Дневник Немощного (главы XVI - XX). Единство. Длинная воля. Умереть стоя. Казнь Свидетеля

26.09.2021

Глава XVI

Поговорим о единстве и первенстве.
Об этих двух понятиях – вместе, так как первое нам всем трудно дается, ко второму же мы все стремимся.
Причина этому - уничтожение традиционного, иерархического общества.
Само слово «иерархия», то есть старшинство и меньшинство, мы, загипнотизированные Модерном, отторгаем с чуть ли не аллергической реакцией, наши надменные сердца воспринимают иерархию, как некое неравенство, угнетение какой-то части общества, искусственное пресечение их возможности к продвижению, и Бог знает, что еще.
В наших кавказских ушах всё еще гремит не смолкающее с конца 18-го века эхо лозунгов французских революционеров, этих убийц, а последовавшие за этим либеральным переворотом два бунта против его индивидуализма – марксистский и фашистский – окончательно сводят нас с ума. И разве только нас? Именно в этих трех прогнивших соснах заблудилась та часть человечества, примкнуть к которой мы так неустанно и ошибочно стремимся.
Из этих трех всё еще стоит лишь одна – либерализм, от двух других остались пни, всё еще пытающиеся обрасти новыми ветвями в нашем сознании, словно в этом мире ничего больше не осталось кроме этой мрачной картины, называемой Модерном.
Попытка оживить эту картину, вдохнуть в нее дух религиозной веры и возвести на уровень объекта поклонения – это уже постмодерн. Время его зарождения спорно: одни указывают Париж 1968 года, другие – «фултонскую речь» Черчилля, третьи вовсе – вояж Фрейда в Америку, финансированный Троцким и Рокфеллеровским фондом. Но я считаю, что это произошло на той закрытой конференции биологов, где окончательно стала ясна недоказуемость теории Дарвина, но выводы эти было решено скрыть, умолчать, а теорию возвести в ранг религии.
Так или иначе, если ты не устроился под деревом либерализма - последним из оставшимся из трех, и не питаешься его ядовитыми плодами, тебя моментально заклеймят, как поклонника одного из двух пней, а это – смертельный приговор.
И вот человеку, замкнутому в этом голом пейзаже, вынужденному присоединиться к всеобщему гвалту, ничего другого не остается, как объявить своим свободным выбором бредовые и пустые понятия: «права человека», «равенство», «демократию», «гендер», и др. Взамен он получает свою баланду, место в стойле, порцию опьянения, и записывается в ряды потребителей, которых кормят на убой на «скотном дворе».
На этом «скотном дворе» у него единственная функция: как можно больше потреблять и как можно больше лечиться, чтобы дольше исполнять роль звена в рядах бездумных потребителей.
Понятие единства, как и первенства, на этом «скотном дворе» искажены.
Единство далеко отстает от схемы аввы Дорофея, согласно которой в центре мира для каждого человека находится Создатель, каждый из нас изначально, в силу первородного греха в равной степени отдален от Него. Иными словами, согласно схеме, все мы стоим на одной окружности лицом к ее центру. Как только человек делает шаг в сторону обόжения, - выбрав вместо потребления самопожертвование, терпение, помощь другим, любовь – он тем самым перемещается из общего круга по направлению к центру, то есть, к Творцу. Если второй человек делает тот же выбор, его движение так же становится центробежным. Таким образом, они автоматически попадают на окружность меньшего радиуса: приближаясь к Богу, они приближаются и друг к другу. Единство становится реальностью.
В данном контексте великую тайну содержит само по себе грузинское слово «Бог» - «ღმერთი» («гмерти»). Его первая часть „ღმ“, или „ოუმ“ («гм» или «оум») совпадает с сакральным звукосочетанием, издаваемым представителями многих яфетических культур при созерцании Бога; вторая часть „ერთი“ («эрти» - «один», «единый») указывает на единство, подразумеваемое в схеме аввы Дорофея.
Мы живем на потребительском «скотном дворе», где единство почти недостижимо. Его бытоустройство, среда, самый воздух его таковы, что единство означает не более, чем единомыслие убойного скота в подчинении убойщику, порой берущего на себя смелость не выполнять всех его предписаний.
Именно поэтому в пределах модерна и постмодерна подобное «единство» бесам дается легче, чем нам – оставшимся ренегатам и диссидентам «скотного двора».
Теперь о первенстве. Тут, в сущности, то же самое.
Апостолы, еще не просветленные Святым Духом, в споре о том, кто из них будет первым с Господом, не замечают, что теряют саму суть первенства, которую им преподает Спаситель, когда, уже готовясь принять крестную муку, омывает им ноги перед Тайной Вечерей.
Для нас же первенство, это неодолимый зов нашего «я», и даже признав кого-то вожаком, мы лишь обманываем себя, поскольку не способны повиноваться его правилам и не потерпим, чтобы кто-то другой кроме нас находился с ним рядом. Он должен принадлежать лишь нам. Но если дело дойдет до того, что нам придется терпеть настоящие лишения и тяжкую борьбу, мы не окажемся способны на верность даже признанному нами вожаку, потому что наше «я» не терпит покорности в беде и тяготах, обижается и убегает прочь, как заяц.
По этим двум причинам – неспособности к единству и искаженного понятия первенства – мы и находимся в нынешнем плачевном состоянии. И не только не жалеем об этом, но гордимся, зовем это «свободолюбием». Вот почему у нас нет никакого иммунитета от внешних врагов, и каждый может управлять нами извне, как ему заблагорассудится.
Многие наши гении и учителя ищут истоки нашего падения, каждый находит своё объяснение и мы вправе выбирать, какое из них нам ближе и дороже. У меня свой выбор.
Для меня самое драгоценное произведение нашей культуры, объясняющее эту тяжелейшую тему и на космическом уровне слагающую ее в неподражаемый реквием, это роман величайшего, на мой взгляд, писателя Отара Чиладзе «Шёл по дороге человек».
Этот реквием не безысходен. Великий гений поет его с надеждой и верой в то, что даже веревка Бедии может вновь укоротиться, если только мы научимся воспринимать наше падение по-чиладзевски - с глубочайшим чувством, с леденящей болью в сердце осознаем наши ошибки и, что бы ни случилось, не опустим руки – не для того, чтобы хорохориться и геройствовать, а, в первую очередь, чтобы воздеть их к Небу и, прежде чем начать неустанно трудиться, попросить Создателя, чтобы он даровал нам силу к единству и истинное понимание первенства.

Глава XVII

Как я уже писал в первой главе, главная цель моего дневника – быть в чем-то полезным людям. Хочется сказать: в первую очередь, больным – однако мне кажется, что в той или иной форме, каждый из нас всегда болен.
Этот недуг излечивается смиренный причастием, но человек, брошенный в падший, неправедный мир, не в состоянии долго выдержать, вновь заболевает.
Вероятно, Создатель именно поэтому, жалея нас, прощает нам бессчетные непростительные грехи.
Однако, моя болезнь в данном случае вполне конкретна и ее течение и то, как мой дух и моя плоть борются с ней, в полной мере, подобно огромному эпическому полотну развертывается лишь перед моим внутренним взором.
Я несколько раз описал части этого полотна, но так и не решился их опубликовать, хотя мне кажется, что это многим принесло бы пользу.
Несмотря на это, хочу подчеркнуть два коренным образом различных взгляда на болезнь вообще: болезнь, приводящая к концу человека и болезнь, приводящая к началу истинной жизни.
Я, как и любой другой больной, не хочу ни первого, ни второго, и надеюсь, что Бог этого не допустит. Так или иначе, я не воспринимаю эту болезнь как конец.
В той борьбе, которую мы ведем с атеистами и либералами, они нас ненавидят и не жалеют, мы же ненавидим их грех, а их жалеем и молимся за них.
Мне трудно представить, как человек может вытерпеть то, что приходится терпеть стольким больным в виде страшнейших недугов, не имея при этом веры и упования на божественное начало. Сказать, что мне жаль такого человека – не сказать ничего: сердце обливается кровью при мысли о том, что он должен испытывать.
В чем основная разница этих двух состояний кроме вышесказанного?
Разница в том, что верующий человек имеет возможность замкнуться в сегодняшнем дне и не сильно беспокоиться о результате лечения, а это, с психологической точки зрения, крайне важно для выздоровления.
Совсем не беспокоиться, конечно, невозможно, но разница очевидна: атеист, для которого нет გარდაცვალება - Гардацвалеба (примечание переводчика: глагол в грузинском, применяемый только к кончине земной жизни человека и по-русски означающий «преображение». Для кончины всех других видов жизни, или процессов, в грузинском применяется слово: სიკვდილი - Сиквдили, т.е. смерть), а есть только смерть, с несравнимо большим напряжением всматривается в будущее и этим вредит своему здоровью, часто не замечает и отрицает дарованную ему милость и, к сожалению, таким образом, сам же отягчает своё положение.
Правда, многие приходят к Господу именно во время тяжелой болезни. Блез Паскаль в своем гениальном трактате «Мысли» вообще с математической точностью обосновывает, что на самом деле атеистов не существует.
И всё же с этим не сравнить готовности человека, который и до болезни искал Бога. Он благодарит Его за болезнь и за то, что она досталась ему, а не его близким, и получает от Господа несказанное утешение, облегчение боли и успокоение разума.
Поэтому, если я имею право давать кому-нибудь совет в теперешнем моём положении, то обращаюсь к тем, кто заболел или, не дай Бог, заболеет: даже если вы не считаете себя верующим, как бы тяжело вам не было, старайтесь перебороть сегодняшний день, не думая о том, что будет завтра, потому что Господь никого не оставляет, и то, что нас ждет завтра, будет попущено Господом для спасения нашей души.
Вершину этой философии представляет собой одно из самых трогательных мест в Псалтыри, которое каждый регулярно причащающийся знает наизусть:

Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться.
Он покоит меня на злачных пажитях
и водит меня к водам тихим.
Подкрепляет душу мою;
направляет меня на стези правды
ради имени Своего.
Если я пойду и долиною смертной тени,
не убоюсь зла,
потому что Ты со мной…

Псалом 22.

И я хочу от всей души сказать всем болящим: не убоитесь зла, потому что Он с вами…

Глава XVIII

Не хочу, чтобы этот дневник стал скучным и пресным, поэтому, порой передо мной встает сложная дилемма: для вдохновения нужен настрой, для ежедневного писания – внутренний порядок – то, что римляне называли дисциплиной.
Поэтому, в те дни, когда моё состояние ухудшается, мне не всегда удается достичь вдохновения, и тогда меня мучит мысль, что я вновь подвел ваши ожидания.
Поэтому, я заставляю себя писать, но если написанное не удовлетворяет моего внутреннего вкуса, я возвращаюсь в постель или в кресло разбитый и побежденный. Этим, а не моей леностью и пренебрежением к читателю объясняются пропущенные дни, более частые, чем те, когда я прохожу химиотерапию.
Мне скажут: лечись и не тревожься о такой мелочи, - но дело тут несколько сложнее. Это касается наших национальных качеств, работе над которыми и осмыслению которых я посвятил всю свою сознательную жизнь и стараюсь преподать ученикам нашей школы лучшее из достигнутого.
А раз так, давайте поговорим об этом природном чувстве аккуратности и том значении, которое оно для нас имеет.
В империи Чингисхана, гордившегося тем, что дева могла беспрепятственно пройти от одного ее края до другого, этот внутренний порядок назывался «Длинной Волей» воинов Чингисхана.
Это означало безукоризненный порядок, а, в случае его нарушения – жесточайшую кару.
Этнологи и культурологи считают, что становлению такой воли способствовала бескрайность Евразийских степей, на просторах которых человек ничего не мог достичь без величайшего терпения и выносливости. Сама природа производит генетический отбор людей, отвечающих ее требованиям.
В XVIII – XIX веках, еще до основания геополитики, как самостоятельной науки, первые немецкие ученые, заговорившие о влиянии ландшафта на этнопсихику, - такие как Фридрих Ратцель и, как это ни удивительно, Гегель и Шеллинг – изначально поняли, насколько важна связь между этими двумя явлениями и подготовили почву идеям основателя немецкой геополитической школы Карла Хаусхофера, а так же, основателя противоположной, англо-саксонской школы Альфреда Махана и, главное, сэра Хэлфорда Маккиндера. Французская и русская геополитические школы, к сожалению, получили меньшее развитие, а не то история двадцатого века была бы несколько иной.
В этнологии, на мой взгляд, особого внимания заслуживают теории двух любимых мной авторов. Первая из них – теория этногенеза – принадлежит сыну двух великих русских поэтов, Николая Гумилева и Анны Ахматовой, прошедшему муки сибирских лагерей, великому Льву Николаевичу Гумилеву. Так же совершенно поразительно абсолютное большинство трудов Клода Леви-Стросса. Упомянутые немцы и на него оказали сильное влияние.
Помните известную характеристику нашего народа, данную Дмитрием Узнадзе? Он говорит, что нам свойственно моментально загораться идеей, однако пульс и сердце быстро остывают и мы часто не доводим до конца начатого дела. Это означает, что в нас нет и капли «Длинной Воли» чингисхановских воинов. Мы не в состоянии продолжительно и повторно делать что-либо в трудных условиях.
Наверное, многие из нас согласны с этой характеристикой и, если мы не хотим, чтобы наша страна вконец развалилась, если хотим ее восстановить, мы должны как-то справиться с этим нашим качеством. В пределах либеральной парадигмы существуют лишь механические средства против этой проблемы, и все они относятся к т. н. экономической науке. Либеральное мировоззрение считает фашизмом любые высказывания о том, что нации в чем-либо отличаются друг от друга и что на их быт и развитие способно влиять что-либо кроме этих механических законов.
Однако, мы знаем, что это не так. Вся история человечества и наша новейшая история свидетельствуют о том, что правильное развитие народа зависит от того, насколько правильно он выбирает для себя идеологический и, соответственно, политэкономический строй, сообразно со своей историей и этнопсихологическим состоянием.
Когда я спросил одного русского патриота и великого мыслителя, чего хочет русский народ, его ответ меня поразил. Не смотря на то, что трудно найти бόльшего патриота своего народа, чем этот человек, ответ его был крайне самокритичен. Он сказал: русские хотят равенства вне зависимости от справедливости.
Помимо точности и глубины этого ответа, поразивших меня, я задумался над тем, хватит ли и нам искренности при осмыслении нашего этнопсихологического положения – ведь это необходимо для правильного выбора пути, иначе нам не спасти нашей страны.
Надо в первую очередь спросить себя, была ли упомянутая Узнадзе «короткая воля» изначально нашим качеством в силу каких-либо климатических и этногенетических причин, как это указал гениальный Гумилев в своей теории этногенеза.
Как известно, теми же качествами отличаются и народы европейского юга, да и в любой стране юг более созерцателен, небрежен и ленив, чем север. Так, брахманическое темное начало в Гоа коренным образом отличается от легендарного «делания» раджастанских марваров; индустриальная Италия в Милане - это свершено другая планета, чем сицилийский Палермо с его сидящими на корточках парнями, напоминающими наших гопников.
Недавно на телеканале «Культура» передавали интервью с Юрием Ростом, где он рассказал о нашем благотворительном мотопутешествии из Лондона в Тбилиси в пользу больных детей. Фрагмент интервью мы поместили на нашем сайте.
Юрий Михайлович, со свойственной ему любовью к Грузии, рассказывая о трудностях и авариях этого путешествия, говорит, что напряженный гонщик ничего не замечает в пути, кроме дороги, однако я всё же многое приметил во время этого ралли.
Бензобак приходилось пополнять три-четыре раза на дню, поэтому во всех одиннадцати странах, которые мы проехали на большой скорости, и у меня была возможность общаться с людьми и осмотреть природу и инфраструктуру намного подробнее, чем из машины.
И вот, что я заметил: никого не хочу обидеть, но по направлению с Запада на Восток инфраструктура становилась хуже, а люди в общении – лучше. Был месяц сенокоса и огромные золотистые «барабаны» сена на бельгийских лугах вселили бы белую зависть в сердце каждого любителя сельского хозяйства, в лучах заходящего солнца они так и просились на полотно современного Ван Гога; сказочные картины баварских гор оставляли впечатление, будто уборщицы убирают там даже горы; и, конечно же, бюргера не в чем было упрекнуть ни за поверхностную улыбку, ни за вежливое обхождение и угощение жареными сосисками и картошкой. Но вот мы вступили в южнославянские земли, и картина постепенно перевернулась с ног на голову. В католической Хорватии мы видели некий синтез: не совсем западная инфраструктура и не вполне равнодушный народ. А вот у сербов и болгар настал черед покосившихся заборов и людей, принимающих тебя с распростертыми объятиями и не берущих платы за обед. Аномалией в этом смысле оказалась Турция, о которой я не буду распространяться, чтобы никого не обижать; нам встречались и душевные люди, однако агрессия водителей по отношению к нам поражала.
Поэтому, к вышеупомянутой дихотомии севера и юга, если угодно, можно добавить и религиозную разницу между преуспевшим в строительстве подобия земного рая, но растратившим душевное тепло западным христианством и менее заботящемся о земном устройстве, но несравненно более душевным восточным христианством. Несомненно, и там и тут в равной степени существуют зло и коварство, добро и искренность, но картина всё же резко контрастна.
Поэтому, если невежественный молодой человек – жертва насильственной переделки нации – находит себе циничного господина, что и произошло у нас в Грузии в начале нулевых, он с пролетарской безжалостностью сливает и уничтожает общество, так как, воспитанный в вещистской семье, по невежеству считает, что народ действительно можно переделать.
Еще до либералов так считали большевики и фашисты. Но в нашем случае вскоре происходит поразительная метаморфоза. Наш молодой реформатор оказывается заложником своей, пусть даже смешанной крови и, прельщенный властью, превращается в намного более отвратительную волосатую свинью, чем те «пузатые дядьки», против которых он считает, что борется. Входя уже сам в возраст, напрасно он пытается скрыть это какими-то несуразными «шмотками» и модными очками, превращаясь в клоуна, и, в итоге, приводя в ужас даже собственного хозяина и самолично собирая ему на себя компромат своей развратной, погрязшей в наркотиках, бессовестной жизнью.
Конечно, если бы у его хозяина оставалась хоть капля совести западного морального кодекса, он бы заменил этого клоуна, но этого не происходит потому, что хозяин не менее бессовестен. «Нацистско-мечтательская» взаимная диффузия и кохабитация происходит по циничному принципу „our son of a bitch”, то есть «наш сукин сын».
Если кто-нибудь осмелится, без разрешения, сунуть нос в эту их идиллию, его или подкупают, или шантажируют компроматом, а если не получается ни то, ни другое, он может внезапно тяжело заболеть, вследствие чего или гибнет, или вынужден долгие месяцы лечиться и, если он даже и пишет что-то в постели, его тексты блокируют, чтобы о нем знало как можно меньше людей.
Вернемся к нелестной для нас характеристике Узнадзе. С другой стороны, в нашей стране на каждом шагу встречаешь крепости и храмы – очевидные доказательства, противоположные этой характеристике. Такому народу, как мы с нашей короткой волей никак невозможно было возвести ни величавой крепости Абули, ни монастыря Джвари, имея под рукой лишь арбы, запряженные волами, яичный желток и плетеную веревку. В этом нет сомнения.
Но вот, что интересно: где другие постройки нашей древности, кроме оборонительных и культовых – я имею в виду жилые дома и дворцы?
То, что дошло до нас, принадлежит к до русской или русской эпохе, намного более поздней, чем то, что мы видим в Иерусалиме или Исфахане, не говоря уже о Европе.
Наша историография дает этому однозначное объяснение: завоевательные войны смели всё с лица земли.
Но мне с детства мало верилось в подобное объяснение: почему же, думал я, те же завоеватели не уничтожили то, что осталось? Ведь, надо думать, прежние строения были построены с тем же мастерством, что и дошедшие до нас крепости и храмы?
Мне кажется, ответ надо искать в несколько ином измерении.
Наша удивительная культура, для определения жизни придумавшая слово «წუთისოფელი» (прим. переводчика: «цутисопели» в переводе: «сиюминутная, бренная жизнь», от слов «цути» - «минута» и «сопели» - «деревня», здесь: «мир»), никогда не выстраивалась вокруг каменных домов – вечной причины распри между наследниками - какие мы видим в любой точке Европы, на любой «пиацца» или любом «плацу».
Мы переняли это лишь позже, в эпоху модерна. Я сам понял это на примере моего дома, который мне не разделить между 8 детьми. Поэтому половина дома уже отдана в распоряжение наших школьников. Позже, если у моей семьи будет на это возможность, дом полностью будет передан школе или превращен в какой-нибудь другой общественный объект.
Вообще, тот, кто думает о том, как поделить имущество между детьми, не сможет родить больше 1-2 детей, как это и было в советское время.
Дом в грузинской культуре, в силу тех же природных условий, был деревянным. Противостояние человеческого жилья вечности не предполагалось. Дом произрастал вместе с одним-двумя поколениями, а после судьба его зависела от того, посылал ли Бог благословение семейству. Конечно, в Самцхе и Картл-Кахетии существовала богатая культура каменного жилья, но оно носило оборонительный характер, включая башни в горных краях и каменные ограды («корэ») в долинах – последние получили распространение с началом применения пороха и учащением набегов лезгинов.
Поэтому, мы и не имеем городского культурного наследия, грузинская культура - сельская, о чем свидетельствуют такие грузинские слова, как «მსოფლიო» («мсоплио») - «мир», «მსოფლმხედველობა» («мсоплмхедвелоба») - «мировоззрение», «წუთისოფელი» («цутисопели») - «земная жизнь» (прим. переводчика: все три слова содержат в себе слово «сопели» - «деревня»), «ქვე-ყანა» («кве-кана») - «страна» (буквально: «поле под ногами»).
Это настолько глубинная суть грузинского логоса, что, только мысля в этом направлении мы сможем возродиться и вырваться из когтей наших городов, но согласиться с этой мыслью на словах недостаточно. Необходимо присоединиться к этому на деле: каждый из нас должен распределить добро, с таким трудом добываемое в городе, на родную деревню, а главное – жить в ней.
Это не означает, что каждый должен взять в руки мотыгу – кто-то может работать с высшими технологиями, кто-то – в сфере образования, но нашей жизненной средой вновь должна стать одноэтажная Грузия.
Часто те, кто согласен с этой мыслью, считает, что об этом должно позаботиться государство и дай Бог, чтобы это когда-нибудь стало возможным, но в урбаноцентристской либеральной республике, а главное: внутри либерального культурного кода это крайне сложно. Это и не главное.
Главное – наша воля, основанная на осмыслении этой перемены – не материальном, исчислимом, а духовном, несравнимо более важном. Подобное осмысление, в конечном счете, уже в этой, земной жизни принесет человеку намного больше покоя и счастья, чем любой материальный достаток. Против этого вечно и неумолчно будет трубить в медную трубу влагалище вавилонской блудницы, убеждая нас, что нашим выбором мы отказываемся от возможности соревноваться за выгоду и достаток и тем самым лишаем своих детей будущего. Я не раз видел это на примере нашей школы, откуда неугомонные родители часто уводят ребенка против его воли, а ребенок плачет и хочет вернуться к нам в школу.
В конечном счете, заглушить эту трубу или замкнуть свой слух от нее так же невозможно, как спутникам Одиссея - не обращать внимания на зовы сирен, о чем мы говорили в главе, посвященной святости семьи. Но тем самым мы подходим к притче о блудном сыне: каждому человеку и каждой семье предстоит пройти по этой кривой.
Однако, притче этой не дано осуществиться и закончиться добром для наших детей, если, в отличье от блудного сына, у них не останется вотчины, чтобы вернуться, и им придется искать нового господина и просто лучшей бетонной клетки, чем та, в которой их вырастили родители.
В этом положении мы находимся на протяжении жизни последних двух поколений, и, если мы сейчас же это не исправим, в конце концов, может осуществиться утопия наших реформаторов, и мы, как народ, изменимся, но это уже будет не картвельский ЭРИ, это будет сингапуризированный ЭРИ, лишь называющийся картвельским. Каждый из нас, если только у него есть хоть что-то общее с патриотизмом, обязан противостоять этому, пытаясь возродить угасшее в нас качество «Длинной Воли».
Время оплакивать покинутую вотчину прошло. Настало время, не смотря на все препятствия, возродить нашу вотчину неустанным трудом наших рук, нашим сердцем, нашей душой. Это в равной мере необходимо как зрелым людям, так и молодым. Чем больше молодых семей это осознает, тем лучше для них и для страны, но только – вглубь, до конца, а не до первого угасания энтузиазма, как это случилось в советское время, когда несколько таких начинаний провалилось.
Это невозможно без храма, так как храм это сердце всякого возрожденного села и всякой деревни, и именно в нем изначальный смысл этого начинания.
В библиологии и учении отцов Церкви часто говорится не о попадании человека в рай, а о его возвращении туда. Это возвращение дается человеку намного легче, если он, не смотря на препятствия, начинает его уже здесь, в земной жизни.
Если XX век был для нас веком измены грузинской земле, то, если мы хотим выжить, XXI век должен стать для нас веком покаяния перед нашей землей и возвращения к ней.
Один из первых картвелологов, Уильям Аллен на рубеже XX и XXI веков сделал интересное наблюдение. По его словам, мы очень похожи на испанцев и ирландцев в том, что нам, как и им, присуща коллективная безответственность.
В 2013 году в своей работе «ЭРИ и государство» я писал, что это наблюдение интересно не только тем, что Аллен невольно предвосхитил сделанное лишь впоследствии открытие о родстве западно-иберийской и кельтской культур с нашей, но и тем, что мы действительно на каждом шагу встречаем примеры этой коллективной безответственности.
Т. н. тбилисская элита громче элит других постсоветских столиц надрывается, крича о своем европействе. А, между тем, этот город оказался единственной постсоветской столицей, сдавшей в утиль котельные центрального отопления своих жилых корпусов, отбросив себя, таким образом, в каменный век. Нынешняя реальность, в которой каждой семье приходится индивидуально отапливать своё жилище, не только обходится нашему обнищавшему населению в три раза дороже, чем при наличии общей котельной, но и в точности соответствует тому принципу, по которому человек обогревал свою пещеру в каменном веке. Ничего подобного не произошло ни в Ереване, ни в Минске, ни в Кишиневе, ни даже в меньших по значению городах республик.
И это в стране, где, в отличие от упомянутых республик, весь подъезд знаком друг с другом, весь подъезд на Новый год бегает друг к другу с «гозинаки» и сладостями, чокается и желает друг другу счастья. Но в неорганичной для грузина реальности даже наш исконный кодекс добрососедства до такой степени искажен, что грузин скорей поверит в сплетню, будто «меквле» (прим. переводчика: «меквле» - в грузинской традиции добрый сосед, возможно родственник, который в первые часы Нового года первым переступает порог дома с поздравлениями и пожеланиями счастья семье) не заплатил за отопление, и сдать отопительный котел в утиль, чем проявить коллективную ответственность. Так же нашей уникальной выдумкой являются аппараты для мелочи в лифте, которых не увидишь больше нигде в мире.
Этот уникальный бытовой пример, не говоря уже об ужасающей грязи в наших подъездах, многие на словах признают стыдным. Получается, что в пределах красной империи нас заставляли соблюдать индоевропейские бытовые стандарты, а, как только империя отхлынула, мы с криком, что хотим больше Европы, глубже прежнего скатились в Азию.
Однако, помимо сказанного, я хочу и это явление оценить в свете деревенского уклада нашей культуры. Повторяю, наша культура не городская, и стихи Гришашвили и лирика Цабадзе здесь не при чем.
Прошу прощения за затянувшуюся беседу, но мы, грузины, растерявшие свою «Длинную Волю», превозмогая себя в болезни и тяготе, пытаясь восстановить в себе волю, парадоксально чувствуем облегчение и прилив новых сил. Так случилось и со мной сейчас.
Однажды, будучи на вершине Казбека вместе с легендарным Бидзиной Гуджабидзе, я думал, что сил у меня не осталось вовсе, и не представлял, как буду спускаться вниз. Но Бидзина сказал мне, что, по его наблюдениям, за это время я истратил всего лишь 3-4% возможностей своего тела. Слова одного из наших величайших альпинистов так ободрили меня, что во мне пробудилась та самая «Длинная Воля», и я вполне легко спустился до метеостанции.
И, наконец, еще одно наблюдение в связи с темой нашего разговора.
В Кикети вместе с нами, вот уже много лет, трудятся мастера и рабочие под руководством замечательного, порядочнейшего человека, Нияза Гаприндашвили: я и мои дети работаем с ними бок о бок, бывает, я сержусь на них, а бывает, хвалю, но отношусь к ним с неизменным уважением. Быть может, они сами того не замечают, но полезное действие их работы сильно разнится в зависимости от вида их деятельности.
Всё, что связано с устройством хлева, курятника, сеновала, марани (винного погреба), или хотя бы укрепления фундамента дома и связанными с этим работами – всё идет гладко. Но если дело касается внутреннего ремонта и украшения жилых или школьных помещений – работа выполняется с меньшим энтузиазмом и растягивается. Но как только во дворе того же дома нужны земляные работы – к примеру, нужно сделать каменную лестницу или навес – энтузиазм сразу возвращается.
И это, на мой взгляд, не имеет отношение к квалификации работника – это глубинное этнопсихологическое отражение того забытого направления, без которого нам не возродить нашу страну.
Это вовсе не означает, что модель нашего развития будет менее успешна, чем чья бы то ни было. Напротив. Просто у каждого свой путь. Наш путь – заселить обезлюдевшую Грузию верными своей стране семьями и отключить, наконец, эти пылесосы, в которые превратились наши бесперспективные, захламленные города.

Глава XIX

Тогда и жить не стоит,
Коль встретишь смерть в постели.
Дай умереть мне стоя.
О, дела, дели, дели...
Такую дай работу,
Чтоб, день и ночь кипела,
Стране моей в угоду
О, дели, дели, дела...
Убереги от муки
Дряхлеть душой без дела,
Чтоб быть опорой внукам.
О, дели, дели, дела...
Или позволь на плитах
Церковного придела
Мне умереть с молитвой
Тебе. О, дели, дела...
Но, может, ещё рано
Травой расти из прели—
Ещё полно бурьяна
В полях. О, дели, дели...
Но как прожить мне, чтобы
И мной не овладели
Людские гнев и злоба?
Скажи. О, дели, дели...
А за горой дружина
Благую весть пропела.
Лишь этим сердце живо.
О, дели, дели, дела...
Прости, что я сегодня
Заговорил так смело.
Всё, что Тебе угодно
Приму. О, дели, дела...

Перевод Паолы Урушадзе

Глава XX

Поздравляю вас с днем усекновения главы Иоанна Крестителя. А впрочем, с чем тут поздравлять?! Но у нас, христиан, принято поздравлять друг друга с решением лучших из нас, добровольно принять смерть во имя Истины.
Поэтому до христианства мы особо почитаем учителя Платона, Сократа, чьи последние дни, как я уже говорил, Платон детским языком описал в гениальных диалогах «Критон» и «Федон». Если вы еще не нашли время прочесть их, советую. Не пожалеете.
Но теперь – о «величайшем из рожденных», о Крестителе Господа. Вы можете себе это представить: творение крестило Бога, своего Творца?
Я, конечно же, ограничен в суждении на эту тему, так как, в отличье от западного христианства, и, тем более, расплодившихся от него различных деноминаций, у нас мирские не рассуждают на богословские темы, не будучи хотя бы сведущими в этой науке. И хотя мне пришлось изучать богословие, и это было самым интересным и волнительным из всего, что я изучал, я, как грешный мирской человек, осмелюсь всего лишь сказать пару слов об этом великом дне. А между тем, это самый большой день нашего бесчестия – как для мужчин, так и для женщин. Вспоминая этот день, мы должны представить себя не Иоанном Крестителем, которому мы недостойны завязать ремни на сандалиях, а Иродом, его женой и их четырнадцатилетней развращенной дочерью.
А фабула проста.
Ирод грубо нарушил Моисеев Закон, женившись на жене своего умершего брата Филиппа, а облаченный в верблюжьи шкуры Креститель Господа обличил в этом царя. Заточив его в темницу, Ирод заточил сам себя, так как из-за великой любви народа к Иоанну, не знал, как ему быть дальше.
Однако развратной жене не давала покоя живая совесть, пусть даже запрятанная в самое глубокое подземелье: во всех комнатах и залах дворца ей мерещилась тень величайшего святого, а совратитель Евы нашептывал ей план мести.
Вспомним пир в царском зале, беззаконного царя в окружении вельмож, для которых, как это бывает, «в этом городе всё дозволено». Ведь самое страшное непотребство совершается под хохот и крики знати, а не в застенке земного палача, всего лишь исполняющего их приказы за плату.
И вот, в апофеозе опьянения вином – уж нас вином точно не удивишь! – посреди зала с обольстительным танцем, обольстительно одетая, вернее почти раздетая, появляется подученная матерью дочь Иродиаты, Шломит, или, по-нашему, согласно Септуагинте – Саломея. Она пляшет с единственной целью: возбудить плотскую страсть в своём отчиме-дяде.
На пиру всё дозволено, браво, какая девочка! Как она танцует! Как красива! Танец заканчивается и вот, захмелевший и распаленный тайной похотью Ирод говорит своей падчерице и племяннице: проси всего, чего только пожелаешь, и я исполню это. Просьба наученной злейшей матерю четырнадцатилетней девицы (девицы ли?) звучит как гром среди ясного неба.
Никто не знает, что в этот миг происходит в пиршественном зале, хотя эта картина много веков подряд в центре культуры человеческой цивилизации.
Но ни шедевры Боттичелли, Мазаччо, Липпи, Паникале, Джотто, Гоццоли, Дюрера, Рембрандта, Караваджо и Тициана, ни перо Блока, Ремизова, Флобера, Малларме, Гьюисманса, Гейне, ни опера Рихарда Штрауса, написанная на пьесу Уайльда не в состоянии передать то, что увидит сердцем простой православный через окно иконы.
Как мы празднуем этот апофеоз бесстыдства, эту великую трагедию? Как нам отдалиться от вечно возбужденной темной элиты, считающей, что ей «всё дозволено», в чьём поведении нет ничего нового, и приблизиться к величайшему блаженству, заключенному в служении Истине?
Сами мы этого не можем. Все мы – та темная элита, которой «всё дозволено». Сколько среди нас таких, кто считает, что они не таковы, что они противостоят этим страстям, но, войдя из народа в тот пиршественный зал, и они становились как все, и они аплодировали пляске Шломит, или хотя бы промолчали, когда гром грянул с неба, не заступились за Истину, в страхе потерять должность, возможность оплатить кредит и прокормить детей.
Однажды во дворе одной из наших величайших святынь ко мне приблизился человек, почтенно приложился к моему плечу, долго расхваливал меня, а после попросил взять его в помощники. Это мне уже само собой не понравилось. Я спросил, как? Осведомился, что он может. Задумавшись, он ответил: «Могу кому-нибудь испортить жизнь». Да простит меня Бог, но я не думаю, чтоб этот человек, попав на пир обезумевшей от вседозволенности темной элиты, повел себя лучше того, что завтра произойдет в пиршественном зале Ирода. Но я и в себе не уверен.
Как же нам быть, где искать спасения? Каждый сам делает выбор. Но завтра тяжелый пост. Всего один день. Если каждый из нас, по мере своих сил, так отметит день нашего бесчестия, быть может, тогда нам поможет Тот, Кому подвластно всё: ведь сами мы не можем ничего кроме того, что делаем всю жизнь.

Перевод: Тамар (Тата) Котрикадзе

Вы здесь