«НЕ ГОРЕЛО ЛИ СЕРДЦЕ НАШЕ?...»

ОТ ВОСКРЕСЕНИЯ ДО ВОЗНЕСЕНИЯ.

Часть 2. 

ЯВЛЕНИЕ ВОСКРЕСШЕГО ХРИСТА НА ПУТИ В ЭММАУС – византийская иконография.

Трапеза в Эммаусе. Фреска свода, собор Пантократора монастыря Высокие Дечаны, середина 14 в. (Сербия, Косово).

В третий день по Пасхе читается отрывок Евангелия от Луки, где говорится о явлении Воскресшего Христа двум ученикам по пути в Эммаус. Рассказ очень знаменателен и важен для нас, так как в нем говорится не только об этих двух учениках, но также и о нашем пути к вере в Воскресение Христово, о нашей слепоте и упорстве в иллюзиях, но также и о прозрении, и о возгорании сердца в любви и уповании на нашего Спасителя.

Итак, ближе к вечеру того же дня Воскресения Христос явился двум Своим ученикам, шедшим из Иерусалима в Эммаус. Об этом кратко упоминает Марк (16:9-13) и подробно рассказывает Лука (24:13-35).

Двое учеников Христовых, не самых ближайших, из числа Двенадцати, но тоже следовавших за Учителем и позднее вошедших в число Семидесяти, слушавших Его проповеди и, очевидно, бывших свидетелями Его чудес, после крестной смерти Его уходят, практически бегут из Иерусалима. Все их надежды и упования рухнули в одночасье – жизнь потеряла смысл. Более того, возникла опасность преследования со стороны властей. 

Имя одного евангелист Лука называет – Клеопа, сокращенное от греческого имени Клеопатр (напомню, что многие иудеи того времени имели по два имени – родное иудейское плюс греческое или римское, как, например, известный историк Иосиф Флавий).

Евсевий Кесарийский в своей «Церковной истории» (кн. 3:11) сообщает: «Егезипп пишет, что Клеопа был братом Иосифа». Следовательно, Мария Клеопова была тетей Иисусу Христу в воплощении, а с Его земной Матерью Марией они были свояченицами (в древней Иудее, если судить по упоминаемым в Писании родственным связям, не было такой подробной лексической системы родства, поэтому Мария Клеопова и названа просто сестрой, как сестрой названа в Евангелии и Елизавета).

Итак, Клеопа был родственником Иосифа Обручника (3:12), а жена его, Мария Клеопова, была дружна с Богородицей, поэтому естественно, что она также следовала за Учителем, а затем стояла у Креста и принимала участие в Его погребении, а в первый день недели вместе с другими Мироносицами пришла ко Гробу.

Имя спутника Клеопы остается неизвестным. По церковному преданию, которое нашло отражение в толковании Евангелий Феофилакта Болгарского, это был сам Лука. Об этом свидетельствует живость и подробность его рассказа, а также обычай писателей того времени не называть своего имени, когда речь идет о собственном участии в описываемых событиях. Это весьма вероятно, так как евангелист Иоанн также часто упоминает некоего «возлюбленного ученика», которого принято отождествлять с самим апостолом Иоанном (есть, впрочем, мнение, что это некий другой Иоанн, не апостол и не брат Иакова Зеведеева, однако, Церковь этого мнения не разделяет).

Итак, толпы людей после праздника Пасхи возвращаются из Иерусалима по домам – кто на повозке, кто верхом на ослике, а кто пешком. Идут больше семьями. Кто-то молчит, потрясенный случившимся в Иерусалиме, кто-то вполголоса разговаривает, а кто-то говорит громко, прямо-то кричит, хотя возражающих не находится. Те, кто молчат, – малая часть – не веселы. И в самом деле, великий праздник был для них испорчен. В городе, где, казалось бы, царил Закон, казнили буквально накануне праздника при всем народе вместе с двумя разбойниками невинного Человека. Более того, Человека, который никому не причинил вреда, а просто ходил с учениками, проповедовал, сеял разумное, доброе, вечное, да еще и исцелял, причем, исцелял больных совершенно безнадежных – слепых, прокаженных, парализованных… А за день до праздника, как говорили, даже воскресил из мертвых хорошего человека… Но по большей части люди хоть и не веселились, но, казалось, торжествовали, опьяненные кровью. Ведь многие из них были среди толпы, наблюдавшей за избиением «Преступника» и кричавшей «Кровь Его на нас и детях наших». 

Среди этой толпы – не очень многолюдной, но и не жидкой – пешком идут по каменистой дороге два печальных и взволнованных человека и обсуждают трагические события, произошедшие накануне в Иерусалиме, а также их невероятное продолжение, о которых в толпе практически никто не знает. Потому говорят совсем тихо.

Вокруг раздаются громкие голоса:

– Правильно казнили этого обманщика!

– Выдавал себя за Мессию!

– Все его чудеса подстроены!

– Святотатец! Разогнал менял на храмовом дворе! Устроил переполох, помешал покупать жертвенных баранов!

– И на суде ему нечего было сказать!

И, наконец:

– Где эти его ученики, что всюду за ним таскались? Украли тело из гробницы! Узнать бы, где они прячутся, да побить камнями!

Лука и Клеопа замолкли, отошли на край дороги и втянули головы в плечи. Подождали, пока группа ораторов уйдет вперед, потом тихонько продолжили разговор.

Темнеет. Как-то незаметно из толпы людей к ним присоединяется один из путников и вступает в беседу.

«… о чем это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны?

Один из них, именем Клеопа, сказал Ему в ответ: неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?

И сказал им: о чем? Они сказали Ему: что было с Иисусом Назарянином, Который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом;

как предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля; но со всем тем, уже третий день ныне, как это произошло». (Лк. 24:17-21)

Почему-то Лука и Клеопа, «как на духу», рассказывают Незнакомцу о причине своей печали и, несмотря на «страх от иудеев», даже о том, чего незнакомому человеку говорить не следовало бы, – о походе нескольких женщин «из своих» к месту захоронения Казненного как государственного преступника. Почему-то к этому Человеку почувствовали доверие, тем более, что Он оказался не из тех, кто одобрял казнь Учителя, а просто, как казалось, ничего не знал. Однако, и психологически это очень понятно. Человеку в шоковом состоянии надо обязательно выговориться, причем, желательно излить душу именно незнакомому человеку, которого, скорее всего, больше никогда не увидит. Так обычно беседуют люди в поезде, скрадывая время дальнего пути рассказами о своей жизни, подчас выкладывая первому встречному самое сокровенное, а при подъезде к месту назначения прощаясь – навсегда. От случайного попутчика-собеседника обычно ожидают сочувствия, но никак не совета или поучения.

Однако с Лукой и Клеопой получилось совсем иначе. Незнакомец сначала упрекает их буквально в бестолковости и непонимании самого важного в жизни. Ведь уже долгое время весь народ израильский буквально жил упованиями на приход некоего спасителя, помазанного от Бога, который должен избавить их от римского сапога-калиги, попиравшего их родную землю и унижавшего их человеческое достоинство и национальную веру. И вот, наконец, как сказал один из путешественников, явился «пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом» и они понадеялись было, «что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля». Увы, позорная казнь Его разбила все надежды. Ну, а что «некоторые женщины из наших», среди которых, между прочим, была и жена одного из путников, «изумили» их рассказом о том, что они видели у Гроба, так у них от горя просто помутился разум – кто ж это разговаривает с Ангелами в темном погребальном склепе, а потом еще и утверждает, что Мертвый воскрес?!

Но разве обещали пророки, что Мессия восстановит царство Израиля на земле, прогонит сильных римлян и распространит власть иудеев по всему миру? Как раз наоборот. Ссылаясь на пророков, начиная от Моисея и далее, вплоть до псалмов Давидовых, Незнакомец стал разъяснять попутчикам, что Мессии – именно по писаниям пророков – надлежало быть униженным, поруганным, более того, убитым – «и тем войти в славу Свою». Собеседник говорил убедительно, скорее всего, и цитаты приводил к месту, проявив незаурядное знание Писания. Он прямо называет Учителя их Мессией-Христом и объясняет, что все произошло в полном согласии с ветхозаветными пророчествами о Христе, что именно через страдания Мессии и надлежало «войти в славу свою» – славу Своего духовного, а не земного царства. И этим, кажется, изумил собеседников еще более. Парадоксы вообще с трудом вмещаются в ум человека, особенно, если они реализуются таким страшным и кровавым образом.

Наконец, дошли до места. Незнакомец хотел было продолжать Свой путь уже в одиночку. Но Лука и Клеопа, на которых сильно подействовали аргументы этого странного Толкователя Писаний, уже не могли отпустить Его, не дослушав до конца. Пригласили в дом, предложили поужинать. И далее, похоже, совсем уже смущенные от всего услышанного, воспринимали все действия незнакомого Попутчика как нечто само собою разумеющиеся. А ведь, скорее всего, зажгли светильники – и все же не узнавали Его. Глаза их, как пишет Лука, «были удержаны». Потому что, по Марку, Он явился им «в ином виде». Не таким, каким был раньше, до смерти и Воскресения. Что-то было в Нем такое, что «удерживало глаза» буквально всех, кому Он являлся. Но об этом – чуть позже.

А пока – Незнакомец в гостях стал вести себя так, как подобает хозяину или старшему в семье: взял со стола хлеб, сотворил молитву, благословил, преломил, раздал сотрапезникам и… исчез…

И только тогда как будто пелена спала с глаз их. Узнали, наконец, Учителя «в преломлении хлеба» – Хлеба Жизни. Тогда поверили они, что Христос воистину воскрес, как и говорили женщины со слов Ангелов. И снова изумились Лука и Клеопа – теперь уже  своей слепоте:

«Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» (Лк. 24:32).

И уже ничто не могло удержать их на месте – побежали обратно в Иерусалим поделиться радостью с друзьями-апостолами, хотя было уже совсем темно и путь неблизкий. И страх, как рукой, сняло. Наоборот, радость, ликование, благодать Божия заставляли их двигаться быстрее. И преодолели обратный путь во мгновение ока. Очевидно, и хлеб, благословленный Воскресшим Спасителем, с собой прихватили…

«…и нашли вместе одиннадцать Апостолов и бывших с ними,

которые говорили, что Господь истинно воскрес и явился Симону. И они рассказывали о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба» (Лк. 24: 34-35).

Рассказ евангелиста Луки с самых ранних времен христианства воспринимался как очень важный. И, однако, же, изображался не часто. Во всяком случае, икон этого события до нас дошло не так уж много – обычно на стенах больших соборов, где евангельские события представлены очень подробно.

Самое раннее (из сохранившихся) изображений – мозаика 6 в. в базилике Сан Аполлинаре Нуово в Равенне.

   

Идут себе по дороге путники, беседуя и не догадываясь о том, с Кем ведут беседу, и только золотой фон мозаичной иконы – разливающаяся вокруг благодать – намекает на действие Святого Духа, возбудившего «горение сердец» Луки и Клеопы, внимавших словам Божественного Собеседника.

Следующая композиция – тоже мозаика, но выложенная византийскими мастерами через шесть веков, в 12 в. – на стене собора Рождества Божией Матери в Монреале, в окрестностях Палермо. Рассказ Луки здесь проиллюстрирован очень подробно, буквально каждый эпизод, как в детской книжке.

Под углом к «Явлению двум Мариям», на соседней стене целых четыре иллюстрации к теме (вверху – Страстной цикл и Воскресение; в нижнем регистре под Женами-мироносицами: «Уверение Фомы», под углом – «Явление на море Тивериадском», «Вознесение» и «Сошествие Св.Духа на апостолов»).

 

 

Трапезе в Эммаусе посвящен целый регистр.

 

 

 Воскресший Христос по дороге в Эммаус беседует с двумя путниками, причем, один из них от волнения машет руками.

 

  

 

И вот – сели за стол.

 

  

 

Христос за столом с Лукой и Клеопой благословляет хлеб…

… и исчезает.

 

  

 

Хлеб, надрезанный крестообразно, продолжает лежать на столе. А позы Луки и Клеопы выдают сокрушение сердечное: «Не горело ли сердце наше…»

И тут же Лука и Клеопа бегут к апостолам с радостной вестью.

 

  

 

Пожалуй, так подробно рассказ о событиях в Эммаусе не отражен более нигде. Во всяком случае, такой красноречивой сцены с фигурой отсутствия – и одновременного присутствия Христа за священной трапезой – мне более не попадалось.

Как правило, византийские художники умещали все события в две или три сцены.

 Македония, Старе Нагоричино церковь Св. Георгия, 1317-18. Художники Евтихий и Михаил Астрапа.

 

Обе сцены размещены на одной стене, между ними – большое окно.

 

 

Грачаница церковь Успения, роспись до 1321. Последняя большая работа солунских художников Евтихия и Михаила Астрапы.

События показаны на одной композиции, сплошной лентой, без разделительных линий.

 

 

 

Часто сцена трапезы в Эммаусе показана на фоне некоего условного строения, давая зрителю понять, что действие происходит внутри дома. Но часто этот дом сильно напоминает киворий или островерхий навес, что сразу отсылает нас к Гробу-Кувуклию, где совершилось чудо Воскресения Христова. Или же, как в мозаиках Монреале, трапеза происходит на фоне условно показанного византийского темплона с царскими вратами посредине, что также отсылает нас к совершающемуся на наших глазах таинству Евхаристии. 

Рассказ Луки о путешествии в Эммаус представлен также на фреске в церкви Богородицы Одигитрии в Пече (Сербия, 1337 г.). Однако, мы видим лишь его начало – беседу с Воскресшим Христом по дороге туда.

 

 

Здесь наглядно показан изменившийся облик Воскресшего Христа – в белом одеянии, как бы светящийся изнутри («одеяйся светом яко ризою…»).. Фигура Спасителя изображена фронтально. Он беседует с попутчиками и одновременно смотрит куда-то вдаль, в вечность. То есть пребывает как бы сразу в двух мирах – здешнем, земном, где идет по каменистой дороге, и тонком, божественном, где стоит прямо и, если и идет, то вперед, на зрителя, «выпадая из кадра». Здесь налицо совмещение двух планов бытия, и показано это очень тонко и наглядно.

К сожалению, продолжение рассказа на стене утрачено – осталась лишь часть фигуры одного из сотрапезников на табуретке.

Две следующие композиции совмещают обе эти мысли – и сакральность трапезы, и новый образ Воскресшего Христа.

 Роспись 1330 г. на северной стене вимы в церкви Введения Богородицы в селе Кучевиште близ Скопье, Македония. Влияние именитых солунских художников Евтихия и Михаила Астрапы, расписавших несколько храмов по заказу краля Милутина, ощущается в росписях этой церкви очень сильно.

Композиция настолько интересна, что стоит остановиться на ней подробно.

 

 

Лука и Клеопа рассказывают апостолам о своем приключении.

  

 

А на соседней композиции – предыдущая сцена: еще идут втроем в Эммаус, а затем трапезуют за столом с Воскресшим Сыном Божиим.

 

    

 Та же сцена – покрупнее.

 

И здесь очень наглядно показано, что облик Христа по Воскресении, действительно, изменился – но не так, как показано в Пече.

Почему-то у Него теперь короткая борода и новая, совсем не назорейская, прическа – уложенные венцом кудри вокруг выбритой макушки.

 Таков же Он на фреске на кресчатом своде соборного храма Христа Пантократора в Высоких Дечанах (Сербия, 1348-50):

 

 

 – разве что макушка не выбрита, а волосы уложены двойным венцом, но борода тоже совсем небольшая. И так же повязанный особым образом – частично поперек – гиматий.

 

 

Чтобы уяснить случившиеся в облике воскресшего Христа перемены – во всяком случае, в иконографии – придется обратиться к комментариям священнослужителей – в данном случае – протоиерея Андрея Ткачева (http://www.pravoslavie.ru58345.html):

«Перед нами литургическое таинство. Преломление хлеба очевидно носило евхаристический характер. Но и шествие в Эммаус имело характер литургии, как она нам известна из Деяний и Первой апологии Юстина Философа, когда, по его словам, вначале читаются Писания пророков и воспоминания апостолов, затем предстоятель в проповеди увещевает подражать этим прекрасным вещам, а затем приносится чаша и хлеб, которые освящаются призыванием Слова. Точно так же и Господь вначале приводит Писание и изъясняет его, а затем как Первосвященник нашего спасения совершает Евхаристию».

Итак, главное: «Господь открывается нам в Евхаристии».

 

И еще более внятно у диакона Владимира Василика (http://www.pravoslavie.ru70154.html):

«Литургия условно делится на Литургию Слова и Литургию верных, органично сплавленных в единое словесное Жертвоприношение. <…> Нужно то и другое – Слово и Жертва. Связь эту можно заметить на примере одного воскресного зачала. А именно – 5-го от Луки, глава 24 стихи с 12-го по 35-й.

<…> И вот тут начинается Литургия Слова.

Он, “начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании” (Лук. 24:27). Человеку, таким образом, необходимо объяснить все сказанное о Христе, начиная с Моисея и всех пророков. Апостольская благодать как раз и характерна тем, что Христос “отверз им ум к уразумению Писаний” (Лук. 24:45). Писание нужно вначале изучать с ближайшей стороны – с буквы. Затем доискиваться скрытого смысла и осторожно заныривать в глубины. Оттуда, из глубин, извлекши жемчуг, нужно затем и слушателей обогащать. Так надо. И восшествие по ступеням иерархии должно быть знаком внутреннего освоения смыслов Писания. Но это еще не все.

Далее следует Преломление хлеба. Лука и Клеопа на Тайной Вечери не были, “примите, ядите” не слышали. И вот Христос совершает с ними Священную трапезу уже после Своей победы над смертью.

“Когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его” (Там же 24:30-31).

Узнавание Христа происходит не ранее принятия Евхаристии из Его рук. До этого сердце может гореть в груди или сладко таять при слушании Святых слов, но полной веры еще нет, нет и узнавания. Только Евхаристия возводит жизнь во Христе на пик, откуда все видно и все ясно.

Теперь еще раз вернемся к теме. Свое общение с учениками Христос делит на две равно необходимые части, расположенные в строгом порядке. Вначале – Писания “яже о Нем”. В случае апостолов это – только Ветхий Завет, так как Новый Завет в виде книги еще не существовал. В случае нашем – Ветхий и Новый Завет. Затем – Евхаристия. Именно она дает возможность узнать Христа, видеть и исповедовать Его воскресение.

Отметим также, что если Ветхий Завет есть Книга по преимуществу, то Новый Завет есть в первую очередь Чаша и Кровь, и лишь затем – Книга. “Сия чаша есть Новый Завет в Моей Крови, которая за вас проливается” (Лук. 22:20).

Церковное богослужение, таким образом, в точности соответствует Новозаветному откровению, согласно с которым людей нужно учить и причащать. Сначала учить, а уже затем причащать. Целью подобного порядка действий является приобщение каждого верующего человека к апостольскому опыту. Так, чтобы каждый из нас мог при необходимости свидетельствовать, что воскресший из мертвых Иисус Христос “был узнан им в преломлении хлеба” (Лук. 24:35)».

Итак, вот в чем смысл рассказа Луки о путешествии в Эммаус: это указание пути человека ко Христу через литургию Слова (она же – литургия оглашенных, т.е. готовящихся ко вступлению в Церковь), уяснение и принятие этого Слова – в обоих смыслах – сначала на уровне воли, разума, души и духа, возгорании любви к Нему, и, наконец, полное единение с Ним также и телесно – в Причастии – литургия Верных. «Я есмь Путь, Истина и Живот» (Ин. 14:6) – вот троичная формула божественной литургии, указанная нам Самим Спасителем. «Со страхом Божиим, верою и любовью – причаститесь!» – со времен апостольских и раннехристианских слышим мы великие слова, стоя перед Чашей с Его Телом и Кровью. И это еще одна троичная формула пути ко Христу. Страх должен быть не «от иудеев», т.е. не внешний, но внутренний благоговейный трепет перед Божественным Присутствием, опаляющим падшего человека, но также и возбуждающим в нем веру, и, наконец, любовь к Нему, которая уже готовит человека к Причастию Ему всеми тремя своими составами – телом, душою и духом.

Именно такой путь прошли ученики Христовы Лука и Клеопа – из Иерусалима в Эммаус, от Креста к Воскресению, от слепоты духовной к прозрению, принятию Христа и, наконец, к Причастию Его Тела под видом освященного Хлеба.

Главное здесь в том, что за трапезой в Эммаусе Воскресший Христос преломляет Хлеб, т.е. совершает Евхаристию. И тогда Его таинственное исчезновение легко объяснить: Он не уходит, но ПРЕЛАГАЕТСЯ в Хлеб. И Хлеб этот можно теперь преломлять, дробить и раздавать бесконечно – любому количеству людей и во все века – до Второго Его Пришествия, когда воскресшие праведники – Верные – воссядут с Ним за стол на Его браке – браке Агнца Божия. «И будет новая земля и новое небо…» И новое Царство Отца и Сына и Святаго Духа.

На Тайной Вечере в Сионской горнице с двенадцатью апостолами Христос установил Таинство Евхаристии и возвестил апостолам тайносовершительную формулу – «Сия есть Кровь Моя Нового Завета… Сие есть Тело Мое…». Но преложения Тела и Крови тогда, если рассуждать логически, еще не должно было произойти, т.к. оно свершилось на Кресте – в Его смерти и Воскресении, когда смертное человеческое Его Тело Силою Святого Духа преложилось в Тело новое – безсмертное и живоносное. И впервые Христос показал это на трапезе в Эммаусе. Но и на Тайной – Тайносовершительной – вечере, незадолго до Страстей, это чудо совершилось – ведь Христос даже в Воплощении оставался Сыном Божиим, для Которого линейного времени нет, для Которого «до» и «после» не имеет значения. И силою Святого Духа и Божества Своего – Он преложил стоявшее на столе вино в Кровь Свою, а лежавший на столе хлеб – в Плоть. И причастил апостолов. После же Его смерти и Воскресения это чудо впервые произошло на трапезе в Эммаусе, где Неведомый Гость исчез, Сам преложившись в Хлеб.

Поэтому такое натуралистическое, даже в какой-то степени комичное западноевропейское изображение исчезновение Христа за трапезой в Эммаусе, поданное как физическое Его улетание вверх, на небеса не оправдано никак, более того, указывает на полное непонимание сути произошедшего .

 

  

                                                                        

И наоборот, на мозаике в Монреале оно показано очень тактично и даже с чувством – все-таки это работа византийских мастеров.

 Мысль о переходе-преложении воскресшего Тела Христова в евхаристический Хлеб символически выявлена (имеющий очи да видит!) на фресковой композиции Мануила Панселина в Афонском соборе Протата (14 в.).

 

Воскресший Христос сходит во ад, чтобы вывести оттуда людей, живших на земле по Правде, пусть даже согрешивших, но покаявшихся, как Адам и Ева. А на заднем плане Ангелы – служители Небесной Литургии – с алыми платами в руках готовы принять Его Жертву – Воскресшее Тело и Кровь; алтарем же является парящий в небесах Его Крест, украшенный терновым венцом – символом победы.

Справа вдали (Мануил Панеселин очень деликатно пользуется прямой перспективой) Воскресший Христос является апостолам. Его новое, преображенное состояние показано очень тонко – еле заметным ромбовидным «софийным» нимбом вокруг главы. А традиционный «кресчатый» нимб – круг с крестом, вернее, крест в круге – напоминает просфору.

 

Здесь же, в Эммаусе, Христос совершил первую на земле после Своего Воскресения Евхаристию и показал всем, что Он есть Истинный Иерей – «по чину Мельхиседекову». Что прежнее, левитское, священство упразднено и новое священство, церковное, происходит уже не от Аарона, но от Него, воплотившегося и воскресшего Богочеловека, истинного Мессии, Спасителя и Искупителя рода человеческого, Сына Божия и Сына Человеческого Иисуса Христа. И далее это новое священство будет продолжаться в истории через наследование не по крови левитской, но по духу – через апостольское преемство – рукоположение с передачей благодати Духа Святого. Но и по Крови тоже – Его Крови, Евхаристической, которую Он излил на Кресте в чашу Иосифа Аримафейского и продолжает изливать за каждой христианской литургией – ныне и присно и до скончания времени…

Потому и не случайно трапеза в Эммаусе на стенах византийских храмов так сильно напоминает икону не столько «Тайной Вечери» с двенадцатью апостолами за столом, сколько икону «Гостеприимства Авраамова» или «Троицы», но не рублевского типа, где все Три Лица показаны равночестными, вписанными в круг, а более архаичного типа, представленного, например, Феофаном Греком в новгородской церкви Преображения на Ильине улице, а еще ближе по иконографии – в каппадокийской скальной церкви Токалы килисе Новой (11 в.) (22) – где центральный Вестник изображен с крестчатым нимбом, но как человек – без крыльев. Это значит, что перед нами Сын Божий до Воплощения – Спас Эммануил, Ангел Великого Совета, а с ними два ангела-спутника, которые затем по велению Сына Божия пойдут к брату Авраамову Лоту в Содом.

 

  

 

И, тем не менее, даже в таком изводе изображение сакральной трапезы Троих является иконой Трех Лиц Единого Бога, предрешающего судьбы рода человеческого, т.е. символическим образом – того самого Великого Совета, и символически указует на великую Тайну – судьбоносного для нас решения Божия о создании мира и человека, но также и знания Его о неизбежном падении человека, о необходимости спасения его – через Жертву Сына Божия, во образ Которого человек и будет создан; Сын же Божий – Новый Адам – как бы зеркально, как Образ Образа, воплотится в теле человека – падшем и смертном –  но воскреснет в теле первозданного Адама – светоносном и безсмертном. И восстановит истинное призвание человека, утраченное в падении, но заложенное в него в Раю, – призвание Царя и Священника, Царя над тварью и Священника Бога Вышнего, причем, священство Адама в Раю должно было заключаться в молитве за всю тварь и служении ей и Богу в беззаветной, безоглядной, жертвенной любви – т. е. в жертве самого себя, разумеется, а не в заклании животных на алтаре (ведь смерти в Раю не было – «Бог смерти не творил»! – Прем. 1:13). Как и Сын Божий – Адам Новый – принес в великую Жертву за род человеческий и за всю тварь именно Самого Себя.

И трапеза в Эммаусе как типологический образ Троицы, тоже как бы зеркального его отражения – тоже не простая, но священная, с молитвой и жертвоприношением, уже безкровным. И далее сотрапезники Сына Божия пойдут по свету проповедовать Его Евангелие в числе семидесяти апостолов, т.е. посланниками или благовестниками – буквально «ангелами».

И вот эту знаменательную перемену в облике Воскресшего Христа – Нового Адама, Царя и Священника  (а это сочетание Царства и Священство в Одном Лице, собственно, и есть то, что Ап. Павел в Послании к Евреям именует «чином Мельхиседековым», имея в виду Пс. 109), и показывают нам византийские художники 14 в. в храмах в Кучевиште и Дечанах.

. Но первым по времени в этом ряду является фреска в храме Богородицы Перивлепты в Охриде 1295 года, т.е. самого конца века 13-го. Это была первая работа на Балканах солунских художников Евтихия и Михаила Астрапы. Некоторые исследователи считают, что этот храм расписан отцом, Евтихием, а все остальные – по заказу Сербского краля Милутина – расписаны сыном, Михаилом. Отсюда и разница в стиле росписей, но и преемственность, и общие черты налицо.

Здесь сцена в Эммаусе со Христом-Иереем размещена с двух сторон в своде жертвенника.

 

 

 К сожалению, на фотографии она видна очень плохо – можно различить только главу Христа с характерной прической. Зато напротив, как зеркальное отражение, очень хорошо видна «Троица ветхозаветная» – «Гостеприимство Авраама». Параллель в высшей степени очевидная и наглядная: трапеза в Эммаусе с преложением Тела Христова в освященный Им хлеб как исполнение замысленного Богом на Предвечном Совете Пресвятой Троицы.

 

 

К сожалению, хорошо видна эта композиция только тем, кто служит в алтаре. В Кучевиште сцена трапезы в Эммаусе размещена в виме – на северной стене алтарной апсиды повыше алтарной преграды, так что вся композиция хорошо просматривается снизу, где стоят молящиеся.

 И в церкви Богородицы Левишки в Призрене (роспись 1310 г. тоже, по мнению некоторых исследователей, принадлежит кисти Евтихия и Михаила) – совсем на видном месте, на северной стене наоса, где развернута тема явлений Христа после Воскресения, заканчивающаяся в жертвеннике сценой явления на озере Тивериадском.

 

 

 

В люнете – «Явление женам-мироносицам в саду»; в нижнем регистре: путь в Эммаус, трапеза в Эммаусе, град Иерусалим, Уверение Фомы.

 Путь в Эммаус. Христос-Иерей с тонзурой и в облачении с желтыми (золотыми) полосами.

 

 

Христос-Иерей подает хлеб Луке и Клеопе. Фигура Христа священнодействующего помещена под навес совершенно немыслимой геометрической конфигурации типа кивория, с которого, подобно храмовой завесе, свисает красный  велум.

 

Композиция напоминает сцену причащения апостолов хлебом и символизирует служение в алтаре.  

Здесь же, в северо-западном куполе (одном из четырех малых) – также образ Христа-Иерея.

Итак, четыре храма на Балканах, из них два расписаны двумя солунскими художниками – Михаилом Астрапой и Евтихием, а два других – немного позднее. Все четыре композиции Явления в Эммаусе включают необычный образ Христа-Иерея. Но этот образ византийские художники не придумали, но подсмотрели в более ранних храмах – 11-12 вв. И на этих очень интересных, но мало известных у нас иконах мы сейчас остановимся.

Для этого нам мысленно придется вернуться на несколько веков назад.

Иконография Христа-Иерея в восточно-христианском искусстве появляется довольно рано, еще во времена императора Юстиниана, когда и сами наследники римлян – ромеи (и клирики, и миряне одинаково) в большинстве своем по-римски брились и волосы на голове тоже стригли по-военному коротко или по-гречески красиво укладывали кудри, а бороду аккуратно стригли.

 Равенна, церковь св. Виталия. На знаменитом групповом портрете Юстиниана со свитой по правую руку – с небольшой бородой – предположительно полководец Велизарий, по левую руку – духовенство (лысина епископа Максимиана, очевидно, естественного происхождения, зато священник рядом с ним – с выбритой макушкой, а у диакона волосы уложены двойным венцом, и у всех троих очень короткие бороды).

 

 

 Возможно, моду на такую прическу ввел еще император Константин.

 

Выяснилось, что с ней очень удобно носить царский венец.

Императоры Аркадий и Феодосий II.

 

        

 

Полюбилась такая прическа и военным – греческим, разумеется.

 Мозаичная икона св. муч. Димитрия.

 

 

Клирики тоже стриглись коротко, но, в отличие от мирян, еще и выбривали макушку. Моду же на длинные волосы и бороды духовенство восприняло много позднее, взяв пример с монахов, которые жили в пустынях очень аскетично, ножниц просто не имели и вообще на собственный внешний вид не обращали внимания. Считается, что тонзура – принадлежность духовенства чисто католического. Вот, однако, иконы св. диаконов Лаврентия и Евпла работы Феофана Критского в церкви свт. Николая афонского монастыря Ставроникита (33) даже 16 в., когда тонзура у священников и архиереев ушла, но еще осталась у диаконов, т.е. обычай духовенства выбривать макушку сохранялся и в Византии, причем, довольно долго.

 

 

Таким образом, святого клирика на стенах византийского храма узнать довольно легко. Так же и образ Христа-Иерея среди других Его образов тоже выделить нетрудно.

Необычный византийский образ Христа-Иерея подробно описывает А.М.Лидов («“Христос-Священник” в иконографических  программах ХI-ХII веков», ВВ т.55; «Образ “Христа-Архиерея” в иконографической программе Софии Охридской», Византия и Русь, М., 1989; «Образы Христа в храмовой декорации и византийская христология после схизмы 1054 г.», ДРИ 1999).

Образ Христа-Иерея мы находим уже в Евангелии Рабулы 6 в. (34), где буквально на соседних страницах помещены икона-миниатюра «Вознесение» с обычным на вид Христом, каким Он был в земной жизни (с длинными назорейскими волосами и бородою), и чисто символическая миниатюра Христа-Иерея – с прической венцом и короткой бородою времен Юстиниана.  

А.М.Лидов:

«Христос показан между монахами в цветущем саду, обрамленном богато украшенной и увенчанной крестом аркой, создающей образ идеального храма. Сочетание изобразительных мотивов сада и храма приводит к мысли о Небесном Иерусалиме, в котором Христос свершает литургию вместе с праведниками. Трон Христа напоминает сопрестолие, а арка за его спиной - алтарную нишу. Черты иконографического типа (прическа двойным венцом, короткая бородка, свиток) дополняют образ священнодействующего Христа. Примечательно, что на параллельной странице разворота рукописи в сцене "Вознесения" Христос представлен в традиционном облике с длинной бородой и волосами, ниспадающими на плечи. Знаменательным в данном контексте кажется и размещение на обороте листа "Сошествия св. Духа" как воплощение идеи о начале земной Церкви. Рассмотрение миниатюры евангелия Раббулы позволяет утверждать, что уже самые ранние примеры интересующего нас иконографического типа были связаны с темой священства».

 

Характерно, что Христа в райском саду на миниатюре Евангелия Рабулы окружают заросшие волосами монахи.

А.И.Лидов, однако, не упоминает в этом же Евангелии Рабулы еще две миниатюры, где Христос представлен с такою же иерейской прической: это «Причащение апостолов» (36), где мотив священства Его совершенно очевиден, но также и «Вход в Иерусалим», где превалирует мотив Царства Христа (35). Воистину – «по чину Мелхиседекову».

 

 

Интересный «гибридный» образ – одновременно Иерея и Вседержителя – находим на иконе 6 в. в монастыре св. Екатерины на Синае. И вот – для сравнения – тоже 6 в. икона Спаса Вседержителя (38) оттуда же (правда, константинопольской работы, но это в данном случае не важно) – совершенно традиционная.

 

 

Такого же типа образ Христа-Иерея и тоже 6 в. находим на крышке уже знакомого нам ватиканского реликвария, привезенного из Палестины. Но здесь он представлен совсем иначе – в Распятии.

 

 

Помимо характерной прически и бороды, на этой маленькой иконке привлекают внимание также и другие детали. Христос здесь не обнажен, как соседние с Ним распятые разбойники, но одет в длинный синий (цвета ночного неба) хитон с золотыми полосками-клавами. Ю.Ю.Шевченко (http://www.rusarch.ru/shevchenko3.htm) считает, что такие золотые полоски изначально не нашивались на ткань, но носились отдельно, как ленты. Отсюда ведет свое происхождение диаконский орарь, священническая епитрахиль (где два конца спереди сшиты) и архиерейский омофор (та же лента, но один конец перекинут через плечи особым образом). Таким образом, эта одежда с полосами в 6 в. понималась как чисто священническая.

 

Кроме того, иконка на крышке ватиканского реликвария это один из самых ранних примеров иконографии «Распятого Христа-Триумфатора» (Volto Santo), которая в дальнейшем получит особенно широкое распространение на католическом Западе. Христос изображается с открытыми глазами и с царской короной на голове.

 Распятие из Лукки, Италия.

 

 

Но родом эта иконография – с Ближнего Востока. Вот еще два ранних примера:

И снова Евангелие Рабулы 6 в.

 

  

 

 Икона 6-7 вв. из монастыря св. Екатерины на Синае.

 

 

Чтобы подчеркнуть царственно-священническое достоинство Христа, обычно на иконах такого типа обязательно показаны обнаженные разбойники – как некий контраст. А в последних двух случаях даже хитон Христа – царственного пурпурного цвета – «багряница». (Замечу в скобках: тут же внизу стражники об одежде Его мечут жребий).  

И в целом здесь получается парадоксальный образ и Царя-Триумфатора, одерживающего победу над смертью через смерть, и Царя-Священника – «по чину Мелхиседекову», и также – парадоксально – одновременно Священника и Жертвы – «Приносящего и Приносимого», по словам известной литургической молитвы, которая послужила темой споров на Константинопольском церковном соборе 1156 года, но еще задолго до него вызывала недоумения. А потому за сто лет до него, в 11 в. возникла необходимость утвердить образ Христа-Священника на стенах православных храмов.

 А.М.Лидов указывает также литературный источник появления образа Христа-Иерея. Это ходивший среди верующих апокриф, повествовавший о том, что Христос был якобы священником Храма Иерусалимского. Нелепость этого утверждения настолько очевидна, что остается только удивляться, как апокриф этот сразу не запретили. Впрочем, часто простодушные в вопросах веры ромеи такие книги с радостью принимали – не случайно же весь Богородичный цикл на стенах византийских храмов основан на апокрифе, достоверность которого также вызывает множество вопросов. Таким образом, и иконография Христа-Иерея также проистекла из апокрифа, а позднее учение о священстве Христа – не земное, храмовое, но духовное – было подтверждено соборно.

Очевидно, уже в постиконоборческий период самой ранней в этом ряду (11 в.) стала икона в медальоне под окном в диаконнике храма Св.Софии Охридской (43).

 

 

А.М.Лидов:

«Одеяния Христа не вполне обычны: красно-коричневый гиматий лежит сразу на двух плечах, полностью открывая грудь в синем хитоне, украшенном двумя желтыми полосами-лентами. Эти вертикальные ленты, называвшиеся на греческом potamoi (источники), являлись отличительной особенностью стихаря архиерея и, согласно византийским литургическим толкованиям, символизировали дарованную ему благодать учительства. Особые одеяния указывают на архиерейское достоинство юного Христа- священника».

(Важные слова выделены мною – М.Г.)

Вся программа росписей этого собора была разработана местным архиепископом Львом, известным церковным деятелем и публицистом.

К сожалению, икона Христа-Иерея в медальоне диаконника Св.Софии Охридской сохранилась очень плохо и на фотографии практически не видна.

44. Зато в прекрасном состоянии дошла до нас мозаика «Христос-Иерей» на арке в Софии Киевской (11 в.), вызывающая недоумение посетителей своей необычностью. 

 

 

Здесь – все описанные А.М.Лидовым типичные черты образа: свиток в левой руке – символ учительства и атрибут Бога-Слова-Логоса, плащ на обоих плечах, из-под которого виднеется одна из золотых лент, другой же конец плаща повязан горизонтально, и короткая бородка, и прическа «венцом», и выбритая тонзура («гуменцо»), а также – никем из исследователей, кажется, не замеченная уникальная деталь – ямка на макушке, так называемый младенческий «родничок», который у некоторых особо одаренных и чувствительных в духовном плане людей не зарастает и остается мягким до конца дней. И еще интересная деталь – это поручи на рукавах хитона – принадлежность священнического облачения уже в 11 в. (в данном случае видна только одна рука).

Так же в круглом медальоне – на этот раз в куполе – изображен Христос-Иерей в храме св. Пантелеймона в Нерези (1164).

 

 

Изображен не просто в кругу – на дискосе с каймой, узор которой производит эффект кругового движения. Неподвижный Движитель небес и всего мироздания! Творец мира – одновременно Священник и Жертва, показанный как нельзя более наглядно и красноречиво – прямо в тему Константинопольского собора. И четыре ангела в белых диаконских стихарях – «ангелы четырех ветров» (по Еноху) – на вытянутых руках поддерживают небосвод, в центре которого – Христос, Солнце правды, на дискосе-щите («…дориносимо чинми»). 

Во всех пяти куполах этого замечательного храма на вогнутой полусферической поверхности голубого цвета – символе Небес – размещены разные образы Христа: помимо Священника, есть также Христос-Вседержитель, Ветхий деньми, Спас Эммануил и Нерукотворный образ – Мандилион (он к сожалению, не сохранился). И во всех пяти куполах Небеса с дискосом-щитом в центре поддерживаются ангелами четырех ветров в диаконских стихарях.

Здесь же, в Нерези, иконы свщмч. Элевферия, погибшего молодым, и свщмч. Поликарпа, погибшего в годах преклонных. У обоих – епископские облачения 12 в. и характерные прически 6 в. – для сравнения .

 

  

   

Таким образом, характерную иерейскую прическу – двойным венцом или одинарным, но с тонзурой, – на стенах византийских храмов носят священнослужители, независимо от возраста. Но это – обычные святые. Что же касается образа Христа, то здесь дело другое. Именно в зависимости от того, в каком возрасте изображен Спаситель, мы судим о том, что это за образ: Младенец (отдельно от Богородицы) или Отрок  – это Спас Эммануил, т.е. Сын-Логос до Воплощения, Средовек (тридцать три года – возраст смерти и Воскресения, когда Христос покинул Землю) – это Сын в Воплощении или Спас Вседержитель, Ветхий деньми – образ Отца, данный через внешность Сына в Воплощении, или же Вечный Сын как равночестное Отцу Лицо Пресвятой Троицы (внешний облик представлен по описанию пророка Даниила). В образе же Христа-Иерея возраст Его можно определить (по земным меркам) примерно как 20-25 лет, т.е. молодого человека даже еще до вступления в возраст, когда Иисус принял от Иоанна Крещение – 30 лет, после чего Он начал ходить по земле, проповедуя Царство Божие и совершая чудеса.

Что же означает этот возраст Христа в иерейском образе 11-12 вв., когда мода времен Юстиниана была забыта, а подобные прически  носило  только духовенство, причем, белое?  Можно предположить, что это не только объединение во едином образе Средовека и Отрока, т.е. Священника и Жертвы, Приносящего и Приносимого – по богослужебной молитве в литургии свт. Иоанна Златоуста, закрепленной в решении Константинопольского собора 1156 года, но также и намек на Жертву Предвечную, которую приносит Бог уже в самом начале творения мира, когда Сын-Логос, вмещающий логосы всех вещей, вместе с Духом Святым излившись из недр Св. Троицы вовне, умалил Себя тем, что раздробил Себя в творении мира, т.е. в реализации, раскрытии Своих логосов. Об этой предвечной великой Жертве хотя и не говорится в Книге Бытия, но гласят предания, сохранившиеся у многих народов, пусть даже и в искаженном виде (здесь можно вспомнить, например, индийский миф о Пуруше и славянскую «Голубиную книгу»). И именно она, эта великая предвечная Жертва с расчленением Сына Божия на множество частиц-логосов, т.е. то, что на земле получило название «строительной Жертвы» – в данном случае легшей в основание всего тварного мира – и составляет суть Небесной Литургии – жертвенного преложения Логоса и Его логосов силою Св. Духа в творение и поддержание мира – теперь уже падшего. 

И фрески в куполах церкви св. Пантелеймона (само имя этого святого мученика означает «Всемилостивый», т.е. одно из имен Самого Спаса) в Нерези это уже один из первых примеров иконографии «Небесной литургии», которая получит дальнейшее развитие в 13-14 вв. и далее.

Однако, сам образ Христа-Иерея дальнейшего развития в византийской иконографии не получил. 

А.М.Лидов:

«Последний по времени образ Христа-священника находим в новгородской церкви Спаса-Нередицы (1199), где он был представлен в алтарной апсиде и располагался в нише сопрестолия. Восседающий на троне Христос – прообраз земного архиерея, занимающего сопрестолие во время богослужения. Такая трактовка образа Христа-священника, видимо, была достаточно традиционна. В некоторых миниатюрах трон Христа-священника уподоблен сопрестолию. В поздневизантийских росписях в нишах сопрестолия появляются изображения Христа в архиерейском облачении (например, в церкви Св. Стефана в Несебре) <…> После XII в. иконографический тип "Христа-священника" практически не используется».

 Фреска в нише алтаря церкви Спаса на Нередице.

 

 Пожалуй, последней по времени иконою Христа-Иерея (начала 14 в.)  является почему-то не замеченный Лидовым образ в люнете афонского храма Протата. Художник – знаменитый Мануил Панселин.

 

 

Таким образом, иконографический тип «Христа-Иерея» на рубеже 12-13 вв. плавно перетекает в иконографический тип «Христа-Архиерея». А в 14 в. уверенно входит составной частью в полную, развитую иконографическую программу византийского храма.

Македония, церковь Архангела Михаила в Лесновском монастыре, 1347-48.

 

 

 

В алтарной апсиде церкви Архангела Михаила в Лесновском монастыре Христос-Архиерей (теперь уже в «обычном» и привычном Своем виде – с длинными назорейскими волосами и бородою – и в возрасте 33-х лет) совершает Евхаристию на Небесном Престоле, покрытом платом (индитией) кроваво-красного цвета. Прислуживают Ему Ангелы-диаконы, готовые принять Небесный Хлеб на красные же пелены-платы в руках (точно как на фреске «Воскресения»-«Сошествия во ад» Мануила Панселина). Выше Христос причащает апостолов (также выступает в роли Священника), еще выше – Его земная Матерь или Мария Оранта, Она же – Царица Небесная, Богородица Платитера – «Ширшая Небес» (обычно в конхе апсиды помещается образ Богородицы «Знамение» или «Воплощение», т.е. с полуфигуркой Богомладенца Христа в медальоне), еще выше – Христос-Пантократор (Вседержитель) – Царь Небесный в кольце Ангелов и Он же – Великий Архиерей служит Небесную литургию. В самом низу, на уровне земли – святые отцы Иоанн Златоуст, Василий Великий, Григорий Богослов, Афанасий Александрийский и другие святители также сослужат Христу на небесах, как земные архиереи и священники – у престола тут же, в алтаре. Но не просто сослужат, а и поклоняются Ему – присно расчленяемой Жертве – Младенцу-Логосу на дискосе или в Чаше под кроваво-красным покровцем (51).

 

 

 Христос-Архиерей причащает апостолов в конхе алтарной апсиды храма Пантократора в монастыре Высокие Дечаны (14 в.)

 

 

И еще позднее Христос в образе Архиерея получил также и императорский венец – а по форме это архиерейская митра. Царь царей и Великий Архиерей в одном Лике. По чину Мелхиседекову.

 Монастырь Преображения, село Зрзе, Македония, роспись 17 в.

 

 

Священник и Жертва. Приносящий и приносимый. Творец мира, уничиженный до «зрака раба» и приносящий Себя в Жертву за жизнь мира, за жизнь ничтожных и грешных людей. Опять антиномия, парадокс, не вместимый в человеческий ум…

А за алтарной преградой – мы, грешные, «иже херувимы»…

И снова вопрос: почему в 14 веке, практически одновременно с развитыми иконографическими программами типа росписей в Лесновском монастыре, на стенах храмов в Охриде, Призрене, Кучевиште и в Дечанах, где вся византийская иконографическая программа росписей алтаря представлена полностью и подробно, неожиданно появляется уже забытый к тому времени образ Христа-Священника?

Бог весть. Можно только предположить, что художники пожелали таким образом показать новый, необычный и непривычный облик Христа Воскресшего, Преображенного и Преложившегося в Евхаристический Хлеб, т. е. Христа-Священника, Своим Воскресением перенесшего Небесную литургию на землю, в Свою Церковь, где она будет служиться – параллельно с литургией Небесной и в особом, литургическом времени – до скончания этого мира – до Второго и славного пришествия Христова. И каждый земной христианский священник, приносящий безкровную Жертву в алтаре церковном, являет собою образ Христа-Иерея – и это наглядно показано в храмах Софии Охридской и Киевской, мч. Пантелеймона в Нерези и новгородской Спасо-Нередицы, так же, как и в Охриде, Призрене, Кучевиште, и в Высоких Дечанах, где образа Христа-Священника помещены в алтарном пространстве или рядом с ним.

Пожалуй, особенно наглядно евхаристическая тема сцены трапезы в Эммаусе показана в церкви Введения Богородицы во Храм в Кучевиште. Как всегда, размещенные по соседству композиции усиливают друг друга. Здесь трапеза в Эммаусе помещена точно над сценой Причащения апостолов Кровью .

 

 

На противоположной, южной стене вимы – похожие композиции, как бы зеркальные отражения, и тоже сакральные трапезы или беседы: «Отрок Иисус беседует в Храме с иудейскими мудрецами» и «Сошествие Св. Духа на апостолов». И в нижнем регистре, как бы обобщая евхаристическую тему, – «Причащение Христом апостолов на Тайной вечере», и в самом низу – «Служба св. отцов» с поклонением Жертве. Удивительно насыщенная богословскими смыслами, уникальная программа росписи алтарной апсиды в храме Введения Богородицы в селе Кучевиште.

 

 

Евхаристический смысл в композициях «Явления в Эммаусе» сквозит также в Дечанах и Призрене.

Остается только пожалеть, что иконография трапезы в Эммаусе с Христом-Иереем в центре композиции дальнейшего  развития не получила. Чему свидетелем – уже показанные композиции в Грачанице и Старе Нагоричино, а также фресковая икона Феофана Критского (церковь свт. Николая афонского монастыря Ставроникита, середина 16 в.), хорошего в общем художника, добросовестно продолжавшего византийские традиции уже после гибели Империи (57).

 

 

Христос в сценах трапезы в Эммаусе изображается в привычном нам виде, и в таких иконах даже и не понятно, что Христос здесь – уже Воскресший. И в общем ничем не отличается от Своих сотрапезников.

И впервые после Воскресения Христова эта церковная Евхаристия-литургия произошла в маленьком палестинском селении, вошедшем в историю под названием «Эммаус». 

А что мы вообще знаем об Эммаусе? Месторасположение его спорно, т.к. поселений с таким или похожим названием существовало несколько, а направление следования путников евангелист Лука не указал. Некоторые авторы предполагают, что это поселение располагалось на пути в Иоппию – порта на берегу моря, т.е. похоже, что ученики решили совсем покинуть Иудею, в Эммаусе же остановились в гостинице, а не в доме кого-то из персонажей или их знакомого. Впрочем, мнение это спорно. И если поселение это и существует до сих пор, то, скорее всего, под другим названием. Само же название «Эммаус» это эллинизированная форма древнееврейского слова «Хаммат» или «Хамта», что означает «горячий источник». И это название, как мы уже увидели, промыслительно. Воистину Эммаус стал горячим источником – источником воды, текущей в жизнь вечную, источником божественной благодати, от которой загорелось сердце Луки и Клеопы. И вертикальные золотые ленты – «потамос» («реки») – на хитоне Христа-Иерея поэтому не случайны, а символизируют именно эти потоки благодати – энергий Св. Духа, силою Которых и воскрес Христос, и прелагаются Св.Дары на сакральной евхаристической трапезе в Тело и Кровь Спасителя нашего.

Закончу же словами прот. Вячеслава Синельникова:

«Не печальтесь, как Лука и Клеопа, идущие в Эммаус. Радуйтесь, как Лука и Клеопа, поспешающие с благой вестью во Святой град. Нет причины пребывать в печали – Христос Воскрес! Ведь произошло не просто историческое событие, а свершилось явление вселенского масштаба. Не римляне изгнаны из Иерусалима, а побежден всесильный грех и власть смерти. Восстановлено не могучее Израильское царство, а встало на земле Царство Небесное, отверст вход в вечные обители!»