Дневник Немощного (главы XXI - XXIII). Галактион Табидзе. "Не-ищущий" Логос Сакартвело

Глава XXI

Характерная черта современности это гонка. В традиционной жизни гонка, или скачки были связаны с праздником или с боем. Была ли это «Марула» (прим. переводчика: Марула – традиционное грузинское соревнование в скачках) или одна из бесчисленных наших воин – это было временное ускорение движения, самооборонительное или развлекательное.
Остальное время было связано с традиционным размеренным бытом. C девяти до шести не шла некая «общая слаженная работа,» а вечером не было этой глупости -«личное пространство и отдых».
Было время великого труда, пахоты, сева, сбора и уборки урожая и было время созерцания, сидения у очага, искусства. Над всем этим властвовала смерть, ключи от которой в руках Господа, и болезнь, которой было намного меньше, чем сейчас.
Было подобие гонки при царском или княжеском дворе, были интриги, соперничество, предательство – предпосылки того, что ныне царит везде. Но естественность мерного течения жизни и переплетенные в этом течении тяжелый труд и блаженное созерцание, это та сказка, которую мы потеряли – с некоторыми народами это случилось раньше: с живущими далеко от нас, на Западе - 300-400 лет назад, с другими – 150 лет назад, когда и до нас дотянулись первые языки пламени Модерна.
Ныне человек едва вмещает свои дела в дневные часы.
Раньше время не было линейным и быстротечным, человек не стоял лицом к некому будущему в точке данного времени на некой представляемой, вымышленной прямой, и не взбегал, задыхаясь, на гору умозрительного прогресса, не падал без сил на этой дороге, и течение не сносило его останки мимо других бегунов.
Истинное время было круговым и неуклонным. Это, еще до Коперника и Бруно знали греки, египтяне и, конечно же, мы, картвелы. В этой цикличности года (грузинское слово обозначающее год - «წელი-წადი» [«цели-цади»], в буквальном смысле, пояс-уходящий) или, если угодно, времен года человек свободно двигался вокруг сердца Вечности, пожинал то, что сеял – как на земле («ქვე-ყანა» [«кве-кана»] - «страна», буквально: «пахота под ногами»), так и на Небесах («ზე-ცა» [«зе-ца»] - «небо вверху»). Что оставлял за собой, то встречал на своём пути, так что никто не впадал в прелесть, будто можно переступить через содеянное и оно не встретиться человеку впоследствии.
Не было вездесущего облака, приковывающего все взоры: сперва в качестве сплетен, позже – газеты Марата и колокола, вывешенного из окна парижского ресторана Le Procope, а ныне явленного нам всем на плоском экране, который наше дети постоянно держат у себя на ладони или на подушке, оставаясь лицом к лицу с адом – с ложной действительностью.
Даже выбитый из этого потока болезнью, я всё же ощущаю, что этот поток не отпускает меня. Это очень странное чувство.
С тех пор, как, став из мальчика мужчиной, я открыл для себя круговую природу времени, я делал лишь то, что приносит пользу стране и семье, то есть проявлял заботу. И хотя кто не развлекался, не гулял с друзьями в юности, но и сейчас меня, по инерции, тянет заботиться о семье, делать всё только для ее пользы, что в данный момент заключается для меня, в первую очередь, в старательном лечении, а уж потом, по мере сил, в других делах, в том числе и ведении этого дневника.
И вот, поразительно, но дни снова ускользают от меня, хоть у меня и совсем немного обязанностей в те промежутки времени, когда я сравнительно хорошо себя чувствую, но дни вновь мелькают сплошной лживой картиной быстротечного, линейного времени.

Мелькают будни, как мечут жребий,
И среди  цветов  великолепий
Ясно мне, как  ясен день  погожий,
Что же скажут обо мне  потомки.
Промчатся старые, пройдут года,
И изменят направленье ветры...
Но как  вселенная сама одна,
Так  Галактион oдин на  свете!

(стихи Галактиона Табидзе в переводе Венеры Вида).

В первую очередь, обратите внимание: «будни мелькают» (прим. переводчика: в оригинале: «вращаются»). И потом, что заставило царя среди поэтов написать: «Галактион oдин на  свете»? Разумеется, не гордыня и не самомнение. Так же, как и его стихи «Скорее – знамена!» ничего общего не имеют с красными знаменами, а «свободы жаждет сердце, как стадо раненных оленей жаждет чистой ключевой воды» - прямая цитата из Священного Писания, и так же, как стихи:

***

Чем дальше ты - тем больше я влюблен.
Люблю в тебе свою мечту ревниво,
Неприкасаемым, пронзительным лучом,
В раю недосягаемом и зримом.
Но если ты не та (тот), кого желал я зреть,
Печали нет. Да будет заблужденье!
Больное сердце жаждет знать,
Чтоб белым ангелом ему,  являлась (являлся) ты - мечты виденье!
Пусть меркнет сердце томлением странным,
И плещется бездна из пролитых слез,
Но только бы верить мне в бред мой обманный,
И верить бы в праздник любви и грез!

* (стихи Галактиона Табидзе в переводе Оры Гурули).

(примечание переводчика: в картули, т.е. в грузинском ни у глаголов, ни у прилагательных нет пола).

- так вот, стихи эти не посвящены ни Мэри, ни Ольге, и вообще ни одной женщине: это молитва к Господу, к круговому времени, к Истинному Бытию, без которого, без того, что желал ты зреть, всё теряет смысл, - так же и слова «Галактион oдин на  свете,» сказаны вовсе не по причине «тщеславия поэта», как я писал в своем стихотворении «Счастье сказало – не ищи меня».
Наша общественность, перешедшая из атеизма в атеизм, этого понять не могла и, к прискорбью, до сих пор не понимает, что слова эти о другом.
Галактион один, как и любая галактика, так же, как един Бог, и это единство не есть единство поверженной с неба Денницы, чьи отпечатки на тротуаре почему-то с большой помпой открывают в честь заслуженных людей, в виде звезд с их именем, здесь речь об истинном Единстве.
Почти каждой семье с исконными тбилисскими корнями есть, что рассказать о Галактионе. В том числе, и в моей семье, в трех из четырех ее ветвей, сохранились такие истории, и одну из них я расскажу здесь напоследок.
Мой дядя, супруг моей тети с материнской стороны, мой дорогой Гоги Жгенти, с присущим ему юмором пересказал мне историю, услышанную им от его отца Бесо. (1).
Кажется, еще до Василия Мжаванадзе, при Кандиде Чарквиани, в ЦК создалась неловкая ситуация: некий поэт меньшей величины – не важно, кто – уже имел звание поэта-академика, а к тому времени еще здравствовавший Галактион – не имел. Это решено было исправить, и Галактиона пригласили на специальное заседание ЦК КПГ. Нашли его, как всегда, за супрой со своими любимыми зеленщиками и торговцами соленьями на рынке Колхозников.
В зал он вошел, робея – шутка ли: двое сотрудников заехали за ним на базар на черной машине, откуда было знать Поэту, почти все родственники и друзья которого к тому времени были расстреляны, в чем было дело. Заметив Бесо, он ободрился, неловко присел рядом, положил портфель на колени и придерживал его обеими руками. Заседание не прервали, лишь крикнули с трибуны:

- Здравствуйте, товарищ Галактион, обождите, скоро перейдем к обсуждению вашего вопроса!

Вскоре началось обсуждение, и, как только Поэт понял, что его не наказывают, а награждают, цвет лица вернулся к нему, вернулся и хмель, до награды, понятно, ему никакого дела не было, и он с улыбкой переглянулся с Бесо.
После представления на почетное звание, согласно регламенту, прозвучал вопрос, не выступит ли кто-нибудь против принятого решения. И вдруг – о, чудо! –приглашенный на заседание первый секретарь ЦК Комсомола Грузинской ССР, из тех, для кого солнце вставало на Севере, точно так же, как для их детей оно нынче встает на Западе, поднял руку и объявил, что он против.
Все изумились, будущему республики дали слово, и он пояснил, почему выступил против:

- Товарищ Галактион пьет, ведет беспорядочную жизнь, подает плохой пример молодежи, его часто видят, прошу прощения, в запачканной одежде. Я спрашиваю вас, где вы его сейчас нашли? Наверное, опять на базаре? С зеленщиками? Я уверен, что он и в данный момент, прошу прощения, пьян, так вот, разве может наша партия, с содействия соответствующего министерства, присвоить почетное звание поэта-академика человеку, который ведет такую жизнь и столько пьет?

Бесо невольно улыбнулся, заметив пытливый, отеческий взгляд, с которым Галактион наблюдал за молодым функционером. В зале воцарилось молчание. Каждый задумался о своей карьере. Глава комсомола не мог ошибаться по отношению к партийной линии, тем более, что лозунг «Пьянству – бой!» звучал на просторах красной империи задолго до андроповского сухого закона.
И тут в неловкой тишине слышится ласковый голос Поэта:

- А ты пьешь, сынок?
- Кто – я? – переспрашивает надежда республики, - нет, конечно!
Снова неловкое молчание. И, наконец – вердикт Поэта, обращенный к собранию:
- Так, давайте, присвоим этому человеку звание поэта-академика, а меня отпустите туда, откуда привезли!

Строки, написанные обладателем такого космического юмора и созерцания, нужно уметь понимать «разумным сердцем». Сейчас я читаю «Галактионологию» Резо Габриадзе, подаренную мне дядей Резо при нашей последней встрече. Как-нибудь я обязательно расскажу и о нем, как о человеке, наряду со многими другими, воспитавшем и меня. Особо отмечу нашу последнюю беседу о философии муравья, и о том поразительном факте, что нас было всего около пятидесяти человек, похоронивших дядю Резо рядом с могилой Галактиона на Мтацминдском Пантеоне, и что среди нас было около двадцати иностранных друзей и ни одного представителя правительства, потому что вооруженные радиационными пушками телетеррористы ожидали наших павителей в Пантеоне. Но об этом позже.
Вернемся к гонкам. Вновь хочу вспомнить родину предков моей матери. В месяц сенокоса в Чала, в родовом поместье Абашидзе, наш двор в округе Заликашвили по вечерам освещали роившиеся в воздухе светлячки. Пока Квирила не начинала свой ночной рокот, пока дневная страда местных жителей не затихала перед тремя каналами черно-белых телевизоров, пока не слышались обращенные к Дато Кипиани и Рамазу Шенгелия возгласы «Генацвале!», пока Дед не звал меня ужинать, мы с Татой, Бесо и еще кем-нибудь из родственников, оставшихся у нас допоздна, гонялись по двору за светлячками. В этой гонке было стремление к чуду, но когда нам пару раз удалось поймать светлячка, заточенный в банку, утром он приносил нам самое горькое разочарование, какое только можно себе представить. Об этом я однажды рассказал своим русским друзьям в эссе «Нет Ничего».
Как нам прекратить эти гонки так, чтобы это не привело к бездействию, а, порой, и к нашему баснословному безделью? Не удивляйтесь, но нам, возможно, снова придется вернуться к этому вопросу при разговоре об архитектуре будущего.
___________________________________
(1) Бессарион Жгенти – главный литературный критик и оратор Грузии 30-50-х годов прошлого века.
 

Глава XXII

Во всех картвельских племенах, включая современность, мысль о том, что мы когда-либо пришли сюда из других мест, всегда считалась оскорбительной. Местное происхождение, т.е. автохтонность в нашем сознании имеет огромное значение. Ее влияние на нашу нравственность не менее огромно.
К примеру, войны в нашем понимании четко делятся на завоевательные и оборонительные. В первом случае война для нас всегда безнравственна, во втором – свята. Исключений быть не может.
Между тем, для большинства культур это не так. Коренные кавказцы очень похожи на нас в этом четком разделении, но для большинства народов, являющих собой результат тысячелетнего переселения, какими автохтонными они бы не считали себя ныне, нравственное понимание войны совершенно иное.
Правда, ныне либеральная диктатура установила нам свой ложный lingua franca, в который сама же и не верит, который сама же постоянно нарушает своими нескончаемыми войнами, но это – такое же временное явление, как коммунистическая и фашистская мифологемы.
Упомянутый lingua franca содержит такие глупости, как: «Демократии не воюют между собой», «Нет насилью!» «Международное содружество», «Принцип равенства народов» и пр. Не будем терять на них времени.
Один из великих мыслителей современной западной юриспруденции и философии права прошлого века Карл Шмитт в своем главном труде «Номос Земли» дает определение прав народов на основании этимологической энциклопедии средневекового богослова и мыслителя Исидора Севильского.
Согласно этому определению, в права каждого народа входит: завоевание земель, строительство городов, возведение оборонительных сооружений, взятие и обмен пленных, перемирие, неприкосновенность послов и запрет на браки с иностранцами.
Первый же компонент этого определения – завоевание земли – режет слух кавказцу.
Многие скажут, что со времен Вестфальского мира, в эпоху Лиги Наций и ООН все это давно устарело, а, между тем, это фундаментальное определение очень точно выражает культурный код индоевропейской цивилизации.
Вспомним так же и то, что мы не индоевропейцы. Хотя мы наряду с ними принадлежим к яфетической ветви, эта ветвь делится надвое: на индоевропейскую и кавказскую.
К числу индоевропейских принадлежат около 360 современных языков, на которых говорит 3 миллиарда человек. Только на 12-ти крупнейших из них говорит 1.2 миллиарда человек.
Начиная с наших соседей армян, все славяне, народы германского происхождения и латинского треугольника, греки, финно-угры, вообще, все европейцы индусы и многие другие являются индоевропейцами. Самым близким к прото-индоевропейскому языку архео-лингвисты считают современный литовский.
Вторую яфетическую ветвь составляем мы и несколько кавказских народов, наше число несравнимо мало рядом с массой этих наших дальних родственников, и это не единственное различие.
Коренная отличительная черта нашей ветви в том, что все мы считаем себя автохтонным населением, и большинство историков это подтверждает, тогда, как вся необъятная индоевропейская масса произошла вследствие передвижения по земному шару.
Этой нашей оседлости и ее влиянию на наш логос я посвятил главный свод своих мыслей, озаглавив его «Иберийский логос». В письменном виде монография мной еще не закончена, но уже несколько лет, как опубликована запись моей беседы с Зазой Шатиришвили, Сосо Манджавидзе и другими друзьями на эту тему.
В рамках этой идеи я провожу различие между логосами, ищущими Эдем со времен Потопа и не ищущими его. В этом культурологическом смысле, всё, что происходит между индоевропейцами, это их внутренние дела.
Но дело обстоит сложнее, и прежде, чем пояснить эту сложность, надо упомянуть две оставшиеся ветви ноева рода: хамитскую ветвь, обитающую в основном на юго-западе от нас и семитскую, расположенную на юго-востоке.
Эти ветви оказали не меньшее влияние на всемирною историю, чем яфетическая, однако в эпохи модерна и постмодерна мы наблюдаем временную доминацию яфетической ветви индоевропейского рода, которая нашим неграмотным либералам кажется перманентной.
Вернемся к сложностям взаимоотношений между нами и индоевропейцами: мы - истинные автохтоны, они – кочевники, ставшие автохтонами. Необходимо отметить фактор вероисповедания, имеющий наднациональное значение, делающий родство более крепким, чем кровное, так же, как и, по нашему обычаю, родство по крещению переходит на семь поколений, а родство по крови – лишь на четыре.
В этом смысле, изначальный логос наглядно проступает в наших отношениях с нашими единоверцами, индоевропейцами (греками или русскими).
Индоевропеец следует призыву своего вечно ищущего логоса и, как только набирается сил, стремится создать империю, в нравственно-религиозном смысле, оправдывая своё стремление миссией противоборства с Антихристом. Носителем этой миссии апостол Павел в одном из Посланий, называет святого царя «Катехона», т.е. удерживающего мир от прихода Антихриста.
Именно по этой причине, второй и третий Рим не уступают в экспансии первому (это относится и к любому сильному индоевропейскому государству) и не видят ничего предосудительного в этой экспансии, так как, согласно его нравственной системе, в противоположном случае происходит экспансия Антихриста.
Исключение представляет собой сербский народ, подобно нам, прошедший героический путь борьбы за веру. На пороге государственного величия их святой царь Лазарь сделал сознательный выбор. Перед битвой на Косовом поле ему явился Спаситель и предложил: или победа над Османами и создание «Великаj Србjии», но, при этом, потеря православного духа, или гибель за правду на Косовском поле вместе со всеми военачальниками, 500 лет под турками, но сохранение православия. И Лазарь вполне сознательно выбрал второе.
Никто так глубоко не затрагивал всех нравственных трудностей сохранения православия в условиях империи, как это сделал титан государственной мысли Лев Тихомиров в своем фундаментальном труде «Монархическая государственность». И на мой взгляд, никто так сильно не страдал от этих трудностей, как русский народ.
Если русскому народу в этой извечной борьбе суждено вернуться к святости, и, если нам, в свою очередь, через нашу монархию, которую можно восстановить, удастся вернуться к более близкому нам антиохийско-сирийскому, аскетическому христианству, тогда, быть может, наши народы получат вторую возможность сосуществования, на этот раз – правильную, а не построенную на принципе: «я тебя спас, я же и поглотил, а ты, неблагодарный, сбежал от меня», не имеющим перед собой никакой перспективы.
Развернутому обзору этой модели взаимоотношений двух независимых православных государств я посвятил свою работу «Второй Иерусалим и Третий Рим». Согласно этой концепции, взаимоотношения между нашими государствами возможны лишь в случае восстановления целостности Грузии с согласия России. На основании этого возможно создать важнейшую дихотомию «неслиянного и нераздельного» братства, по аналогии с формулой Халкидонского Собора. 
Вот, почему я – «предатель родины» для продажных сил и зомбированной ими части общества, в любом случае хотящих вражды с Россией и не понимающих полной бесперспективности такой политики для нашей страны.
Вернемся к более важному. По причине нашей автохтонности, ни одна индоевропейская имперская модель к нам не подходит. Путь развития Грузии проходит через осмысление нашего глубинного, не ищущего, кавказского, или картвельского Логоса, по которому должна быть построена наша страна, ее политика и экономика.
Всему этому должно предшествовать глубинное культурное осмысление миссии нашей уникальной страны и воплощение этого осмысления в реальной жизни.
Это более всего нужно нам самим, этого никто не сделает, кроме нас, этому посвятил всю свою жизнь нас святейший Патриарх, и мы даже не представляем, какое счастье, что мы живем рядом с ним, и под его руководством проходим последние рифы опаснейшего фарватера Сциллы и Харибды, после чего мы или погибнем, или выйдем в те свободные воды, о которых мечтали лучшие сыны нашего народа.

Глава XXIII

Часть моих трудов в последние годы была опубликована в виде телевизионных обращений, хотя, как я уже не раз говорил, я и в этих случаях подходил к делу с большой ответственностью, чаще всего готовился заранее, писал и зачитывал, чтобы не пропустить ничего важного. Примерно в течение четырех лет мной было опубликовано около семидесяти теле-обращений и около двадцати бесед с друзьями, и за это время эти видео набрали до двадцати миллионов просмотров, а это, исходя из числа нашего населения, говорит о том, что темы наших бесед интересуют не только нас.
Я не раз говорил, что сказанное, или написанное слово не менее, если не более важно, чем любое другое дело, хоть наши скептические критики, постоянно призывавшие нас не говорить, а делать дело, так и не поняли, или не захотели этого понять. Поди, отличи среди них «тролля» от зомби.
А люди, все эти годы, так сказать, занимавшиеся делом, то есть участвовавшие в активной политике, разве они что-нибудь делали кроме разговора? Хотя, увы, многие из них, если не большинство, не ограничивались разговором, а наживались за счет народа. Думаю, та коррупция, которую мы наблюдаем в либеральной республике, не снилась даже самым коррумпированным эшелонам коммунистической власти. Их «Волги» и припрятанное золото просто смешны в сравнении с тем, что принесла своим правителям антипатриотическая республика за 30 лет существования, и этому до сих пор не видно конца. Я говорю это не оттого, что тоскую по коммунистам, хотя многие ощущают ностальгию по тому времени.
Мифы о том, что в либеральной республике нет коррупции, наверное, предназначены для идиотов. Коррупция существует в любом государстве, однако то, что происходит у нас, выходит за любые рамки. Понятно, что вашингтонская индустрия многомиллионного лоббизма, как и легендарная брюссельская бюрократия – не что иное, как легализованная форма коррупции, но мы, кажется, и тут всех обогнали, как и в советское время были первыми по коррупции среди союзных республик.
Не знаю, какому нашему национальному качеству это приписать, но в последнее время мне часто приходилось слышать от представителей высших эшелонов нашего правительства: «Иностранных долгов всё равно никогда не вернуть, это всем ясно, поэтому мы просто плывем по течению», - иными словами, они отягощают страну еще большими долгами, не считая, что крадут у нее.
Это напоминает мне массовое воровство советского периода, хотя масштабы тогда были меньшие, чем сейчас. Сейчас над этим работает целая налаженная машина, в которую вовлечены и заимодатели, и получатели, и распределители денег. По сути, то же происходило и в советском союзе: отцы нашей «темной элиты» выносили из «Госплана» бюджет для объекта и клали его себе в карман, считая при этом, что крадут не у страны, а у русских. Теперь крадут у американцев и европейцев. Так и живем.
На мой взгляд, это синдром народа, потерявшего культуру государственности, и хотя, повторяю, коррупция есть везде – в России, к примеру, такая, что будь здоров, или, хотя бы в Китае, где ежегодно всенародно расстреливают около 3 тысяч коррупционеров, - однако ирония в том, что у нас почти никогда никого не наказывают. Как могло случиться, что за всё существование независимой Грузии не был наказан ни один руководитель, нажившийся на покрытии дорог, или подписавший разрешение на строительство корпусов, ни один архитектор, ни один владелец аптеки, ни один судья или полицейский, покрывавший наркодилеров? И как же мы, погрязшие в таком болоте, надеемся, что придет кто-то один, и разом освободит нас от всего этого? И как это возможно, если мы сами не лучше, а ворчим только потому, что нас не подпускают к кормушке?
У скольких из вас есть родственник или близкий друг, который, благодаря вам получив должность или вступив в какое-нибудь дело, столько мошенничал, что вы не знали, куда деть глаза со стыда, и ни намеками, ни разговором напрямую ничего нельзя было исправить? Или лучше спросим так: есть ли в Грузии хоть один человек, не видавший такого или не делавший этого сам? И если я с болью в сердце задаю эти вопросы, за это меня можно называть изменником родины и иностранным агентом? Неужели кто-то всерьез думает, будто этому можно помочь какими-то нескончаемыми иностранными «реформами» и помощью циничных «тренеров»?
Помните, в первой главе, описав поэтические и философские проблемы нашего падения, в связи с поэтическими, я сказал, что не могу смотреть в бездну и писать о ней, а предпочитаю искать неба, которое всё дальше отдаляется от нас? И, хотя я нет-нет, да и бросаю взгляд вниз, как это видно из предыдущих абзацев, всё же долго оставаться в этом положении я не могу. Вернемся к моим опубликованным трудам, в том числе, и обнародованным в качестве видео. Позвольте мне время от времени ссылаться на них, не потому, что мне лень писать этот дневник, а потому, что этот формат имеет другие особенности, и то, что человек может пропустить, слушая телевизионное обращение, непременно запомнит при чтении. Поэтому, в тех редких случаях, когда я буду возвращаться к уже обдуманным вопросам, я, рискуя наскучить, всё же буду ссылаться на свои труды, тем более, что, по всей вероятности, не все читающие этот дневник смотрели все мои видео.
Поэтому, сегодня оставшееся время мы посвятим беседе о «потерянном поколении».
Не каждому народу под силу осуществить культурное возрождение в стране, опустошенной войной, кризисами и нуждой. Нелегко собрать жизненные силы для такого возрождения, и народ, взявшийся за такую ношу, помимо собственных источников сил нередко черпает их и из чужих культур.
В 20-30 годы прошлого века так поступили американцы последующего за т. н. Золотым веком поколения. Поколение Первой мировой войны и последующей за ней уолстритовской «Великой Депрессии» осуществило, я бы сказал, четвертый ренессанс в американской литературе (после колониального и революционного периодов и периода 19-го века), и это стало возможно не только благодаря американским культурным корням, но и с оглядкой на Европу.
Справедливости ради надо сказать, что у этой их европофилии имелось и весьма меркантильное объяснение, столь характерное для американцев. Резкое, если не ошибаюсь, двенадцатикратное падение курса франка по отношению к доллару значительно облегчило американскому бомонду роскошную жизнь в Париже.
“They Do Things Better in Paris” – «В Париже всё делают лучше» - это стало главным лозунгом потока американской эмиграции в промежутке между двумя мировыми войнами и, в определенном смысле, прорыло новый канал «культурного паломничества», в котором купались писатели и поэты, художники и критики, все, кому не лень.
На Монпарнасе, в кафе «Ротонда» гениальный Эрнест Хемингуэй печалился о своём творческом бесплодии и, кто знает, быть может, окидывал незнающим взглядом проходящих мимо, вечно ищущих Какабадзе и Гудиашвили, и грустящего Такаишвили; бездарная и развратная Гертруда Стайн на зло французам-янкифобам разъезжала в двенадцатицилиндровом «Форде» и в манто; Фрэнсис Скотт Фицджеральд развлекался еще раздольнее, чем даже его персонажи; постоянно перемещались между Нью-Йорком и Парижем уже признанные корифеями Шервуд Андерсон, Эзра Паунд и Генри Миллер.
Комплекс неполноценности перед Европой предыдущих поколений оставил клеймо и на этих шумных и интересных, полных жизненной энергией американцах.
В поисках восполнения этого культурного вакуума американский бомонд, сам еще того не зная, упивался тем шербетом, что через пол века, по причине цинизма академических кругов, привел американскую культуру к поколению «детей цветов», а еще через такой же промежуток времени вызвал нынешний либерально-марксистский крах.
Но, пока до всего этого было еще далеко: если позаимствовать аллегорию Маркеса, мир был так нов, что вещи еще не имели имен, и на них просто нужно было указывать пальцем. И вот, в этом эклектическом вареве, вдали от родины, в подражании французскости рождался важнейший для нашей планеты пласт американской культуры.
Существует несколько ошибочных версий того, откуда появилось название «потерянное поколение», на самом же деле дело было так: один парижанин, говоря по-нашему – сотрудник профилактики, разозленный грубым обхождением отвратительной Гертруды Стайн, обозвал эту похабную женщину этим эпитетом, сказав: «Да что вы, в конце концов, от нас хотите? Для вашей страны все вы – потерянное поколение, убирайтесь обратно в свою Америку!» Стайн и это сумела употребить для собственного пиара, сделав это название «ником» для всего поколения.
Лет через пятьдесят я, девятнадцатилетний советский студент, приехав в Нью-Йорк,  по обмену, изучать структурную геологию и минералогию, к удивлению своих кураторов, попросил, если возможно, зачислить меня так же на курс изучения «потерянного поколения» на факультете американской литературы.
Мой интерес оказался довольно экзотическим для этого небольшого, очень красивого университета, расположенного недалеко от Лейк-Плэсид и, полагаю, мне очень, очень повезло с профессором, госпожой Патрисией Морс, которой, быть может, сейчас уже нет в живых.
Профессор Морс, как говориться, родилась веком позже подходящей для нее эпохи. Ее очень удивило появление на курсе такого студента, как я – родом из той самой Джорджии, куда, по словам ее любимого Джона Стейнбека, каждый русский после смерти мечтает попасть, как в рай.
Однажды она призналась мне, что ее особенно удивило то, что я, представитель поколения внуков репрессированных дедов, был знаком со всеми произведениями, включенными в этот курс. И так, пока американские студенты знакомились с текстами, мы с профессором Морс совершали путешествие в мир «потерянного поколения», я в шутку цитировал текст евлогии, сочиненной Хемингуэем в честь своего подохшего кота, и мы вместе смеялись над этим, а она делилась со мной своими соображениями о том, отчего Хемингуэй никогда не мог писать о том месте, где находился в данный момент.
Я точно не был ее лучшим студентом. Она однажды сказала мне: «Мистер Васадзе, вы не умеете писать сочинения так, как мы этому учим еще до колледжа, в школе, однако, к моему удивлению, у вас откуда-то есть такое отношение к книге, которое нам уже давно не удается преподать нашим студентам-литературоведам». Когда я сказал ей, что это отношение отнюдь не является моим личным качеством, а, скорее, представляет собой идеализм, присущий нашей грузинской, или, если угодно, восточно-христианской культуре, мне кажется, она не поняла, что я имел в виду.           
В литературе «потерянного поколения» меня, наивного романтика, ждало много разочарований. Это был и явно высосанный из пальца и несоразмерно поставленный вряд с другими, по-настоящему большими произведениями «Тропик Рака» Генри Миллера, и, на мой взгляд, низменная и серая «Автобиография Элис Токлас» Гертруды Стайн, и не представляющая собой ничего особенного, по грузинским поэтическим стандартам, но возведенная американцами до небес поэзия Эзры Паунда. Но самым большим шоком для меня, конечно же, было открытие того, в какой мере литературная критика и связи управляли тем, что я по наивности считал результатом собственного индивидуального выбора и вкуса.
Дело ведь не только в том, что, к примеру, никому не известный репортер канадской газеты «Торонто Стар» Эрнест Хемингуэй перед отъездом с женой в Италию знакомится в Бостоне на «светском рауте» с Шервудом Андерсоном, который тут же дает ему совершенно непропорционально хвалебное рекомендационное письмо к «мамаше» американских кругов в Париже, Гертруде Стайн, где пишет: «Дорогая Гертруда, очень прошу тебя от всей души принять в свой круг и оказать всяческую помощь этому замечательному молодому человеку, который, поверь мне, однажды станет гордостью американской литературы». И это – о двадцатипятилетнем человеке, который к тому времени еще ничего не написал, кроме газетных репортажей и ничем не проявил себя, если не считать того факта, что в девятнадцатилетнем возрасте, работая водителем скорой помощи во время Первой мировой войны был ранен в мягкое место при оказании помощи раненному бойцу и, почему-то был признан чуть ли не первым американцем, получившим ранение в этой войне, из-за чего все американские дороги пестрели баннерами с его портретом. Что ж, будем считать это необъяснимым, почти гениальным провидческим даром крупного литератора Шервуда Андерсона, а не искусно продуманной пиар-стратегией в пользу писателя, в таланте которого я, правда, не сомневался ни прежде, ни после того, как узнал об этом случае.
Однако, уже тот факт, что, когда «потерянное поколение» стало набирать непропорциональный удельный вес в американской культуре, появился явный заказ на выискивание гениев среди их ровесников, не покидавших Америку, и именно на этом фоне теми же Шервудом Андерсоном и Эзрой Паундом был «откопан» и превознесен до небес Уильям Фолкнер, - это оказалось крайне удручающим для меня открытием. Ведь я, повторяю, мнил, что волен сам объективно выбирать, что мне нравится, а что нет, и что моим выбором из-за кулис никто не руководит.
Тем большим потрясением было узнать, что к тому времени, когда за Фолкнера взялись и начали его «продвигать», все его романы были уже написаны и частично изданы, но пылились на полке и никого особо не интересовали до присуждения ему Нобелевской премии в 1949 году. 
Однако, как бы там ни было, а культура двадцатого столетия немыслима без «потерянного поколения». Чем же оно заслуживает внимание грузинского потерянного поколения двадцать первого столетия? Казалось бы, где их литературная традиция и где - наша, где их исторический момент и где - наш, где их проблемы и где – наши?
Но мне кажется, что это всё же не совсем так. Несомненно, врагу не пожелаешь подражать Хемингуэю в пьянстве и самоубийстве, и, тем более, копировать нрав и образ жизни Гертруды Стайн, однако в этих культурных американцах есть то, что представляется завидным и полезным лично для меня и для нашего поколения: это необузданное стремление передвигаться по планете, видеть свою страну со стороны, а после – вернуться в нее, чтобы служить ее культуре. Этого так не хватает нам, вечно поносящим себя и друг друга, нам – запертым в нашем маленьком мире носителям большой культуры, которую я в одном своем труде назвал культурой не-ищущего логоса, не для того чтобы нас обидеть.
И всё же, порой мне кажется, что наша не-ищущая статичность превращается в болото, особенно для тех, кому лень работать, кто хочет наживаться на ругани в адрес своей родины и измене ее традициям, чванливо подражая иностранцам.
Поэтому, нашему «потерянному поколению» так же не помешает много путешествовать, много читать и работать, объехать весь свет, но с условием, что всё это мы будем делать для Грузии, для ее традиций, для грузинской семьи, для поддержки и преумножения нашего народа.

Перевод: Тамар (Тата) Котрикадзе

Первая глава |  Вторая глава | Третья глава | Четвертая глава | Пятая глава | Шестая глава | Седьмая глава | Восьмая глава | Девятая глава | Десятая глава | Одинадцатая глава | Двенадцатая глава | Тринадцатая глава | Четырнадцатая глава | Пятнадцатая глава | Шестнадцатая глава | Семнадцатая глава |Восемнадцатая  глава | Девятнадцатая глава | Двадцатая глава | Двадцать Первая глава | Двадцать Вторая глава | Двадцать Третья глава | Двадцать Четвертая глава | Двадцать Пятая глава | Двадцать Шестая глава | Двадцать Седьмая глава | Двадцать Восьмая глава  | Двадцать Девятая глава | Тридцатая глава | Тридцать Первая глава |  Тридцать Вторая  глава | Тридцать Третья глава | Тридцать Четвертая глава | Тридцать Пятая глава | Тридцать Шестая глава | Тридцать Седьмая глава| Тридцать восьмая глава | Тридать Девятая глава | Сороковая глава  | Сорок Первая глава | Сорок Вторая глава| Сорок Третья глава