Белорусы и проблема родного языка

Во-первых, заметно сократилось число белорусов, определяющих белорусский язык как родной: в 1999 г. белорусский назвали родным 85,6 % людей, идентифицирующих себя как белорусы, в 2009 г. – только 60,8%. Особенностью языковой ситуации в Беларуси как в 1999 г., так и в 2009 г. был значительный разрыв между числом людей, заявляющих белорусский язык как родной и реально использующих его в повседневном бытовом обиходе (прежде всего, в кругу семьи). Так, в 1999 г. заявили, что разговаривают дома по-белорусски 41,3 % белорусов (по-русски – 58,6 %). К 2009 г. доля разговаривающих дома по-белорусски упала до 26 %; доля использующих русский язык возросла до 69,7 % [1-3].

                                            1999 г.  (%)      2009 г. (%)
Белорусский как родной                   85,6      60,8
Русский как родной                             ???     37
Белорусский как разговорный дома    41,3      26
Русский как разговорный дома          58,6       69,7

Таким образом, зафиксировано значительное сокращение численности людей, не только номинально идентифицирующих белорусский как родной, но и практикующих белорусскоязычие в быту. Сокращение доли людей, называющих белорусский язык родным, представляется вполне объяснимым и свидетельствует о крайне неустойчивых и поверхностных представлениях о самом понятии «родного языка». В 1999 г., очевидно, еще сказывались последствия периода «белорусизации» начала 1990-х гг., когда государственная политика была ориентирована на формирование установки, что родным языком белоруса может быть только белорусский.
Снятие идеологического пресса государства в языковом вопросе привело к тому, что к 2009 г. многие русскоязычные белорусы предпочли в качестве родного указать реальный язык повседневного обихода, т.е. русский.

А вот резкое сокращение (с 41 до 26 %) доли бытового употребления белорусского языка вызывает вопросы. Как представляется, 10 лет – недостаточный срок, чтобы привести к столь существенным сдвигам в языковой практике, особенно на уровне домашнего обихода. Отчасти это может быть объяснено естественной убылью старшего поколения сельских жителей, преимущественно использовавших разговорный белорусский язык. Однако здесь, как представляется, наблюдается не только изменение реальной языковой практики, но и сдвиг в восприятии языка. Важным языковым сегментом в Беларуси является «трасянка» - сельское и отчасти городское (преимущественно среди людей рабочих специальностей) просторечие, возникшее в результате интерференции русского и белорусского языков.

Переписи это явление не отражают, поскольку носители «трасянки» предпочитают относить ее либо к русскому, либо к белорусскому языку. Как представляется, значительная доля респондентов, заявивших в 1999 г., что общаются дома на белорусском, имели в виду именно «трасянку»; к 2009 г. многие из них уже заявили, что общаются дома на русском, понимая под этим все ту же «трасянку». Причины этого сдвига описаны нами выше: инерция «белорусизаторских» установок в 1999 г. обусловливала определение «трасянки» как белорусского языка; к 2009 г. ослабление «идеологического эха» белорусизации и высокий престиж русского языка побуждали идентифицировать «трасянку» уже в качестве этого последнего.

В целом, налицо тенденция, когда понятие «родного языка» все больше ассоциируется с реальным языком повседневного бытового общения, а не с «титульным» языком национальности. Формула «белорусский язык – родной язык белорусов» перестает быть актуальной: многие русскоязычные белорусы, с раннего детства использующие русский язык в качестве основного средства общения, именно его, а не «титульный» белорусский, указывают в качестве родного. Если эта тенденция сохранится, следующая перепись может обнаружить еще большее количество белорусов, называющих русский язык своим родным.

В связи с этим требует серьезного пересмотра сам концепт «национального»/«титульного» языка в отношении белорусов.

Несмотря на официально установленное в стране двуязычие, в качестве такового рассматривается только белорусский язык, в то время как государственный статус русского языка обосновывается соображениями «прагматичного» характера: это язык международного общения, один из шести языков ООН, а также один из ведущих языков мировой науки.

Однако в условиях, когда значительная часть белорусов даже на декларативном уровне отказывается идентифицировать себя с белорусским языком, его монополия на статус «национального» оказывается под вопросом. Также требуют детального изучения причины сложившейся ситуации.

Национальный язык как продукт «воображения»

Б. Андерсон определил нацию как «воображаемое сообщество», существующее как продукт коллективного «воображения» своих членов. Любая нация, даже численно относительно небольшая, является неконтактной социальной группой, большинство участников которой лично не знают и никогда не узнают друг друга. Поэтому такое сообщество может существовать только как воображаемое, т.е. посредством воспроизводства образов, представляющих данное сообщество как внутренне интегрированную целостность – нацию. Эти образы могут быть самые разнообразные – представления об общности происхождения и истории, государственная символика, географические карты, обозначающие национальную территорию, некие неформальные символы (например, неформальные символы Беларуси – аист или зубр) и т.п.

Важным элементом этого образного ряда является национальный язык. Следует отметить, что большинство национальных движений Европы носили именно языковой характер. Этим Европа отличается, например, от Америки (как Северной, так и Южной), где формирование наций происходило на основе гражданского противостояния колоний и метрополий, говоривших на одном языке (английском, французском, испанском или португальском). В Европе, где на малом пространстве сконцентрировано большое разнообразие этнических групп, язык закономерно становился символом национальной особости [4].

Говоря о нации как о продукте «воображения», то же самое можно утверждать и в отношении национального языка. Очевидно, следует различать язык как живую речь, средство непосредственной коммуникации между конкретными людьми, и образ языка как атрибут того или иного национального сообщества.

Национальный язык не является некой объективной реальностью – он является продуктом концептуальной обработки этой реальности. Действительно, в ряде случаев оказывается достаточно сложным провести границы между близкородственными наречиями и диалектами, а также обосновать либо принадлежность тех или иных наречий к одному языку, либо их лингвистическую обособленность. Кроме того, нередко национальным активистам приходится противостоять тенденциям языковой ассимиляции, когда население, язык которого по тем или иным причинам оказался социально непрестижным, постепенно переходит на более «престижный» язык. Во всех этих случаях речь идет о создании образа языка, который служит для национальной консолидации и мобилизации, а также для обособления от соседних, зачастую близкородственных, этнических групп.
«Языковой фетишизм», характерный для большинства европейских национализмов, является достаточно новым феноменом, возникшим вместе с самим национализмом, т.е. не раньше XVII-XVIII вв. Собственно, и о феномене «национального языка» мы можем более или менее уверенно говорить только с этого времени. «Национальный язык» представляет собой универсальное средство коммуникации на всех уровнях социальной структуры в рамках данного национального сообщества, т.е. он выполняет функцию его внутренней интеграции. Вместе с тем – по крайней мере, это верно для Европы – «национальный язык» обособляет данное национальное сообщество от соседних национальных сообществ, использующих свои «национальные языки», ставит между этими сообществами культурно-информационный барьер.

Подобная языковая структура, возникающая в Новое время, разительно отличается от того, что наблюдалось в Европе в Средние века. Для этого периода характерна жесткая социальная стратификация языков. Живые разговорные наречия имеют социально непрестижный статус, характеризуются слабой литературной и художественной обработкой (на их основе существуют лишь «низкие» жанры), практически не используются в законодательстве. С другой стороны, существует универсальный «высокий» язык, единый для всей Европы и, таким образом, находящийся вне каких-либо этнических границ, – это латынь. Латынь – язык мертвый и поэтому доступный только высшим, образованным слоям общества.

Престижность латыни обусловливалась культурным наследием Римской империи, на руинах которой возникла западноевропейская цивилизация. В рамках Империи латынь была универсальным средством коммуникации, языком высокой культуры, литературы, философии и науки и жестко противопоставлялась прочим языкам и наречиям как варварским и непрестижным.

Подобный подход перекочевал и в средневековую Европу, где идея возрождения Римской империи оставалась одной из идеологических доминант: на роль наследников Рима претендовали и светские феодалы, провозгласившие Священную Римскую империю германской нации, и римские папы, мечтавшие соединить в своем лице как светскую, так и духовную власть над Европой.

Ослабление «римской» идеи и формирование нового национально-культурного ландшафта Европы связано с развитием городов и выходом на политическую арену городского сословия. Городское сословие, не будучи по своему происхождению «благородным», борется с наследственными правами и привилегиями феодальной аристократии и церкви – основных носителей «римской» традиции. Не будучи связанным с «римской» идеей и не стремясь «присвоить» имперское наследие Рима, городское сословие формирует новый тип культуры на основе живых разговорных языков, которые, достигнув в эпоху Возрождения высокого уровня литературной обработки, стремительно вытесняют мертвую латынь. Дробление единого гуманитарного пространства на базе латыни ведет к затуханию имперской «римской» идеи. На смену концепции универсальной панъевропейской империи приходит идея нации – более узкого в сравнении с империей сообщества людей, объединенных общностью языка, культуры и гражданских интересов.

Важным представляется замечание О.Б. Неменского, что национализм является феноменом принципиально городским [5]. Именно в городах создаются национальные язык и культура, которые впоследствии распространяются на все население, включаемое в то или иное «воображаемое сообщество». Важную роль сыграли города в формировании европейских национальных языков. Формируясь на основе живых разговорных наречий, национальные языки превращались в унифицированные наддиалектные койне, призванные преодолеть племенное и диалектное разнообразие и, таким образом, сплотить национальное сообщество. Именно интенсивным межгородским связям обязаны возникновением наддиалектные итальянский и немецкий языки, интегрировавшие пестрые диалектные континуумы в единые информационно-языковые пространства.

С другой стороны, политическая конкуренция двух и более точек «национально-языкового роста» могла вести к разделению диалектного континуума между несколькими национальными языками. Так, формирование двух конкурирующих политических центров на Пиренейском полуострове привело к появлению на близкородственной диалектной основе двух языков: испанского и португальского. Разделилась и нижненемецкая диалектная зона: часть ее вошла в немецкое языковое пространство на базе верхненемецкого литературного стандарта, другая образовала самостоятельное языковое пространство в рамках Нидерландов.

Специфика национального генезиса в Беларуси

Беларусь является страной с давними традициями городской культуры, однако первоначальное становление городской культуры здесь происходило в этнокультурном контексте, выходящем далеко за пределы современной территории Беларуси. Культура белорусских городов изначально формировалась как часть культуры древнерусской. Древняя Русь представляла собой этнополитическое пространство, по своим сущностным характеристикам заметно отличавшееся от современной ей средневековой Европы. Наиболее очевидным отличием было то, что если средневековая европейская культура находилась под сильным влиянием культурного наследия Западной Римской империи, включая латинскую языковую традицию, то Русь, приняв православие, оказалась в сфере влияния «греческого» культурного влияния, идущего из Византии (неслучайно и православие нередко позиционировалось как «греческая вера»). В то же время, греческий язык на Руси не занял то доминирующее положение, которое занимала в Западной Европе латынь.

Напротив, здесь очень рано начала развиваться самостоятельная культурная традиция на местной языковой основе, что, очевидно, связано с тем, что в качестве языка церкви использовался не греческий, а специально разработанный для славян литургический язык – церковнославянский. Таким образом, Древняя Русь очень рано обозначилась как особое этнополитическое пространство, противопоставлявшее себя Западной Европе (по конфессиональному признаку, как «греки» «литинянам»), Византии (по признаку этноязыковому – как «славяне» «грекам») и кочевым племенам Евразии (как часть цивилизованного христианского мира – варварам-язычникам). Формирование, пусть и достаточно рыхлого, династического государства Рюриковичей, центрированного на Киев, единые церковные институты – все это способствовало становлению достаточно однородной городской культуры, выработке единого древнерусского письменного языка и становлению «общерусского» этнополитического самосознания образованного городского класса.
Таким образом, закладывались сущностные предпосылки для интеграции восточных славян, включая предков белорусов, в единую национальную общность – русскую.

Монголо-татарское нашествие привело к дезинтеграции древнерусского пространства и включению отдельных частей Руси в разные политико-культурные контексты. Но и после этого представления о Руси как об общности восточных славян, существующей «поверх» актуальных государственных границ, сохраняли высокую устойчивость. Характерно, что представление о Руси как едином этнокультурном пространстве, политически разделенном между Литвой, Польшей и Московией, находили отражение и у иностранцев, бывавших в регионе (эту тему детально исследовал российский историк А. Мыльников [6]). Этнонимы «Русь», «русский», «русин», идентификация языка как «русского» оставались доминирующими у образованного восточнославянского населения Великого княжества Литовского (в систематизированном виде эти свидетельства были в начале XX в. собраны Е.Ф. Карским [7]). Осознание восточнославянским населением ВКЛ своей культурно-исторической преемственности Киевской Руси признает и современная белорусская историография[8].

Таким образом, представления о Руси как о некой этнополитической целостности, объединяющей восточных славян, демонстрировали высокую устойчивость, что создавало предпосылки для формирования национальных проектов, призванных консолидировать восточных славян в единое «воображаемое сообщество» - большой русский народ.

С другой стороны, политическое разделение Руси после монголо-татарского нашествия существенно осложнило и затормозило процесс национальной консолидации восточных славян и, кроме того, заложило предпосылки для возможной дезинтеграции «общерусского» пространства. В XIII-XIV вв. оформляется разделение Руси на две части – восточную и западную. Восточная Русь оказывается в зависимости от Орды, западная попадает в сферу влияния Литвы и Польши. Этот период совпадает с кризисом и упадком православной цивилизации, вызванным геополитической катастрофой Византии. Восточная и Западная Русь ответили на этот кризис неодинаково.

Восточная Русь создала «под крылом» Орды мощное централизованное Московское государство и, освободившись от ордынской зависимости, удачно использовала упадок Византии, провозгласив себя наследницей последней – «Третьим Римом». Таким образом, «русская идея» обрела не присущий ей ранее имперский размах и притязания на «вселенскую» цивилизационную миссию, связанную с охранением и распространением «истинной веры» - православия.

При этом в культурном отношении Московское государство, оказавшееся в относительной изоляции, пережило длительный культурный застой, который удалось преодолеть в послепетровский период посредством синтеза местных традиций с европейской культурой.

Западная Русь (будущие Беларусь и Украина) не создала собственной государственности, оказавшись инкорпорированной в «чужие» государственные структуры. Так, территория Беларуси оказалась «спаянной» с Литвой при политическом лидерстве последней; большая часть украинских земель также пребывала под литовским владычеством вплоть до Люблинской унии, после которой эти земли оказались под непосредственным управлением Польской короны. Политическое подчинение «западным» центрам силы усугублялось культурным превосходством – в то время как западнорусская (белорусско-украинская) традиция переживает кризис и упадок, Западная Европа находится в стадии культурного подъема (Возрождение и Реформация). Поэтому вполне закономерно в польско-литовско-западнорусском политическом союзе вслед за политическим закрепляется и культурное лидерство Польши. Начинается болезненный и противоречивый, однако достаточно устойчивый процесс инкорпорации Западной Руси в польское культурно-языковое пространство.

Это вело либо к полной ассимиляции и утрате исходной русинской идентичности, либо к преобразованию ее в региональный вариант польской, с сохранением многих местных особенностей. По такому пути эволюционировала идентичность литовской магнатерии и шляхты – «литвинство» превращалось в специфическую региональную разновидность общепольской идентичности по формуле «роду литовского, нации польской». В принципе, в аналогичном направлении могла эволюционировать и русинская идентичность. Так, белорусский историк И. Марзалюк указывает, что в XVII-XVIII вв. древнерусское культурное наследие оставалось значимым элементом идентичности белорусской полонизированной шляхты. [8]

Как представляется, формой интеграции «русскости» в польский культурный контекст было и униатство, причем уния, в отличие от католицизма, позволяла сохранить значительно больший пласт древнерусского культурного наследия, одновременно интерпретируя его в кодах польской культуры. По сути, русины-униаты могли стать своего рода «поляками восточного обряда». Примечательно, что близкую по смыслу формулу - «поляк православного исповедания» - пытались внедрить в сознание православных жителей западной Украины и Беларуси в межвоенной Польше в XX в. [9]

В XVII-XVIII вв. на территории Беларуси формируется «высокая» дворянская и городская польскоязычная культура; таким образом, возникает перспектива интеграции белорусов в польский национальный проект, при сохранении регионального этнокультурного и исторического своеобразия, интерпретированного в кодах польской культуры.

Однако реализация этой перспективы оказалась затруднена рядом обстоятельств. Процесс полонизации протекал достаточно болезненно и вызывал ожесточенное сопротивление со стороны православного населения. И если в Беларуси, оказавшейся под контролем пропольски настроенной шляхты и магнатерии, он протекал более «мягко», то на Украине, где развилось казачье движение, польская экспансия спровоцировала многочисленные войны и восстания, способствовавшие ослаблению польского государства и снижению ассимиляторских возможностей польской культуры. Сказывалось и «возмущающее» воздействие на Западную Русь со стороны усилившейся России, поддерживавшей православное сопротивление и стимулировавшей русофильские и антипольские настроения среди местного населения.

После окончательного крушения Речи Посполитой и присоединения территории Беларуси к России начинается обратный процесс – «деполонизации» и «русского возрождения». Его целью было максимально ослабить и по возможности демонтировать польское культурное влияние, создать русскоязычную городскую культуру и сформировать слой русофильски ориентированной интеллигенции. Беларусь и белорусы интерпретировались как исконная часть исторической Руси с местными этноязыковыми особенностями, которые признавались и даже культивировались, будучи интерпретированными в контексте национального единства велико-, мало- и белорусов.
К началу 20 в. действительно удалось существенно ослабить польское влияние и нарастить русское политико-культурное присутствие в Беларуси. Возникла целая плеяда политических, культурных, религиозных деятелей (И. Семашко, М. Коялович, П. Жукович, И. Харлампович, Н. Носович, Е. Карский), внесших значимый вклад в формирование «русоцентричной» модели белорусской культуры, известной как западнорусизм. В то же время, процесс демонтажа польского и интеграции в русский проект носил весьма нелинейный и турбулентный характер. Структуры польского влияния, несмотря на формальную ликвидацию Речи Посполитой, сохраняли жизненную силу и оказывали активное сопротивление «русификации». Мечта о возрождении Речи Посполитой обусловливала необходимость выработки «польской» версии белорусской идентичности, которая выступала в качестве конкурента и антагониста «русской» модели.

Весьма примечательны в этом плане листовки К. Калиновского, который выступал не только с призывами к совместной борьбе против России белорусов и поляков, но и с апологией унии которая, как было показано выше, являлась одним из инструментов «вписывания» белорусской идентичности в польский контекст.

Русский и польский проекты для Беларуси представляли собой примеры типичного городского национализма.

Они предполагали интеграцию масс белорусского крестьянского населения в пространство «высокой» городской русской или польской культуры, что, однако, не означало тотальной утраты местной этнографической специфики, интерпретируемой в кодах соответствующей культуры. В языковом плане это предполагало возможность диглоссии: параллельного бытования «высокого» языка и местного разговорного наречия, которое признается диалектом первого и служит индикатором регионального своеобразия в рамках «большого» культурного пространства. Во многом сходным образом развивалась ситуация в Германии, где в ряде земель общенемецкий литературный язык существует параллельно с местными диалектами, получившими определенную литературную обработку, а также применение в СМИ и системе образования.

Однако в 19 в. возникает третий национальный проект – белорусский национализм, основанный на культивировании белорусской этноязыковой специфики, ориентированный на создание «высокой» городской культуры на базе белорусского разговорного языка и вытеснение как русского, так и польского культурно-языкового влияния. Этот тип национализма вслед за О.Б. Неменским можно охарактеризовать как сельский национализм [5]. Сельский национализм возникает в этнической среде, лишенной собственной городской культуры, там, где в городах господствует «чужая» культура и язык. Его задачей является создание «собственной» городской культуры на основе сельских разговорных наречий и вытеснение из городов «чужой» культуры и языка.

Как правило, сельский национализм – это национализм «покоренных» народов, оказавшихся в политической зависимости, в результате чего господствующее положение в городах и высших сословиях занимают язык и культура «завоевателей», в то время как язык основной массы коренного населения воспринимается как «низкий» и «варварский». Сельский национализм возникает далеко не всегда – нередко городская культура «пришельцев» успешно ассимилирует и иноэтничное сельское население, инкорпорируя его в состав «нации-завоевателя».

Такова судьба полностью германизированных балтских и славянских племен на востоке Германии; на грани полной германизации находятся лужицкие сербы. Сходным образом развивалась ситуация во Франции, где французская городская культура полностью подавила достаточно развитую провансальскую традицию.

Сельский национализм возникает там, где городская культура «пришельцев» оказывается по тем или иным причинам не в состоянии полностью ассимилировать коренное население. Примером может служить Чехия, где немецкой городской культуре так и не удалось полностью подавить славянскую идентичность местного населения, результатом чего стало «чешское возрождение» и драматическое устранение немецкого присутствия в XX в. В Латвии и Эстонии, где в Средние века также установилось немецкое политико-культурное доминирование, немецкая ассимиляция потерпела фиаско по ряду причин. Относительная удаленность и изолированность Прибалтики от основного массива немецких земель существенно осложняла и тормозила немецкую колонизацию этих областей. Присоединение к России в 18 в. привело к появлению здесь конкурирующего русского влияния; кроме того, российские власти, стремясь ослабить немецкую политико-экономическую монополию, стимулировали национализм коренного населения.

Во многом сходным образом развивалась ситуация и в Беларуси. Взаимная конкуренция и борьба русского и польского «городских» национализмов существенно ослабляла их обоих, что затрудняло инкорпорацию белорусского крестьянства в тот или иной национальный проект и, в конечном счете, привело к возникновению третьей альтернативы в виде белорусского сельского национализма. Однако само по себе появление белорусского национализма еще не означало его автоматической победы. Конкуренция со стороны таких мощных традиций, как русская и польская, низкий престиж белорусского языка, в том числе в глазах его носителей – все это затрудняло формирование особого белорусского «воображаемого сообщества»; интеллектуальные и кадровые ресурсы перманентно вымывались в пользу адептов как русской, так и польской идеи.

Резкому усилению позиций белорусского национализма способствовали Октябрьская революция и образование СССР. Идеология большевиков, ориентированная на освобождение «угнетенных» народов от «империалистической эксплуатации», привела к тому, что именно белорусский национализм стал основной стратегией национального строительства в Беларуси, в то время как русская и польская альтернативы отвергались как проявления великодержавного шовинизма крупных империалистических наций. Таким образом, белорусы на официальном уровне признаются в качестве отдельного народа, начинается интенсивная работа по литературной обработке и популяризации белорусского языка. С этого времени в качестве аксиомы утверждается формула «родной язык белорусов – только белорусский».

Однако существование Беларуси в рамках СССР, формирование единого экономического комплекса делало неизбежными тесные культурно-языковые контакты белорусов и русских. Учитывая, что русский язык оставался основным языком советской культуры, и именно на русском языке формулировались основные нормы «советскости», советского образа жизни, его престижность в глазах белорусов, в том числе в сравнении с белорусским языком, оставалось высокой. Этому способствовала и внутренняя слабость и незрелость белорусскоязычной традиции, которая не смогла выработать форм «высокой» культуры, способных конкурировать с русской культурой, а также остаточное влиянием западноруссизма, в рамках которого русский язык и культура воспринимались как «свои» для белорусов. Именно в рамках СССР произошла реальная массовая интеграция белорусов в пространство русскоязычной городской культуры. С другой стороны, в это время практически полностью ликвидируется политико-культурное влияние Польши на Беларусь: массовое русскоязычие охватывает даже католическое население (чему, очевидно, способствует утрата жесткой связи с православием советизированной русскоязычной традиции).

Таким образом, в рамках СССР белорусы оформились как особая этнополитическая общность с выраженным самосознанием. В то же время, формирование этой общности происходило отнюдь не по рецептам языкового национализма: оформление «белорусскости» сопровождалось массовой языковой русификацией. Белорусский язык не стал массовым языком «высокой» городской культуры, маркируя белорусскую «особость» на сугубо символико-декларативном уровне. Как показали данные последней переписи населения, даже это сугубо символичная роль постепенно теряет свое значение.
Таким образом, проект белорусской языковой нации следует признать неадекватным национально-политическим реалиям Беларуси. Белорусы оформились как особая национальная общность, однако значение и роль белорусского языка как символа этой общности невелики. Формирования белорусского «воображаемого сообщества», краеугольным камнем которого была бы особая языковая идентичность, не произошло. Более того, попытки навязать белорусский язык в качестве единственного национального языка вызывают рост общественной напряженности и сопротивление значительной части населения (о чем красноречиво свидетельствует фиаско «белорусизации» 1991-94 гг.).

В связи с этим должна быть существенно пересмотрена роль белорусского языка в жизни общества: белорусский язык следует рассматривать не в качестве единственного или основного национального языка, но в качестве одной из языковых традиций Беларуси, как значимую, однако далеко не единственную часть белорусского культурного наследия.
В то же время, важной задачей является создание белорусской русскоязычной культуры, адекватной реалиям Беларуси и кодифицирующей ее историко-культурное своеобразие.
Очевидно, такая культурная традиция останется тесно связанной с культурой России, но, вместе с тем, не будет слепо копировать российские образцы.

Литература

1.    Перепись населения 1999 г. Распределение населения Республики Беларусь по национальностям и родному языку в 1999 г. // Национальный статистический комитет Республики Беларусь [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://belstat.gov.by/homep/ru/perepic/p6.php. - Дата доступа: 16.06.2011.
2.    Перепись населения Республики Беларусь 2009 г. Население по национальности и родному языку // Национальный статистический комитет Республики Беларусь [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://belstat.gov.by/homep/ru/perepic/2009/vihod_tables/5.8-0.pdf. - Дата доступа: 16.06.2011.
3.    Перепись населения Республики Беларусь 2009 г. Население по национальности и языку, на котором обычно разговаривают дома // Национальный статистический комитет Республики Беларусь [Электронный ресурс]. –Режим доступа:http://belstat.gov.by/homep/ru/perepic/2009/vihod_tables/5.9-0.pdf. - Дата доступа: 16.06.2011.
4.    Андерсон, Б. Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма / Б. Андерсон; пер. с англ. В.Г. Николаева; Ин-т социологии РАН, Моск. высш. шк. соц. и экон. наук, Центр фундам. социологии. – Москва: Канон-пресс-Ц: Кучково поле, 2001. – 286 с.
5.    Неменский, О.Б. Национализм городской и сельский / О.Б. Неменский // Вопросы национализма. – 2010. - №1. – С. 49-57.
6.    Мыльников, А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы / А.С. Мыльников // Маловідомі матеріали Історії України [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://ukrainaforever.narod.ru/etnodominazia.html. - Дата доступа: 16.06.2011.
7.    Карский, Е.Ф. Белорусы. Очерки словесности белорусского племени. Старая западно-русская письменность. Том III / Е.Ф. Карский. – Петроград, 1921 г. – 246 с.
8.    Марзалюк, I. Гістарычная самаідэнтычнасць насельніцтва Беларусі ў 11 - 17 стст. / I. Марзалюк // Гicторыя Беларусi [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.albaruthenia.by.ru/art/edentete.htm. - Дата доступа: 16.06.2011.
9.    Свитич, А.К. Православная церковь в Польше и ее автокефалия / А.К. Свитич // Библиотека Якова Кротова [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://krotov.info/libr_min/s/svitich2.html. - Дата доступа: 16.06. 2011.