда не должны обладать таким же уровнем производительности как в Англии, ибо последствия будут необратимыми: когда они поймут, что они могут одеваться без помощи Англии, не только удобно, но и элегантно, то даже те, которые в настоящее время выступают за подчинение правительству, немедленно задумаются о реализации проектов, которых они долгое время носили в своем сердце» (Андервуд Фолкнер, 1956: 134). Лорд Корнбери прекрасно описывал «сущность экономического империализма» с точки зрения тем, рассмотренных Моргентау.

Даже если Англия создавала специальное законодательство, чтобы остановить возможное промышленное развитие в тринадцати колониях, остались две отрасли, которым Великобритания уделила особое внимание как стратегическим и жизненно важным для британской экономики: текстиль и сталь. Два закона, созданных после запрета транспортировки шерсти: закон 1699 года, который запрещает перевозить шерсть, шерстяные нити или ткани, произведенные в Северной Америке, в другие колонии или страны, и 1750 года, который запрещал создание в любой из тринадцати колоний фабрик или производств для резки металла или сталелитейных заводов.

Комментируя первый из этих символически анти-промышленных законов, Андервуд Фолкнер говорит, что Англия уже была одним из основных производителей шерсти и половина ее экспорта в колониях составляла изделия из этого материала. Производители метрополии были так враждебны по отношению к конкуренции, что в 1699 году они проголосовали за закон, установив запрет на экспорт шерстяных изделий из колоний и их импорт из одной колонии в другую. [...] Как следствие этого решения, текстильная промышленность отказалась от английской шерсти, чтобы продавать свою, и это продлило господство данной отрасли на североамериканском рынке еще на столетия вперед (Андервуд Фолкнера, 1956: 135).

В отличие от текстильной промышленности, производство чугуна, которое началось в 1643 году с изобретения печи Джона Уинтропа и шкафа О Лина, которые пользовались в течение нескольких лет некоторыми привилегиями, и значительно расширились к 1750 г. Эта ситуация объясняется тем, что «Англии было нужно железо, и до 1750 г. ее интересам не препятствовало противоречивое законодательство по производству в колониях. Но в 1750 году закон был согласован, чтобы стимулировать производство сырья и препятствовать производству изделий из железа, установив, что: 1) железные прутья могут быть импортированы безвозмездно в лондонскую гавань, а железные слитки в любой порт Англии, и 2) что ни мастерская, ни ламинированное железо или полоса резки, так же, как и станки для производства брони и печи для производства стали, не должны использоваться в колониях» (Андервуд Фолкнер, 1956: 135).

Законы, созданные британским парламентом, чтобы препятствовать промышленному развитию североамериканских колоний, показывают, что колонии рассматривались как «аутсайдеры» британских территорий и использовались в таможенных целях. На них не распространялось основное законодательство Великобритании, и, как следствие, за их экспорт в английских портах платили стандартные импортные пошлины. Анализируя английскую политику в отношении своих колоний в Северной Америке, Дэн Лейси утверждает:  Цель английских политиков понятна, они не считали колоний заграничными частями единого королевства, чье экономическое благополучие должно почитаться наравне с благополучием Родины. Напротив, они воспринимали их как низшие общины, чья экономика должна всегда служить интересам Великобритании. (Лейси, 1969: 49).

Пока колонии были «молоды» и относительно заселены, колонистам часто удавалось перехитрить британские законы, которые мешали экономическому развитию колониальной территории, но с 1763 г., когда колониальное население выросло до одной четверти английского населения, Англия стала гораздо строже следить за соблюдением законов, созданных для поддержания подчиненного экономического положения. В данном случае трудно не согласиться с Луи Хакером (1935: 259-295), утверждавшим, что британское вето на североамериканскую индустриализации было, вероятно, самым мощным фактором, спровоцировавший всплеск американской революции.

Борьба за индустриализацию

Когда тринадцать колоний получили политическую независимость, в целях поддержания экономического подчинения над ними, Англия не видела иного выбора, кроме как применение «культурного империализма». Британцы рассуждали достаточно просто: если лидеры бывших тринадцать колоний признали теорию международного разделения труда и прикладной политики свободной торговли, бывшие тринадцать колоний останутся «Экономически зависимыми», а предоставление политической независимости – обычная формальность. Британская политика нацелилась на достижение этой цели после подписания Парижского договора 1783 года и получила, конечно, отличные результаты в южных штатах новой республики.

Можно утверждать без преувеличения, что Соединенные Штаты смогли стать индустриальной страной, решив серьезную проблему идейно-культурного неповиновения на полях сражений при Геттисберге. Идеологически-культурный процесс неповиновения проявился в противостоянии между православным либерализмом и национальным либерализмом. Это означает, что среди тех, кто, основываясь на международном разделении труда, предложил принять правила свободной торговли, и теми, кто предлагал следовать экономическому протекционизму и отказаться от теории свободной торговли, поскольку она могла привести Соединенные Штаты к новому экономическому подчинению и превратить недавно обретенную независимость в фикцию.

Перейдем к анализу идейно-культурного процесса неповиновения, английского «культурного империализма» и внутриполитической борьбы, которая позволила США «выйти» с периферии, даже учитывая то, что сторонники свободной торговли и международного разделения труда одержали победу. Положение Соединенных Штатов на международной арене в то время, вероятно, не сильно отличалось от положения Федеративной Республики Бразилии сегодня. Если бы процесс индустриализации Соединенных Штатов произошёл позже, то сегодня они оставались бы на периферии международной системы. Это ключ к пониманию того, чем Соединенные Штаты являются сейчас, став «чемпионами мира» в свободной торговле, после того ста лет получения преимущества от экономического протекционизма с помощью того, что Моргентау называл «культурным империализмом» и что Джозеф Най обозначает как «мягкую силу».

Первый государственный импульс

Именно в ходе войны против Англии, в тринадцати колониях зародилась промышленность. По праву, промышленность Северной Америки, на первом этапе их расширения, считается «дитем» войны за независимость (Ист, 1938).

С одной стороны, сама война прервала поток товаров из метрополии, что естественно привело к началу импортозамещения. С другой стороны, ситуация неподчинения на самом деле положила конец ограничениям, которые ввел британский парламент, чтобы помешать развитию промышленности и ограничить колонию в производстве сырья. Кроме того, все правительства тринадцати колоний теперь на деле стали новыми независимыми государственными деятелями, которые подвигают вперед политику государственного импульса, пытаясь достичь промышленного развития. Все они сделали огромные усилия, от лица государства, чтобы стимулировать производство боеприпасов, военной техники и продукции первой необходимости, как, например, шерстяная ткань и лен, которые ранее в больших количествах импортировались из Англии. В Коннектикуте, где появились мелкие предприятия по производству боеприпасов, государство в 1775 году предложило «вознаграждение в размере одного шиллинга и шести пенни за каждое ключевое производство винтовки и пять пенни за каждый комплект от трех тысяч штук» (Андервуд Фолкнер, 1956: 162). В Род-Айленде и штате Мэн «вознаграждения были предоставлены за производство стали». Массачусетсе – «предоставляли вознаграждение за добычу сульфата в самом штате и в Род-Айленде для изготовления пороха» (162). Точно так же, в 1778 году, Конгресс «молодых» Соединенных Штатов «основал производства пушек в Спрингфилде» (162).

Тем не менее, государственный импульс имел не только фундаментальное значение для производства военных материалов, но и для производства предметов первой необходимости. К примеру, Коннектикут выделил «Натаниелю Нильсу Нориджу триста фунтов на четыре года, чтобы произвести иглы для игольчатой ленты», а Массачусетс «предоставлял вознаграждение в размере ста фунтов за первые тысячу фунтов качественной игольчатой ленты, сделанную на любых производствах, расположенными на территории штата, из железа североамериканских штатов» (Андервуд Фолкнера, 1956: 162).

Государственный импульс, направленный на содействие промышленному развитию, был решительно одобрен значительной частью населения, которое после начала военных действий бойкотировало английские товары. Большинство историков утверждает, что в ходе войны люди не ели мясо овец или ягнят, не покупали его у мясников, которые производили его, таким образом, шерсть этих животных не могла быть использована при изготовлении одежды. На юге богатые фермеры использовали труд своих бедных белых соседей, и таким образом создали ткацкие и вязальные мастерские, где учили и своих рабов. Даже самые богатые люди, принадлежащие к аграрной аристократии одевались в одежду сшитую своими руками. Таким образом, государственное восстание и политическая независимость подготовили структурные основы для экономической независимости, которому Англия пыталась помешать, диктуя анти-индустриальные законы, а когда независимость была получена по факту, она навязывала «международное разделение труда», так как молодая республика все еще нуждалась в промышленных товарах, которые изготавливали на «Родине», и ее природа «якобы» была «обречена». В связи с появлением после войны экономических ориентации и переустройства, возник ряд ключевых вопросов, которые определяли положение нового государства на международной арене.

Первые протекционистские законы

Завершение военных действий между Республикой Соединенных Штатов и Великобритании способствовали массовому ввозу европейских производственных товаров, более дешевых, конечно, чем те, что производились в «молодой» стране. Эта ситуация поставила зарождающуюся североамериканскую промышленность в тяжелое положение, которое тянулось еще с начала войны за политическую независимость. В 1784 году коммерческий баланс «молодой» республики уже показал ужасный результат: импорт составил около 3,700,000 фунтов и экспорт всего 750.000 фунтов. Новое государство вступило в процесс деиндустриализации, оказалась в задолжниках и денежном хаосе. Чтобы еще больше усугубить ситуацию в тринадцати колониях, британский парламент проголосовал за Закон судоходства 1783 года, в соответствии с которым «только суда, построенные в Англии или ходящие под английским флагом, могут входить в порты Антильских островов, и тяжкое бремя настигло североамериканские корабли, которые прибывали в любой английский порт» (Андервуд Фолкнер, 1956: 167). Этот бойкот мелкой морской индустрии Северной Америки, которая соревновалась по качеству и ценам с британской, был усугублен законом 1786 г., «предназначенным для воспрепятствования мошеннических регистраций североамериканских судов, и с еще одним законом от 1787 года, который запретил импорт американских товаров через иностранные государства» (167).

В разгар этого катастрофического экономического положения, в котором страна оказалась после окончания войны, усугубляет слабость центральной власти и усиливает соперничество между штатами анти-гегемонистская идея Александра Гамильтона, что требовало средства на экономическое развитие, в котором федеральное правительство выступало бы в роли стимула для создания новой отрасли через субсидии и пошлины. После отказа Роберта Морриса, «финансиста революции», Джордж Вашингтон смог исправить положение, предложив должность секретаря Казначейства Александру Гамильтону. 4 июля 1789 года федеральное правительство утвердило первое умеренно протекционистское налоговое законодательство, содержавшее восемьдесят одну статью, и более чем тридцать из них устанавливали конкретные права, остальные  требовали предварительной оценки. Тем не менее, наиболее важный аспект нового закона заключался в том, что, следуя линии мысли Гамильтона, он ввел «разные права для производителей стали и бумаги в Пенсильвании, для винокурен Нью-Йорка и Филадельфии, для производителей стекла в Мэриленде, железа, рома и пивоварен в Новой Англии. Изделия фермеров были защищены налогами на гвозди, сапоги и ботинки, и готовую одежду» (Андервуд Фолкнера, 1956: 181).

Секторы, которые боролись за экономическую независимость, заметили, что умеренные пошлины 1789 г. не предусматривали реальной защиты молодой индустрии, и после ожесточенных споров их представителям удалось добиться, чтобы пошлины были подняты в 1790, 1792 и 1794 годах. Но эти увеличения также оказались недостаточными из-за оппозиционных политических сил, которые идеологически подчинялись Великобритании и препятствовали принятию более высоких пошлин, поскольку, по их мнению, налоги должны приносить прибыль, а не защищать «новорожденную» промышленность. В действительности, промышленность, получавшая большего всего прибыли от этих протекционистских законов и в которой государственный импульс имел более решающее влияние, было судоходство. Сборщики и строители оказались самыми ярыми защитниками независимости и законов благоприятных для них, и не сталкивались с сильной оппозицией в конгрессе.

Первый закон в пользу судоходства также был принят 4 июля 1789 года. По нему пошлины на импортированный товар, который прибывал в Соединенные Штаты на судах, построенных в США и которые находились в собственности американских граждан, были сокращены на 10%. Второй закон не только поставил своей целью продвижение судоходства, но и сохранил морскую торговлю в руках американских граждан. Закон установил, что корабли, занятые во внешней торговле или местной торговле, находящиеся в собственности американских граждан, должны были быть построены в этой стране. Второй закон был издан 20 июля 1789 года. По нему судна, построенные в Америке и находящиеся в собственности американца, облагались шестью центами за тонну груза, судна, построенные в Америке, но находящиеся в иностранной собственности, облагались тридцатью центами за тонну, а корабли построенные и находящиеся в собственности иностранцев – пятьдесят центов за тонну. Закон также неофициально установил монополию во внутренней американской торговле. Для этого закон установил, что корабли этой страны, которые задействованы в местной торговле, должны уплачивать налоги только раз в год, но иностранцы должны платить каждый раз, когда они заходят американский порт. Этих два закона являются источником мощи американского торгового флота. Доказательством этого можно считать тот факт, что «объем заграничной торговли увеличился с 123,893 в 1789 году до 981,000 в 1810 году. Импорт, в котором задействованы американские корабли возрос в тот де период с 17,5% до 93%, а экспорт – с 30% до 90%» (Андервуд Фолкнер, 1956: 253).

Война 1812 года и импортозамещение

Как уже было подтверждено, только сектор судоходства дал толчок для появления первых весьма успешных законов, поощряющие и защищающие национальную американской промышленность. Что касается других отраслей промышленности, им удалось развиться только во время войны 1812 года, когда Соединенные Штаты начали ускоренный процесс импортозамещения. Пошлин, установленных в 1789 году и увеличенных в 1790 году, 1792 году и 1794 году оказалось недостаточно, чтобы гарантировать устойчивое промышленное развитие, и «молодые» отрасли едва выживали. Тем не менее, сокращение импорта, вызванное войной 1812 года, дало реальный толчок процессу индустриализации страны.