Дневник Немощного (главы XXIV - XXVI). Петь Грузию. Толстой. Деурбанизация

10.10.2021

Глава XXIV

Что означает хорошее самочувствие и что означает плохое самочувствие? Что значит: жить хорошо и жить плохо? Казалось бы, это самые простые вопросы на свете. И, однако, я всю жизнь убеждаюсь, что нет вопросов более сложных.

В телесном разрезе вроде бы всё просто: если тело здорово, значит, ты чувствуешь себя хорошо. Но разве человек только плоть? Оказывается, в старину при болезни наши предки говорили: «Меня посетил Христос». В наше время это - немыслимая высота духа.

Или, к примеру, дети. Любой родитель скажет: только бы у детей было всё хорошо, а мне ничего не надо. Но в чем это выражается? В деньгах, карьере, квартирах и машинах? Нет, скажет большинство родителей - в здоровье. Действительно, у каких родителей не содрогнется сердце при вести о болезни сына или дочери? Этого не пожелаешь и врагу. С другой стороны, сколько мы знаем родителей, у которых дети здоровы и обеспечены, но именно от чрезмерной обеспеченности они, к сожалению, делают выбор, который, в конце концов, губит и плоть их, и душу? Разве наша страна не превратилась в кладбище, где толпы родителей стенают о погубивших себя детях?

Так что же означает: всё хорошо? Как учит нас наш Отец, материальное благосостояние, как таковое, не имеет нравственного измерения. Это просто средство. Всё дело в том, во что мы его употребим.

Если человек использует материальные блага, для того, чтобы возвеличиться, чтобы баловать детей, чтобы отгородиться от других, и, вместо того, чтобы уповать на Бога, давшего ему всё это, возлагать пустые надежды на материальные блага, - то он остается бессовестным и вскоре начинает мучиться.

Когда меня постигла эта болезнь, я (говорю, не хвалясь), в прошлом, когда только мог, очень многим помогавший другим, неизвестным мне больным, оказался не готовым к этому.

И, не смотря на то, что никто не знает, сколько будет длиться для меня этот путь – так как моя болезнь считается хронической, иными словами, почти неизлечимой, и неизвестно, сколько времени и средств потребуется на мое лечение, - но вот, пришли люди и предложили мне помощь.

Я их об этом не просил, сами пришли и сделали всё, молча, по-мужски, по-дружески. Их имен я не назову, так как по опыту знаю, какие очереди встают перед твоим домом и везде, где ты появляешься, как только становится известно, что ты можешь что-то сделать для других.

Придет время и я, или моя семья не останемся в долгу у этих людей, вернем им всё, хотя бы для этого пришлось драться, но сейчас речь не об этом. Еще несколько лет назад такая ноша показалась бы мне смешной, но Господь и тут показал свою десницу, - чего убоюся? Но еще более трудно оказать человеку нематериальную помощь: служением, утешением, словом – всем, что мы называем добротой. Я и в этом допустил немало ошибок из-за своей чрезмерной восторгаемости. Я даже не уверен в том, что, оказав помощь человеку, я каждый раз направлял его жизнь к лучшему, а не привел его к новому бедствию и соблазну, в том числе и по отношению ко мне.

Делать добро – не только материальными средствами, но и по-другому – надо с осторожностью и мудростью, но не в том смысле, когда человек, прикрываясь как поводом сложностью делания настоящего доброго дела, на самом деле ведет себя как свинья. Сошлюсь на свой скромный опыт: добро, сделанное от чистого сердца, пусть даже человек при этом допустил ошибку, Бог всё же исправляет ради этой чистоты – настолько, насколько это возможно в условиях жизни человека принявшего добро.
Однако, сколько мы знаем случаев, когда Бог попустил человеку наказание, а близкие оградили его от этого наказания, спрятав его, или дав кому надо взятку, вызволили на свободу, но после он попал в еще более страшную беду, чем уготованное ему наказание, или вовсе распрощался с жизнью, приведя в отчаяние и близких, и многих других.

Разве современная часть наших городских кладбищ, не превратилась в антологию подобных случаев, грозя поглотить город так, что мы уже скоро перестанем различать, где мы - мертвые и где они - живые?

Я обещал снова поговорить об архитектуре и на днях сдержу слово, но это будет не просто разговор об эстетике. Архитектурная политика это фундаментальная часть политики государства, от нее зависит демография, она влияет на экономику, безопасность, культуру, здоровье, вообще – на судьбу страны.

Сомневаюсь, что коррумпированные чиновники и предатели, утвердившие бессчетные проекты строительства жилых корпусов, несут меньшую вину в происходящей ныне гибели нашей страны, чем политики и журналисты. Они должны быть наказаны, увы, наряду с некоторыми архитекторами. Но об этом – отдельный разговор.
Вернемся к сегодняшней нашей теме: мне кажется, что жить хорошо значит творить добро.

Вдумайтесь: насколько мне известно, только в грузинском языке встречается такое чудо: слова „სიკეთე“ (сикете - «добро») и „კეთება“ (кетеба - «творить, делать») – однокоренные. Это значит: если делаешь, то делаешь добро. В противном случае выходит, что ты ничего не делаешь.

Я четвертый год изучаю философию на академическом уровне и собираюсь понемногу говорить с вами и об этом. Чем больше я учусь, тем больше убеждаюсь в правоте Сократа, сказавшего: «Я знаю, что ничего не знаю».

Возвращусь к упомянутому мной очередному величайшему чуду грузинского языка. Уже ознакомившись с сотней философов (хотя, считаю, что даже посвятив этому всю жизнь, невозможно до конца постичь хотя бы одного из великих философов), прочтя тысячи страниц их трудов и всё ж оставшись неучем в философии, скажу, что это наше грузинское чудо созвучно основным задачам бытия и небытия, или, как у нас иногда переводят, сущего и не-сущего, которые ставили перед собой Парменид, Платон, Плотин, Хайдеггер и другие, но, в первую очередь, эти четверо столпов философии. Не сочтите это за грузинское бахвальство, но чудо нашего языка разом разрешает эту философскую задачу.

Один из великих афонских старцев сказал, что есть три ступени того, как Непоминаемый мешает человеку творить добро. Первая заключается в том, что он просто различными уловками препятствует добрым делам. Вторая, если человек преодолевает первую преграду, заключается в том, чтобы доброе дело получилось плохо, о чем я уже говорил выше.

Третью же преграду не преодолевает почти никто. Если человек проходит первую, то есть делает доброе дело, и вторую, то есть, это получается у него хорошо, на третьей ступени Непоминаемый вселяет в человека гордыню и заставляет его хотя бы про себя сказать: «Как же хорошо я поступил!» - и тут вся духовная польза содеянного человеком добра сразу исчезает, так как он забывает, что он всего лишь орудие добра, как и все другие орудия – одушевленные и неодушевленное.
Пусть Бог, а с Ним и закон и молитва наших великих предков охранят всех вас на этом трудном пути.

Сегодня исполнилось бы 100 лет моему покойному деду Левану Чантуришвили, чьё имя я ношу. Господь забрал его семнадцать лет назад, когда он ожидал моего приезда в Чала. Он умер на ногах, как подобает мужчине, только на миг прилег в гостиной зале, крикнул Бубе: «Голова!..» - и, верю, отошел к праведникам. Наряду с моим отцом он привил мне все мужские качества. Дед был гением восхождения по всем трем ступеням добра, и делал он это с невероятной легкостью.

Глава XXV

Я обещал время от времени использовать здесь части из ранее опубликованных трудов, как я уже сказал – не потому, что мне лень писать этот дневник, а потому, что мысли, высказанные в форме теле-обращения или в какой-либо иной, воспринимаются по-иному, чем этот своеобразный жанр, с которым я сталкиваюсь впервые – эти электронные эхо онлайн-дневника. А ведь интересно было бы узнать, как поступили бы гиганты пера один на один с сегодняшним электронным пространством!
У Рея Брэдбери есть потрясающий рассказ, где герой с помощью машины времени вызывает из прошлого Томаса Вульфа, чтобы он описал красоты космоса: поднимает его, умирающего, с больничной койки и уговаривает совершить космическое путешествие, после чего своим мастерским пером так плавно переходит на вульфовский стиль, что не отличишь, и в этом стиле описывает космос, увиденный Вульфом.

В стихотворении «Иррубакидзе», упомянутом в предыдущих главах, эпиграфом к которому я выбрал свою любимую цитату из Робакидзе – хотя выбрать в его бескрайнем море что-то одно почти невозможно – я, вспоминая вышесказанное, призываю его описать возрождение нашего ЭРИ и страны, потому что только описанием возрождения можно противостоять описанию распада, ныне происходящего:

„...Страна моя – дару твоему поприще,
В снегу воссиявшая солнечной искрою,
Во тьме победившая бесовские полчища,
Смотри: полыхает радостью истовой.
Бурлящую новь ее – кому описывать?
Где ныне хронист, чье перо – Ниагарою?
Тебя я, как Брэбдери – Вульфа, вызову
Петь Грузию, вставшую из пепла старого…»

Кто-то цинично спросит, мол, что он несет. А я говорю о мечте и о неотъемлемом от нее, по милости Божьей, возможном действии. Но действие без мечты это всего лишь копошение в платоновском «свинополисе» - самой низменной, самой безобразной стадии, низшей из трех платоновских предметов политики, уродливого детища с Поэзии и Философии – которой нам так и не удается избежать, сколько мы себя помним.

Возвращаясь к использованию в этом дневнике ранее написанного, постараюсь и в этих случаях не изменить главной задаче дневника, которую я четко обозначил в первой же главе: каждая глава должна кому-то чем-то быть полезной.

Эту статью я написал около десяти лет назад в Чала и опубликовал в несуществующем ныне журнале «Чвени Мцерлоба» с таким заглавием: «Парадигма собирательного образа Левина и Вронского». Не думаю, чтобы статья многим попалась на глаза: у нас ведь, вместе со всей остальной культурой убили и литературу, а вместе с ней, и журналы, разумеется, кроме либеральных.

И, поскольку мне вновь пришлось пребывать в России, при каждом взгляде из окна квартиры или больничной палаты, я и о ней думаю с сочувствием и душевной болью. Надеюсь этими мыслями частично выразить свои чувства к ней.

Всякий раз, читая Толстого, задумываюсь над трагичностью России. Как видно, каждый народ обладает особыми характерными свойствами; для России одно из таких свойств – пронзительное проживание трагичного.

Духовная трагедия потерявшего церковь и веру, умершего без исповеди и причастия графа Толстого явлена им же годами ранее в шедевре «Анна Каренина», вымученном им за четыре года.

Трагедия эта передана не столько трагичностью самой Анны – персонаж этот до сих пор поражает и завораживает культурно обедневший Запад тем, что посягнул на главную западную ценность: на собственную земную жизнь, - а в исканиях Константина Дмитриевича Левина, автобиографического само-отождествления с которым автору не избежать в моих глазах, чего бы ни утверждала ныне до невозможного растолстевшая толстология.

Великолепно решение великого писателя – спарить глубину исканий Константина Левина с его неустанной тягой к земледельческой деятельности. Мне, Георгиану, оставленному без земли и всю сознательную жизнь пытающемуся вернуться к Ней, это до боли близко и понятно. Хотя, не в обиду графу будет сказано, сами по себе глубины этих исканий кажутся мне местами скучными, местами – не такими уж глубокими, однако, быть может, в этом виноват я сам.

Вся палитра персонажей, верных городу и свету – начиная Степаном Аркадьевичем и кончая Гришей Веселовским – в сравнении с Левиным, несомненно, поверхностна и блекла. В этом заключается целенаправленный и, на мой взгляд, слишком неприкрытый символизм Толстого.

Драма Алексея Александровича Каренина, конечно же, велика, но мастер и его рисует визгливым, лишенным всех жизненных проявлений человеком, горожанином, не способным живо реагировать даже на глубокое личное оскорбление. После знаменитой сцены родов Анны, простив ее, Каренин до конца романа остается озлобленным, бесчувственным, выжатым лимоном.

Измена жены – вечная фобия русского мужчины, часто покидающего дом при строительстве империи, в отношении к которой поведение грузинского мужчины и вытекающие из этого историко-геополитические последствия, возможно, заслуживают написания отдельной статьи – это, наверное, та причина, по которой роман «Анна Каренина» для русского мужчины всегда будет ближе, чем для мужчин других наций, так же, как и виртуозно описанная, порой стервозная натура русской женщины делает «Каренину» до скончания времен любимейшей книгой русских женщин.

На мой взгляд, граф Вронский - почти полностью пополняет собирательное авторское альтер-эго, которое Толстой распределил на несколько персонажей. Не только в силу мужественных качеств, само-отождествления с которыми не избежать ни одному автору (ни Амиреджиби - с Туташхия, ни Риду – с Джеральдом, ни Гюго – с Вальжаном), но и тем, что, спасаясь от позора, неожиданно для самого себя, бежит в деревню. Его земледельческая стратегия совершенно противоположная сельскохозяйственному мировоззрению Левина во всей полноте отображают колоссальную широту взглядов и практик самого Толстого по отношению к сельскому хозяйству, землеустройству, экономике и, исходя из этого, земному бытию русского человека.

И хотя для корифея, затворника Ясной Поляны, эти искания оканчиваются трагедией безбожия, кто способен угадать, что послужило ее истинной причиной: ожидание неминуемой губительной либеральной бури, попущенной над страной, как над любой, за грехи, или же личная слабость классика?

И в том и в другом случае, трагедия кончины Толстого – возможно, менее тяжкая, чем хемингуэевская, но, безусловно, удручающая – морозом русской зимы озеркаливает всю последующую, длящуюся по сей день трагедию русского народа, так хорошо начавшего, и так тяжело продолжившего, променявшего мир на войну, самооборону – на завоевание, добрососедство - на ссору.

В своём произведении граф нередко заигрывает с неприкосновенностью ортодоксальных границ личной и общественной жизни человека. Однако, в вопросе семьи, центральном для человечества, - картина развращения которой уже во времена Толстого удручала как в аристократической среде, так и в деревне (вспомним гуляние Стивы и Веселовского с деревенскими девками в ночь охоты), удручает и наводит на мысли о неизбежности нравственного регресса человечества, - писатель всё же, пользуясь термином язычников, остается верен логике кармической справедливости и вписывает в конструкцию сюжета судьбу Кити Щербацкой.

Эта невинная красавица – объект раздора авторских альтер-эго, в то же время, объединяющий их – вначале предпочитает блистательного Вронского кристальному Левину, после чего, чуть ли не ценой своего жизни, раскаивается в этой ошибке.

В свою очередь, Вронский в силу своей испорченности не способен оценить невинность; Кити для него, как сказали бы нынешние враги традиции, недостаточно для него интересна.

Но милость Небес превращает оскорбление отвергнутой Кити и мучения Левина в катарсис и дарует им счастье – мужественному земледельцу, тяготящемуся своим безверием, Всевышний дарует деву, чистую, как ангел, чтобы он мог лелеять ее, чтобы она преумножила его семя и наполнила семейным смыслом его отшельничество от иерихонской псевдо-культуры.

Именно через сердечное участие в таинствах венчания и рождества Левин исцеляется от безверия, столь мучительного для души чистого, порядочного человека. Кити – награда Левину за терпение и бескорыстное искание, а Левин – награда Кити за раскаяние.
Колыбель их сына, покачиваемая любовью, это истинный, хоть и численно меньший, но сильнейший противовес бессемейной судьбе потомкам Стивы и Долли, Анны и Вронского, иными словами – будущим каинитам, рожденным и выросшим без истинной, т.е. семейной любви, которые всегда будут преуспевать в карьере, и притеснять потомков Левина, но никогда не будут так же счастливы, как они.

Я сказал, что Вронский вместе с Левиным почти составляет авторское альтэр-эго потому что, на мой взгляд, Сергей Иванович отчасти тоже выполняет эту функцию. Быть может, не так явно, как писатель, отец главного героя в чиладзевском «Годори», но Сергей Иванович всё же носит некоторые черты самого Толстого. Своей несостоявшейся научно-писательской карьерой и, как возмещение этого разочарования, бурной общественной деятельностью в вопросах панславизма он, осознанно или неосознанно для автора, перекликается с его собственной разносторонностью.

Несмотря на то, что Толстой для меня менее любимый писатель, чем Достоевский, считающий, что великому писателю не обязательно вести опасный спор с Истиной, в нашей среде всё же невозможно представить современную мысль без Толстого.

Не столько потому, что тома непрочитанной классики с немым укором глядят на каждого из нас с книжных полок, а в большей мере потому, что коллизия между каинитским либерализмом и культурой семьи, терпения и счастья нигде не принимала столь трагичных масштабов, как это случилось в русском и, соответственно, частично, в нашем культурном пространстве. И возможно у этой коллизии и не было более великого летописца и жертвы чем граф Толстой.

Глава XXVI

Вот, как я и обещал, разговор об архитектурной политике, в котором нам, опять же, пригодится часть одного из ранее опубликованных трудов. Если вторую часть XX века и начало XXI можно назвать веком опустошения наших земель, бессмысленного заполнения наших городов безработными и, вследствие всего этого, веком нашего развращения, численного сокращения и нашей беды, и если мы, грузины, хотим вновь преумножиться и вернуть былое счастье, оставшиеся десятилетия XXI века мы должны посвятить прореживанию городов, освобождению их от избытка населения, их озеленения и украшения – с одной стороны, и заново заселения Грузии семейными, трудолюбивыми, терпеливыми и смиренными, помогающими друг другу и молящимися людьми – с другой стороны.

Для этого необходимы не только правильная экономическая политика, но и правильные архитектурные регуляции, но всё же главное это перемена в нашем народном сознании и новое народное движение, которое впоследствии исправит и политику. Мы должны раз и навсегда оставить провинциальный логос престижности городской жизни и укрепить в сознании идеал заселения деревни, а это – не производная экономической политики, а воплощение нашего поэтического и философского устремления.

Если бы экономической политикой можно было этому помочь, с нами бы не случилось всего того, что случилось в XX веке. В советской империи за каждое наше червивое яблоко прилично платили, для этого в Грузии была создана целая сельскохозяйственная система сбора и переработки. А мы, получив эти деньги, спешили в город, мечтая о джинсах и «Мальборо» и потешались над «женихами без диплома», будто бы все так уж стремились к образованию, на самом же деле многие из нас, таким образом, предавали грузинскую землю в погоне за праздной, разгульной жизнью и гедонизмом. Дети этих людей сегодня на проспекте Руставели сжигают книги, принадлежавшие их отцам с криками: «Все вместе против одного!», убежденные, что оправдывают этим своих бестолковых детей.

И, хотя они являют собой самый отвратительный пример антикультуры нашего homo urbanicus hedonicus, однако, боюсь, что и мы с нашими устремлениями не намного лучше. Мы, правда, любим грузинскую деревню и природу на словах, но на деле ничем это не проявляем: вместо того чтобы потратить на деревню лишнюю копейку, добытую в городе, мы – поскольку Тбилиси нам уже мало – шляемся по заграницам и, как истинные дикари, заримся на заграничные пластмассовые игрушки и стеклянные бусы.

У кинотеатра «Амирани», испытывая тяжелейшее давление со стороны полиции, чуть ли не в беспамятстве, став предметом насмешек и оскорблений глядящих на меня по телевизору, со своих диванов homo urbanicus, я с горечью думал о том, что кроме тех полицейских, которым явно неловко противостоять нам, есть и бессовестные активисты, хлопочущие о премиях. И вот, думал я, эти офицеры - рослые, упитанные деревенские увальни, прячущиеся за тяжелыми щитами, притесняющие меня десять на одного и норовящие при якобы коротких переговорах проломить мне втихаря голени так чтобы камеры не видели, за свою несчастную премию в 1000 лари, даже в сегодняшних условиях могли бы ежемесячно получать намного больше, трудясь на своей родной земле, если б только они не были генетически выведенными ленивыми быками, если б главной целью их жизни не была покупка мобильного телефона в кредит, хождение в бордель и наглое нарушение закона на охоте – одним словом, самые скотские развлечения.

Любому из них ведь, прошу прощения за жаргон, в падлу работать на земле, он горд тем, что его приняли в полицию, и оставшись эдаким полицаем со времен кровавого режима Саакашвили он ведет себя там тише воды, ниже травы.

В отличье от честного полицейского, которые, верю, у нас еще остались, эти, развращенные, первыми побегут от иноземцев солдат-карателей – притом, что бесы обвиняют меня в про-кремлевскости – а их руководитель, какой-нибудь бессовестный политик, призовет нас обороняться вилками, а второй, не менее бесстыдный, предложит первому кохабитацию, полную неприкосновенность и комфорт парламентских премий, в то время, как Грузия, покинутая грузинами, плачет, наблюдая галдеж извращенцев и идиотов, заполонивших пару главных улиц столицы.

Однако, вернемся к жизненно необходимой для Грузии дезурбанизации, то есть к освобождению городов и заселению деревни. Поговорим об архитектуре. Как уже было сказано, дезурбанизация, в первую очередь, должна произойти в нашем сознании – как это случилось в моем и во многих других случаях – укрепиться в нем и объединиться в мощный поток.

Повторяю, поток этот должен быть движим не жаждой выгоды и обогащения, а желанием вернуться к нормальной, здоровой, спокойной жизни, полной труда и усталости, любви и семьи, веры и надежды.

Народ должен восстановить в своём сознании идею правильной и счастливой жизни, полностью отличной от изнурительных метаний в переполненном городе между публичным домом и казино, лавкой и лекарем, а после, уставившись в ужасное грузинское телевидение, тупых размышлений о том, как купить ребенку такую же вещь, как у его одноклассника, - это жизнь человека, преданного семье, в доме, стоящем на земле, где вся ежедневная деятельность, и физическая, и умственная, прекрасна настолько, насколько она обращена к извечной грузинской сказке и основана на человеческом трудолюбии и умении, всё равно, что бы это ни было: возделывание земли, устройство сельского винного туризма, основание театра в провинции, строительство производственного предприятия, работа инженером-программистом, финансистом в области лизинга сельскохозяйственной техники, труд художника, писателя, учителя истории или тренера по борьбе в региональном селе.

Не имеет значения, сколько ты при этом получаешь, главное, в чьем окружении ты живешь, как, каким трудом нажил то, что имеешь, как ты тратишь это во благо своего окружения и своей страны, а не только лишь жены и детей, которых многие, при этом, предают, пока каждый уткнут в свой гаджет.

За укоренением этой идеи в сознании народа, а главное, ее осуществлением, должен последовать соответствующий результат, основанный на общественной идеологии, в том числе и в экономической политике. Но упаси нас Бог надеяться лишь на экономическую политику, основывать на ней идею возрождения грузинской деревни и действовать с оглядкой на нее и, в целом, на государственную политику.

Города – я надеюсь, улучшенные, о чем речь пойдет ниже – навсегда останутся местом грешного разгула блудного сына, но, если мы, грузины – в первую очередь, старшее поколение, хотим оздоровления грузинского Не Ищущего Логоса, если хотим прожить праведную земную жизнь, мы должны жить и работать на земле, а не в городе. Должны восстановить единственную надежду на то, что наши дети благополучно минуют опасный возраст, не провалившись в пропасть: с детства привить им любовь к земле и традиции. Так мы возможно заслужим и мирную старость, трудясь по мере сил до самого конца, а не сидя сиднем на диване перед телевизором и ужасаясь кривляющимся, ржущим, бесстыдным шлюхам и мужеложцам, которых там большей частью показывают.

Для этого нам необходимо многое исправить, начиная с закрытия иностранной биохимической лаборатории и кончая полной переменой политического строя, но главное – выйти из безнадежного состояния, в котором мы находимся, прекратить ожидать «хороших» политиков в данной системе, понять, что почти всё, вплоть до изменения тех же политиков к лучшему, может измениться, если только мы, наконец, встанем с дивана и начнем действовать. Мы должны поверить, что спасение нашего ЭРИ возможно, если только мы с верой и надеждой вернемся к традиции, используя для жизни в ней любые современные средства, какие только создало человечество.

Архитектура – лишь одна из составляющих этого большого плана по созиданию и исправлению, это дело не демократии, а автократора, то есть, носителя единовластия.
Архитектурная шизофрения автократора-тирана Саакашвили, это отдельная эпопея. Шрамы от нее на теле нашей страны, быть может, так же глубоки, как и психические травмы, нанесенные им грузинской общественности.

Эпоху автократии Бидзины Иванишвили характеризует вторая крайность: невозможно понять, что он делает. Всем нам хорошо известно, что он делает лично, как благотворитель, и да поможет ему в этом Бог, но абсолютно ясно и то, что Грузия, находящаяся в его подчинении, ничего не делает для исправления нашей архитектурной катастрофы, в том числе и того, что было испорчено в правление Саакашвили.

Мне вспоминается, как Иванишвили, только придя в политику, издевался над мостом, выстроенным при Саакашвили - действительно, уродливым. Слушая его вместе со всеми, я тешил себя пустой надеждой на восстановление в стране справедливости и, в то же время думал, что этому человеку, ради его огромной благотворительной деятельности, чтобы не обидеть его, никто не скажет, что его постройки точно так же уродуют Тбилиси.

В конечном счете, вышло так, что критиковал он самого себя, потому что не знаю, что более уродливо – упомянутый мост или громоздкий Бизнес-центр, построенный по распоряжению самого Иванишвили в Тбилиси на возвышении, проект которого тот японец, как видно, набросал на бумаге, не удосужившись приехать и осмотреть место, и, нарушив все возможные законы пропорций позиционирования, опозорил себя на весь мир.

И хотя разница между построенным крупным благотворителем на собственные деньги, пусть и бессмысленно и непропорционально спроектированным частным бизнес-центром (он имел на это юридическое право, поскольку ему было выдано архитекторское разрешение) и построенными на народные деньги тираном Саакашвили мостом, «трубами», рейхс-резиденцией и другими уродствами, безусловно, огромна, однако приходится признать, что на самом деле ни то, ни другое не украшает нашей столицы. Мост и бизнес-центр - эта парочка стала неким архитектурным символом кохабитации этих двух политических сил: и то, и другое необходимо заменить, убрать как из грузинской политики, так и из грузинской действительности.

Кто-то может сказать: не время говорить об архитектуре, когда страна вот-вот обрушится. Но это большая ошибка. Рушится всё, кроме прочего, и потому, что неправильно построено, и я говорю здесь именно о важной составляющей предотвращения разрушения и начала правильного строительства.

Я твердо уверен в том, что спасение от этого разрушения не только в национальной идеологии: для этого нужно и многое другое, и среди этого другого архитектурная идеология занимает не последнее место. Она должна стать одним из проявлений нашей общей национальной идеологии, и я надеюсь, прочтя сегодняшнюю главу, многие согласятся со мной в том, насколько она важна.

Пока я размышлял, с чего бы лучше начать разговор на столь важную тему, так совпало, что мне вспомнилось, как мы с моим профессором-преподавателем изучали вторую волну гуманистов эпохи Ренессанса, и моё внимание привлек замечательный философ Леон Батиста Альберти, который, в отличье от Калючо Салютати, Леонардо Бруни и Поджо Браччолини, был еще и выдающимся архитектором.

Рассуждая об эстетике архитектуры, Леон Батиста Альберти, глубочайший философ и зодчий множества замечательных зданий и соборов эпохи Возрождения, высказывает поразительные мысли об основах эстетики. Я не поленился перевести для вас несколько его цитат. Философ сложнейшим языком, но с необычайной ясностью показывает нам, что основы красоты вечны и универсальны для всех мировых культур. Не имеет значения, о чем идет речь – о колхской башне, лечхумской «ода» (прим. переводчика: «ода» (“ოდა“) – западногрузинский традиционный тип жилого дома на сваях) или о палаццо эпохи Ренессанса – законы гармонии везде одни и те же, как в отношении самого здания, так и в самом главном: в его гармонии с окружающей средой.

Альберти пишет:

«Вся сила изобретательности, все искусство и уменье строить сосредоточены только в членении. Ибо части всего здания, все особенности каждого из них и, наконец, сочетание и объединение всех линий и углов в одно произведение — все определя¬ется с учетом полезности, достоинства и приятно¬сти одним только членением. Если государство, по мнению философов, величайший дом, и, обратно, дом есть самое мелкое государство, то отчего не сказать, что и его мельчайшие члены: атриум, ксист, столовая, портик и тому подобное также суть некие жилища? И если в любом из них что-нибудь будет оставлено без внимания по нерадению или по небрежно¬сти, разве это не повредит достоинству и славе всего сооружения?.....
..... Члены должны взаимно соответствовать друг другу, чтобы послужить основой и началом совершенства и прелести сооружения в целом и дабы что-нибудь одно, завладев всей красотой, не оставило всего прочего в обиде. Пусть они будут между собой так согласованы, чтобы казаться единым целым и правильно сложенным телом, а не растерзанными и раскиданными членами.
К тому же, украшая эти члены, следует подражать скромности природы, ибо как в остальном, так и в этом мы одинаково хвалим воздержанность и порицаем безмерную страсть к строительству. Члены должны быть и скромны и необходимы в том, что ты намереваешься сделать, ибо все существо строительства, если хорошенько всмотреться, вытекло из необходимости. Его взлелеяла выгода, прославило примене¬ние, и, в конце концов, оно должно было послужить наслаждению, причем это наслаждение всегда чуждалось безмерного. Итак, пусть здание будет таково, чтобы ему не нужно было больше членов, нежели у него есть, и тогда все, что у него есть, ни в каком отношении не заслужит порицания».

В целом надо сказать, что сужение мышления и накопленного с его помощью знания, его раздробление на постмодернистские фрагменты началось еще со смертью Ренессанса, проблеснувшего после окончания эпохи схоластики, в т. н. Новое время или модернистскую эпоху просветителей, в конце концов, принесших человечеству тьму атеистического либерализма, к концу XX века проводивших его до подземелья постмодерна, оставивших его там и потушивших свет.
Там мы и пребываем до сих пор вместе со всем остальным миром. До тех пор многосторонность мыслителей никого не удивляла. Надпись на входе в философскую академию Платона в саду Академоса, в пригороде античных Афин – «Не геометр да не войдет» - прекрасный пример холистического или целостного мышления, с которым богобоязненное, теоцентристское человечество прожило тысячи лет, прежде чем повалиться в безбожную, антропоцентристскую пропасть модерна и встать на апокалипсический путь модернистской энтропии.

Мы живем уже на последнем завитке этой энтропии, так сказать, на последнем повороте вниз и наблюдаем эту энтропию в нашей повседневности на каждом шагу. Достаточно присмотреться к тому, с какой поразительной быстротой окретинивается мышление окружающих нас людей, чтобы это стало яснее ясного.
Поворот вспять возможен лишь в случае противостояния этому процессу на уровне мышления и слова. Это намного важнее создания политической партии или другие формы т. н. «делания», как мы уже не раз говорили. Поэтому сегодня мы говорим о нашей бытовой культуре, вернее, ее архитектурной составляющей.
Я не архитектор, однако, очень уважаю это важнейшее для человеческого быта искусство. Среди членов моей семьи двое по профессии архитекторы, среди друзей – несколько.

В советский период у нас в Грузии была, в принципе, приличная по тем временам архитектурная школа, что и было видно на примере развития наших городов и сел.
С распадом Советского Союза исчезла и эта школа. Наши лучшие, чудом уцелевшие архитекторы сегодня сидят без работы, а в государственных ведомостях их места часто занимают молодые неучи со средним знанием английского языка, не знакомые с элементарными азами выносливости материалов и конструкции, не говоря уже об урбанистике, философии и общем жизненном опыте.

По своему сущностному определению, зодчий должен быть человеком опытным, имеющим в подмастерьях молодого, каким бы талантливым тот ни был, и никакая модернизация в архитектуре не может быть благоприятной без сохранения этой структуры.

В первую очередь, необходимо сказать, что архитектура это не только искусство и наука о формах и планировке зданий. Намного более важно то, что это наука и искусство планировки пространства земного человеческого бытия. С течением времени она меняется, но стандарты, характерные для правильной городской и сельской среды, неумолимы, определяются теми же строгими законами, что действуют в физике и биологии. И, поэтому она более или менее неизменна в своих логических основах и не полностью зависима от вариаций вкуса той или иной эпохи.

Сколько свободного пространства на душу населения должен содержать жилой район в данную эпоху, сколько лесопарков необходимо для здоровой городской жизни, сколько детских домов нужно на определенное количество детей, какой ширины должны быть тротуары и пешеходные зоны, чтобы город не стал для человека адом, как высчитать перспективу вида из нового здания, чтобы взгляд из его окна не упирался в угол уже стоящего здания – всё это и другие хрестоматийные архитектурные азы уже давно высчитаны и установлены мировыми архитектурными стандартами.

Всё это грузины уничтожили, как только распался Советский Союз. К тому же, уничтожили все вместе: и чиновник – тот, кто дал разрешение на безмерное строительство, и девелопер – нажившийся на этом, и покупатель квартиры – заплативший девелоперу, и архитектор – сделавший проект.

Обретя независимость и крича: «Хотим в Европу!», мы способствовали безвозвратной азиатизации Тбилиси, Батуми и других наших городов, так что, выходит, это и есть наша природа, а русские не только не запрещали нам Европу, но и навязывали нам ее. Достаточно сравнить фотографии, чтобы каждый, кто не слеп, согласился со мной. Зовите меня за это теперь агентом кремля!

Кроме того, архитектура имеет воздействие не только на эстетику. Она, в первую очередь, действует на психику, здоровье, продолжительность жизни, смертность, статистику заболеваний и, представьте себе, и на перспективу экономического развития. Уродливые города, с грубо нагроможденными друг на друга домами ожидает соответствующая участь, в том числе, и в смысле экономического развития.

Уже ни для кого не секрет, что Тбилиси превратился в один их самых уродливых и непригодных для жизни городов мира – об этом пишут авторитетные иностранные издания и это понимает каждый более или менее образованный в эстетическом плане человек. Без всякого преувеличения можно сказать: насколько мы за этот период погибаем демографически, настолько велика наша гибель и в архитектурном смысле. Это, конечно же, не совпадение: одна беда питает другую.

Изучая один из статистических массивов, я невольно рассмеялся: догадайтесь, почему в районах Исани и Самгори преобладают фамилии, кончающиеся на «швили» („შვილი“), «оглы» („ოღლი“) и «ов» („ოვ“), а в Дигоми, Глдани и Нахаловке – фамилии с окончаниями: «дзе» („ძე“), «ия» („ია“) и «ава» („ავა“) - если не принимать во внимание волну внутригородской миграции последних 10 лет?! Эти топологические знаки нашей бестолковой урбанизации умиляют меня не меньше, чем эклектические тенденции в эстетике тбилисских кладбищ. В этой главе, конечно, всего этого не охватить, тот кто мыслит, поймет меня.

Лично для меня никогда не стоял вопрос: эмигрировать или вернуться на родину; когда у меня сгорел дом в братоубийственной войне в Тбилиси, и мне пришлось из-за крайней нужды уехать за границу, я непрестанно стремился вернуться на родину и помочь ей, чем только смогу. Естественно, как только появилась возможность, я так и поступил, как и многие наши соотечественники. Но естественно и то, что я уже не смог жить в Тбилиси, так как того, каким я помнил Тбилиси, к тому времени уже не существовало.

Я поселился неподалеку от города, в моём любимом дачном поселке Кикети (где еще с 1929-го года был Дачником мой расстрелянный в 1937 году прадед, писатель и драматург, глава Гурийского Землячества, Сио Чантуришвили, женатый на моей русской прабабушке Полине Николаевне Поповой), закопав в грязь и в скалы заработанные за границей средства на щебень и цемент, чтобы не раз услышать злобные окрики некоторых своих соотечественников: «Делом займись, делом!» «Почему школа у тебя платная, если ты хороший человек?» - об этом я тоже уже не раз говорил.

Я давно привык к этой тупости, несправедливости и завистливым обвинениям, но сейчас я с болью наблюдаю в Кикети то же психическое помутнение, что и везде.
Вокруг храма, школы и спортивных площадок, построенных нами, уже орудуют умники, лишенные фантазии, и, знай себе, лепят к бетонным оградам всё новые и новые дома, совершенно катастрофические для данного пространства в пропорциональном смысле, создают себе убогие, тесные условия, где и сами не смогут жить счастливо, и других не обрадуют видом своего жилища.

И на западе, и в Советском Союзе культура ограждений была и есть на несравненно более высоком уровне: ограду строили на низком цоколе, сверху надстраивали прозрачное дополнение в виде решетки – металлической или деревянной, чтобы глаз видел дом, а дом – прохожего.

У нынешнего потребителя сознание, кажется, расщепилось, как атом: он возводит и возводит перед собой стены, не думая о том, что сам же и окажется в них заточенным.
Вообще, катастрофическая культура ограждений в Грузии – это отдельная боль. Помню, всё начиналось в моем детстве, когда после деревянных заборов, доски для которых поставляли обильно размноженные распилочные цеха, какому-то гению коррупции пришло в голову продавать населению выделенные «Госпланом» для грузинских аэропортов металлические пластины, предназначенные для настила под асфальтом взлетной полосы. Вам наверняка приходилось видеть эти уродства с круглыми дырочками, до сих пор оставшиеся во многих наших деревнях.

Этот акт показал гротескный аспект деградации нашей древней, великой сельской культуры: деревенский житель 60-70 годов решил похвастаться городскими связями перед односельчанами, но полностью огородиться всё же не решился и нашел компромисс между традиционной открытостью и индустриализацией в круглых отверстиях размером с кулак.

Но и это уродство ничто в сравнении с непроницаемыми бетонными и блочными стенами, возведенными по всей Грузии, так же, как и в Верийском квартале архитектура неприглядных «хрущевок» и «брежневок» победила архитектуру Горы Дум («Пикрис Гора» - „ფიქრის გორა“), ставшей уже «горой унылых дум» - всё это благодаря мафии девелоперов эпохи Шеварднадзе и их преемников-либерастов.

Исторические функции забора в Грузии – оградить сад и огород от возвращающейся с пастбища скотины в Колхети или залечь под каменный корэ с ружьем в засаде во время набега леков в Кварели – поразительным образом сочетались с бытом грузина, привыкшего вступить в разговор с прохожим, расспросить о житье-бытье, почувствовать себя частью общины. Увы, кто это помнит теперь?

Если грузинский homo urbanicus, зараженный провинциальной версией модернистского индивидуализма, почему-то возвращается жить в деревню, он первым делом отгораживается глухой стеной, чтобы, пялясь на нее изнутри, ощутить себя не частью мира и страны, а их атомом.

Это действие у него автоматическое, оно является серийной деталью штампованного мышления, хоть сам он и считает это проявлением своего индивидуализма, поскольку оторвался от традиции, а эстетического образования не получал. Поэтому наши глухие заборы – такой же яркий пример нашего провинциального мышления, как сооруженные жителями Папуа – Новой Гвинеи модели самолетов, или усы, пририсованные ими на побеленные известью лица – жалкие потуги подражания европейцам.

И разве дело только в оградах и пропорциях земельных участков? Посмотрите, что творится: катастрофическое стилистическое месиво, неописуемая безвкусица (часто, при этом, чем больше у человека материальных возможностей, тем ужаснее результат), полное пренебрежение общественных проходов и площадок, циничная порча любого устройства, сделанного кем-нибудь для всеобщего потребления, и бессовестное использование этого общего в собственных целях; а сколько склок и низостей происходит вокруг земельных участков, добытых в 90-ые зачастую мошенническим путем – даром или взяткой; как часто при этом прибегают к жестокости и шантажу. Ведь всё это – показатель самого низкого уровня нашей бытовой культуры как в городе, так и за его пределами. Как сказал наш классик: «Не оттого мы убогие рабы, что бедны, а бедны мы оттого, что мы – убогие рабы» (1).

В Кикети дело дошло до того, что участок леса на нашей улице был выставлен для продажи на аукцион, чтобы продать, вырубить, застроить блочными домами, нажиться на этом и изуродовать наши места так же, как уже изуродовали Цкнети и все окрестности Тбилиси.

Ничего не меняется. Какой-нибудь чиновник в Министерстве экономики заботится о пополнении бюджета, а оттуда – собственного кармана, в то время, как Грузия всё более уродуется под бесконечный галдеж демократического разногласия, всё более отдаляется от призрачного образа Европы, о котором так мечтает (или на который рукоблудствует) наша темная либеральная элита.

Или вот еще: недавно я узнал, что небольшой клочок земли между жилым участком и проезжей частью, служивший для нас стоянкой для школьного транспорта, какой-то умник облюбовал себе для поселения, а другой умник, чиновник из Министерства экономики, продал ему этот клочок. Теперь этот милый человек поставит у нас перед носом бункер, обнесенный цементной стеной, и превратит с таким энтузиазмом лелеемое нами свободное пространство в подобие Цкнети и Тбилиси. Скажешь ему слово – обидится. Наверное, кто-то из его знакомых живет неподалеку, и он думает таким образом сделать жизнь более радостной и себе, и этому знакомому.
Меня поражает и удручает эта катастрофа сознания нашего народа: ты бежишь от урбанистического бескультурья, строишь в опустошенных селах храмы, школы, спортивные клубы, чтобы украсить своим трудом и заработанными за границей средствами хотя бы эту малую часть твоей Родины, улучшить быт живущих там людей, и взамен всего этого слышать неблагодарные насмешки и хамство из недр того ада, что когда-то звался Тбилиси, или видеть, как тот же Homo Urbanicus нагло селится у тебя под носом, совершенно игнорируя то, что люди сделали на этом месте до его прихода.

Никакой этики, никакой бытовой культуры, стремление только к самому низменному быту, которое поддерживают наши коррумпированные чиновники, распоряжающиеся самыми низкими строительными стандартами. Построив свой бункер, они оставляют вокруг него строительный мусор, который лежит месяцами, пока кто-нибудь другой не придет и не уберет за ними.
Как со всем этим быть? На мой взгляд, тут могут помочь лишь решительные идеологические перемены и строжайший надзор.При нынешней политической системе это невозможно. Пока у власти остаются либералы, Тбилиси останется водоворотом, засасывающим всё остальное население и губящим нас бытовой деградацией, вызванной сатанинской архитектурой, а страну ждет дальнейшие беды и опустошение.

Никакого просвета в оздоровлении планировки жилых, производственных или торговых зданий ждать не приходится. Кажется, наши чиновники намного больше озабочены собственным имиджем и обогащением своих строительных компаний, чем архитектурной идеологией, в том числе необходимой для нашего выхода из демографической зимы. Мы всё еще пребываем в этом архитектурном кошмаре, который, естественно, неотделим от нашего бытового, культурного и, соответственно, экономического кошмара.

Лишь в случае перемены политической власти можно будет приостановить и обратить вспять этот и другие смертельные процессы. В условьях более сильного, централизованного управления всё еще возможно предотвратить убийство нашей страны, в том числе и архитектурное, возможно и ее оздоровление, хотя на это уйдет, самое меньшее, полвека.

После смены идеологии и формы государственности в стране, в первую очередь, необходимо восстановить иерархическую систему союзов опытных, профессиональных и именно заслуженных архитекторов, которая в теченье последующего столетия должна хотя бы относительно спасти Тбилиси и остальную Грузию – в условиях строжайшего контроля строительной коррупции со стороны органов безопасности.

Основными направлениями деятельности архитекторских союзов, на мой взгляд, должны быть:

1. Столетний мораторий на постройку новых жилых корпусов в Тбилиси и его окрестностях в радиусе 20 километров, за исключением переделки фабрично-индустриальных зон советского периода, и то – при строжайшем соблюдении параметров;
2. Снос всех устаревших за последние 100 лет зданий Тбилиси и устройство на их месте парков и рекреационных зон в рамках т. н. единого «плана очистки и озеленения»;
3. Строжайший контроль на многоэтажное строительство в масштабах страны с полным запретом его в жилых целях – за исключением тех региональных городов, где демографической сбой не представляет собой проблему;
4. Строгий контроль параметров и пропорций при любом типе строительства, с возложением на девелопера всех обязательств по созданию необходимой инфраструктуры, связанной с этим строительством – это могут быть детские сады, площадки, школы, парки или автостоянки;
5. Разработка единой стилистики для жилых домов сельского типа, с учетом местных исторических особенностей того или иного края и помощь населению в переделке домов по этим образцам. В этом нам поможет закон о поддержке коммерческой недвижимости, подобный тому, который действует в Греции. Правда, я несколько раз пытался объяснить нашим пучеглазым правителям-либералам эту инициативу, греческое название которой звучит как «Анаптексиа Номос», которую я изучил, будучи советником по бизнесу в Афинах и приспособил к грузинской реальности, но убедить их мне не удалось.

Если мы будем целеустремленно и неустанно трудиться, то, уверен, мы сможем привести плоды нашей деятельности в соответствии с той райской природой, среди которой мы живем. В противном случае всё выглядит так, будто в раю поселились демоны из ада.

Один мой друг в теченье многих лет изучал архитектуру традиционного грузинского дома, сравнивая его с традиционными финскими, немецкими и японскими домами.

Результаты его исследования поразили меня. Мне запомнились две вещи:

1. Всего лишь каких-то 100 лет назад наши дома были несравненно более впечатляющи и красивы, чем дома этих трех глубоко уважаемых мною наций,
2. Все разновидности грузинского дома, не смотря на региональные различия между собой, резко отличаются от домов трех других наций одной деталью: если в японском, немецком и финском доме площадь общей комнаты или гостиной не превышает 35% общей площади, то в грузинских домах она превышает 50%, а иногда составляет две трети общей площади. При этом, не имеет значения, крестьянский это дом или княжеский. Иными словами, в основе грузинской культуры лежит не самоизоляция, не тяга к накоплению добычи в своей норе, а тяга к единству, к общности, которую можно возродить, если взяться за дело с умом.

Считается, что архитектура лучше всего отображает историческую печать, оставляемую той или иной идеологией на человеческом обществе. Насколько неорганична и убога наша сегодняшняя либеральная идеология, видно, в числе прочего, и по нашей архитектуре. Чем скорее мы, как со страшным сном, распрощаемся с либерализмом и сопутствующим ему архитектурным хаосом, тем быстрее почувствует каждый из нас тот ветер надежды, который вновь подует в нашем обиталище.

(1) Дмитрий Узнадзе: «Вот чего не хватает грузинскому народу».

Перевод: Тамар (Тата) Котрикадзе

Вы здесь

Дневник Немощного (главы XXIV - XXVI). Петь Грузию. Толстой. Деурбанизация

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI