Этнос как глобальное явление

Вильгельм Мюльман: этноцентрум и глобальность локального

Мы видели, что в основе глобализма заложена идея «целостности», включения всего внутрь общей структуры. Несмотря на то, что феномен глобализации является ультрасовременным, мы можем встретиться с похожей философской и мировоззренческой установкой у самых архаических народов. Дело в том, что никакое человеческое общество, начиная с крохотного племени дикарей, не мыслит себя как нечто локальное, фрагментарное, находящееся на периферии «большого мира». Напротив, все они считают себя и свою культуру, свой язык, свою традицию и свои ценности — центральными, универсальными, вселенскими.

Этносоциолог В. Мюльман (1904–1988) назвал эту особенность «этноцентрумом»19. Согласно его реконструкциям примитивных обществ подавляющее большинство архаических племен видит мир следующим образом. В центре находится само племя, это и есть этноцентрум20не просто как образ мира, но как мир в целом, в его тотальности. Общество, его социальная организация и простран­ственное устройство точно воспроизводят окружающий мир. Но и сам этот мир мыслится как проекция общества. Между культурой и природой нет четко прочерченной границы. Это создает своеобразную голографию архаического мировоззрения. Космос и селение, природа и человек, общество и пейзаж, ландшафт составляют единое целое — totum. Это целое включает в себя большое и малое не по принципу фрагментации, а по принципу символического тождества. Солнце, Луна, звезды, горы, реки, леса и т. д. мыслятся как части человеческого общества, они включены в этноцентрум как родственники, свояки, партнеры, конкуренты. Точно так же сами люди входят в «большой мир» — как его неотъемлемая часть, как его голограмма. Малое (локальное общество) и большое (весь окружающий мир) в такой модели этноцентрума совпадают. А все несоответствия, опровергающие такое представление, разрешаются с помощью мифов, в которых «большое» и «малое» уравнивается. Миф, в свою очередь, ложится в основу обряда и социального устройства, реорганизуя пространство в его физическом и репрезентативном выражении. Пространство этноцентрума сакрально именно потому, что оно абсолютно инклюзивно, т. е. включает в себя «все» (totum).

Архаическое общество не способно концептуализировать представления о «другом» и, следовательно, не мыслит себя и свой мир со стороны: мир племени и есть весь мир вообще, в целом. За его пределом нет ничего, т. к. все, что может быть, уже заключено в нем, включено в него. Даже если горизонт известной племени области чрезвычайно узок и составляет с десяток квадратных километров, его структура совпадает со структурой Вселенной: светила и стихии, боги и духи, небо и земля, живые и мертвые, люди и звери умещаются на этой территории, которая является территорией бытия. В этом смысле любое человеческое общество — даже самое архаическое и примитивное — всегда «глобально». К такой «глобальности» можно применить все основные характеристики К. Акселоса или О. Финка.

Фигура «другого», этнос и история

В определенные моменты архаическое общество выходит за пределы этноцентрума и обнаруживает существование «другого»21. Это опыт «трансцендентного», столкновения с тем, что лежит за пределом границы, «по ту сторону». Это травматический опыт, и он связан с началом этногенеза (по Л.Н. Гумилеву22). Отсюда берет свое начало понятие «граница», являющаяся важнейшим философским, богословским и геополитическим принципом.

Этноцентрум живет в состоянии «вечного возвращения», в области замкнутого самого на себя мифа. В нем нет «нового» и нет «другого», все всегда то же самое.

В какой-то момент этноцентрум дает трещину, миф открывается, размыкается, и этнос вступает в историю, во время23. Отныне он начинает иметь дело с «другим», в том числе и с «другими» этносами, другими «этноцентрумами». Цельность из данности становится заданием. Этнос отныне знает, что есть «другое», «другой», но стремится это «другое» включить в себя. Это включение не гарантировано — оно может состояться, а может и не состояться. Так рождается драма и трагедия. Этнос, вступивший в историю, стремится восстановить утраченное «целое», «totum», но это возможно сделать не путем возврата к истокам, а движением по истории вперед — к ее кульминации.

Так возникает вторая, более современная форма глобализма: глобализма общества, стремящегося включить в себя «другого» и «других». Желание включить «другого» рождается из двух предпосылок:

– ностальгии по целостности этноцентрума;

– трагического ощущения того, что эта целостность нарушена фактичностью наличия «другого».

В отличие от первого, архаического глобализма этноцентрума этот второй глобализм четко различает локальность и всеобщность: малое здесь отныне не равно большому. Малое есть малое, и его задача — стать большим; частное есть частное, и его задача — стать всеобщим.

Своего максимального выражения второй тип глобализма обретает в исторических империях. Именно империи, вселенские царства, являют собой наиболее наглядно стремление построить единство и универсальность, отталкиваясь от частей, фрагментов, локальностей.