?

догосударственный период

 древних восточных славян (?- IX век)

Киевская Русь (IX-XII века)

Удельная Русь, раздробленность (XI-XIII века)

Золотая Орда (монголосфера)

Московская Русь (XV-XVII)        Литовская Русь (XV-XVI)

XVIII век

XIX век - начало XX века

          Советская Россия (1917-1991)

          Российская Федерация (1991-?)

  ?

Схема 2. Синтагмы (большие периоды) русской истории.

Во-вторых, не стоит переоценивать настоящее и прилегающие к нему временные отрезки. То, что нам кажется фундаментальным, значимым, наполненным смысла, вполне может оказаться историческим мусором, недоразумением, скверным анекдотом, бессмысленным междометием. Часто «настоящее» по своему значению и смысловой нагруженности уступает прошлому, и события прошлого оказываются более живыми и действенными, нежели те, что происходят здесь и сейчас. Поэтому и к настоящему стоит относиться с определенной дистанцией. Да, это часть единого общества, общества-парадигмы. Но это не более, чем синтагма, и даже какая-то ее часть. В прошлом такой синтагмы не было, и в будущем ее скорее всего не будет. В истории русского общества мало того, что длится больше столетия. Поэтому настоящее не надо переоценивать – особенно тогда, когда ему не достает подлинного исторического масштаба. Что для нас сегодня Иван Антонович, заключенный в Шлиссельбургскую крепость, или Керенский, Маленков, Черненко? Ничто. И не факт, что сегодняшним правителям удастся закрепиться в русской истории. Для этого им необходимо соучаствовать в смысле русской истории, в ее геополитике, в логике ее социологического развертывания. А уж кумиры современного общества исчезнут бесследно, как анонимные скоморохи или базарные шуты русского Средневековья.

Эти соображения следует учитывать, когда мы выделяем подциклы внутри «больших периодов». Не всегда близкие к нам эпохи стоит рассматривать более пристально, чем более удаленные. Выбор масштабирования при синтагматическом анализе русского общества должен оправдываться интенсивностью исторических событий и их смысловой нагруженностью.

Есть еще один важный социологический момент. Мы привыкли считать, что будущее открыто, а прошлое как уже свершившееся однозначно и неизменно. Это тоже своего рода наивность. Прошлое – это смысл. Если мы знаем, что некоторое событие произошло, но не знаем смысла этого события, это означает, что не произошло вообще ничего. Но откуда мы берем инструменты для расшифровки смысла прошлого? Из настоящего. Одна историческая синтагма расшифровывает другую, ей предшествующую. Но что важнее: событие или смысл? Социолог отвечает однозначно: смысл. Даже если мы не уверены, имело ли место то или иное событие, но четко понимаем его смысл, мы надежно ориентируемся в прошлом. И наоборот, если нам известно событие, смысл которого нам недоступен, мы теряемся. Поэтому прошлое открыто в той же степени, что и будущее. Стоит изменить интерпретацию прошлого, и мы изменим само прошлое. Из этого следует, что каждая последующая синтагма будет предлагать свою семантику прошлого, а значит, и свое собственное прошлое. На уровне синтагм нам ничего другого не остается. Мы обречены на вечное переписывание истории, так как история есть смысл, а смысл содержится в настоящем.

Единственный способ уйти от этой относительности -- прочертить предварительно границы русской парадигмы, в пределах которой будут допустимы колебания исторического анализа.

Чтобы понять сущность смены синтагм, нам стоит как раз привлечь принцип «большого пространства». Именно он поможет нам выделить в разных этапах нашей истории некую постоянную нить, некую последовательность. Это не снимает свободы толкования прошлого в каждом последующем периоде, но поставит эту свободу в четкие рамки. Соотнесенность с пространством упорядочит модель русского прошлого, придаст ей больше определенности и независимости от конкретной идеологической установки каждого следующего режима, по определению являющегося «режимом временщиков».

Например, рассмотрим синтагматическое высказывание «Киевская Русь». Мы можем его толковать как угодно, и даже вообще отрицать как явление[33]. В зависимости от правящей идеологии, мы наделяем этот период тем или иным смыслом. Но можно попробовать закрепить этот период, этот дискурс в нашем историческом сознании более надежно. Для этого его надо привязать к пространству – географическому и социальному.

 В частности, Киевская Русь может быть осмыслена как, например, в книге «Начертание русской истории» русского историка Георгия Вернадского[34] в виде динамичного диалога Леса (славянского и финно-угорского) и Степи (преимущественно тюркской). Киевская Русь, согласно Вернадскому, это Лес. Если быть более точными, то это речные поймы и освобожденные от леса прибрежные зоны культивируемых полей, населенные динамичными восточными славянами, контролирующими финно-угорские зоны расселения охотников-собирателей. То есть от имени Леса выступают не сами жители Леса, а те, кто взял за Лес социальную и геополитическую ответственность: речные землепашцы.

Далее Вернадский идентифицирует конфликт со Степью. Это обратный удар лесной и речной зоны, которая долгие века находилась под властью степных кочевых империй. Теперь Лес наносит ответный удар. В лице Вящего Олега и особенно Святослава, Киевские князья стремятся не просто политически объединить Лес под своей властью, но и распространить свое могущество вплоть до Причерноморья, Северного Кавказа и Дуная. Эта борьба Леса со Степью конкретизирует историю Киевской Руси и помещает ее синтагму в поле пространственного смысла.

В таком же ключе Вернадский продолжает рассмотрение и более поздних эпох – вплоть до полной абсорбции Лесом Степи с XVIII века и распространения территории России вплоть до Тихоокеанского побережья.

Так, на уровне конкретных «высказываний» мы видим проявление парадигмальной установки русского общества на тягу к «большому пространству». Мы любим «большое пространство», и мы его верстаем в ходе исторического процесса. Вся наша история, геополитическая и социальная, теснейшим образом связана с расширением наших границ.

Почему? Мы должны найти этому объяснение с социологической точки зрения.

Почему мы, русские, любим большое пространство? Почему нам никогда не достаточно малого? При этом мы явно не хищные люди, и нас не так уж много. Нас, конечно, много, но не столько, сколько, например, китайцев. По сравнению с китайцами нас мало. Нас почти столько, сколько пакистанцев. Но они спокойно живут на своей, не слишком большой территории, а мы всё время куда-то бредем. Мы всегда двигались и всегда расширялись, и во времена Киевской Руси тоже. Мы не довольствуемся обработкой тех участков земли, которые нам достались. Древние славяне – наши предки -- сжигали лес, выкорчевали пни, собрали урожай и шли дальше по раскидистым просторам нашего континента. Почему  они шли дальше?

Потому что есть в структуре нашего общества что-то неизменное – это его «широта»[35]. Поэтому, что бы мы ни делали, мы всегда строим империю, поэтому: «широка страна моя родная». Всё, что происходило с нами давным-давно, вчера или происходит с нами сегодня, и даже то, что будет происходить с нами завтра, имеет глубинные корни в самой структуре русского общества, которая была, есть и будет принципиально тождественной не с точки зрения формы, но с точки зрения смысла

.

§ 1.13     Пространство как социальный концепт. Rex extensa

Здесь возникает вопрос: как мы понимаем качественное пространство сегодня? Как сформировались исторически и социологически наши пространственные представления?

Пространство — социальный концепт. И у того пространства, с которым мы имеем дело сегодня, есть своя история. Другими словами, речь идет не о пространстве, которое было всегда, есть сейчас и в будущем останется неизменным, а о пространстве, возникшем как социальное явление в эпоху зарождения общества Модерна, причем не русского общества, а западноевропейского. То представление о пространстве, которое мы сегодня считаем единственным, разработал и ввел в оборот Рене Декарт в рамках своего философского мышления[36]. Он опознал субъекта как «res cogens», «вещь мыслящую», и объект как «res extensa», «вещь протяженную», «пространственную вещь», которая находится с другой стороны от мыслящего субъекта. Именно декартовское понимание пространства, которое мы сегодня считаем «просто пространством», пришло к нам в Россию через высшую и затем через обычную школу в течение последних веков, начиная с Петровских времен. В России это понимание укрепилось благодаря Санкт-Петербургскому и Московскому университетам, где европейские, прежде всего немецкие, преподаватели на немецком и на латыни рассказали нам в XVIII-XIX веках о том, что такое пространство. Мы поверили им, а затем сами несколько столетий транслировали это представление о пространстве своим ученикам, и, наконец, пришли к уверенности, что «другого пространства вообще нет».

Несколько иначе, чем Декарт, понимал пространство Исаак Ньютон. Если для Декарта пространство совпадало с материей, из которой созданы вещи, то Ньютон мыслил пространство как особое физическое объективное начало, в котором эти вещи располагаются и которое им предшествует. Но в обоих случаях речь идет о чем-то, что находится по ту сторону от человеческого субъекта, обладает автономной от него реальностью и относится к сфере объекта (у Декарта пространство – аспект материальной вещи, причем ее главное свойство, а у Ньютона – самостоятельная, предшествующая материальным вещам объективная реальность).

Каково же это придуманное Декартом и Ньютоном пространство? Это пространство однородное, локальное (по Ньютону) и не имеющее никаких качественных характеристик. Другими словами, это пространство количественное. Каждая точка количественного однородного, гомогенного пространства является абсолютно равнозначной любой другой точке этого пространства, ничем от нее не отличается.

Такое представление о пространстве возникло в рамках математического мышления Декарта в ходе развития западноевропейского общества в период Модерна[37]. Но что такое западноевропейское общество? Главное определение западноевропейского общества состоит в том, что оно другое по сравнению с русским обществом. В каком смысле «другое»?

В первую очередь, это «другое молчание», «европейское молчание». Западные европейцы молчат о другом, по-другому, а когда говорят на фоне этого молчания, — то проговаривают то, что лежит в основе европейского языка, европейской философии, европейского мышления. Поэтому само представление о количественном, однородном, гомогенном пространстве — уже «импортная» вещь. Такое пространство — это «концептуальный импорт», как импорт курток из болоньи или сапог на платформе в советское время. Точно так же «прислали» нам это количественное пространство, декартову «res extensa» (дословно, «протяженную вещь»). Оно основательно вошло в нашу науку. И в школе, на уроках физики, труда, геометрии, алгебры нам объясняют старательно, что такое это пространство. Объясняют, что оно однородно, протяженно, везде одинаково, и что оно – математическое пространство.

В высшей школе с этим пространством начинают работать как с чем-то само собой разумеющимся, и в результате, мы оказываемся под гипнозом того, что это и есть пространство как таковое, что другого пространства нет и не может быть, а если оно и есть, то представляет собой «иллюзию», «миф» или «абстракцию».

§ 1.14     Теория естественных мест Аристотеля

Что же такое качественное пространство, с которым имеет дело геополитика? Прежде всего, это нечто совершенно иное, нежели количественное пространство.

Геополитика, оперируя с качественным пространством, выносит за скобки однородное локальное количественное пространство Декарта-Ньютона. Чтобы понять это, мы должны обратиться к социологии.

Социология, особенно структурная социология[38], демонстрирует, что представление о пространстве всецело определяется обществом и его установками. В обществе архаическом существует одно понимание пространства, в обществе религиозном – другое, в обществе современном – третье, в обществе Постмодерна – четвертое и т.д. Каково общество – таково и пространство.

Представление о количественном пространстве в Новое время формировалось в споре со средневековой схоластической аристотелевской концепцией о неоднородности пространства и неравнозначности его ориентаций (анизотропия). Аристотель учил о наличии у вещей природных мест[39]. С помощью этого он объяснял движение. Почему вещь движется? Потому что она перемещается из неправильного положения в правильное, из неестественного – в естественное. Каждая вещь: падающая, летящая, катящаяся, движется к себе домой. Почему летит стрела? Она летит домой к себе, в сердце противника. Значит, сердце противника — это дом стрелы. У каждой вещи есть свое «естественное» место. И движение объясняется тем, что вещи стремятся вернуться на это место. Таково было представление Аристотеля, и оно лежит в основе всего учения Аристотеля о природе.

Аристотелевская модель мира предполагает наличие нормативной конструкции, которая является целью всех природных и общественных вещей и явлений. Это «телос» (τελος по–гречески – «цель», «конец»). И все вещи – живые и неживые – несут этот «телос», эту «цель» в самих себе (это называется «энтелехией» – неологизм Аристотеля, означающий буквально «несение (имение) цели в себе»). Это значит, что все пространство организовано в соответствии с этой нормативной конструкцией: оно сферично, его ориентации – верх и низ, центр и периферия, право и лево, Север, Юг, Восток и Запад -- имеют свои качественные характеристики. При этом совокупность вещей мира всегда находится на определенной дистанции от своих естественных мест, то есть они смещены относительно этой нормативной конструкции. Тяготение к тому, чтобы занять естественное место, есть энергия движения вещи. Но это движение происходит не в пустоте, а среди других вещей, которые также стремятся занять свои места. Пересечение их траекторий, воздействия, оказываемые друг на друга, мешают им достичь цели. Это составляет элемент случайности и объясняет то, что движение никогда не прекращается. Вещи хотят достичь цели, но у них не получается – им мешают другие вещи. Так развертывается динамика мира: в ней пространственная нормативная константа, полюса притяжения каждой вещи, и есть совокупность «случайных» столкновений вещей между собой. Все это составляет структуру мирового пространства, обладающего двумя измерениями: постоянным (топика естественного места каждой вещи) и переменным (координаты каждой конкретной вещи в данный момент времени, определяемые воздействиями других вещей и дистанцией от естественного места).

Это пространство является качественным, и оно было принято и в древнегреческом мире (Аристотель не просто создал свою теорию, но обобщил космологические представления разных философских школ его времени), и в европейском Средневековье. Католическая схоластика рассматривала космологию Аристотеля как догму, освященную высшим авторитетом католической церкви. Поэтому можно считать, что качественное пространство Аристотеля было преобладающим в течение длительного периода европейской истории – приблизительно с VIII-го по XVI-й век.

§ 1.15     Относительность количественного пространства и отказ от него в современной науке

Появление количественного пространства является отрицанием именно аристотелевского качественного пространства. Творцы парадигмы Нового времени ясно понимали, что именно они отвергают. Пространство Нового времени, в первую очередь, отвергло именно учение о естественных местах Аристотеля, то есть нормативную конструкцию мира и заложенную в самих вещах динамику движения к своему «телосу».

Здесь важно подчеркнуть один момент. Ученые Нового времени не просто «открыли истину о пространстве», не просто «доказали ложность представлений Аристотеля», они перешли к новому типу общества, в котором сменились доминирующие социальные представления, установки, ценности. Они перешли к иной социальной философии, которая конституировала совершенно иную Вселенную[40].

Концепция «res extensa», «количественного пространства», будучи точно таким же социальным конструктом, как и все альтернативные представления о пространстве, может применяться исключительно в тех обществах, которые принимают основную философскую модель Нового времени и именно на ней основывают свое представление об окружающем мире, о субъекте и объекте. Иначе говоря, для западноевропейской науки Нового времени вплоть до Эйнштейна и Нильса Бора пространство действительно является количественным[41]. К концу периода Нового времени, к началу эпохи критического переосмысления его парадигм, ньютоновские и декартовские представления о пространстве, начинают переосмысляться, корректироваться, подвергаться ревизии.

 Например, в квантовой механике Нильса Бора содержится представление о нелокальном пространстве. Чтобы понять, что такое принцип нелокальности, следует напомнить, что такое принцип локальности. С точки зрения принципа локальности или количественного пространства, если в одной точке пространства нечто происходит, то это никак не влияет на происходящее в другой, бесконечно удаленной от первой, точке. Соответственно, принцип локальности проистекает из глубинного представления о пространстве как о чем-то однородном, безразличном, не имеющем внутренних ориентиров. Что касается квантовой механики, то там – в области бесконечно малых величин (элементарных частиц, кварков и т.д.) – свойства локального пространства не сохраняются: то, что происходит на квантовом уровне в точке, бесконечно удаленной от данной, как выяснилось, влияет на то, что происходит в данной точке. Еще более изменилось представление о пространстве в синергетических моделях (Хакен, Пригожин), изучающих неинтегрируемые процессы и неравновесные состояния, модели хаоса и т.д. Новый взгляд на размерность пространства предлагает теория фракталов (Б.Мандельброт), согласно которой декартовские координаты и, соответственно, трехмерное пространство – это рационалистическая абстракция. В природе нет прямых линий и гладких поверхностей, следовательно, реальная геометрия природы, по меньшей мере, на одно измерение шире научной геометрии; а значит, любая прямая линия в природе двухмерна, любая плоскость трехмерна, а любой объем – четырехмерен. И, наконец, совсем причудливые представления о пространстве мы встречаем в современной физической теории суперструн, в которой вводятся такие понятия, как «петлевое пространство», «мировой лист», «десятимерие», «голография» и т.д.

Социолог легко объяснит эти трансформации: меняется общество (от Модерна к Постмодерну), вместе с ним меняется и представление о пространстве; пространство Модерна уступает место пространству Постмодерна.

Тем не менее сегодня в быту мы оперируем не с квантовым, фрактальным, хаотическим или петлевым пространством, как профессиональные физики, а со старомодным европейским пространством XVIII века – локальным, однородным, материальным, «объективным» и т.д.

Так примерно мыслил на заре ХХ века Владимир Ильич Ленин, когда он толковал материю («материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях»[42]) в механицистском ключе ранних материалистов XVII-XVIII веков. Ленинский взгляд на «объективный» мир отражал естественнонаучные представления европейцев раннего Модерна. Этот мир представлялся как четко работающий по принципам картезианско-ньютоновской модели механизм. Но уже в XIX веке эта модель стала ставиться под сомнение, а сегодня квантовое пространство вытеснило, по крайней мере, в науке, пространство картезианское, однородное и локальное. Ленин этому сдвигу большого значения не придал либо потому, что не следил за новыми тенденциями в фундаментальной науке, ограничиваясь научно-популярными брошюрами того времени, либо потому, что в России в конце XIX – начале XX веков все еще преобладал традиционно-религиозный взгляд на мир, и для Ленина было важно утвердить пространство Модерна в обществе, где оно было еще чем-то новым и «прогрессивным», тогда как в самой Европе в тот же самый период это пространство Модерна все чаще ставилось под сомнение новыми направлениями в науке.

Ленинский механицистский материализм и «объективизм» с его наивными представлениями об устройстве мира, вещества и материи сохранял статус догмата на протяжении всего советского периода, и несколько поколений советских ученых воспитывались на этом как на не подлежащих сомнению «научных» аксиомах. Социологу было бы очевидно, что «научность» и «аксиоматичность» этих постулатов -- явление исключительно идеологическое, политическое и социальное, но, видимо, поэтому и сама социология в советское время не приветствовалась и не изучалась. Тем не менее в нашем сегодняшнем обществе, когда марксизм-ленинизм и его догматы уже не являются общеобязательными и незыблемыми «истинами», мы сплошь и рядом имеем дело с наследием советского общества: большинство ученых воспитывались в советское время и были вынуждены принимать, заучивать и далее транслировать его аксиомы; кроме того сам процесс школьного образования по инерции продолжает именно эти механицистские и «объективистские» тенденции, не подвергшиеся критическому переосмыслению и социологическому анализу.

Поэтому мы и вынуждены столь подробно останавливаться на объяснении того, что пространство есть социологический конструкт и его свойства суть проекция доминирующих в данном конкретном обществе представлений. Нам все еще кажется, что свойства пространства объективны и принадлежат самому объекту. Так учил наивный материализм XVIII века, которого большинство современных ученых, как западных, так и восточных, давно не придерживается. И тем не менее, если мы не переступим через «объективистские», «материалистические» и «механицистские» предрассудки, мы не поймем ни социологии, ни геополитики.

§ 1.16     Геополитика и пространственный смысл. Аристотель, архаика, феноменология

Рассмотрев разные варианты социологической трактовки пространства, мы приблизились к пониманию организации знания, методологии и предмета изучения в геополитике. Геополитика оперирует с качественным пространством, а значит, не с тем пространством, с которым оперирует классическая наука Нового времени. Однородное, изотропное, локальное, механицистское, объективное, материальное пространство Декарта-Ньютона не может быть взято в качестве предпосылки для развертывания геополитических принципов. Это, в частности, объясняет тот холодный прием, с которым геополитики столкнулись при попытках академической институционализации своих теорий в конце XIX – начале XX веков. Геополитика оперирует с пространством, отличным от пространственной парадигмы классического Модерна. Однако мы можем заметить и другую социологическую закономерность – интерес к геополитике снова проснулся в 1970-е годы, как раз в тот период, когда дали о себе знать процессы перехода западного общества к новой социологической парадигме – к парадигме Постмодерна. Этот переход не мог не повлиять на отношение к пространству; спектр приемлемых взглядов на природу пространства существенно расширился, и геополитика перестала вызывать стойкое отторжение.

Можно ли заключить из этого, что геополитика – наука постмодерна? Ответ на этот вопрос не очевиден, и я посвятил этому отдельную книгу[43]. Всплеск внимания к геополитике и ее запоздалая (по сравнению с другими науками) институционализация –признак именно постмодерна, но суть геополитики к этому не сводится. Они возникла тогда, когда Постмодерна не было, и развивалась несколько десятилетий как область прикладного анализа внешней политики, военной стратегии и международных отношений, не давая себе отчета в философской и онтологической обоснованности своих теорий. Многие ее методики были полезны и применимы на практике, поэтому англо-саксонские общества (Англия и США), где геополитика получила наибольшее распространение, удовлетворялись этой практической значимостью и прагматической пользой. Поэтому в определенном смысле геополитика несет на себе следы Модерна, хотя и оперирует с представлением о пространстве, резко контрастирующим аксиомами  науки Модерна.

Таким образом, геополитическое пространство – это особое явление, которое является сложным и может быть проанализировано одновременно на трех уровнях.

Геополитическое пространство несет на себе многие признаки аристотелевского взгляда на мир, то есть выражает собой пространственные представления традиционного общества. С точки зрения геополитики, совершенно небезразлично, где происходит тот или иной процесс, и с каким конкретно обществом мы имеем дело. И в зависимости от того, к какой точке будет относиться то или иное явление, как бы оно ни было похоже на происходящее в других точках, его смысл будет всегда толковаться по-новому.

С точки зрения качественного пространства, место нахождения явления, например, место расположения общества, пространственный рельеф, ландшафт территории, где происходит то или иное событие (будь то береговая или сухопутная зоны, река или гора, болото или лес) чрезвычайно важны для установления смысла этого явления, его истолкования и, соответственно, его анализа и прогнозов относительно дальнейших последствий. Пространство – это не пустота, не преграда или отсутствие преграды, например, для прокладки железнодорожных путей или бетонной автотрассы. Это некая смысловая среда (Raumsinn – «пространственный смысл», по выражению немецких геополитиков), которая не просто влияет на общество, но определяет его структурные особенности. Более того, в значительной степени общество, помещенное в то или иное пространство, меняет свое содержание. Иначе говоря, пространство в геополитике является смыслообразующим. Пространство дает смысл явлениям, событиям, процессам, институтам, и выступает, таким образом, как интерпретационная, герменевтическая инстанция.

Качественное пространство нам дано как живой окружающий мир. Но если мы сразу же начинаем представлять себе круглую планету — это слишком поспешное действие: о планете нас известили теледикторы или школьные  учителя. А мы знаем, что теледикторы часто врут или просто шутят. Современное телевидение – вообще сплошная юмористическая программа, по крайней мере, российское телевидение. А преподаватели подчас отстают от новейших тенденций в науке. Поэтому, в принципе, доверять тому, что мы живем на пространстве земного шара — значит делать слишком большое некритическое обобщение, поддаваться на внушение навязчивой пропаганды Модерна. То пространство, с которым мы имеем дело, это пространство России – пространство, где мы родились, где живем, откуда мы приехали или куда мы едем. В принципе, конечно, кто-то из нас путешествовал за пределы Российской Федерации. Мы допускаем, что за границами России нечто есть, но уверены ли мы, что это точно такое же пространство, как русское[44]? Понятен ли нам его пространственный смысл? Об этом можно говорить с условием, что мы чрезмерно поверхностны и некритичны, слишком доверяем «собственному опыту», который на самом деле является внедренной в нас когнитивной программой.

Пространство, данное нам феноменологически – плоское. Оно всегда имеет определенный рельеф. Оно то морское, то горное, то это впадины, то тундра, то реки. Оно никогда не является математическим пространством Декарта, это не «res extensa», это всегда ландшафт. Таким образом, понятие ландшафта может быть взято в качестве одного из главных свойств качественного пространства. Абстрактного пространства, с которым имеет дело научное мышление Нового времени, мы не знаем, оно не дано нам в опыте. В опыте нам дано созерцание ландшафта.

Когда мы летим в самолете, мы видим внизу рельефы: пашни, дороги, а уже ближе к восточным границам России — раскинувшуюся огромную, прекрасную, многомерную, многообразную и совершенно неизменную в течение суток, лет, веков пустошь.

Если, конкретизируя, говорить о русском пространстве, то это всегда пространство большое[45]. А если, например, говорить о японском пространстве, то это всегда будет маленькое пространство. Для нас же, наоборот, если пространство — то обязательно что-то без конца и края, чтобы можно было заблудиться, куда-то пойти и не дойти, не там свернуть, и, в конце концов, пропасть в этом пространстве или спастись в его бескрайности. Это совершенно разные восприятия пространства, а феноменологически – это разные качественные пространства.

Качественное пространство, состоящее из различий, никогда не ровное пространство, оно всегда имеет борозды, подъемы и впадины. Это пространство свойственно для человека. Его главная характеристика – интенсивное различение. Если посмотреть на пространство математическое, декартово, в нем способность различения замирает или становится ледяной, как во дворце Снежной королевы. А человеческое различение, напротив, подвижное, динамичное, живое. Мы всё время различаем, отличаем и живем этим различением. Такое феноменологическое качественное пространство запечатлено в нашем языке.

Исходя из самого языка, легко понять, о чем здесь идет речь, поскольку язык оперирует с качественным пространством. Если мы говорим «вверх», то подразумеваем «взлетать» или «подниматься», если «вниз», то – «падать» или «спускаться». Язык не позволяет нам сказать «спускаться вверх». Пространство языка качественное, аристотелевское и нам легко это понять. А в рамках количественного пространства механицистской модели, строго говоря, неупотребимы такие понятия, как «спуститься» или «подняться». Здесь следует использовать термин «переместиться». Нечто переместилось, но не важно куда, поскольку в количественном пространстве у вещи нет естественного места.

Итак, геополитика имеет дело с качественным пространством и с теми процессами, которые развиваются в этом качественном пространстве. Поэтому геополитика оперирует не с пространством Декарта и его ортогональными координатами, а с пространством Суши и Моря, структура которых намного более сложна и многомерна.

 Всякое пространство с точки зрения геополитического подхода, а равно и с точки зрения феноменологии интенсивного человеческого восприятия -- либо сухое, либо влажное, либо высокое, либо низкое, либо близкое, либо далекое. Поэтому геополитику и ее методы так легко осваивать даже людям, не имеющим специальной научной подготовки. Аппарат геополитических представлений воспроизводит феноменологические структуры обычного человеческого восприятия окружающей действительности. Геополитика оперирует с аналогом «жизненного мира» и привычными, часто употребляемыми бытовыми ассоциациями. В эпохи традиционного общества эта связь между наивным жизненным миром и научными теориями была более прямой и крепкой. Поэтому мы с полным основанием можем отнести геополитическое пространство и к аристотелевскому, и к религиозно-мифологическому, и к «жизненному» феноменологическому отношению людей к тому, в чем они пребывают.

Таким образом, один слой геополитического пространства мы идентифицируем с пространственными представлениями, предшествующими эпохи Модерна – то есть с мифологическим, архаическим и феноменологическим пространством.

§ 1.17     Географический детерминизм и прагматика пространства

Но у геополитического пространства есть и иной срез. Этот срез можно назвать прагматическим. И вот здесь мы попадаем в парадигму Модерна с его специфическими представлениями. Многие геополитики, в том числе и основатель политической географии Фридрих Ратцель[46], рассматривали пространство как объективное свойство окружающего мира, не ставя под сомнение основные принципы пространства Нового времени. Другое дело, что они уделяли влиянию объективной географической среды повышенное внимание.

Это можно проследить, начиная с трудов Шарля Монтескье[47], который объяснял различия в культурном уровне разных народов влиянием климата и географических особенностей. При этом Монтескье был одним из ключевых деятелей Просвещения и всячески укреплял парадигмы Нового времени. Для него географические особенности были выражением эмпирической силы воздействия объекта на субъект – в духе номиналистского и эмпирического подхода английской философии, которой англофил Монтескье восхищался. Здесь мы имеем дело с определенной версией материализма.

В таком же духе мыслил пространство и Ф. Ратцель, которого считают основателем «географического детерминизма». Ратцель полагал, что ландшафт оказывает решающее воздействие на социально-политические и хозяйственные стороны развития общества – сдерживает одни силы и тенденции и поощряет развитие других. И снова мы имеем дело с вполне модернистским представлением о пространстве, но лишь его «объективное» влияние на общество ставится во главу угла.

Как поле развертывания чисто прагматических сил, связанных с политическим и экономическим контролем над территориями земного шара, рассматривали географическое пространство англосаксонские геополитики А.Мэхэн[48] и Х.Макиндер[49].

В значительной степени вся англосаксонская традиция геополитики, и частично ранняя немецкая, не выходят за рамки понимания пространства как объективно существующей реальности, но лишь подчеркивает, что эта реальность в форме географической среды, ландшафта существенно аффектирует политическую, стратегическую и экономическую природу государств и обществ. При этом немецкие геополитики руководствуются преимущественно органицистской философией и тяготеют к тому, чтобы рассматривать социокультурные явления как высший уровень органических и витальных процессов (отсюда тезис шведа Рудольфа Челлена, ученика Ратцеля, который и ввел самое понятие «геополитика»), а англосаксы склонны к механицизму и интересуются пространством и его закономерностями с утилитарно-прагматической точки зрения. Это, впрочем, не помешало и тем и другим внести огромный, решающий вклад в становление геополитики как науки.

§ 1.18     Геополитика и пространство постмодерна

И, наконец, в наше время, в эпоху перехода к обществу Постмодерна, мы сталкиваемся с новыми тенденциями в геополитике, которые проецируют геополитические методологии на новые типы пространств – космическое пространство, виртуальное пространство, информационное пространство, сетевое пространство, коммуникативное пространство, экономическое пространство, глобальное пространство и т.д. Некоторые философы постмодернисты – в частности, Ж. Делез и Ф. Гваттари – вводят термин геофилософия»[50], пытаясь осмыслить разнообразие интеллектуальных культур Запада и Востока через различия в их интерпретации пространства. Делез и Гваттари предлагают новые формы чисто постмодернистского осмысления пространства, материи и телесности  в таких понятиях. как «ризома», «тело без органов», «гладкое пространство», «изборожденное пространство»[51] и т.д., что можно применить и к новому толкованию социо-культурных, политических и геополитических явлений.

Сегодня все чаще делаются попытки разработать геополитическую теорию нового поколения – геополитику постмодерна[52] (например, «критическая геополитика О'Туатайла[53] и т.п.).

В этом отношении специфика геополитического пространства открывает еще один уровень – возможность геополитического рассмотрения тех явлений и сред, которые ранее к геополитике не относились.

Если суммировать эти уровни, то наше представление о геополитическом пространстве становится чрезвычайно многомерным и объемным. Это пространство одновременно является и архаико-мифологическим, и аристотелевским (нормативно-телеологическим) и феноменологическим, и «объективным» (но с учетом повышенного влияния на субъект – культуру, общество, человека – вплоть до органицизма), и постмодернистским.

§ 1.19     Постижение пространственного смысла русской истории

Наша непосредственная задача — изучение социологии геополитических процессов России. Мы рассматриваем наше общество на всех его уровнях и в различных его фазах. Поэтому данная работа представляет собой социологию русской истории или, если угодно, социологическую историю русского общества. Геополитический аспект нашего исследования заключается в том, что мы постоянно выявляем то, как в разные исторические периоды русское общество соотносилось с качественным пространством.

Также мы обращаем пристальное внимание на те нерусские общества, с которыми русское общество сталкивалось и сталкивается. Когда мы приходим в степь, мы видим не только физическую степь, но и тех, кем она заселена -- людей степи, общества степи. И их взгляды на степь, на социологию степи, пространственный смысл степи может существенно отличаться от нашего понимания.

Точно так же, если мы обращаем взгляды на Запад, в Европу, то видим там не только реки, озера, фьорды, леса, парки, валуны, но еще и западных европейцев, по-своему сформулировавших пространственный смысл своего мира и окружающих его внеевропейских зон. Когда же они смотрят на нас, они тоже видят нас, русских, одновременно и культурно, и этнически, и социально, и геополитически. Они видят в нас качественное пространство, русское пространство, которое вбирает в себя все остальное.

Пространство, с которым мы сталкиваемся и которое лежит в основе нашей геополитической истории, это пространство осмысленное, наделенное смыслом, причем многими смыслами. И когда ситуация доходит до отношений между народами, государствами и культурами, а подчас и до военных столкновений, то в дело вступает как раз этот пространственный смысл – как правило, разный для всех участников. Изучение его – задача данного курса.

Библиография:

1.      Аристотель. Сочинения. В 4 т. (Серия «Философское наследие»). М.: Мысль, 1975—1983.

2.      Вернадский Г. В. Начертание русской истории. СПб.: Издательство ""Лань"", 2000.

3.      Геополитика. Серия: Учебники Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации. М.: РАГС, 2007 г.

4.      Геополитика. Антология, СПб.: Академический проект, Культура, 2006 г

5.      Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

6.      Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Астрель, АСТ, 2004 г.

7.      Декарт Р. Рассуждение о методе с приложениями: Диоптрика, Метеоры, Геометрия, М.: Изд-во АН СССР, 1953

8.      Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1995.

9.      Дугин А.Г. Геополитика постмодерна. Времена новых империй. Очерки геополитики XXI века. СПб.: Амфора, 2007.

10.    Дугин А.Г. Логос и мифос. Глубинное регионоведение. М., 2010.

11.    Дугин А.Г. Обществоведение для граждан Новой России. М., 2007.

12.    Дугин А. Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. М: Арктогея-центр, 1999 г.

13.    Дугин А.Г. (отв. ред.)  Основы евразийства. М. Арктогея-центр: 2002.

14.    Дугин А.Г. Социология воображения. Введение в структурную социологию. М., 2010.

15.    Дугин А.Г. Философия политики. М., 2004.

16.    Дугин А.Г. Эволюция парадигмальных оснований науки. М.: Арктогея-Центр, 2002.

17.    Евразийская идея и современность, М.: Издательство Российского Университета дружбы народов, 2002 .

18.    Зубков А. И. Геополитика и проблемы национальной безопасности России. СПб.: Издательство Р. Асланова "Юридический центр Пресс", 2004.

19.    Исаев Б.А. Геополитика. СПб.: Питер, 2006 г.

20.    Кефели И. Ф. Судьба России в глобальной геополитике. СПб. : Северная Звезда, 2004.

21.    Кефели И. Ф. Философия геополитики. СПб.: Петрополис, 2007.

22.    Кройцбергер С., Грабовски С., Унзер Ю. Внешняя политика России: от Ельцина к Путину, М.: Оптима, 2002 г.

23.    Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т.1. М.: Государственное издательство политической литературы, 1965.

24.    Мосс М. Социальные функции священного: Избр. произведения / Пер. с франц. под общ. ред. И. В. Утехина. СПб.: Евразия, 2000.

25.    Ратцель Ф. Народоведение. В двух томах. М.: Типография Товарищества "Просвещение", 1903.

26.    Сорокин П.А. Система Социологии. в 2-х т., М., 1993.

27.    Циганков П.А., Циганков А.П. Социология международных отношений: анализ российских и западных теорий. М.: Аспект Пресс, 2008.

28.    Frobenius L. Erythräa. Länder und Zeiten des heiligen Königsmordes. Berlin, 1931

Portmann A. Animals as social beings. New-York: Viking Press, 1961.

Глава 2. Обзор геополитических теорий

§ 2.1  Геополитика и перспектива взгляда

Геополитика существенно отличается от социологии геополитики, но чтобы сочетать первое со вторым, необходимо знать и то, и другое. Термин «геополитика» был введен в XIX в. шведом Рудольфом Челленом[54](1864-1922). Он также предложил термины для дескрипции новых специфицированных дисциплин — «этнополитика», «кратополитика», но они, в отличие от геополитики, не выдержали проверки временем.

Геополитика — это дисциплина, занимающаяся отношением государства к пространству. Этимология термина очевидна — от греч. πολις, государство, и γεa, земля. Геополитика изучает отношение государства, политической системы, политического организма к ландшафту, к территории, к земле, к пространству.

Одним из предшественников Челлена, пользовавшихся геополитическим подходом, можно считать немца Фридриха Ратцеля (1844-1904), основателя политической географии, или антропографии. Он предложил учитывать пространственный фактор как один из главных в международных политических отношениях. И хотя Ратцель не употреблял термина «геополитика», именно к нему восходят основные философские, концептуальные элементы геополитики. Одной из важнейших идей Ратцеля была идея «государства как формы жизни». Представление о государстве у Ратцеля восходит к традиции органицистской немецкой школы, предполагавшей отношение к государству не как к механистической конструкции, но как к живому существу. То есть государство рождается, созревает, деградирует и исчезает. Государство представляет собой форму жизни, и это живое существо вписано в ландшафт, как растения или животные, как другие формы жизни. Государство растет из почвы, адаптируется к почве, живет на ней, занимает территорию, расширяясь, сужаясь или сохраняясь в пределах этой территории, адаптируясь к почве.

Существуют две глобальные философские теории, распространяющие свои суждения на науку:  органицизм и механицизм. Им соответствуют две метафоры — метафора дерева и метафора часов. Согласно метафоре часов, или механицизму, государство, общество, социум, политика представляют собой механизм. С точки зрения метафоры дерева, государство, общество, человек, культура представляют собой организм. Разница в подходах заключается в том, что в первом случае мы можем разъять что-либо как механизм на составные части, а потом собрать заново, а в другом случае — нет. Если мы, например, спилим дерево, а потом попытаемся его поставить на место, ясно, что из этого ничего хорошего не выйдет. Если мы расчленим какое-либо живое существо, то вернуться к предшествующему состоянию уже не удастся. Может быть, куски сшить и можно, но это будет чучело.

Органицизм и механицизм можно встретить и в социологии, и в политологии, и в различных философских и даже естественнонаучных дисциплинах. В одном случае мы будем рассматривать, подобно Декарту[55] или Галену[56], человека как механизм. Жюльен Офре де Ламетри даже написал книгу «Человек-машина»[57], где легкие человека уподобляются кузнечным мехам, печень — огню, на котором всё жарится и варится, суставы — рычагам, так или иначе помогающим поднимать тяжести. Современная медицина исходит исключительно из механицистских представлений о человеке и мире. Органы рассматриваются как существующие отдельно от всего организма. Отсюда идея трансплантации, предполагающей, что можно взять и заменить один орган другим. Такой подход был категорически неприемлем для сакральной ятромедицины, рассматривавшей человеческое существо как целостное, в котором ничего без очень серьезных последствий кардинально поменять нельзя.

Геополитика основана именно на органицистском подходе. Поэтому с точки зрения геополитики совершенно не все равно, где находится то или иное государство, где живет то или иное политическое сообщество, в каком ландшафте и на какой территории. Первых геополитиков и, в первую очередь, Ратцеля[58] обвиняли в так называемом «географическом детерминизме». Что это означает? Детерминизм — это предопределенность. В зависимости от того или иного ландшафта политические системы организуются тем или иным образом. Примером географического детерминизма, в частности, является потамическая теория цивилизаций. Потамическая — от греческого слова «ποταμος», «река». Потамическая теория цивилизации гласит, что цивилизация возникает там, где речные потоки пересекаются, так или иначе сходятся между собой. Там, где реки текут параллельно друг другу и не пересекаются, государств не возникает. Если мы посмотрим на историю, на географический рельеф всех известных нам государств, мы увидим, что это правило соблюдается. Там, где сходятся водные пространства, например, в Междуречье, в дельте Нила, в Западной Европе, возникают цивилизации. В России, например, это пересечение русских рек — бассейнов Оки и Волги. В таких местах цивилизации возникают раньше. А там, где реки текут параллельно, — например, в Германии или в Сибири, цивилизации складываются очень поздно. Поэтому германское государство возникло последним в Европе, хотя немцы – один из наиболее государствообразующих народов. Они создали европейскую политическую систему за счет своих франкских, германских династий, но тем не менее собственное полноценное государство у них появилось вообще чуть ли не в конце XIX в. До этого были раздробленные княжества: отдельно Пруссия, отдельно Австрия, отдельно Бавария. Бисмарк железной рукой собрал эти земли. Но это произошло лишь в конце XIX в., когда у Франции за плечами была чуть ли не тысячелетняя история. При этом Франция создавалась при участии тех же немцев. Но реки во Франции текли правильно, а в Германии — нет.

Или, например, Якутия. Наша Сибирь безгосударственная потому, что там реки текут параллельно. Пересекаем Урал, и здесь реки начинают пересекаться. Отсюда мощная долгая история Московской Руси. Это пример потамической теории. Многие считают, что она утратила свое значение, но цивилизации тем не менее сложились в те времена, когда этот фактор имел существеннейшее значение, и как раз именно такого рода цивилизации уже накопили определенный запас исторического развития. Поэтому это не малозначимый фактор даже сегодня. При этом патомическая теория — один из ярчайших примеров географического детерминизма.

Р. Челлен предложил систематизировать геополитические знания, рассматривая отношение государства к пространству как абсолютно необходимый элемент любого политологического анализа. С этого момента слово геополитика начинает свое шествие в истории. Вначале у Челлена геополитика была частью политологического знания. Иными словами, она представляла собой часть политологии, прикладной политологии, и лишь постепенно обособилась в отдельную дисциплину.

§ 2.2  Атлантизм. Seapower. Создатель геополитики Джон Хэлфорд Макиндер

Поворотным моментом в истории геополитической дисциплины была публикация в 1904 г. в английском журнале «The Geographical Journal» статьи Макиндера (1861 – 1947), которая называлась «Географическая ось истории»[59]. Макиндер, по сути дела, набросал основы методологии и топики геополитического мировоззрения или миросознания, и, по сути, этот небольшой текст лежит в основе развития всей геополитики в течение ХХ века. C этого момента интуиция Ратцеля о том, что государство есть форма жизни, на которую влияет пространство, а также интуиция Челлена о необходимости учитывать пространственный фактор в политологии и придавать государствам особый индекс при любом политологическом анализе, превращаются в некое стройное представление о мире. Именно Макиндер является создателем и разработчиком геополитической топики.

Что такое топика? Топика – это структура концептуального знания. Слово топика происходит от греческого слова «τοπος», «место», но речь идет не о месте физическом, а о месте концептуальном. Иными словами, это некая география идеи. Топика – это география идеи, пространственное изображение идеи. Можно сказать, это схема, которая лежит в основе того или иного научного подхода, того или иного научного метода.

Д. Х. Макиндер был практическим политиком. Он выполнял роль верховного комиссара Антанты по Украине во время гражданской войны и был представителем сил Антанты у Врангеля. Иначе говоря, он занимался активной геополитикой, полагая, что геополитическое знание является лишь подсобным материалом в идее реализации британских интересов. Но, может быть, сам того не ведая, в своей статье он изложил нечто гораздо большее, нежели практические наблюдения за тем, что именовалось в то время, в XIX в. — в начале ХХ в., Большой Игрой, «Great Game[60]». Тогда этим словом обозначалось противостояние Англии и Российской империи, целью которого было получить контроль над пограничными зонами, начиная с Европы, Балтийско-Черноморского бассейна и Кавказа и заканчивая центральной Азией, Тибетом и Дальним Востоком. На всем пространстве Евразии между Российской империей и Англией шла борьба. Англия всячески нас оттесняла, а мы пытались отстоять территории. Это и называлось «Great Game». Об этом много писал Р. Киплинг[61]. И колониальные авантюры XIX в. Великобритании в значительной степени руководствовались конкуренцией с Россией.

«Большая Игра» признавалась и осознавалась фактически всеми в XIX веке, и Макиндер попытался ее концептуализировать. Каковы же результаты? Мы получили не просто концептуализацию противостояния британского империализма и русского геополитического национально-освободительного движения против английских агентов, но совершено новую науку. Другими словами, занимаясь практической политикой, Макиндер нащупал подход, ключи к науке, которая имеет гораздо большее значение, гораздо большую степень автономности, универсальности, нежели решение конкретных проблем по отделению Украины от России или натравливанию проанглийских антантовских «белых» на евразийских «красных», засевших на сухопутной территории.

Смысл макиндеровской статьи «Географическая ось истории» сводится к тому, что существуют два типа цивилизаций. Одну из них он назвал «цивилизацией Моря», имея в виду Англию, владычицу морей. Как раз в то время идея морского права активно дискутировалась. Эта идея очень интересна с точки зрения правовой истории. Англичане в конце XIX века ввели в качестве международного закона обязательность английского контроля над мировым океаном. Они заявили, что владеют им по факту, и значит, их торговые суда должны беспрепятственно проплывать по всем водам мирового океана и «де юре». Впоследствии, в эпоху Вильсона, американцы также хотели заявить, что интересы Америки — это интересы всего мира, и все представители мира должны подчиняться интересам Америки. Иными словами, тогда как раз была очень свежа и актуальна идея придания факту мирового империализма некоего юридического или научного обоснования. Макиндер был классическим мировым империалистом, придававшим своему взгляду на мир концептуальные черты. Поэтому, будучи очень проницательным и тонким человеком, он провозгласил, что существуют две цивилизации: цивилизация Моря и цивилизация Суши.

Цивилизация Моря — это англосаксонский мир, Англия. А цивилизация Суши представлена, если брать исключительно европейский контекст, Западную Европу, восточными, варварскими, с точки зрения прочих европейцев, немцами, которых даже до Второй мировой войны называли гуннами, считая их потомками Аттилы. Отношение к немцам в Европе, кстати, примерно такое же, как у нас к кавказцам. То есть это «люди» и «европейцы», но всё-таки немножко другие, нежели жители Западной Европы. По крайней мере в эпоху Первой и Второй мировых войн немцев прямо называли гуннами в уничижительном значении этого слова. Однако Германия представляет собой цивилизацию Суши только в рамках Европы. В глобальном смысле, конечно же, цивилизацией Суши является Россия. В геополитике для нее существует и другое определение — «Heartland», «сердцевинная земля». Термин «Heartland» был введен Макиндером, который и называл эту «сердечную страну» географической осью истории.

Изначально геополитика, по сути дела, была наукой победы над Россией. Макиндеру принадлежит фраза: «Кто контролирует Heartland, контролирует всю Евразию. Кто контролирует всю Евразию, контролирует весь мир». Это ключевая геополитическая формула. Исходя из нее, Макиндер решил выяснить, а не является ли феноменология англо-русского противостояния, Большой Игры, специфическим свойством или обстоятельством исключительно XIX–ХХ вв., или же можно отыскать в истории некие аналогии. И он пришел к выводу: противостояние цивилизации Суши и цивилизации Моря можно проследить вплоть до древности. Нечто аналогичное мы находим и в противостоянии Рима и Карфагена. Карфаген — по всем параметрам — типично морская цивилизация. Там доминирует наемная армия, все ценности являются ценностями ликвидными. Ориентация на деньги и бизнес в Карфагене была определяющей для этой демократической цивилизации, практикующей ритуальные убиения младенцев. Рим же представлял собой полную антитезу Карфагену. Это была культура застойная, героическая, мужественная, где основные ценности заключались в иерархическом подчинении, послушании, обустройстве всего пространства в соответствии с определенной иерархической структурой. Рим — это жесткий прямолинейный стиль цивилизации, ориентированной исключительно на вертикаль, на подчинение императору. Если Карфаген представлял собой гибкую торговую цивилизацию, то Рим — цивилизацию силовую. Иначе говоря, Карфаген воплощал собой либерализм, а Рим — традиционную силовую структуру. Карфагенские либералы покупали всё, что им было надо, в том числе и армию. А римские герои всё, что им было надо, отбирали.

Противостояние цивилизации Суши и цивилизации Моря сказывалось в методиках захвата полезных и необходимых ресурсов. Карфагеняне предпочитали покупать, римляне отбирать. Карфагеняне воровали, римляне грабили. Воровство и грабеж — разные вещи. Вор приходит тихо, он крадется и оставляет всё, как будто так и было. Грабитель же приходит, выламывает дверь, забирает всё и уходит. Помимо воровства, конечно, у цивилизации Моря были и позитивные стороны. Карфагеняне развивали бизнес, торговлю, они избороздили своими кораблями всё Средиземноморье, отличились в работорговле, приносили детей в жертву великой матери, Молоху и Ваалу. Римляне тоже могли кого-нибудь убить в гладиаторской битве на глазах у всего народа, который только аплодировал, подбрасывая вверх римские шапочки.

Рим хранит свое величие — это героизм, гигантские империи, территории, легионы, идущие ровными когортами и побеждающие всё, что встречается на их пути. Карфаген просачивается тихо, невидимо, как сетевыми змеиными кольцами, опутывая всё своими интригами и заговорами. Рим воевал с Карфагеном в течение трех Пунических войн, которые, с точки зрения Макиндера, суть вечные, не кончающиеся войны. И если древние Пунические войны завершились, то в современном мире идут новые Пунические войны. Только в начале ХХ веке на месте Рима, по Макиндеру, находилась застойная, страшная, неподвижная героическая Россия, отбирающая всё, что плохо лежит. А ей противостоял новый Карфаген — Англия, ловкие демократические торговцы, защитники прав человека, распространяющиеся по миру, оперативно всё скупающие, в том числе и интеллектуальную элиту. И вроде бы внешне всё тихо, демократично: права человека соблюдаются, гражданское общество присутствует. Но при этом  всё пронизано сетями и скуплено.

Еще одна приведенная Макиндером аналогия -- противостояние Спарты и Афин. Спарта, согласно Макиндеру, — цивилизация Суши, Афины же – цивилизация Моря. Афины — это демократия, равенство, бесконечные дебаты и обсуждения, ареопаг. Спарта — короли, жесткость, аскетизм. Противостояние Спарты и Афин, по Макиндеру, было противостоянием не просто двух исторических полисов, но двух типов цивилизаций,

Макиндер утверждал, что афинский и карфагенский типы цивилизаций были унаследованы Голландией,  затем Венецией, еще позже — Англией. Англия для Макиндера была последней стоянкой, последним воплощением карфагенской цивилизации Моря. Что касается цивилизации Суши, то можно сказать, что она от Спарты, а затем Рима через средневековую Европу постепенно сдвинулась к Heartland. Москва неслучайно была названа «Третьим Римом». Мы являемся наследниками именно сухопутной героической цивилизации.

Итак, от чисто стратегического анализа отношений двух империалистических держав — Великобритании и Российской империи Романовых — Макиндер переходит к анализу цивилизационного дуализма, объясняющего, с его точки зрения, содержание международных процессов. По сути дела, мы переходим к социологическому значению международной политики, к социологии международной политики: здесь открывается не просто стратегическая битва за ресурсы, а столкновение двух цивилизационных типов, двух ценностных социальных систем. Таким образом, цивилизация Суши и цивилизация Моря приобретают для нас двойной характер. Мы можем поместить и расположить цивилизации Суши и Моря в географическом пространстве, а можем — в пространстве ценностном, аксиологическом. Геополитика оперирует именно с двумя накладывающимися друг на друга картами. Одна — чисто географическая, другая — ценностная, аксиологическая. Через наложение аксиологической карты на географическую, мы получаем  геополитическую топику. Геополитическая топика, таким образом, может быть представлена как стратегический анализ противодействующих сил, а может — как абстрактное, умозрительное описание столкновения двух типов цивилизаций. Этим двум типам цивилизаций позже крупнейший немецкий социолог В. Зомбарт дал определения «героическая» и «торговая»[62]. По сути дела, здесь мы находим точное соответствие топике Макиндера. Зомбарт выделял два типа обществ: общество героев (цивилизацию Cуши, по Макиндеру) и общество торговцев (морское общество). Но Зомбарт ничего не говорит нам о географическом и историческом расположении этих обществ. Он строит чисто социологическую ценностную модель. У Макиндера же анализ постоянно переходит с ценностного на стратегический уровень. Особенность геополитики как раз в том и состоит, что эта дисциплина способна легко и непротиворечиво переходить с одного уровня на другой. Можно оценивать стратегические взаимоотношения, а можно — цивилизационные. Всякое цивилизационное, социологическое явление, в рамках геополитической топики можно оценить с точки зрения его близости к стратегическим интересам. И, наоборот, при рассмотрении стратегических интересов видятся цивилизационно-ценностные аспекты. В этом суть геополитики.

В геополитике приводятся в соответствие две системы: ценностная и стратегическая. Сторонник либерализма, то есть торговой цивилизации, будет сторонником цивилизации Моря. Сторонник традиционного устоя, Суши, будет противником цивилизации Моря с ее либерализмом. И как бы ни пытались избежать либералы нового поколения этой геополитической связи, она их преследует, потому что законы геополитики действуют безотказно.

§ 2.3  Карл Шмитт: Земля и Море

Наиболее серьезный вклад в геополитику как науку внес Карл Шмитт, (1888 -1985), немецкий юрист и философ. В своей небольшой, но очень значительной работе «Земля и Море»[63], он показал, что Суша, как таковая, не должна рассматриваться в качестве только физического явления и что выделение Макиндером пары – цивилизация Суши и цивилизация Моря -- сочетающей стратегию и ценностные системы,  является не частно-научным, а общекультурным и даже философским обобщением. Суша и Море у Карла Шмита как базовая пара геополитической топики приобретает характер, можно сказать, духовно-цивилизационного образа. Другими словами, цивилизация может оставаться сухопутной, даже если она захватывает господство над морями, как, например, Испания. Цивилизация может оставаться сухопутной, даже если она является островом, окруженным со всех сторон морем, как Япония. Цивилизация также может стать морской, если, выйдя в стихию Моря, эта цивилизация принимает логику Моря. Народ может быть мореплавателем, но море воспринимать как промежуток между одной сушей и другой. Шмитт иллюстрирует это организацией политических систем в испанских колониях. Где бы испанцы ни создавали свои колонии, они всегда утверждали иерархии героического свойства, подобно римлянам. Они мыслили себя носителями Суши, покоряющими море. Сухопутный характер испанской цивилизации для Шмитта очень важен.

Другой пример — англосаксонские мореплаватели. Англия поначалу ощущала себя как вполне сухопутная европейская держава, поскольку Ла-Манш был просто ручейком, отделяющим их от Европы, и как остров англичане себя долгое время вообще не осознавали. Но, как показывает Шмитт, вступив в Море, англичане встали на сторону Моря. Они стали смотреть на Сушу с позиции Моря, и это совершенно изменило их сознание. Из аристократических, верных Англии отрядов они превратились в пиратов -- в «пиратов Ее Величества». Кто такие пираты? Это свободное анархическое общество, развивающее индивидуальные достоинства или недостатки каждого (алкоголизм, жадность, грубость и жестокость), бороздящее моря, которые рассматриваются как абсолютно отчужденная, ликвидная, то есть жидкая стихия.

Отличие существования Моря от Суши, в том числе, заключается и в том, что Море населено неприручаемыми животными. Их можно поймать, съесть, но их невозможно приручить. И сама морская стихия — это вода, которую невозможно пить. Матрос, попавший в бурю и потерявший паруса, плывет на корабле, изнывая от жажды. Кругом вода, а выпить ее нельзя. Это обманная вода, демоническая вода, антивода. Уж лучше бы не было ничего, чем вода, пить которую невозможно. И находясь по горло в воде, матрос умирает от жажды. Эту воду настоящий матрос, особенно переживший морские напасти, может только ненавидеть. И вот ненависть к воде, к Морю, постепенно формирует в нем патологическую любовь к этой стихии. То есть пират — это тот, кто ненавидит вообще всё, потому что он ненавидит стихию, его окружающую.

Еще одно свойство пирата. Мы знаем, что женщина на корабле всегда считалась очень дурным знаком, предвещающим кораблекрушение. Корабль — это всегда чисто мужской коллектив, экипаж матросов. Там не предполагается женщин. Но если долго не видеть женщин, понятно, чем начинают заниматься моряки. Развитие отношений мужчина-мужчина в социологии корабля, конечно, идет быстрее, нежели в социологии Суши. Для испанских моряков, к примеру, отсутствие женщин — это временное явление. Они покидают женщин в одном порту и находят в другом. Но люди, которые махнули рукой на Сушу, уже рассматривают всё с точки зрения Моря, поэтому они адаптируются к этому кораблю. Футбол, например -- игра чисто англосаксонская и пиратская. Известен факт, что пираты играли отрубленными головами врагов или моряков, захваченных на абордаж. Не случайно, в частности, пират Фрэнсис Дрейк был пожалован титулом сэра за огромное количество отрезанных голов, отобранных сундуков, взятых на абордаж кораблей. Поскольку Англия билась с Испанией за господство над морем, Ее Величество королева Англии поощряла своих пиратов, чтобы они нападали именно на благопристойных, служащих своей стране испанцев. Это была борьба в море между Сушей и Морем, как блестяще показывает Карл Шмитт.

Одной из лучших иллюстраций идеологемы Моря для Карла Шмитта является произведение Мелвилла «Моби Дик», где писатель, становясь на сторону кита, полностью переходит на позиции Моря. Карл Шмитт также предложил два библейских образа для описания двух типов цивилизаций: образ Левиафана и образ Бегемота. Левиафан – это морское чудовище, Бегемот – сухопутное. Иначе говоря, цивилизация Суши изображается образом Бегемота, цивилизация Моря – образом Левиафана.

§ 2.4  Петр Савицкий и Карл Хаусхофер

Идеи геополитики Макиндера подхватили два ярких ученых: немец Карл Хаусхофер и наш соотечественник Петр Николаевич Савицкий (1895 — 1965). Хаусхофер у истоков национал-социализма был близок к Гитлеру, потом ушел в оппозицию, его сын Альфред Хаусхофер принимал участие в штауфенберговском покушении на Гитлера в 1944 году и впоследствии был казнен в Моабитской тюрьме. Хаусхофер основал «Журнал геополитики», применяя макиндеровские идеи к интересам Германии. В частности, с точки зрения Хаусхофера, экспансия с севера на юг по меридианальным осям осуществляется гармонично, а широтная экспансия, с Востока на Запад и с Запада на Восток, – катастрофична[64].

Интересно, что в Японии, где Хаусхофер при Вильгельме II, в эпоху Второго Рейха, был военным атташе Германии, где он познакомился с японской концепцией «chiseigaku[65]». Это японское название «геополитики». Японский язык -- наверное, единственный, в котором существует собственное название для этой дисциплины. Во всех остальных – пользуются термином греческого происхождения. «Chiseigaku» – интересное название. Оно происходит от «gaku», «учение», и «chisei» – «живая земля». Отталкиваясь от этого термина, Хаусхофер сформулировал концепцию «Lebensraum», получившую два толкования. Одно из них, сугубо национал-социалистическое, рассматривало «Lebensraum» как «жизненное пространство». На этом понимании обосновывалась экспансия на восток – движение против СССР. Но сам Хаусхофер толковал «Lebensraum» как «живое пространство», в духе «чисейгаку». Живое, а не жизненное. Поэтому Хаусхофер был ярым противником нападения Гитлера на Россию. В своей статье «Континентальный блок» он говорил о необходимости альянса между Германией, Россией и Японией для того, чтобы объединить сухопутные державы. Хаусхоферовская идея создания оси «Берлин-Москва-Токио» против цивилизации Моря полностью расходилась со взглядами Гитлера и национал-социалистов, что вызвало гонения на Хаусхофера и его «Журнал геополитики».

Вторым продолжателем идей Макиндера можно считать Петра Савицкого[66], который был заместителем Струве в правительстве Врангеля. Вместе с князем Н.С.Трубецким (1890 — 1938) он был организатором Евразийского движения, одним из основателей евразийской философии. Значение Петра Савицкого, хотя он собственно геополитике посвятил буквально пару статей, в том, что он, познакомившись с идеей Макиндера, предложил ее нам, русским, принять на свой счет. Он выявил и описал нам суть нашей цивилизационной и пространственной судьбы. Сохраняя нашу цивилизационную сухопутную идентичность, мы должны стратегически отстаивать имперское расширение России, направленное, по логике Большой Игры, во все стороны для блокирования англосаксонского морского господства. Иными словами, Савицкий был первым автором, принявшим топику Макиндера, но как бы с другой стороны шахматной доски. Макиндер всё видел с точки зрения успехов реализации англосаксонской империалистической стратегии, а Савицкий предложил всё рассмотреть с точки зрения русской контр-стратегии. Таким образом, хотя он почти ничего толком на эту тему не написал, было достаточно двух-трех его интуиций для того, чтобы фактически выстроить то, с чего началась уже тогда, в эпоху Белого Дела 1920-х годов, русская геополитика.

Евразийское движение Петра Савицкого и Николая Трубецкого, по сути, являлось цивилизационным выражением российской геополитики. Но несмотря на то, что сам Савицкий был географом по образованию, львиная доля его евразийского наследия посвящена защите цивилизационной идентичности российской цивилизации. Стратегическая безопасность затронута в гораздо меньшей степени. Однако именно евразийцы дали возможность рассмотреть  геополитическую картину с другой позиции.

Макиндер видел всё со стороны Моря, Савицкий — со стороны Суши, хартланда. Хаусхофер находился между ними. Однако, с его точки зрения, анализ геополитической германской идентичности подводил к тому, чтобы быть с евразийцами. И поэтому первые евразийцы публиковали некоторые свои тексты в журнале Хаусхофера. Рихард Зорге, наш агент, работавший в Японии, тоже публиковал свои материалы у Хаусхофера.

В геополитическом германском контексте разрабатывались модели, позже воплотившиеся в «пакт Молотова-Риббентропа». Речь шла об объединении России с Германией против англосаксонского мира. Таким образом, геополитические идеи уже в ХХ веке имели самое прямое влияние на реальную политику. И будучи методологией осмысления международных процессов, в значительной степени эти концепции влияли на реальную политику и судьбы народов.

§ 2.5  Николас Спикмен: развитие атлантистской геополитики в США

Однако у Макиндера был и прямой последователь — геополитик Николас Спикмен (1893 – 1943), наблюдавший за международной политикой первой половины ХХ века и пришедший к выводу, что полюс атлантизма постепенно в течение ХХ в. смещался на Запад[67]. Полюсом цивилизации Моря и главной морской державой постепенно становятся США. Макиндер тоже рассматривал США в качестве части англосаксонской цивилизации, хотя и захолустьем. Но за 30 – 40 лет Америка из захолустья, — после Первой Мировой и особенно Второй Мировой войн, — стала оплотом мировой морской цивилизации. И уже сама Европа, Франция и Англия, бывшие воплощением Карфагена, в новой планетарной топике стали рассматриваться как некие в цивилизационно-стратегическом смысле оккупированные Америкой территории. Этот шифтинг цивилизации чрезвычайно важен, потому что в картине,  где Соединенные Штаты Америки представляют собой абсолютный полюс глобальной морской цивилизации, мы живем сейчас. Мы шли к этому, начиная со второй половины ХХ века. Можно сказать, что сегодняшнее человечество живет под знаком Левиафана.

Спикмен в своем стратегическом разборе вычленил еще одно, промежуточное геополитическое пространство, которое он назвал Rimland, «крайней землей» («внутренний полумесяц» Маккиндера). Rimland — береговая или окаемочная земля, земля-каемка. С точки зрения Спикмена, задача цивилизации Моря — максимально расширить свое влияние на Rimland для того, чтобы блокировать Heartland, если говорить конкретнее, Россию, Советский Союз, Российскую Федерацию, во внутриконтинентальном пространстве, окружив ее максимально широким поясом, отделяющим морские границы от сухопутных. То есть задачей мировой цивилизации Моря является предотвращение выхода русских к теплым морям, куда, кстати, русские как раз всегда и хотели прорваться. И это неслучайно, поскольку еще до концептуализации означенных идей у Макиндера и Спикмена русские политики и стратеги понимали смысл Большой Игры, которая велась задолго до того, как ее детали были названы своими именами, стали проявленными и очевидными.

Задача атлантизма — в расширении береговой зоны, в установлении на ней своего влияния. С этим связаны большинство процессов всего ХХ века, вплоть до вьетнамской и корейской войн, российского вторжения в Афганистан и перераспределения зон влияния на Ближнем Востоке. Везде страны Моря бьются с теми тенденциями, которые так или иначе ориентированы на Heartland и которые поддерживает Россия. С точки зрения геополитики разницы между Российской империей, СССР, современной демократической Россией нет никакой — это одно и то же пространство, порождающее один и тот же тип общества. Можно этот тип общества ослабить вместе с сокращением пространства. Именно поэтому современный геополитик Збигнев Бжезинский говорит, что Россию надо расчленить. Дальнейшие формы демократизации и либерализации России, а также защиты прав человека и утверждения гражданского общества возможны только за счет фрагментации Heartland, о чем пишет Бжезинский в книге «Великая шахматная доска[68]». Это классическое применение принципов геополитики, поскольку идеологические и стратегические процессы идут не только параллельно, но и представляют собой с точки зрения геополитической топики один и тот же процесс. Иногда нам даже говорят, что федерализация есть демократия в действии на уровне административных территориальных ячеек, субъектов. Больше демократии, значит, больше фрагментации.

В конце XIX века адмирал Альфред Мэхэн (1840-1914) написал целую серию книг о военной стратегии США, где он использовал выражение «Sea Power»[69]. «Sea Power» — это «морское могущество». По сути дела, А. Мэхен прозорливо, пророчески считал, что главным инструментом мировой доминации Америки будет использование морского пространства. Америка обречена быть Sea Power, поскольку военно-морские силы являются основой и костяком американской армии со стратегической точки зрения. Sea Power мы можем рассмотреть и с ценностной, аксиологической точки зрения. Это власть Левиафана, власть Карфагена, власть Молоха и Ваала. Со стратегической точки зрения это говорит о том, что американцы будут всегда стремиться максимально использовать мировую акваторию для противодействия своим врагам в лице России.

§ 2.6  Русская школа геополитики, евразийство

В каком-то смысле, мы можем провести линию от А. Мэхэна к Спикмену. Сам Мэхэн, конечно, не употреблял термин «геополитика», Спикмен же, напротив, был крупнейшим геополитиком. От Мэхена, который был стратегом, мы можем провести линию к Савицкому, но у Савицкого были также русские предшественники — русские стратеги, военные, политические географы[70], предвосхитившие наше собственное геополитическое видение. Самым значительным среди них является Алексей Ефимович Едрихин (1867–1933) – автор, писавший под псевдонимом Вандам[71]. Он был сотрудником царской военной разведки, сражался против англичан в Южной Африке на стороне буров, и вынес оттуда псевдоним, которым он там пользовался. Он был наиболее последовательным выразителем борьбы с англосаксонской экспансией, с англосаксонскими тенденциями внутри самого российского общества. Жил Алексей Ефимович Едрихин в конце XIX — начале ХХ вв. и может быть отнесен к предшественникам российской геополитической школы.

Также следует отметить и другие фигуры.

В.П. Семенов-Тянь-Шанский (1870 —1942)— ученый и географ, говоривший о цивилизационной миссии России как географическом сухопутном образовании, а также о влиянии ландшафта на нашу культуру[72].

Д.А. Милютин (1816–1912) — знаментый российский полководец, в своих работах по геостратегии затрагивавший определенные аспекты, которые можно интерпретировать с точки зрения геополитической дисциплины. Надо отметить также работы по военной географии и особенно по стратегическому анализу Центральной Азии выдающегося военноначальника А.Е.Снесарева (1865--1937).

Последним терминологическим добавлением в эту картину, которая послужит для нас инструментом осмысления различных вех русской истории, является географическое определение Heartland и цивилизации Суши как Евразии. С одной стороны, Евразия — всего лишь географическое понятие нашего континента. Но с геополитической точки зрения Евразия не просто географическое понятие. Это культурное, ценностное понятие, означающее с геополитической точки зрения именно цивилизацию Heartland. Цивилизацию с двух точек зрения: стратегической, связанной с расположением евразийского государства, евразийской культуры, евразийского общества именно на данном географическом пространстве, и ценностной, что предполагает евразийство как мировоззрение. Евразия — понятие ценностное, аксиологическое, утверждающее верность корням, традиции, героическому стилю не только как дань прошлому, но и в качестве проекта будущего.

Иначе говоря, будущее должно корениться в прошлом и двигаться в сторону тех идеалов, которые были намечены в прошлом. Если угодно, это консерватизм. Поэтому всё течение евразийства -- от Савицкого до Трубецкого -- можно рассмотреть как учение внутри русской философии, русской жизни, русской науки, которое максимально остро осознало сухопутную идентичность русского общества. Мы все являемся в той или иной степени евразийцами и по нашему географическому местонахождению, потому что мы выросли на этой земле, и по нашим взглядам, потому что мы — часть русского евразийского общества.

Во второй половине ХХ века сформировался блок НАТО, Североатлантический альянс, представляющий союз США, нового флагмана цивилизации Моря, и Европы, точнее, совокупности европейских стран, ориентированных на стратегические интересы США. Это связь Европы с Америкой в интересах цивилизации Моря. С этого момента в геополитический обиход был введен термин «атлантизм». Атлантизм — важнейшее геополитическое явление, стратегически означающий альянс США и Западной Европы, а ценностно — заявку на доминацию, превосходство торгового типа над другими типами цивилизации. Иными словами, атлантизм — это власть торговцев, ориентированная на либеральные ценности. Однако это не моральные, но исключительно геополитические категории. Поэтому пара атлантизм-евразийство является точным синонимом пары Море-Суша, но применительно к ситуации, которая сложилась во второй половине ХХ в.

В завершение знакомства с геополитическим методом можно сказать, что к евразийцам принадлежал Лев Гумилев (1912-1992), считавший себя учеником Савицкого. Гумилев – крупнейший русско-советский этнолог, о геополитике он формально ничего не писал, но если понимать смысл и структуру геополитического метода, то у Гумилева можно найти очень важные и ценные замечания по поводу геополитических процессов[73].

Полноценная российская геополитическая школа, обобщившая всё вышесказанное и облекшая его в достаточно строгие формы, сложилась в виде небольшого кружка в конце 1980-х гг., когда падение советской идеологии оставило гигантский идеологический вакуум. Появилась острая необходимость в методе позволяющем ориентироваться в тех процессах, что происходили в международной сфере. Тогда же было замечено, что американская политическая, научная и дипломатическая элита на всем протяжении ХХ века в значительно большей степени руководствовалась геополитическими моделями, нежели собственно защитой либерально-демократических ценностей. Более того, было замечено тождество стратегического и идеологического в американском подходе.

Тождество ценностного и стратегического в одном и том же геополитическом импульсе является абсолютной осью мировоззрения американской правящей элиты. Когда наши коллеги увидели, что идеология для американцев — ровно половина их мировоззрения, и что идеология неотделима от стратегии, тогда, естественно, с нашей стороны стал складываться некий ответ, который в конце 1990-х частично облекся в так называемый «путинский курс». Наши силовики, военные, часть политиков стали понимать, что отказ российского общества от коммунизма не кладет конец конфликту с Западом. Все обещания и прогнозы прекращения противостояния по мере деидеологизации были ложью, с помощью которой владеющие геополитикой американцы обманули не владеющих геополитикой коммунистов. Так не владеющие геополитикой коммунисты утратили страны Варшавского Договора, страны СССР, СНГ. Именно в момент катастрофических территориальных потерь начала 1990-х годов и родилась российская геополитическая школа, называющая себя евразийской или неоевразийской.

В настоящее время происходит медленная, с огромным отставанием, синхронизация самосознания политической элиты России с самосознанием геополитической элиты США. Не будем забывать, что в геополитике всегда доминировали именно англосаксы. Макиндер первым осмыслил ее главные фундаментальные закономерности и первым принялся ее внедрять на практике. Уже тогда, будучи эмиссаром Антанты на Украине, он занимался вопросом, как можно лучше произвести сецессию Украины от тогдашней коммунистической России. То же самое сегодня делают современные американские геополитики Брюс Джэксон, Збигнев Бжезинский, Стивен Манн и множество других людей. Прошло сто лет, но мы видим всё те же самые процессы, те же самые сетевые модели, ту же самую геополитическую борьбу за расширение Rimland и блокирование Heartland. А Россия всё так же ведет, может быть, иногда успешную, но, как правило, не слишком последовательную отчаянную борьбу за выход к теплым морям для того, чтобы прорвать «кольцо анаконды», смыкаемое англосаксонским миром вокруг России.

Итак, смысл геополитической топики заключается в органичном тождестве ценностного и стратегического. Геополитика утверждает, что ценностный и стратегический аспекты тождественны. Мы часто утверждаем, что ценности — одно, а интересы — другое, что они не одно и то же в аксиологической философии и в конкретной политике. А вот в измерении геополитики ценности и интересы совпадают. Это и есть специфика геополитической топики — объединение ценностей и интересов, идей и стратегических проектов.

Обрисованную в целом геополитическую топику мы будем применять к русской истории. Мы рассмотрим русскую историю, ее отношение к пространству, отношение русского общества и государства к различным импульсам, с которыми они сталкивались на своих ранних, средних и поздних этапах, с точки зрения геополитической топики.

Нашей задачей мы видим помещение русской истории, истории русского общества, русской социологической и социальной истории в контекст геополитических координат. Мы постараемся проследить, как Суша и Море взаимодействуют друг с другом, например, на раннем этапе возникновения славянской государственности. Мы рассмотрим, каково геополитическое значение Киевской Руси, феодальной раздробленности, Московской Руси, монгольских завоеваний, петровской Руси, СССР и современной Российской Федерации. Иными словами, наша задача — поместить основные моменты русской истории в геополитическую систему координат, и сделать то, что еще, по сути, никем не было сделано: написать геополитическую историю России.

Библиография:

1.      Бжезинский З. Великая Шахматная доска (The Grand Chessboard). М.: Международные отношения, 1999.

2.      Вандам Е. А. Геополитика и геостратегия. М.: Кучково поле, 2002 .

3.      Гален К. О назначении частей человеческого тела. / Пер. С. П. Кондратьева, под ред. и с примеч. В. Н. Терновского, вступ. ст. В. Н. Терновского и Б. Д. Петрова. М.: Медицина. 1971.

4.      Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

5.      Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Астрель, АСТ, 2004.

6.      Гумилев Л.Н. О термине "этнос" // Доклады отделений комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. 1967.

7.      Декарт Р. Рассуждение о методе с приложениями: Диоптрика, Метеоры, Геометрия, М.: Изд-во АН СССР, 1953

8.      Декарт Р. Сочинения. Казань, 1914.

9.      Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. М.: АРКТОГЕЯ-центр, 1999 .

10.    Классика геополитики. XIX век. М.: АСТ, 2003 .

11.    Классика геополитики. XX век. М.: АСТ,2003 .

12.    Киплинг Р. Ким, Высшая школа", Москва 1990.

13.    Колосов В. А., Мироненко Н. С. Геополитика и политическая география, М.: Аспект Пресс, 2005 г.

14.    Ламетри Ж. О. Человек-машина // Ламетри Ж.О. Сочинения М. Мысль, 1976

15.    Ратцель Ф. Народоведение. В двух томах. М.: Типография Товарищества "Просвещение", 1903 .

16.    Мэхан А. Т. Роль морских сил в мировой истории (The Influence of Sea Power upon History), М.: Центрполиграф, 2008 .

17.    Романов А. Геостратегия: Россия и мир в XXI веке, М.: Тривола, 2000 .

18.    Россия и Британия. Связи и взаимные представления XIX-XX века, Издательство: Наука, 2006 г.

19.    Россия и Европа. Хрестоматия по русской геополитике, Издательство: Наука, 2007 г.

20.    Российско-американские отношения в прошлом и настоящем. Образы, мифы, реальность / Russian-American Relations in Past and Present: Images, Myths, and Reality, Издательство: РГГУ, 2007 г.

21.    Савицкий П.Н. Континет Евразия, М.: Аграф, 1997 г.

22.    Хаусхофер К. О геополитике, Издательство: Мысль, 2001 г.

23.    Челлен Р. Государство как форма жизни (Staten som lifvsform). М.: Российская политическая энциклопедия, 2008 .

24.    Johnson R. Spying for Empire: The Great Game in Central and South Asia, 1757-1947. London: Greenhill, 2006.

25.    Mackinder H. J. The geographical pivot of history // The. Geographical Journal.№ 23, 1904. P. 421–37

26.    Nozomi-Horiuchi R. Chiseigaku Japanese geopolitics. Ann Arbor: University Microfilms, 1980.

27.    Sombart W. Händler und Helden. Patriotische Besinnungen, Duncker & Humblot: München/Leipzig, 1915.

28.    Spykman N. The Geography of the Peace, New York, Harcourt, Brace and Company,1944.

Глава 3. Основные направления геополитики

§ 3.1     Три формы геополитического пространства: три типа геополитики

Говоря о геополитике, мы всегда указываем на необходимость специфического взгляда, то есть ситуирования. Геополитика – это дисциплина, чье содержание зависит от места субъекта. Поэтому, если объект геополитики один и тот же, потому что речь идет об исследованиях взаимоотношения обществ, государств, систем к пространству, то в зависимости от того, на чью сторону мы становимся, то есть где располагаются субъекты  геополитики, возникают, по меньшей мере, две, а то и три полноценные геополитические модели. В одном геополитическом пространстве существуют три возможных ситуирования субъекта. То есть геополитика заключает в себе три геополитики. Современный ученый, представитель критической школы геополитики Героид О’Туатайл говорит о том, что геополитика – это сложный, многомерный дискурс, меняющий значение в зависимости от того, на чем делает акцент – на политике или на географии – тот, кто использует этот метод. Гораздо более верно с точки зрения критической геополитики было бы установить трехсубъектную возможность геополитических моделей.

 В рамках общего геополитического подхода существуют три типа геополитики. Прежде всего, это геополитика моря, когда взгляд на существующие процессы в геополитическом пространстве рассматривается с точки зрения Seapower. Это геополитика типичная для англосаксонского мира: её можно назвать атлантистской геополитикой, талласократией. Существует противоположная модель геополитики, которая видит мир с точки зрения Landpower – земного могущества. Это называется теллурократией. И есть еще Rimland, то есть береговая зона, промежуточная между Seapower и Landpower. Rimland – крайняя земля.

Так вот, на самом деле существуют три геополитики: геополитика Seapower, которая рассматривает, где субъект ситуируется в атлантическое пространство; геополитика Landpower, где субъект ситуируется в пространство земли; и геополитика римленда, где субъект помещается в промежуточном  состоянии. Геополитика – это та дисциплина, где структура научного дискурса, и даже структура методологии, зависит от расположения субъекта.

Это объясняет, почему геополитику долго не признавали наукой. Длительное время полагали, что геополитики основывают свои принципы на субъективном подходе. Получалось, что это не наука, а некий субъективный дискурс, некая идеология или даже пропаганда. В нежелании признавать геополитику наукой есть резон, это было характерно даже для ее отцов-основателей, таких, как Карл Хаусхофер. Но сейчас, по прошествии ста лет серьезного развития этой дисциплины, мы можем объяснить, в чем здесь дело. Если мы описываем геополитику только с одной из этих сторон, то есть если мы фиксируем субъекта и остаемся в рамках этого субъекта, у нас нет науки. Геополитика становится в таком случае лишь политическим, мировоззренческим, стратегическим дискурсом. И этот дискурс с необходимостью субъективен. По-настоящему научной является та геополитика, которая учитывает релятивизм субъекта, от имени которого ведется исследование. Вот это уже наука, и вот это уже по-настоящему критическая дисциплина.

Геополитику можно отнести к социологической теории второго уровня или к социополитической теории, расположенной где-то между социологией и политологией. Если мы относим геополитику к социологической теории второго уровня, это означает, что мы квалифицируем ее как исследование отношения общества к пространству или как социальный взгляд на политику по отношению к пространству. Мы можем рассматривать геополитические процессы с социологической точки зрения, и тогда мы должны говорить об обществе, о стратификации, о связи социальных моделей с геополитическими и стратегическими интересами. А можем рассматривать геополитику с точки зрения политологии, но тогда следует фокусироваться на строго политических явлениях и их связи с пространством. В случае отнесения геополитики к политологическим наукам мы рассматриваем больше отношение государства к пространству. С точки зрения социологической науки мы рассматриваем отношение общества к пространству. В этом есть определенное различие. Наш курс связан именно с социологическим пониманием геополитических процессов.

Проведем беглый анализ различных авторов геополитики и рассмотрим их точную соотнесенность с той или иной субъектной позицией. Когда мы составим три колонки авторов, связанных с тремя базовыми геополитическими категориями, мы получим систематизированное понимание геополитической дисциплины как критической науки.

§ 3.2     Англосаксонский подход

К этому разряду относятся авторы и теоретики, которые мыслили и мыслят, исходя из субъекта морского могущества. Это геополитики моря. Соответственно, весь мир представляется для них полем для экспансии моря. Наиболее ярким и фундаментальным геополитиком такого толка был Джон Хэлфорд Макиндер. По сути, он создал геополитический метод, которым пользуются все остальные. Его значение для геополитики фундаментально. Он творил не на пустом месте, но его методология лежит в основе того, что мы называем геополитикой.  И хотя не он ввел понятие геополитики (это сделал Рудольф Челлен, о котором мы поговорим чуть позже), Макиндер сделал, пожалуй, самое большее: он систематизировал метод.

§ 3.3     Три этапа творчества Х. Макиндера

Первый этап. «Географическая ось истории»[74] – ключевой текст Х. Макиндера, опубликованный в 1904 году, с которого начинается геополитика, где автор дает основное описание структуры мира, говорит о Heartland, о морском внешнем могуществе, о фундаментальной битве Моря и Суши – Landpower и Seapower – за контроль над миром. Макиндер исходит из позиций английского, великобританского империализма. В данном случае его субъектность полностью сказывается на его субъективности. Он описывает картину мира так, как её видит англичанин-империалист начала ХХ века, определяя своих противников в лице сухопутных держав, и в частности, царской России. И главной его заботой является недопущение объединения царской России с континентальной Германией, в чем он видит угрозу существования Seapower. Очевидно, что атлантистская модель геополитики описана у Макиндера абсолютно пристрастно. Перед ним предстает мировой остров в лице Евразии, предстает Heartland, его сердцевинная земля, Европа, сама Англия как центр этой мировой империи, и океаническое могущество -- как то, что нуждается в укреплении и контроле со стороны моря на суше. Это метафизическая картина атлантистской геополитики, которая сохраняется на всем протяжении истории до сегодняшнего дня. Взгляд на мир с точки зрения Seapower, определение друзей и врагов, зон интереса, основных задач, которые заключаются в том, чтобы сдерживать Heartland, не позволяя ему продвинуться к береговым зонам на западе и на юге. Отсюда ближневосточная политика Англии и ее колониальная политика в Китае и Индии начала ХХ века. Отсюда необходимость альянса Англии с Францией против Германии и стремление не допустить германо-русского альянса. Вот, пожалуй, основные моменты англосаксонской геополитики или Большой игры Великобритании против России. Это смысл англосаксонской геополитики. Основные штрихи, основные пункты, основные методы – кто с кем борется, какова структура мира – все определяется в этой краткой работе  Х. Макиндера 1904 года.

Второй этап. Вторая книга Х.Макиндера 1919 года «Демократические идеалы и реальность. Исследование политики реконструкции»[75]. Книга написана сразу после окончания Первой мировой войны по ее результатам. В этот момент Макиндер является комиссаром английского лорда Керзона, своего друга, по Украине. И именно тогда он конкретно занимается расчленением России, подготовкой антибольшевистского фронта. Он понимает, что белогвардейцы являются атлантической, проантантовской силой, то есть противниками Евразии, и считает необходимым максимально поддерживать и финансировать эту армию, выбивая для нее новые и новые транши с Запада. Макиндер – финансист с англосаксонской стороны и комиссар по делам Украины. Он распределяет это пространство с целью расчленить зону континентального противника и создать здесь расширенную зону контроля между Россией и Германией.  И он не просто теоретически описывает это в своей книге, он действует, исходя из этих принципов. Мы знаем, что белое движение окончилось провалом, но фундаментальные приоритеты англосаксонской политики на евразийском пространстве остались точно какими же, как они описаны сэром Хэлфордом Макиндером в его книге.

В 1919 г. Макиндер расширяет представление о Heartland, включая в  него Балтийское море, средний и нижний Дунай, Черное море, Малую Азию, Армению, Персию, Тибет, Монголию, Австрию, Пруссию и Россию. Хартлендом он называет почти всю территорию Евразии, кроме Китая и Индии, то есть огромные пространства, которые принадлежат либо России, либо тем европейским странам, которые непосредственно к ней примыкают. Это максимальный объем Heartland. Вначале Макиндер говорит о Heartland только как о территориях, по сути дела, России, потом вводит понятие максимальный Heartland, Heartland-2, включающий Австрию, Германию, Монголию, Тибет и Персию. Соответственно, многие исследователи говорят, что Макиндер, не знал, как описать границы Heartland. Но это неверно. У Макиндера прослеживается четкая мысль:  описывая в работе «Демократические идеалы и реальность» границы большого Heartland, он показывает, чем континентальный блок мог бы быть при максимальных границах.

Карты 1-2

2 версии геополитического деления Heartland’a

Карта 1. Базовая. Впервые использована Макиндером в 1905 году («Географическая ось истории»)

Карта 2. Пересмотренная. Предложена Макиндером в 1943 году. Разница заключается в вопросе о Lenaland, сибирских территориях, лежащих к востоку от Енисея.

Карта 3

Территория Heartland и прилегающие к ней бассейны Черного и Балтийского морей, - зона, примерно совпадающая с территорией России (карта приведена в книге Х. Макиндера «Демократические идеалы и реальность»).

И эта идея континентального блока почти сбылась в эпоху Советского Союза, когда эти территории были либо нейтральны, либо принадлежали социалистическому лагерю. Поэтому границы Heartland-2, Heartland из работы 1919 года, имеют до сих пор важнейшее значение. Это потенциальные границы континентального блока, при создании которого англосаксонский мир начинает сталкиваться с фундаментальными геополитическими трудностями.

Тогда же, в 1919 году, Макиндер вводит концепцию Manpower, то есть человеческой силы. Она не получила дальнейшего развития, не является обязательной для геополитики, но эта концепция очень интересная. Речь идет о том, как менеджерски обустроить большие пространства. Manpower – это совокупность высоких технологий, рабочей силы, технологического и индустриального развития и логистики управления пространством. Согласно Макиндеру, для того, чтобы контролировать большие пространства, необходим достаточно высокий уровень развития Manpower. В Manpower он включает также такие вещи, как культура. Различные формы ориентации культурных ценностей, в частности, историческая миссия, могут служить мобилизующим фактором для подготовки Manpower по защите большого пространства.  Это такая переменная величина, которая находится в рамках постоянной величины лендпауэра. Если Manpower в рамках Landpower будет адекватным, то Landpower станет сильнее, чем Seapower. Если Manpower будет сильнее в Seapower, тогда он будет сильнее, чем лендпауэр. Там же Макиндер формулирует свое главное, уже ставшей пословицей, высказывание: «Кто контролирует Восточную Европу, тот контролирует Heartland, кто правит Heartland’ом, тот командует мировым островом, кто управляет мировым островом, тот правит миром». Мировым островом называется вся территория Евразии, Heartland – ее внутренняя часть. Восточная Европа – это то, что отделяет Западную Европу от Heartland. Поэтому значение Восточной Европы для Макиндера является ключевым.

Чуть позже, в январе 1920 года, находясь в Марселе на борту королевского крейсера «Кентавр», Макиндер пишет докладную записку британскому правительству[76], в которой подробно обрисовывает те государства, которые, по его мнению, должны появиться на территории России. Это Белоруссия, Украина, Южно-россия, Дагестан (включающий весь Северный Кавказ), Грузия, Армения, Азербайджан. Если не создать эти марионеточные государства под контролем западноевропейских держав, уверяет Макиндер, то рано или поздно большевики укрепятся на всем пространстве бывшей Российской Империи и дадут бой «цивилизации Моря».

3) Третья статья «Круглый глобус и завоевание мира»[77],  публикуется в 1943 году, когда Макиндер был уже совсем пожилым человеком (85 лет). Он публикует ее в журнале Foreign Affairs. Это журнал, который издавался в Америке организацией CFR, Council on Foreign Relations. В номере 21-4 от 1943 года Макиндер дает третью версию Heartland, куда уже не включает Монголию и Персию. Английский геополитик вновь возвращается к территории приблизительно России. Он анализирует геополитику Второй мировой войны и набрасывает границы будущего. С его точки зрения, самое главное – это превратить Атлантический океан в так называемый «Middle Ocean» -- «серединный океан», называемый так по аналогии со Средиземным морем. Превратить Атлантику в то, чем было для греко-римской цивилизации Средиземное море, сделать его не разделяющим, а объединяющим, общей зоной и пространством общих интересов. Таким образом, Макиндер воссоздает представление о трансатлантическом стратегическом партнерстве на основании общих целей и общей модели Manpower. Он закладывает основы атлантизма как мировоззрения, как стратегии, как политики, как социологического явления. Концепция «Middle Ocean» и концепция объединения англосаксонского мира, Америки и Европы, направленная против России. Далее он говорит о необходимости сдерживать экспансию Heartland и привлекает внимание к тому, чтобы после Второй мировой войны (уже в 1943 году было  понятно, как наступает Советский Союз), предотвратить расширение Советской империи на Запад любой ценой. С его точки зрения, в Советском Союзе Manpower достигает оптимума управления большим пространством, что создает смертельную угрозу в послевоенном мире для США. Макиндер не использует терминов «сдерживание», «холодная война», но в его последней статье, которая называется «Круглый глобус и завоевание мира», описываются основные стратегии «холодной войны», которая в XX веке проходила строго по Макиндеру. Здесь он уточняет также следующий момент: является ли география причиной политической истории. Очень важный вопрос с точки зрения науки. Является ли география причиной событий? И отвечает, что география является не причиной событий, но «кондишенингом» (conditioning). Что такое «кондишенинг»? Это форма косвенной географической каузации (causatio). Condition – это условие, а conditioning – это обусловливание. География не прямо определяет, какова вероятность развития политических процессов на той или иной территории, но определяет границы этих процессов. Иными словами, география не есть решение политическое, но она есть условие этого решения. Можно выбрать между холодным и теплым, а можно – между кислым и сладким. География предопределяет, что в определенной точке мира мы выбираеи между кислым и сладким, только в этом имеем свободу выбора. А в другой точке мира можно выбрать между светлым и темным,  в третьей – между мужским и женским, а  в четвертой точке вопрос обязательно стоит о выборе между холодным и горячим. Это называется conditioning -- определение граничных условий выбора, но не решения, в пользу чего этот выбор будет сделан. Это чрезвычайно важная концепция. Если мы говорим о социологической академической институализации геополитики, то представление о «ондишенинге» имеет огромное методологическое значение. И если мы вернемся к проблематике национальной русской истории в геополитическом срезе, то увидим, что речь шла о кондишенинге. Принимались разные решения, собирались и разрушались союзы, выбор делался то в одном, то в другом, то в третьем направлении. Но структура этих решений предопределялась географическим контекстом, то есть географической каузацией, сonditioning. Другими словами, географическая каузация предопределяет семантику политических решений, исходя из географии. Семантика политических решений – это не само решение. Нападать или отступать география не решает. Она просто указывает на то, что стоит вопрос – наступать или нападать, а не плясать или спать.

Классиком американской школы геополитики является Альфред Мэхэн (1840-1914), контр-адмирал. Наиболее важная его работа – «Влияние морской силы на историю» 1890 года[78]. Он не использует термин «геополитика», но вводит понятие Seapower. То, чем занимался Мэхэн, и есть классическая геополитика антлантизма. Он рассматривает морское океаническое пространство как главную силу – Seapower, и противостоящее этому сухопутное континентальное образование – Россию. И это происходит еще в конце ХIХ века, когда между Россией и Америкой существовали скорее хорошие отношения, либо не было никаких особенных отношений, поскольку обе страны являлись периферийными державами. Сам Макиндер в 1904 году был не уверен относительно геополитического статуса США. Он рассматривал их как некое захолустье Евразии. А для американца Мэхэна, уже в ХIХ веке Америка была морским могуществом, которая вместе с Англией призвана была захватить моря и установить свой контроль над миром через победу над континентальной Россией. В этом заключается фундаментальное значение работ Макиндера. Он рассматривал влияние географического фактора на развитие преимуществ в военной стратегии и утверждал, что развитие военно-морских сил является решающим направлением для морских держав для осуществления мирового господства. Эта теория получила название «навализма». «Навализм» от слова «Navy» - военно-морские силы. До сих пор основу Вооруженных Сил США составляют ВМС. Если у нас в России основа армии – это пехота, то у американцев “Navy” – военно-морские силы. Это совершенно не случайно, если мы учтем геополитический характер обоих государств. Соответственно, Мэхэн выступал за англо-американский морской консорциум и рассматривал необходимость объединения англосаксонских стран против континентальной России как стране, противостоящей Seapower. В ХIХ в. это было абсолютным новаторством. Cегодня это всем очевидно.

Макиндер и Мэхэн – классики англосаксонской геополитики. В каком-то смысле в 1943 году публикация в американском журнале Foreign Affairs последней статьи Макиндера сплавляет воедино две судьбы -- американскую и английскую. К этому времени Америка уже выступает как прямая наследница английской империи. Две линии совпадают, и далее можно говорить только об американской геополитике.

Зрелость американской геополитики воплощает в себе следующий автор -- Николас Джон Спикмен (1893-1943 гг.), голландско-американский геополитик. В социологии международных отношений встречается  понятие «реализм». Макиндер в «Демократических идеалах и реальности» дает основаниетак называемого «реалистического подхода». Под «реализмом» в международной политике, если мы имеем дело с англосаксонскими авторами, подразумевается атлантистская геополитика. Реализм – это учет географических факторов, и ничто иное. Уже в классической теории международных отношений автором классического реализма считается тот же самый Николас Джон Спикмен, который является продолжателем Макиндера. Он пишет две фундаментальные книги: «Американская стратегия в мировой политике» (1942 г.)[79],  и «География мира» (1944 г.)[80], и формирует представление о Rimland. Если для Макиндера в его формуле ключевую роль играла только Восточная Европа, то Спикмен рассматривает Восточную Европу как частный случай Rimland, и переформулирует формулу Макиндера, утверждая, что «тот, кто контролирует Rimland, управляет Евразией, кто управляет Евразией, управляет судьбами мира».

Здесь речь идет об обобщении эмпирических интуиций Макиндера в геополитический закон. Тот, кто контролирует всю территорию по краю Евразийского материка, тот контролирует Евразийский материк и поэтому контролирует мир. То же самое, что утверждал и Макиндер. Что означает в геополитике слово «мир», борьба за мир? То же, что в реалистической школе – господство. Мир как Pax,  например Pax Atlantica, то есть усмирение всех территорий под контролем  атлантического полюса. Pax Romana – это римский мир, который он утверждает на своих завоеванных территориях.. C точки зрения «реалистской политики» мир означает утихомиривание тех, кто не согласен. То есть Pax Russica – это русские завоевания других народов. Вот что такое мир и борьба за мир в этом контексте. Борьба за мир – это борьба за то, чтобы никто не выступал.

§ 3.4     Даллес, Боумен, Берман, Уитлесси, Джемс

Учеником и близким другом Спикмена был Джон Фостер Даллес (1888-1959), бывший Госсекретарь США, брат Аллена Даллеса, основателя ЦРУ. Именно Даллес разрабатывал теорию сдерживания постсоветского пространства, основываясь на идеях Макиндера. Знаменитые слова Даллеса о том, как необходимо поступать с советским обществом для того, чтобы его подчинить, это не что иное, как приложение общей геополитической модели, заимствованной из атлантистской школы геополитики.

Американский дипломат Джордж Кеннан (1904-2005) , один из теоретиков «холодной войны», тоже был учеником и сторонником Спикмена. Спикмен имеел дело с американской элитой, так же, как Макиндер имел дело с элитой английской, с лордом Керзоном.

. Еще один классик американской геополитики – Исайя Боумен (1878-1950), ведущий политический географ. Его называют «американским Хаусхофером». Он являлся продолжателем идей Макиндера и другом Спикмена и, что любопытно, был первым главой «Совета по внешним отношениям» Совет по внешним отношениям – Council on Foreign Relations – был создан в 1921 году после Версальской конференции по инициативе Вудро Вильсона и его окружения, в частности, полковника Манделла Хауса, для обеспечения западному, и именно атлантическому миру, мирового господства. Другими словами, Council on Foreign Relations – это инструмент разработки планов завоевания мира. Именно после Версаля, после того, как западный мир, страны Антанты столкнулись с серьезной угрозой в лице вильгельмовского Второго рейха, после того, как Первая мировая война была закончена, возникла идея заложить новую конструкцию мира, которая бы обеспечивала англосаксонские интересы на планетарном уровне, чтобы больше не сталкиваться с подобными вызовами. Но поскольку вызовы уже приобрели глобальный характер, то Council on Foreign Relations поставил перед собой задачу мыслить глобально. Первым его руководителем был Исайя Боумен. Одна из главных его книг – «Новый мир: проблемы политической географии»[81]. Он публикует её в 1921 г. и дальше развивает концепцию мирового господства демократического свободного мира в лице англосаксонских держав.

Другая фигура среднего периода геополитики, – Джеймс Бернем (1905-1987). Любопытно, что он начинал как троцкист и коммунист, но постепенно перешел на ультраконсервативные позиции и в 1947 г. написал книгу «The struggle for the World»[82], то есть «Борьба за планету». Основная идея книги состоит в том, что необходимо препятствовать тому, чтобы политическая организация Heartland, была осуществлена жителями самого Heartland. Политическая конфигурация Heartland должна быть делом рук внешних по отношению к нему сил, то есть Соединенных Штатов Америки. Бернем был одним из основателей ЦРУ – Центрального разведывательного управления США вместе с Далласом. Мы находим такие фигуры во главе американской геополитики во главе с Council of Foreign Relations с самого начала. В журнале Council of Foreign Relations Foreign Affairs публикуется Макиндер, друг Спикмена Аллан Даллес, основывает ЦРУ. И геополитик Джеймс Бернем также  является куратором ЦРУ.

Вот несколько цитат из Бернема: «Если какая-то одна сила сможет организовать Heartland и его внешние барьеры, эта сила будет контролировать мир». Еще интересно, что Бернхем не стесняется упоминать термин «империя». Он говорит: «Реальность такова, что единственной альтернативой коммунистической мировой империи является американская империя, которая пусть будет не точно мировой по границам, но оказывающей решающее влияние на весь мир».

Геополитика Seapower стремительно развивается и наступает..

Следует упомянуть еще нескокько авторов, разрабатывавших важные для становления геополитики темы. Это:

·       политический географ Дервент Уитлесси (1890-1956 гг.), автор книги «Земля и государство[83]»;

·       интересная дама, политический географ Элен Черчиль Симпэл[84] (1863-1932 гг.), которая занималась изучением влияния географического окружения на политические процессы в духе Фридриха Ратцеля.

·       Стивен Джонс – очень важный автор,  разработавший объединенное поле теории политической географии. где в духе реализма рассмотрена модель реализации долгосрочных политических планов в рамках больших географических пространств[85]. .

Теория Стивена Джонса содержит  в себе несколько уровней. Сначала рождается и заявляет о себе политическая идея, затем происходит принятие решения на основе политической идеи, далее следует движение, то есть приведение этого решения в реальность. Самым главным у С.Джонса является понятие «поля». Под полем понимается географический простор. И наконец, – политическая область. Пять названных категорий – политическая идея, решение, движение, поле и политическая область -- выстраиваются вертикально. То есть, прежде, чем мы придем к политической организации пространства в виде государства или какой-то политической системы,  последовательно возникают: идея, решение, движение, которые далее объединяются в сферу четвертой, наиболее фундаментальной теории геополитического поля, где решение как субъективный фактор сталкивается с объективными -- природными, географическими -- условиями.  В результате описанной динамики на пятом уровне мы получаем конкретную политическую область, то есть государство или некую модель во взаимоотношениях нескольких государств. Такова общая теория геополитического поля Стивена Джонса.

§ 3.5     Поздние американские геополитики

«Поздние» американские геополитики -- это наши современники. Сол Коэн – автор «Геополитики мировой системы», а также книги «Географии и политики в разделенном мире».[86] Он уточняет и развивает классическую геополитическую теорию, выделяет морские силы в лице США, Евросоюза и Японии, относя к сухопутным силам Россию и Китай. Также он говорит о существовании геостратегически независимых государств, таких, как Пакистан, Индия, Таиланд и Вьетнам. Также он полагает, что некоторые страны в этой глобальной системе морских и сухопутных полюсов являются странами прохода – «Gateway Countries», которые действуют в качестве связи. Есть асимметричные государства, которые вообще нельзя строго отнести ни к какому лагерю и которые выпадают из общей геополитической модели, например, такие, как Албания. С. Коэн вводит такое понятие, как «осколочный пояс» – «шаттер белт» (shatterbelt, «shatter» – «осколки», «вelt» – пояс). Shatterbelt – это те государственные образования, которые граничат с полюсами c различными знаками. Например, Heartland, Landpower – это Россия и зона ее влияния. А Ближний Восток находится между влиянием, с одной стороны, Landpower в лице Советского Союза (у Сола Коэна в 1960-70 гг., когда он писал свои основные тексты) и морской цивилизацией. Таким образом, «шатер бэлт кантри» – это такие осколочные пояса-страны, в которых, по определению, нет и не может быть стабильных политических режимов, потому что взаимоисключающие политические воздействия со стороны моря и суши их постоянно разбалтывают и раскачивают. Это зоны постоянной нестабильности. Так С.Коэн объяснял структуру мира во время «холодной войны» и, в частности, позиции Советского Союза и США на Ближнем Востоке. Понятиее «шаттер бэлт кантри» тоже интегрировано в современную геополитическую модель.

Колин С. Грей считается классиком современной послевоенной  геополитики. Родился в 1943 году, работал в администрации Рейгана, был советником британского и американского правительства. Он полагает, что «Холодная война» была битвой островной империи США против империи, Heartland СССР за контроль или недопущение контроля над зоной евразийско-африканского Rimland [87]. 

Генри Киссинджер – советник Никсона в 1979 г, республиканец, восстановил в 1970-е годы. концепт геополитики в кооперативную модель использования политического анализа. До этого к геополитике обращались, видимо, только в рамках закрытых проектов Council on Foreign Relations и ЦРУ. С 1945-го по 1970-е годы. этот термин в американской политической аналитике используется редко. После 1970-го, когда вышла книга Киссинджера «Мои годы в Белом доме[88]», заново начинается употребление термина «геополитика». Интересно, что Киссинджер – один из главных руководителей Council on Foreign Relations и был им еще до того, как стал советником, то есть с 1960-х гг. Его считают у нас умеренным и чуть ли не другом России, между тем, в 1994 году он недвусмысленно заявил ,что «все, изучающие геополитику знают, что Россия независимо от того, кто ее возглавляет, занимает территорию геополитического Heartland и является наследницей одной из самых влиятельных устойчивых имперских традиций. Для защиты от нее необходим контроль над Rimland путем глобальной доминации»[89].

Пол Вулфовиц – сильная личность, неоконсерватор. Это еще одно направление, альтернативное Council on Foreign Relations в Америке. Это ультрарадикальные американские империалисты, но, по сути дела, все представители Seapower являют собой американских империалистов, называющих империализм «реализмом». Пол Вулфовиц был заместителем министра обороны США в 1990-е годы, потом был руководителем Всемирного Банка. В 1992 году он издал важный документ, который называется «Defence plan and guidance», что можно перевести как «Путеводитель по планированию безопасности». Вот что пишет он от имени министерства обороны: «Наша стратегия после распада СССР должна состоять в том, чтобы сосредоточиться над не допущением появления в будущем потенциальной глобальной силы или глобального конкурента, в первую очередь, на территории Евразии». То есть, речь идет о классической модели Seapower. И это в период самых тесных отношений с Россией Ельцина. То есть Россия Ельцина – это замечательно, но наша задача, чтобы она никогда не поднялась с колен[90].

Еще один заслуживающий внимания геополитик Маккабин Томас Оуэнс. В 1999 г. он пишет книгу «В защиту классической геополитики». Основная мысль М. Т. Оуэнса состоит в том, что необходимо не допустить возникновения гегемона, способного доминировать в Евразийской континентальной области и бросить вызов США в морской области. Та же самая идея[91].

Збигнев Бжезинский – советник по национальной безопасности при Картере, автор серьезных геополитических работ. Наиболее известная и большая работа – «Великая шахматная доска. Американское господство и его геостратегические императивы»[92], вышедшая в 1997 году. Збигнев Бжезинский – американец польского происхождения. Несколько его цитат: «Геополитика перешла от регионального к глобальному масштабу с контролем над всем Евразийским континентом». «Американская глобальная доминация будет зависеть от того, как долго и насколько эффективно будет поддерживаться американское господство над Евразийским континентом». Удивляют ли нас такие слова, если мы следим за логикой развития американской геополитики? Конечно, нет. И последнее, что можно процитировать из Бжезинского: «Задача создать гегемонию нового типа. Это должно быть глобальное превосходство»[93]. США должны быть первой и единственной по-настоящему глобальной державой. Для этого он предлагает расчленить уже территорию Российской Федерации, чтобы никогда больше не возвращаться к теме Heartland. «Heartland должен быть поделен» – это уже не просто продолжение Макиндера, Макиндер почти реализован, кроме Южной Руси и Дагестана. Бжезинский заявляет, что этого мало, необходимо создать республику Поволжье, республику Саха, республику Башкортостан и наделить их суверенитетами. Бжезинский, один из руководителей и теоретиков Council on Foreign Relations, начиная с 1960-х годов и до настоящего времени. Около сорока лет работы в CFR.

Ричард Хаас – нынешний руководитель CFR, Council on Foreign Relations, автор ряда статей. 11 ноября 2000 г. он обратился к американской публике с речью, которая называлась «Имперская Америка». В ней, в частности, он сказал: «Пришло время для американцев пересмотреть свою роль от традиционного государства нации к имперскому могуществу». Задача США – стать единственной глобальной империей.

Был такой автор, критически настроенный по отношению к американскому могуществу, Пол Кеннеди, написавший книгу «Подъем и падение великой державы[94]». Там он ввел понятие «имперского перерастяжения». Пол Кеннеди пророчил американскому господству крах из-за того, что оно перенапряглось, перерастянулось. Споря с ним, Ричард Хаас утверждает, что Америке грозит не имперское перерастяжение, а имперская недорастяжка. То есть, США мало кого поставили на колени, это только начало.

§ 3.6     Геополитики-неоконсы

Вслед за Вулфовицем можно перечислить и других главных американских неоконсов: Дональд Рамcфельд, Льюис Либби, Джеб Буш, брат бывшего президента США Джорджа Буша-младшего, Роберт Кейган, Чарльз Капчин, Уильям Кристол. Они объединены, в основном, в «Проекте нового американского века» – Project for New American Century, где они уже рассуждают о «благой гегемонии», о «добром контроле», о «благой империи». Реалисты утверждают то же самое, только говоря о мире, дружбе и взаимоотношениях. А неоконсы уже не путают господство с дружбой, а называют вещи своими именами. При Джордже Буше-младшем они были доминирующей политической силой.

Из новых геополитиков можно назвать еще несколько совсем молодых имен.

Томас Барнетт разделяет весь мир на «functioning core» и «non integrated gap», где «functioning core», то есть «действующее ядро», представляет собой англосаксонские страны, а «non integrated gap» («неинтегрируемый провал») – все остальные[95]. Интересен Алан Ларсен – теоретик, пишущий о геополитике нефти и природного газа. У него есть интересная фраза: «Аксиомой является то, что нефть и газ почти всегда находятся в странах с сомнительным политическим режимом или со сложной физической географией»[96]. Любопытная аксиома: газ там, где режим заведомо сомнителен, что позволяет США туда прийти и все поправить.

Карта 5

Евразийские Балканы – зона нестабильности и притяжения силы на Евразийском континенте, по З.Бжезинскому  («Великая шахматная доска»). Карта показывает особую значимость для континентальных и атлантистских сил регионов Кавказа и Центральной Азии.

Карта 6

Карта расчленения России, по З. Бжезинскому - "Foreign Affairs" (1997, сент.-окт.)

 Майкл Клэр, современный геополитик, заявил, что цель войны в Ираке – изменить геополитическую карту Евразии, обеспечить мощь США в регионе против потенциальных конкурентов – России, Китая, Евросоюза, Японии и даже Индии[97].

Роберт Каплан – один из классических неоконсов, который говорит о необходимости Америки нести бремя белого человека. Смысл его книги «Imperial grunts»( «Имперское кряхтение») состоит в том, что Америке трудно быть единственной сверхдержавой, так как эта ноша слишком тяжела , но ее надо нести, несмотря на то, что самим американцам это может не нравиться[98].

Так видят мир геополитики Seapower со времен Хэдфорда Макиндера до сегодняшних дней.  С 1950-го по 1970-е года все эти темы секретно изучались в ЦРУ и в Council on Foreign Relations. Начиная с 1990-х годов, после того, как СССР разрушился, об этом политическая элита США говорит открыто. Конечно, американские массы едят гамбургеры, ездят в свои большие открытые кинотеатры, занимаются веселой жизнью, работают. А вот перечисленные выше идеи относятся к мировоззрению политических элит.

§ 3.7   Германская школа геополитики

Германская школа геополитики имеет долгую историю, начинающуюся с политической географии Фридриха Ратцеля, (1844-1904 гг.). Он также является автором антропогеографии, то есть человеческой географии. Он вводит такие понятия, как «пространственный смысл», «Raumsinn» и также «Lebensenergie», то есть «жизненная энергия». Он принадлежал к органицистской философской школе и рассматривал государство как естественное явление, которое растет как бы из почвы, как цветы или леса. Возникает вопрос, где локализовать представителей органицистской школы. С одной стороны, есть традиция относить их к Landpower, потому что в рамках Западной Европы, если мы абстрагируемся от Евразии и России, самая восточная, самая континентальная, самая запоздалая в своих колониальных приобретениях страна – это Германия, поздно объединившаяся, позднее других вступившая в концерт европейских наций. Поэтому, с одной точки зрения, Ратцеля и других представителей органицистской школы относят к представителям  геополитики Суши. В то же время восточнее Германии простираются гигантские территории, по отношению к которым Германия занимает западное положение.

 Поэтому будет корректно расположить эту немецкую школу ближе к Heartland, но все-таки она может иметь двойную легитимацию – принадлежности к Heartland и к Rimland. По сравнению с Францией – это начало Heartland, а по сравнению с нашими  землями это начало Rimland. Эта двусмысленность чрезвычайно важна и с точки зрения критической геополитики, когда мы хотим выстроить не случайный, а научно фиксированный и обоснованный политический дискурс, с точным и верным распределением терминов.

Следующий представитель этой геополитической школы – Рудольф Челлен (1864-1922 гг.) -- был шведом, но при этом сторонником единой германской зоны влияния. Рудольф Челлен ввел термин «геополитика» в 1899 году, полагая, как и Фридрих Ратцель, что государство – это форма жизни. Он был органицистом.

Фридрих Науманн (1860-1918 гг.) сформировал концепцию «Средней Европы», политически обосновывая германскую экспансию, а с геополитической точки зрения, стремясь объединить европейский Heartland в нечто самостоятельное.

Карл Хаусхофер (1869-1946 гг.) – крупнейший немецкий геополитик, создатель журнала «Zeitschrift fur Geopolitik». Он основывал свои теории исключительно на англосаксонской геополитике. Поэтому, несмотря на то, что с его именем часто ассоциируется геополитика, можно сказать, что он был вторичен. Его мысль являлась реакцией на англосаксонскую геополитическую модель. Кстати, в Америке в наши дни существует даже разделение на geopolitics (англоязычный термин) и Geopolitik (немецкий). Считается, что geopolitics – это научно, а Geopolitilk (то же самое, только по-немецки) – это уже ересь. Чужая геополитическая теория заведомо обвиняется в антинаучности. Мы же, изучая геополитику научным образом,  должны понимать, что представление о том, что, например, теория Хаусхофера не научна, а теория Макиндера научна, является принципиально предвзятым мнением.

§ 3.8     Карл Хаусхофер

Хаусхофер, применяя англосаксонскую модель в Германии, обнаруживает ту же самую конструкцию, о которой шла речь выше[99]. Где находится Германия? С одной стороны, с точки зрения Европы, это Landpower, так и надо это признать, а, с другой стороны, есть еще и русские. И в 1939 г. Хаусхофер пишет работу, которая позже, уже в 1943 году, станет известной под названием «Континентальный блок» -- о необходимости объединения Германии, России и Японии. Японию Хаусхофер, в отличие от других геополитиков, считал  сухопутной державой, которая не развивала серьезно морские силы в своей истории и лишь под воздействием англосаксонского морского могущества были вынуждена, защищаясь, строить флот. И тогда же японцы впитали элементы морского стиля. Хаусхофер предлагал объединить все три Landpower’а – немецкий, русский и японский -- в единый континентальный блок. Слово «континентальный» синонимично английскому «лендпауэр». Понимая, что Гитлер намеревается двигаться одновременно и против Seapower и против Landpower, Хаусхофер прагматически соглашается временно отказаться от континенталистской стратегии и встать на сторону морских держав, а не действовать отдельно от всех. Тогда он посылает своего ученика Рудольфа Гесса, который был лучшим другом Гитлера и вторым человеком в партии, в Лондон на переговоры.  Но чем это кончается? Гесса объявляют сумасшедшим, и впоследствии он сидит в тюрьме Шпандау, пока не умирает, а тюрьму Шпандау не сносят. Геополитическая неопределенность стоила Германии всего. Это очень важная модель. Это пример того, как теория обращается в конкретную историческую практику.

Основные пункты учения  Карла Хаусхофера. Первая идея – Lebensraum*, «жизненное пространство». Так же, как англичане, Хаусхофер считает, что большому народу нужно большое пространствое. По сути дела, он повторяет концепцию «Manpower», обращая ее в «лебенсраум» и придавая ей органицистский, чисто германский, гетевский романтический смысл. Вообще, как уже было сказано понятие «лебенсраум» взято из японского названия геополитики. «Lebensraum» – это не пространство для жизни, а «живое пространство», которое должно быть естественным образом объединено в государстве. Это отнюдь не прагматический империалистический призыв всех завоевывать. Эта идея изначально отражает свойственное органицистской философии представление о том, что государства растут в естественных условиях.

Вторая идея К.Хаусхофера – автаркия, которая необходима для того, чтобы государство объединило большое пространство вокруг себя или объединило близкие зоны и обрело самодостаточное существование.

Третья идея – панрегионы. Это созвучно идее Куденофф-Калерги, создателя паневропейского движения, австрийского геополитика и аристократа, кстати, японца по матери. Панидея,  по Хаусхоферу – это мысль об объединении нескольких регионов в один панрегион. Пан-Европа – это Европа вместе с Африкой, или Евроафрика, пан-Америка -- как две Америки, Северная и Южная, паневразийское пространство -- это мы, русские, и все, что нам принадлежит, включая, по Хаусхоферу, Иран и Индию. И четвертый панрегион – это Тихоокеанский регион, в котором господство, конечно, Хаусхофер отдавал своим друзьям-японцам. Таким он видел будущий мир. Идея панрегионов основана на идее широтной и долготной экспансии. По Хаусхоферу, экспансия по вертикали, меридиональная экспансия, естественна и позитивна. Соответственно, с севера на юг продвигаться хорошо и правильно, а с востока на запад – чревато большими проблемами. Так он обосновал теорию долготной и широтной экспансии. И предлагал всем регионам интегрироваться преимущественно по вертикали. То есть, если уж американцы желают экспансии, пусть остаются в рамках доктрины Монро, если немцы стремятся расшириться, то пусть заходят в Африку, если русские намерены приобретать новые территории, то пусть сапоги в Индийском океане моют, а если японцы мечтают о новых землях, то им по праву принадлежит зона тихоокеанского процветания, о чем и  заявляли японцы, захватывая очередное государство.

 Интересно, что Хаусхофер полностью принимает концепцию «Морское могущество против сухопутного могущества» как наиболее общую модель объяснения динамического противостояния в современном мире..

Еще одна идея Хаусхофера – динамические границы. С его точки зрения у государств не должно быть четких границ, они должны постоянно изменяться в зависимости от того, кто становится сильнее или слабее, поскольку государства – это органические структуры.

§ 3.9     Карл Шмитт

Важнейший философ геополитики – Карл Шмитт (1885-1985 гг.). Он придает философское обоснование геополитике, рассматривает Seapower и Landpower как морское общество и сухопутное общество. Шмитт дает возможность рассмотреть такие понятия, как Seapower и Landpower, не только как стратегические концепты,  но и как цивилизационные понятия. То есть он закладывает основу социологической интерпретации геополитики. Шмитт утверждал, что сухопутные режимы, сухопутные державы имеют определенные социальные особенности: они традиционны и консервативны.  Морские же цивилизации и морские общества –динамичные, торговые, более склонные к прогрессу, техническому развитию, к индустриализации.  В обществе сухопутном доминирует постоянство, стабильность, иерархия; в обществе морском доминирует социальная динамика. В одном случае – социальная статика, в другом случае – социальная динамика. Так Карл Шмитт превращает геополитический метод в социологический и философский метод.

 У Шмитта есть прекрасная работа, которая называется «Земля и море». Она полностью приведена в хрестоматии в конце моей книги «Основы геополитики»[100].

Шмитт также вводит понятие «номоса земли»[101]. Номос земли – это такое устройство политического пространства, которое представляет собой политическую организацию географических территорий. Шмитт говорит о том, что в наше время существовали, сменяя  друг друга, три номоса земли. Первый номос земли – это Вестфальский мир, где субъектами были названы государства-нации. Второй номос – это двуполярный мир, который сложился, по сути, после Второй мировой войны, когда субъектами стали блоки государств, а не отдельные государства. И третий номос земли складывается и сложится, по Шмитту, в том случае, если одна из сторон во взаимном противостоянии докажет окончательное превосходство. Поэтому однополярный мир – это третий номос земли. Сегодня мы живем, согласно Шмитту, в геополитической легитимности под законом третьего номоса земли.  Четвертый номос – это то, что должно бороться с третьим номосом земли со стороны тех, кто выступает против него.

Генрих Йордис фон Лохаузен (1907-2002 гг.), австрийский геополитик, который написал в 1979 году неплохую книгу «Мужество к власти. Мыслить континентами». Также у него была книга «Думать народами»[102]. Представитель немецкой геополитической школы. Мышление представителей этой школы полностью предопределяется ситуированием самих немецких геополитиков и представителей политической географии. Они находятся между европейским Landpower, малым Heartland и большим Heartland. Если мы посмотрим, как эти понятия рассматриваются у Макиндера, то увидим как раз эту симметрию. В одном случае они в Heartland не входят, а входят в Rimland, а в другом случае сами являются Heartland. Это колебание между Heartland-1 и Heartland-2 раннего и среднего Макиндера имеет чрезвычайно большое значение. В одном случае Германия и Центральная Европа – часть Heartland, это позволяет им одним образом построить свою геополитическую оптику, в противном случае они – часть Rimland, и тогда их геополитическое видение мира имеет совсем другой  характер.

§ 3.10                   Французская школа геополитики.

Классическая школа Rimland – это французская школа геополитики. Ее основатель Видаль де ля Блаш (1845-1918 гг.). Он ввел концепцию «поссибилизма», очень близкую к концепции кондишенинга. Поссибилизм (от «поссибилитас», «возможность») -- это география , связанная не с необходимостью и причинностью, но с возможностью или вероятностью появления того или иного явления на той или иной территории.

Интересно, что де ля Блаш, хотя и косвенно, но влиял на германскую политику. Дело в том, что  американские и англосаксонские геополитики влияли на принятие решений их государствами и правительствами  и в значительной степени воспитали всю американскую политическую элиту ХХ века. А Видаль де ля Блаш во Франции ни на кого не влиял, его никто не слушал, хотя он писал хорошие, умные вещи. Современного же французского геополитика Ива Лакоста слушал Миттеран. Ив Лакост[103] до сих пор жив, он издавал журнал «Геродот», где пытался обойти все острые темы: и Seapower, и Landpower. Лакост в основном занимался региональными вопросами, то есть микролизацией геополитики и сведением ее к частным проектам. Конечно, периодически его заносило то в одну, то в другую крайность. По большей части, можно суммировать, что он старался как представитель Rimland уйти от острых тем и больших дискурсов.

Эмрик Шопрад, современный французский геополитик, сторонник евроконтинентализма. Это новое направление во французской геополитике, которое мыслит Европу скорее в германском или промежуточном ключе, утверждая, что Европа должна принадлежать к Heartland [104]. Еще более последователен в этом отношении французский философ и геополитик Ален де Бенуа[105], который выступает за четвертый номос земли. Как геополитик он считает, что необходимо, чтобы Heartland победил Rimland, чтобы Россия вместе с Европой под эгидой борьбы с англосаксонским миром установила альтернативный актуальному мировой порядок. Этот геополитический мыслитель предлагает глобальный альянс лэндпаэур и Rimland против Seapower. Это уже, конечно, не просто французская школа, а новая франко-германская европейская геополитика.

§ 3.11                   Российская школа геополитики

Теперь мы подошли к российской школе геополитики, которой, к сожалению, почти не было. Удивляет то, что при столь фундаментальном значении Heartland, при таком серьезном напряжении глобальных сил вокруг нас, мы о геополитике почти не задумывались. Больше ста лет идет страшная  рубка, страшная война за контроль над Heartland, которым мы и являемся, а такое впечатление, что мы вообще не слышали, что что-то происходит. Есть лишь отдельные исключения. Например, очень интерсный географ Вениамин Петрович Семенов-Тянь-Шанский  (1870 —1942), сын крупнейшего русского географа Петра Петровича Семенова-Тянь-Шанского (1827-1914 гг.), главы Русского географического общества. Он очень верно отметил континентальный характер России.

Ближе к геополитике был другой любопытный автор Владимир Иванович Ламанский[106] (1833-1914 гг.). Этот славянофил и патриот писал о дуальности двух систем – греко-славянской и романо-германской. Он и Данилевский провели границу. О геополитике напрямую они не говорили, но соотносили народы, общества, социальные и этнические системы с их пространственным расположением. То есть греко-славянский мир – это максимально восточная часть Европы, романо-германский мир – это остальная часть. Это с большой натяжкой, хотя и очень  приблизительно, можно отнести к геополитике,.

Военную стратегию тоже можно включить в отечественную геополитику: прежде всего, это труды генералов Милютина и Снесарева. Однако надо понимать, что геополитика не ограничивается геостратегией, то есть чистыми аспектами пространственной организации войны[107].

К предгеополитической русской мысли можно отнести также  Ивана Ивановича Дусинского (1879-1919), автора  внушительного труда «Основные вопросы внешней политики России в связи с программой нашей военно-морской политики»[108]

К категории непосредственных предшественников становления русской геополитики  наряду с В.П.Семеновым-Тянь-Шанский и И.И.Дусинским, был Алексей Ефимович Вандам (Едрихин)[109] (1867-1933 гг.). Он участвовал в Первой мировой, потом в Гражданской войне, последнюю закончил генерал-майором повстанческой Псковской армии, довольно эфемерного образования: это были русские белые, перешедшие на сторону немцев. Основные части белых были на стороне Антанты, то против немцев и против большевиков, а были прогерманские антибольшевистские русские в дивизии во Пскове, они даже печатали свои деньги – так называемые «вандамки». Ничем они особенно не отличились, просуществовали какое-то мгновение, но сам Алексей Ефимович был очень интересным человеком, особенно до войны и революции. Он принимал участие в Англо-бурской войне на стороне буров и питал особую ненависть к англичанам. И на ненависти к Seapower он, по сути дела, создал довольно интересную картину. Его тексты сейчас изданы, они чрезвычайно проницательны и интересны, потому что, строго говоря, это почти наша геополитика. Вандам видит, что Англия – это плохо, понимает, что Англия – это наш враг, и как военный думает, противостоять этой державе. На основании анализа поведения британцев он выстраивает модель, которая в принципе довольно точно резонирует с идеями адмирала Мэхэна.

§ 3.12   Евразийцы.

Петр Николаевич Савицкий (1895-1968 гг.) – пожалуй, первый русский автор, который использовал слово «геополитика»  в статье «Континент – океан». Петр Савицкий был одним из основателей Евразийского движения. Геополитика первых евразийцев, поначалу являлась реакцией на всю ту конструкцию геополитической модели, которая сложилась к 1920-м годам. Сталкиваясь с геополитической конструкцией Seapower, их проектами глобальной доминации, евразийцы понимали, что Россия все оказывается в положении объекта этой геополитики, с которой атлантисты намерены совершать определенные внешние операции для того, чтобы внешний субъект Seapower достиг глобального господства. Петр Николаевич Савицкий  задумывается о выстраивании альтернативы. Он начинает создавать Евразийское движение и публикует статью «Континент – океан», где говорится, что Россия представляет собой самостоятельную цивилизацию, независимое политическое и экономическое единство и должна за себя постоять. То есть, основа мысли Савицкого очень верная, мы – субъект Landpower, мы – суша как субъект, а не объект, мировой истории. Чем важна эта статья, почему она является вехой в русской геополитике? Потому что впервые, по сути дела, представитель России, то есть Heartland, с которым представители Seapower, Rimland или немецкой геополитической школы обращались как с объектом, препятствием, пассивной массой,, начинает выступать не просто как объект, а как субъект.  Таким образом, именно Савицкий и евразийцы, которые начинают вслед за ним использовать термин «геополитика», в частности, Вернадский, начинают мыслить в геополитических категориях. Так возникает уникальная вещь – евразийская теория, которая и есть, по сути, теория русской геополитики. В чем ее специфика? Все основные моменты разъяснены в вышеупомянутой статье Савицкого[110].

Мы видели, что геополитика началась со статьи Макиндера. Геополитика – это не столько труды и огромные работы, это проницательные, емкие статьи, которые вдруг ухватывают какое-то реальное положение дел, и лишь потом постепенно они конституируются в полноценную критическую геополитику. Чрезвычайная важность статьи «Континент – океан» Савицкого заключается в том, что мы видим, как представители Landpower осознают себя как представители Landpower, сухопутной силы особого континента – России, и начинают мыслить мир, исходя из своей оптики, определяя свое отношение к Западу, к Востоку, к морским силам и к Германии. Евразийцы, опираясь на славянофилов, опираясь на консервативных мыслителей и их предшественников, обосновывают свою геополитическую конструкцию, свое понимание собственного места в мире. Таким образом, они достраивают чисто теоретическую модель трех субъектов геополитики до полноты. Мы видели, насколько ясно понимает свои захватнические, империалистические интересы американская геополитика, англосаксонская, шире – Seapower. Мы видели, что как серьезно в эпоху Хаусхофера, и это сказалось в значительной степени, в том числе, и на поведении германской политики, мыслит мир, глобальный мир немецкая школа, думая о своем месте – Heartland или Rimland. Мы видели, как французы, которых особо никто не слушал, но, тем не менее, мыслят свое западное, Rimland’ское положение. Спикмен, кстати, в данном случае, будучи англосаксом, говорил о значении большого Rimland, что именно там, между двумя силами: Seapower и Landpower, за счет этого напряжения рождается наиболее динамичная культура.

Наконец-то, мы увидели, что и в рамках сухопутного могущества – Landpower возникает разумная, рациональная, субъективная конструкция, субъективная школа, которая рассматривает, как бы переворачивает геополитику, геополитические объекты, глядя с суши, беря на себя миссию суши. Вначале суша выступала как объект для моря, а море выступало как субъект. Для евразийцев суша начинает выступать как субъект, а море как объект.

Это, можно сказать, зеркальная конструкция по отношению к Seapower. Они говорят: «Для того, чтобы нам владеть миром, нам надо владеть вами». А мы отвечаем: «Чтобы вы нами не владели, мы должны вас выбросить в море, мы должны отправить вас туда, откуда вы пришли. Смотрите, насколько это честно: вы нам черное, мы вам белое, и так далее». То есть, совершенно правильная игра.

Что касается более серьезной институционализации русской геополитики, то пришлось еще после Савицкого подождать еще 80 лет. В 1995 г. я опубликовал «Основы геополитики», которые, в общем, обобщают все эту картину. В таком же духе, воинственном, как и наши английские коллеги, но уже со стороны нашего, русского Heartland, там утверждалось следующее: Heartland – это мы, мы должны себя защищать, чтобы не стать субъектом чужой игры. Это очень многим не понравилось, А многим и понравилось, потому что это есть приход нашего народа в самосознание нашей геополитической точки зрения. Когда я встречался с Бжезинским в Вашингтоне, у него в кабинете стояла шахматная доска. Тогда я заметил Бжезинскому, что шахматы – это игра для двоих, на что тот ответил, что никогда об этом не думал. Это очень важно, потому что для Бжезинского геополитика – это геополитика Seapower. То, что не геополитика Seapower, это какая-то чепуха, такой геополитики нет. А уж евразийство, которое, крайним образом, является симметричным и пункт за пунктом повторяет, только со стороны суши, геополитику моря, это уже за гранью возможного.

Наш курс – это не курс евразийской геополитики. Наш курс – это курс критической геополитики, когда мы, понимая нашу позицию, можем отнестись к ней как угодно, можем приехать в Штаты, можем приехать в Европу и начать смотреть на свою собственную страну и собственную историю другими глазами.  Речь идет о научном компаративистском методе критической геополитики, связанной с социологическими явлениями.

Библиография:

1.               Бенуа де А. Против либерализма. СПб.: Амфора, 2009.

2.               Бжезинский З. Великая Шахматная доска (The Grand Chessboard). М.: Международные отношения, 1999.

3.               Бжезинский З. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство (The Choice: Global Domination or Global Leadership). М.: Международные отношения, 2007.

4.               Бжезинский З. Ещё один шанс. Три президента и кризис американской сверхдержавы М. : Международные отношения, 2007.

5.               Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада (The Death of the West). М.: АСТ, 2007.

6.               Вандам Е. А. Геополитика и геостратегия. М.: Кучково поле, 2002.

7.               Дугин А.Г. Геополитика постмодерна. Времена новых империй. Очерки геополитики XXI века. СПб.: Амфора, 2007.

8.               Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. М.:Арктогея-центр, 1999.

9.               Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? (Does America Need a Foreign Policy?). М.: Ладомир, 2002 .

10.             Колосов В. А., Мироненко Н. С. Геополитика и политическая география, Издательство: Аспект Пресс, 2005 .

11.             Мэхан А.Т. Роль морских сил в мировой истории (The Influence of Sea Power upon History). М.: Центрполиграф, 2008.

12.             Савицкий П.Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997.

13.             Панарин И. Н. Информационная война и геополитика, М.: Поколение, 2006 .

14.             Хаусхофер К. О геополитике. М: Мысль, 2001.

15.             Шопрад Э. Россия – главное препятствие на пути создания американского мира // Русское время №1 (2) январь-март 2010.

16.             Шмитт К. Нoмoс Земли (Der Nomos der Erde). СПб.: Владимир Даль, 2008 .

17.             Armstrong D. Drafting a plan for global dominance, Harper's Magazine, October 2002.

18.             Barnett T. P. M. The Pentagon's New Map. New York: Putnam Publishing Group, 2004.

19.             Bowman I. The new world: problems in political geography, World Book Company, 1928

20.             Bowman I.  International Relations. Chicago: American Library Association, 1930.

21.             Bowman I. The new world: problems in political geography. Chicago: World Book Company, 1928.

22.             Brzezinski Z. America and the World: Conversations on the Future of American Foreign Policy. New York: Basic Books, 2008.

23.             Brzezinski Z. Between Two Ages : America's Role in the Technetronic Era. New York: Viking Press, 1970.

24.             Brzezinski Z. Game Plan: A Geostrategic Framework for the Conduct of the U.S.-Soviet Contest. Boston: Atlantic Monthly Press, 1986.

25.             Brzezinski Z. Grand Failure: The Birth and Death of Communism in the Twentieth Century. New York: Charles Scribner's Son, 1989.

26.             Brzezinski Z. Power and Principle: Memoirs of the National Security Adviser, 1977-1981. New York: Farrar, Strauss, Giroux,1983.

27.             Brzezinski Z. The Choice: Global Domination or Global Leadership, New York: Basic Books, 2004.

28.             Brzezinski Z. The Grand Chessboard: American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. New York: Basic Books,1997.

29.             Brzezinski Z. Second Chance: Three Presidents and the Crisis of American Superpower. New York: Basic Books,2007.

30.             Brzezinski Z. Soviet Bloc: Unity and Conflict, N.Y. Harvard University Press, 1967.

31.             Burnham J. The Struggle for the World. New York: The John Day Company, Inc, 1947.

32.             Cohen S. Geography and Politics in a World Divided. Oxford: Oxford University Press, 1974.

33.             Gray C.S. The geopolitics of the nuclear era: heartland, rimlands, and the technological revolution. New York: Crane Russak & Co, 1977.

34.             Jones S. B. Boundary-making: A Handbook for Statesmen, Treaty Editors and Boundary Commissioners. Washington: Carnegie Endowment for International Peace, Division of International Law. 1945.

35.             Kagan R. Dangerous nation. New York: Vintage, 2007.

36.             Kagan R. Of paradise and power: America and Europe in the new world order. Vintage: 2004.

37.             Kagan R. The Return of History and the End of Dreams. New York: Vintage, 2009.

38.             Kagan R., Kristol W. Present dangers: crisis and opportunity in American foreign and defense policy. New York: Encounter Books, 2000.

39.             Kaplan R.D. Imperial Grunts: The American Military on the Ground. New York: Random House, 2005.

40.             Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. New York: Random House, 1987.

41.             Kissinger H. Crisis: The Anatomy of Two Major Foreign Policy Crises. New York: Simon & Schuster, 2004.

42.             Kissinger H. Diplomacy. New York: Simon & Schuster, 1994.

43.             Kissinger H. Does America need a foreign policy?: toward a diplomacy for the 21st century. New York: Simon & Schuster, 2002.

44.             Kissinger H. White House Years. New York: Little, Brown and Company, 1979.

45.             Klare М. Rising Powers, Shrinking Planet: The New Geopolitics of Energy. New York: Henry Holt & Company Incorporated, 2008.

46.             Kristol I. Neoconservatism: the autobiography of an idea. Lanham: Ivan R. Dee, 1999.

47.             Lacoste Y. Dictionnaire de Geopolitique. New York: French & European Publications, Incorporated, 1993.

48.             Lacoste Y. Geopolitique: la longue histoire d'aujourd'hui, Paris: Larousse, 2006.

49.             Lacoste Y. Géopolitique de la Méditerranée. Paris: Colin, 2006.

50.             Lacoste Y. La Géopolitique. Paris: Centre national de documentation pédagogique, 1990.

51.             Larson A. Geopolitics of oil and natural gas // Economic Perspectives vol.9. May 2004. №2.

52.             Layne C. The peace of illusions: American grand strategy from 1940 to the present. Ithaca: Cornell University Press, 2006.

53.             Lieven A. America Right Or Wrong: An Anatomy of American Nationalism. Oxford: Oxford University Press US, 2005.

54.             Mackinder H. J. The geographical pivot of history // The Geographical Journal. № 23, 1904. P. 421–37.

55.             Mackinder H.J. The round world and the winning of the peace // Foreign Affairs, 21 (1943) P. 595-605.

56.             Owens M. T. In Defense of Classical Geopolitics // Naval War College Review, Autumn 1999, Vol. LII, No. 4

57.             Siemple. E C. Influences of Geographic Environment: On the Basis of Ratzel's System of Anthropo-Geography. New York, Henry Holt and Company, 1911

58.             Spykman N. America's Strategy in World Politics: The United States and the Balance of Power. New York: Harcourt, Brace and Company, 1942.

59.             Spykman N. The Geography of the Peace, New York: Harcourt, Brace and Company, 1944.

60.             Von Lohausen H.J. Denken in Volkern: Die Kraft von Sprache und Raum in der Kultur- und Weltgeschichte. Graz: Stocker, 2001.

61.             Von Lohausen H.J. Ein Schritt zum Atlantik: Die strategische Bedeutung d. Ostverträge. Wien: Österr. Landsmannschaft, 1973.

62.             Von Lohausen H.J. Les empires et la puissance: la géopolitique aujourd'hui. Paris: Le Labyrinthe, 1996.

63.             Von Lohausen H.J. Mut zur Macht: Denken in Kontinenten. Heidelberg: Vowinckel, 1981.

64.             Von Lohausen H.J. Reiten für Russland: Gespräche im Sattel. Graz: Stocker, 1998.

65.             Von Lohausen H.J. Zur Lage der Nation. Krefeld: Sinus-Verlag, 1982.

66.             Whittlesey D. The Earth and the State: A Study of Political Geography. New York: H. Holt and company, 1944.

Раздел 2.

Геополитические процессы

в русской истории и

их социологические импликации

Глава 4. Геополитика Киевской Руси и социополитические парадигмы древнерусского общества. Роль религии.

§ 4.1      Концептуальные парадигмы русской истории

Геополитика соотносится с социологией через представление о качественном пространстве, что дает описание геополитики как таковой, как дисциплины со своей методологией и принципами. Теперь наша задача – приложить геополитический метод к русской истории, выйти на его актуальность, и постепенно набросать перспективу будущего.

История – гуманитарная наука, и будучи таковой, она зависит от того, какой парадигмы придерживается тот, кто ее исследует. Сколько идеологий, столько и историй, и прежде, чем формулировать историческую картину какого бы то ни было общества, необходимо описать, с каких позиций мы ее исследуем. И в этом отношении никакой одной единой истории не существует. В зависимости от выбранной идеологической позиции, можно написать несколько вариантов истории.

Сделаем краткий обзор тех мировоззренческих позиций, с которых можно описывать русскую историю. Например, возьмем одно из направлений – славянофильское мировоззрение, которое сформировалось в первой половине XIX в. и оказало большое влияние на русское самосознание XIX- XX вв. С точки зрения славянофилов, русская цивилизация относится к восточноевропейской цивилизации, наследует православную византийскую линию, а Россия представляет собой альтернативу Европе.

Россия, с одной стороны, часть Европы, но с другой –  альтернативная Европа. Славянофилы утверждали, что помимо западной римско-католической, католико-протестантской Европы, Западной Европы, существует еще греко-православная, греко-русская Европа. Она имеет общие корни и с Римом, и с Византией, но пошла по другому пути развития, начиная уже с III-- IV вв., когда откололась западная Римская империя под натиском варваров. Тогда жители Западной Европы пощли в одном направлении, а жители Восточной Европы – в другом. Жителей Восточной Европы, греко-русского православного мира представители Западной Европы забыли, и применили представление о Европе исключительно к самим себе. Славянофилы считали что, православные – это тоже часть европейской культуры, только не той,  которая сформировалась на Западе, а той, которая сформировалась у нас. Они полагали, что есть две Европы и что Россия является альтернативной европейской цивилизацией[1], Европой– два.[2].

Существует также подход западнической историографии, который утверждает, что Европа только одна и Россия – это захолустье единственной Европы. Западная Европа и есть истинная цивилизация, к которой относится и Россия, представляя собой ее убогие задворки. Наша элита – это карикатура на западную, а наш народ – умственно неполноценен. Приблизительно такой подход мы обнаруживаем у П.Чаадаева в «Философических письмах»[3], у Грановского, раннего Герцена[4] и Огарева.

Точка зрения западников состоит в том, что Россия с ее самодержавием, с ее бестолковым черным народом должна подвергнуться вестернизации и модернизации. Для чего? Для того чтобы присоединиться к культуре и цивилизации в празднике европейских народов.

Итак, если для славянофилов Россия – это самостоятельная европейская цивилизация, то для западников Россия – это забытая Богом страна на задворках западноевропейской цивилизации, единственной цивилизации, и задача русской интеллигенции, русского государства, русского движения –  стать Западом, примкнуть к цивилизации.

Существует также еще один, марксистский, подход к истории. Марксисты утверждают, что  в истории происходит смена формаций, двигателем истории является классовая борьба, которая начинается вместе с имущественным расслоением общества в незапамятные времена, когда старейшины племен набирают себе больше богатств и полномочий, нежели рядовые члены племени. По мере развития производительных сил расслоение между богатыми и бедными возрастает, выражается в политических институтах, проходит фазу рабовладельческого и феодального строя, затем достигает пика в капитализме. Далее в результате пролетарской революции происходит переход от капитализма к социализму, начинается мировая революция и построение коммунизма[5].     В истории марксисты видят именно эти стадии общества или общественно-экономические формации: первобытнообщинный строй, родоплеменной строй, рабовладельческие отношения, феодальный строй, капитализм, а потом социализм и коммунизм.

В этой исторической парадигме есть множество натяжек, но самое главное, что в тот момент, когда по марксистским прогнозам у нас должен был наступить коммунизм, мы вернулись к самому грубейшему и чудовищному капитализму, который Россия когда-либо только знала (1990-е годы). Мы вернулись неизвестно куда, и я предлагаю, познакомившись с марксизмом и зная, что такая точка зрения есть, просто его отложить в сторону. С точки зрения исторической перспективы этот исторический метод нерелевантен применительно к русской истории.

Существует также либеральный подход к русской истории. Он близок к западническому, но  может быть рассмотрен отдельно. С точки зрения либерализма как идеологии и философии в основе исторического процесса лежит индивидуум: именно он является актором или субъектом истории. Индивидуум в русской истории, как и в нерусской истории, изначально находится в ситуации подавления в традиционном обществе,  в котором его свобода всячески ограничивается, и движется к своему освобождению. Поэтому, чем больше свобод у индивидуума, чем выше степень независимости его от всех уз – от государственных, общинных, политических, моральных, религиозных – тем лучше. Это так называемая «свобода от».

Есть два типа свободы. Бывает «свобода от чего-то» и «свобода для чего-то». Этот тезис сформулирован классиком либерализма Джоном Стюартом Миллем[6].  «Свобода от» – это и есть либерализм, liberty, освобождение от ограничений. И есть «freedom» – «свобода для». Либерализм как политическая идеология и философия настаивает на «свободе от», потому что «свобода для» чего-то предполагает какое-то вмешательство в индивидуальный выбор. Человек должен быть свободен не для чего, а от чего, это и есть либерализм. От чего должен быть свободен человек с точки зрения либерализма? От всего, что его ограничивает: от семьи, от этноса, от церкви, от государства, от работы, от насилия, от иерархий, от всех социальных моделей. И должен стать автономным индивидуумом.

Либеральный взгляд на нашу историю заявляет, что вначале у нас было полное и тотальное рабство, а затему нас должна расцвести свобода. От рабства к свободе – вот либеральная парадигма русской истории. Согласно ей, чем глубже в историю, тем больше рабства, чем ближе к современности, тем больше свободы. Однако, если посмотреть на ту гигантскую степень свободы, которая была в Новгороде или Пскове, в вечевых республиках городов-государств Древней Руси, прямолинейная либеральная модель вызывает большое сомнение: оказывается, что сегодня у нас свободы гораздо меньше, чем, к примеру, в средневековом Новгороде.

Есть народнический взгляд, народническая трактовка русской истории, согласно которой субъектом исторического процесса является народ, народ сам по себе. Этот народ проходит различные фазы. Вначале он как бы организуется, потом впадает в зависимость. Народничество совпадает с социализмом  в том, что считает, что народ постепенно должен освободиться, осуществив национальную народную революцию, но не по марксистской модели и без прохождения капиталистической фазы. То есть народ как постоянное явление, представляющий собой субъект истории, не обязательно должен проходить открытые Марксом общественно-экономические формации. Это народнический, немарксистский социализм. С точки зрения народников, можно построить народный русский социализм без капитализма.

И наконец, евразийство. Евразийство – это политическая философия, которая утверждает, что Россия представляет собой самостоятельную цивилизацию. В отличие от славянофилов, евразийцы полагают, что эта цивилизация не европейская, а евразийская, которую  в чем-то сопоставима и с Европой и с исламским миром, и с Китаем.[7] Другими словами, это особая цивилизация, имеющая восточные и западные черты, но не совпадающая ни с Востоком, ни с Западом.

Россия -- это огромная самостоятельная цивилизация, в которой проживает множество этносов и которая есть, как говорили евразийцы, «государство–мир». Евразийцы называли Россию «Россией-Евразией», чтобы подчеркнуть, что речь идет о цивилизации, а не о просто государстве.

§ 4.2      Парадигмы русской истории и геополитическая шкала

Конечно, есть во всех этих моделях трактовки русской истории нечто общее: ни одна из этих концепций не оспаривает сам факт великой русской истории, но каждая из исторических моделей трактует тот или иной период по-своему. Можно сказать, что марксисты в рассмотрении русской истории акцентирует классовый подход, либералы – индивидуальный, народники подчеркивают, что субъектом является народ, евразийцы настаивают, что субъектом является цивилизация, славянофилы считают, что Россия -- альтернативная Западной Европе европейская цивилизация, а западники -- что Россия просто периферийная европейская страна. Этот спор актуален и до настоящего момента и, по сути дела, в нашем обществе, так или иначе, есть представители всех шести исторических парадигм.

Сразу встает вопрос, по какой шкале мы будем исследовать русскую геополитическую историю? Очевидно, что для полноты картины мы будем показывать, как она может быть рассмотрена с разных позиций, упоминать разные точки зрения и толкования. Мне как ученому ближе славянофильство, народничество и евразийство, то есть, три парадигмы, в рамках которых можно спорить, является ли Россия самостоятельной цивилизацией или альтернативной европейской. Но для нас очевидно, что Россия – цивилизация. Второе – мы полагаем, что субъектом истории не является ни индивидуум, ни класс. Мы не придерживаемся ни марксистского, ни либерального подходов. И в этом отношении нам близко народничество.  

Итак, мы рассматриваем приоритетно нашу историческую перспективу в оптике славянофильства, народничества и евразийства, и не рассматриваем её с точки зрения западничества, либерализма и марксизма, хотя вполне легитимно рассматривать  русскую историю и иначе.  И, наверняка, есть и историки, и преподаватели, которые толкуют нашу историю с западнических, либеральных или марксистских позиций.

§ 4.3       Возникновение русского государства

Славяне занимали, когда мы их встречаем в истории, довольно обширные земли. Они жили на Центральной и Среднерусской возвышенности, а также на Таманском полуострове в Тьмутараканьском княжестве, на берегах Азовского моря и Керченского пролива. Тьмутараканьское княжество – это первая форма русской государственности. Оно было создано осетинской элитой, аланами, осетинскими князьями с доминирующим славянским населением древних антов. От них, скорее всего, от роксаланов, которые назывались «красные аланы», «русаланы», то есть от знати, по версии Льва Николаевича Гумилева[8] и Георгия Вернадского[9], общее славянское население получили имя – «русские». Позднее, после образования Тьмутараканьского княжества пришли норвежские варяги с севера, создали новый правящий класс и стали называться «Русью», переняв это имя от осетин через антов и славян. Это была первая русская государственность, имевшая очень большое значение. Она была христианизирована еще задолго до Киева.

Вторая русская государственность – это Киевская Русь, которая начинается с призвания Рюрика новгородцами, а затем похода Олега на Киев, взятием Киева, что положило начало современной русской государственности.

С момента возникновения русской государственности уже в Киевский период ее главной задачей, носившей геополитический характер, было укрепление Heartland. Напомним, что так называлась в общей географической картине Макиндера сухопутная территория евразийского континента. Территория северо-восточной Евразии – Heartland, сердцевинная земля. Как и множество славянских племен, русские жили на Среднерусской возвышенности совместно с финно-угорскими и балтскими племенами. И это расположение в зоне Heartland предопределяло стратегическую судьбу нашей истории и нашей государственности. Уже в эпоху Олега, нашего второго правителя после Рюрика, и особенно в эпоху Святослава, Киевская Русь представляет собой мощную империю, которая разрушает существовавшую здесь, в степном поясе, Хазарскую империю, присоединяет Тьмутаракань и выходит к Греции, к Дунаю, по сути дела, захватывая стратегические позиции в Болгарии.

Карта  8

Восточная Европа в V-VII веках. Славяне и их соседи: финно-угры, балты и тюрки.

Это государство много раз воюет с Восточной Римской Империей (Византией), и даже заставляет, византийцев принимать русских купцов без пошлины.

Максимального объема русская империя достигает в эпоху великого князя Святослава, который создает ту конфигурацию и архитектуру русских земель, к которой будет тяготеть Русь на протяжении всей своей истории. Святослав первым захватил Северный Кавказ, который стал русским еще до крещения Руси, в начале Х века. Можно себе представить, какое это было огромное государство. Оно было полиэтническим, в состав его входило множество этносов, проживавших на территориях вокруг Киева и южнее, и в порогах, и в степи, и Святослав даже хотел перенести на Дунай, в Болгарию, русскую столицу. Таким образом, в начале нашей истории мы видим стремление объединить под одним и тем же стратегическим контролем лесную и степную зоны. Эти два элемента – Лес и Степь – будут постоянно повторяться в русской истории.

В принципе, субъектно русские мыслили себя всегда как лес, который должен защититься от степи. Для защиты от степи в низовьях Днепра, на его порогах строились первые вооруженные сооружения, валы, которые слабо, конечно, защищали от набегов печенегов, а позже половцев, но тем не менее изначально представляли собой, своего рода, геополитические фортификации в сознании жителей леса, стремящихся защититься от степи. Степь долгое время для русского сознания была чем-то враждебным, оттуда приходила опасность. Люди выходили из леса в степь биться, как мы видим в «Слове о полку Игореве»: русская земля за холмами, русские выходят в степь испытывать свою богатырскую удаль. Другими словами, открытая, свободная, бескрайняя степь была территорией контроля других кочевых племен, в отличие от оседлых русских, и одновременно местом поединка и источником угрозы.

Так сформировался геополитический дуализм леса и степи. Русские мыслили себя как лес. Но уже при Святославе, то есть в Х веке, мы видим, что делаются попытки сомкнуть Киевское и Тьмутараканьское княжество, при этом разбиваются хазары. Хотя мы, русские, разбили хазар как главного конкурента, существовавшего  в качестве степной империи еще раньше, до нас, мы одновременно освободили место печенегам, которые пришли на место хазар и точно так же, как хазары, стали нас атаковать.

 Затем, когда мы наконец с большим трудом победили печенегов совместными усилиями, пришли половцы, и все повторилось заново. Противостояние леса и степи является константой ранней русской геополитики. Однако уже на самом первом этапе, в эпоху Святослава, делаются попытки объединить лес и степь и основательно закрепиться на Северном Кавказе.

Таким образом, задача соединения Леса и Степи относится не к позднему периоду XVI-го --XVII го веков, стоит у истоков нашей государственности, истоков нашей геополитики. Важно также то, что в период Тьмутараканьского княжества, то есть еще в VII -- VIII вв., русские (из Тьмутаракани) в значительной степени контролировали Крым. Поэтому когда говорят о принадлежности Крыма к России, это не только факт истории относительно недавних времен после окончательного поражения крымского хана, бывшего нашим довольно серьезным соперником в XVI в., когда он брал и сжигал Москву. Но это еще и очень древние претензии, поскольку Тьмутараканьское княжество, Тамань, Таманский полуостров были центром нашей государственности очень давно.

§ 4.4      Соседи Руси (социологический портрет)

Итак, противостояние Леса и Степи. Степь воспринималась как нечто враждебное, Лес – как свой. Славяне киевского и более ранних периодов вели себя чрезвычайно активно. Во-первых, их было очень много. Славянами было населено все, вплоть до Эльбы, до острова Рюген на севере и до Балкан на юге.  То, что сегодня называется Пруссией и Восточной Германией, было населено славянами –  полабскими славянами, которые контролировали юг Балтийского моря. Откуда они пришли туда и как они смогли расселиться на этой территории, никто не знает. Славяне появляются довольно поздно, первое упоминание об антах – это V-VI вв. Что было с ними раньше, не понятно, но они возникают и в VIII-IX вв. вдруг начинают активно расселяться. Если  описывать ситуацию в терминах теории Льва Гумилева, то имел место пассионарный толчок.

Кем были славяне того периода с геополитической точки зрения? Они были активными освоителями новых земель, торговцами и носителями культуры постнеолитической революции, то есть, они занимались земледелием и скотоводством, а также торговлей.

 Это очень принципиальный момент, поскольку по сравнению с большинством населения лесов, лесной зоны древней Руси, они стояли на более высоком технологическом уровне развития. И это предопределило специфику расселения славян по лесу. Когда мы говорим о «лесе», в целом, о лесной зоне, мы не должны забывать, что собственно сам лес был враждебной древним славянам стихией, потому что лес как таковой был оплотом финно-угорского начала. Финно-угры, которые в основном в лесу и проживали, были действительно люди леса, потому что они кормились преимущественно охотой, сбором грибов, ягод и ловлей рыбы, расселяясь в лесах и болотах. Несмотря на то, что славяне стали контролировать лес, сами они в значительной степени были речными людьми.

Вот тут как раз и получает подтверждение и развитие потамическая теория происхождения цивилизации[10]. Славяне селились вдоль рек, именно реки и лодки служили для древних славян, создателей русской государственности, главным источником жизни. Они подплывали к какому-то пункту на реке, был сжигали лес и засеивали место зерновыми культурами. Потом, когда земля переставала плодоносить, они двигались дальше. Это была борьба с лесом и, в общем, наверное, с местным населением, которое лес воспринимало как часть самого себя. Славяне же смотрели на лес немножко издалека, из своей береговой зоны, с лодок. И поэтому в русском бессознательном лес имеет много отрицательных сторон. Лес ассоциируется с чащей, с чем-то мрачным. Значит, славяне скорее всего не могут быть названы цивилизацией леса. Это цивилизация рек. Славяне – люди рек, которые интегрировали территорию через речные артерии. На севере они это делали успешно, заняв ключевые стратегические посты, а на юге им противостояли представители другой кочевой цивилизации, столь же высокой, как и славянская, поскольку они разводили скот.

В развитии народов есть очень важный культурный момент – это неолитическая революция[11]. Народы до неолитической революции получали продукты питания непосредственно из природы. А после нее люди стали заниматься выращиванием зерна и разведением скота. Они не вступали с природой в динамические отношения, характерные для народов до неолитической революции, но производили продукты сами, таким образом, между природой и культурой, как производной человека, возник определенный зазор.

Такие же процессы происходили в степи. Кочевники степи были очень высоко развиты, потому что они питались скотом, а охотились в меньшей степени. В основном, они кочевали со стадами своих лошадей, питаясь кониной и бараниной. Это в основном были животноводческие племена, с высокой степенью организации. Важный момент: и русские, и степняки стремились контролировать торговые пути. Уже тогда вопрос о пролегании торговых путей имел колоссальное значение, потому что как раз через Русь проходил путь из «варягов в греки», от Северной Европы до Византии. Он шел по рекам, по которым возились бобровые шкуры, мед, жемчуг, а с юга шелка, изделия из меди и серебра, иногда даже из золота. Все это циркулировало по торговым путям из варягов в греки, и русские были главными носителями этой торговли.

Русские захватили торговые пути в зоне лесов, видимо, вступая в особый договор с ее жителями. Откровенно говоря, наверное, этих жителей каким-то образом подавили  и усмирили. Можно предположить, что были трения, о которых летописи, написанные русскими (а до русских летописи не писали) умалчивают. Но как бы то ни было, русские утвердились на этих берегах и не собирались уходить, поставив под контроль торговлю и начав заниматься сельским хозяйством, разведением скота и посадкой зерновых культур Постепенно они срубали все больше лесов, расчищали землю, передвигались вновь, сжигали новые леса, занимаясь подсечно-огневым земледелием, и так далее.

К этому надо добавить, что степняки тоже стремились контролировать торговлю, поэтому, когда они контролировали зону южнее нижних порогов Днепра, они, по сути дела, брали дань за торговый путь из варягов в греки. Русские же все время пытались защитить это с переменным успехом, чаще всего безуспешно. Таким образом, и степняки были наследниками торговых степных империй, и русские были представителями своеобразной речной торговой империи. И как таковые они и утвердились в этом геополитическом пространстве.

Надо добавить, что по этому же пути, от Скандинавии до Черного моря и Византии, циркулировали варяжские дружины (еще один компонент), которые вместе со славянами участвовали, видимо, в  укрощении мирного населения и установлении над ними своего собственного контроля. Варяжские дружины принимали участие в этногенезе русских, и их воинский дух, видимо, хорошо сочетался с характером русских воинов, потому что русские воины древних повествований VIII и IX веков были бесстрашные, мощные, гибкие, очень мобильные, динамичные люди, торговые и крайне агрессивные. Среди русских того времени преобладали свободные земледельцы.

Кроме обычных торговых операций русские занимались иногда и работорговлей, однако в общей экономике древнерусского Киевского государства рабы большой роли не играли. Их брали как холопов, но русские, видимо, всегда отличались широтой души: рабы работали, потом вместе с семьей ели, назывались челядью, а потом становились членами семьи и, в общем, так и оставались. Русские как раз отличались большой степенью интегративности.

Видимо, налаживался контакт и с местными лесными племенами. Получилось, что постепенно местное, аборигенное финно-угорское население леса признало речных славян. Речные, конечно, старались в лес далеко не уходить, и там, где лес был погуще, там лесные полностью сохранились – в Мордовии, на севере Поволжья. А где лес был пореже или славян было больше, там происходило смешение славян с финно-уграми, особенно на севере и на востоке Киевской Руси.

Итак, в целом можно сказать, что геополитической задачей древней киевской государственности было стремление отстоять независимость от кочевников, интегрировать местное население, установить контроль на всем пространстве Киевской Руси. При этом периодически возникали проблемы с мадьярами, которые жили западнее, с другими славянскими племенами, в частности, с поляками, чуть позже в дело включились и немцы.

С Византией у нас были самые драматичные отношения, потому что до определенного периода византийцы считали себя главными потребителями нашей торговли, именно туда вели торговые пути. С другой стороны, мы периодически вступали с ними в политические противоречия. Этот конфликт и потенциал отношений с Византией сохранился даже после принятия христианства.

§ 4.5      Социология древнерусского общества: восточные и западные факторы

Теперь рассмотрим, что представляла собой древняя русская государственность – Киевская Русь. Вообще, это была цивилизация городов-государств. Она напоминает Древнюю Грецию, не случайно скандинавы называли Русь «Гардарикой». В Киевской Руси в разных ее концах и разных ее пределах существовали разные модели формирования политических систем. Другими словами, существовало единое цивилизационно-стратегическое пространство, единое геополитическое пространство Киевской Руси, которое имело в себе множество разных политических вариаций. Начинается история Киевской Руси с призвания Рюрика. Новгородские славяне, словене вместе с кривичами и финно-угорскими племенами призвали Рюрика. Жители Новгорода, политическое устройство которого представляло, вечевую демократию, приглашали князя как бы по найму для организации и укрепления их благополучия. Это была инициатива не всего, конечно, русского населения, а лишь северных славян и, скорее всего, одних новгородцев, которые, по сути дела, просто наняли себе князя из варягов.

Были ли это чистые варяги, как считает норманнская теория, либо  они представляли из себя варяжско-славянские смеси, как считает Татищев -- вопрос открытый. Да это и не суть важно. Дело в том, что в тот период, видимо, сам стиль существования славян был очень похож на варяжско-скандинавский. И славяне, скандинавы активно плавали по тем же самым рекам и грабили все, что попало,  одни и те же просторы и  территории были для нас основными, только славян было больше и компактность их расселения по берегам Среднерусской возвышенности была намного выше. Варяги приходили туда отдельными отрядами. Иногда лни соперничали, сражались с русскими, а иногда смешивались, поскольку стиль жизни был приблизительно один и тот же. Это были носители еще одной, дикой, нехристианской варварско-языческой цивилизации. Часть пантеона русских князей потому явно носит нормандский, а часть – славянский хапактер. Если учесть, что мы точно сказать, в какой степени и кто на кого реально влиял в тот период – это очень гипотетические модели.

По крайней мере, позвали Рюрика. Скорее всего, точно, что он пришел с варяжской дружиной. Есть даже точка зрения, что он был еще и этническим -- либо целиком, либо наполовину -- славянином. Это открытый вопрос, который ничего принципиально не меняет. Они пришли, и вначале Рюрик достаточно тихо сидел в Новгороде, выполняя приказания. Но некто Олег, чья генетическая и династическая принадлежность не определена (то ли это был дружинник из гриди Рюрика, то ли кто-то еще, по крайней мере, он был военным наместником, когда Рюрик умирает), спускается в Киев, берет город, убивает Аскольда и Дира, и объединяет Новгород, где впервые появилась наша государственность, с Киевом. А Киев – это уже серьезно.

Объединение Новгорода с Киевом создает новую геополитическую конструкцию. Обозначается первая силовая линия. Она очень проблематичная. И Новгород, и Киев будут выступать в разных ролях в геополитической истории. Торговый вечевой город Новгород нанял себе, видимо за хорошее вознаграждение, варяжско-славянского князя Рюрика. Его военачальник Олег приходит в Киев, убивает князей Аскольда и Дира, судя по всему, тоже варягов, которые приплыли в Киев первыми, а может быть, были и призваны (вот этого никто не знает) мощным киевским вече. Вече в Киеве было не такое сильное, как в Новгороде, но, в принципе, ярко присутствующее. Почти во всех русских городах того времени были вечевые институты, и кое-где были князья. Например, у древлян, как известно, был князь Мал.Наряду с князьями было боярство и знатные люди -- так называемые большие люди,. То есть, были представители всех форм управления.

После взятия Киева начинается история Киевской Руси. Сам Олег совершает походы на Византию и на хазар. Хазар победить не удается, но возникает линия от Новгорода (а это далекий север), через Киев до северных границ Византии, до Болгарии. Болгары долгое время были нашими конкурентами. Болгария – это тюркское название, болгары -- тюрки, хотя, возможно, сами изначально древние болгары были смешанным тюркско-финно-угорским народом, которые с волжской Болгарии вместе с ханом Аспарухом перешли в нынешнюю Болгарию и смешались там со славянским населением, которое стали называть тюркским именем.

Конечно, русская политическая история очень сложна, и в ней было множество перипетий. Мы намечаем её только в общих чертах, приблизительно, освежая в памяти основные моменты. Конечно, самое интересное связано со Святославом. Киевский князь Святослав был сыном Ольги, жены Игоря, по одной версии, скандинавки, по другой версии -- чистой славянка, принимает христианство. Где она его принимает – это вопрос открытый. Есть версия, что в Тьмутаракани, в летописях говорится о ее посещении Византии, Константинополя, чего с точки зрения критических историков просто не могло быть в силу отсутствия какого бы то ни было упоминания этого события в византийских хрониках. Есть версия, что она была крещена либо в Киеве, либо в Тьмутаракани, либо в Константинополе. Мы этого не знаем наверняка. Знаем только, что она приняла христианство. Ее сын Святослав оказался первым русским правителем, который создал империю. Святослав разбивает хазар, устанавливает, хотя бы временно, свой контроль над Северным Кавказом, и набрасывает границы той империи, к которой русские будут возвращаться на всех этапах своей истории. 

Святослав предлагает перенести столицу к югу, в Болгарию, но византийцы, которые выступали с ним в союзе, испугавшись усиления русских, его предают и помогают болгарам. До этого византийцы помогали нам справиться с болгарами, так как болгары на них наседали. Это обычная история, в которой пока ничего религиозного нет -- просто идет борьба за стратегический контроль. Империя Святослава по сути своей показывает самую главную цель русской геополитики – это интеграцию леса и степи и выход к теплым морям. Вот к чему тяготеют русские. И хотя это получит название «стратегической доктрины» лишь в XIX веке, уже в Х веке, девятьсот лет назад, наши предки начинают строить империю и формулируют наши геополитические цели. Это интеграция пространства при контроле Леса над Степью и выход к теплым морям, то есть замыкание торговых путей  из варягов в греки и контроль над этой территорией.

Важнейшим центром древней Киевской Руси является Галицко-Волынское княжество, располагавшееся на территории современной Западной Украины. Это мощнейшие города-государства, с прилегающими к ним областями, имеющие очень самобытное, самостоятельное существование. Князья, которые правят Галицким и Волынским княжествами, крайне агрессивны, задиристы и постоянно становятся участниками различных переворотов, нападений и конфликтов.

В Новгороде, напротив, довольно устойчиво во всем киевском периоде сохраняется идея торговой вечевой республики. Новгород представляет собой огромную феодальную республику, которая находится на севере, на берегу гигантского озера Ильмень. И ильменьские славяне создают северную русскую империю, которая устанавливает контроль над лесными зонами чуть ли не до Северного Ледовитого океана. Это  и есть источник древней русской демократии.

Обратим внимание, что новгородцы позвали князя демократическим путем, заложив, по сути дела, монархию и централистское управление. И они тем не менее из-под того, что они сами нам на голову призвали, все время пытаются ускользнуть. Через Новгород приходит к нам монархическая централизаторская царская власть, и сам Новгород постоянно, до XVI  века, ей сопротивляется. Грозный окончательно замирил эту демократию. Таким образом, пятьсот лет, если не больше, новгородцы боролись за свою собственную политическую систему. Это родина политических институтов древней русской демократии и одновременно центр торговли. Интересно, что даже новгородские былины воспевают именно купца Садко и Василия Буслаева, который был просто хулиган и богохульник. Во всяком случае, явно, что мы имеем дело с очень специфическим социокультурным, социологическим явлением русской древней демократии – разгульной, купеческой, торговой, и довольно скептически относящейся к монархической власти.

Киев – мать городов русских. Киев, Киевская Русь становится центром русской жесткой монархической идеи. Да, в Киеве есть вече, и иногда киевское вече определяет даже, какому князю править, особенно в эпоху усобиц и различных других проблем. Но Киев тем не менее осознается как престольный град, столица, престол великого князя. В истории киевского государства великокняжеский престол отличается от просто княжеских престолов тем, что великий князь считается царем и отцом, руководителем всех остальных князей. Киевский престол занимают Рюриковичи по ветви старшинства, хотя постоянно оспаривают друг у друга это право, особенно когда количество Рюриковичей увеличивается в геометрической прогрессии и возникают трения между братьями и старшими дядьями, которые занимают различные, но не великокняжеские, княжеские престолы,. Существует долгое время также Тьмутараканьское княжество. И это Тьмутараканьское княжество объединяется с Черниговым. Черниговское княжество представляет собой зону, заселенную северянами. Кто такие северяне с этнической точки зрения? Это древние тюрки савиры, которые ославянились, стали говорить по-русски. Вначале они были тюрками, потом савирами, северянами, потом стали славянами, потом просто опять слились со всеми нами и растворились, заговорили по-русски. Значит, Чернигов и Тьмутаракань представляли собой единое политическое пространство, хотя и разделенное степной зоной. Интеграция Чернигова и Тамани, Тьмутаракани, была одной из стратегических задач ранней российской геополитики.

По ходу развития Киевской Руси русские князья доходят и на восток, и самой восточной точкой является Суздаль. Вначале Ростов, потом он уступает место Суздалю на севере, и потом уже строится Владимир. Все это на востоке. Города Ростов, Суздаль и особенно Владимир обладают значительно меньшими традициями вечевой культуры. Князья приходят туда с дружинниками и ограниченным количеством славян. Приходят из зоны Киевской Руси, заходя на восток. И там они встречают лесных финно-угров, которые не могут по настоящему участвовать в вечевом процессе, потому что они живут в лесу, а не в городах, построенных славянами. И, во-вторых, их на вече, видимо, не допускали и сами они

Карта 13

Русские княжества в XII веке

туда не рвались. Они били белку, собирали ягоды и особенно не вмешивались в происходящее в княжеских столицах.

 Этот элемент, упускаемый многими исследователями, является принципиальным для русской истории. На востоке Киевской Руси формируется структура княжеского управления со слабым вечевым сопротивлением. Возникает очень интересная модель формирования почти абсолютизма, где есть князь и есть те, кто ему подчиняются. Есть, конечно, вельможи, есть, конечно, младшие князья, но основная идея, если говорить о геополитической и социальной, о социологической идее Суздальской Руси, Суздальско-Владимирской Руси, это постановка монархической княжеской власти над другими сдерживающими институтами, в том числе вечевыми.

Итак, в разных концах Киевской Руси существует несколько векторов, по которым может развиваться русская государственность. Восточный вектор, воплощен в Суздале, где местным славянским населением были вятичи, которые дольше всех не вступали в Киевскую Русь и оставались вассалами хазар. Здесь и формируется жестко-монархическая вертикаль власти. В русской геополитике киевского периода восточный вектор и Суздальское (позже Владимирское) княжество воплощает в себе идею, если угодно, абсолютной монархии, полного централизма, или, скажем, восточного деспотизма. Владимирско-Суздальский вектор, с одной стороны, самый восточный (обратим внимание, как пространство коррелирует с социологией). А с другой стороны, он самый деспотичный и жесткий: здесь вече играет меньшую роль, потому что эти центры создаются почти на пустом месте.

Новгород–Псков на севере – это центр демократии и вечевого капитализма. А на галицко-волынских территориях формируется аристократическая форма правления. Лишь однажды происходит единственный случай в киевской истории, когда галицкий престол захватывает высокопоставленный боярин -- настолько невелика была разница между князем и боярами, то есть его высокопоставленными слугами. В Галиции и Волыни формируется аристократическая модель Руси –  аристократическое управление. Несколько активных ярких рыцарей, которые могут претендовать почти на равные права вместе с князем. Да, вече есть в Галиции, но оно не так значимо. В основном вся политическая власть концентрируется в руках аристократической верхушки, где князь не сильно от неё отличается. Эта своеобразная модель отражается в былинах о Дюке Степановиче и Чуриле Пленковиче, в русском фольклоре, в русских старинах. Именно в них описывается Галиция и существовавший в ней социально-культурный тип. Это будущий западнический вектор российской государственности.

Итак,в Древней Руси мы обнаруживаем восточный вектор геополитики – к централизму, к деспотизму, к Востоку, и того времени. И что поразительно? Здесь так же, как в Западной Европе, сильно влияние католической церкви. Есть на Руси и ориентация на Север, на демократию, в то время, как Киев уравновешивает все эти тенденции.

Любопытно, насколько интересная социально-геополитическая конструкция складывается в модели древней Киевской Руси. В Киеве есть великокняжеский престол, в Киеве есть и вече, то есть новгородский элемент. Княжеский престол такой же монархический и жесткий, как в Суздале и Владимире. В Киеве присутствует сильная аристократия, но не такая сильная, как в Галиции. Поэтому Киев становится уравновешивающей моделью для трех потенциальных путей русской государственности. Русская государственность в киевский период могла пойти по северному, восточному и западному путям, но общей точкой пересечения был Киев. Отсюда колоссальное значение этого города не только с точки зрения его стратегического положения, но и с точки зрения социологической модели власти, которая в нем утвердилась.

В геополитике ценности и интересы, или идеология и стратегия совпадают. Из такой модели следует, что это правило полностью подтверждается в рамках русской истории. Три, даже четыре ориентации – восточная, северная и западная, а также уравновешивающий центр – представляют собой не только различные географические пространственные ориентиры расширения или структуры нашей древней первичной государственности, но одновременно различные социологические и социополитические модели управления. Вот пример того, как пространство резонирует со структурой социально-политического устройства.

На основании Суздальско-Владимирского княжества разовьется в будущем и Московская Русь. Андрей Боголюбский – это уже прообраз Ивана Грозного. Это по типу будущая Московская Русь. Андрей Боголюбский берет Киев в эпоху раздробленности и перемещает во Владимир великокняжеский престол. Перемещение великокняжеского престола в эпоху феодальной, удельной Руси в Суздальскую землю – уже означает трансляцию: не просто перенос центра империи, но перенос геополитической модели от уравновешивающей киевской к довольно жесткой, диктаторской или деспотической суздальской. Из этого вырастет все, где мы живем -- Московская Русь. Вот он первый выбор славян, который фактически предопределяет нашу геополитическую судьбу. Пострадает больше всего – Новгород. Через него все началось, в него Рюрик впервые пришел, и он, в конечном итоге, пал последним оплотом северной демократии под ударами Москвы. Ну, а Москва – это просто новая столица Владимирско-Суздальского княжества.

В галицких и волынских князьях мы видим историю будущей униатской Литовской Руси и нынешней Украины. И как тогда они предлагали свою европейскую аристократическую модель против владимирско-суздальской, так сейчас хохлы ругают москалей, как бы продолжая этот диалог между западной ю аристократической, европейской, напоминающей общеевропейскую модель и моделью азиатских деспотических москвичей.

§ 4.6      Крещение Руси и геополитические последствия выбора св. Владимира

После крещения святого равноапостольного князя Владимира Киевского Красное Солнышко Россия отождествляет себя с восточным православием, с восточным христианством, и становится частью православной цивилизации, куда входят Болгария, будущия Румыния, Валахия и Молдавия (которых пока нет), большинство жителей Киевской Руси, естественно, греки и анатолийцы, часть сирийцев и все остальные народы, что входили в Восточную Римскую Империю.

Был период, когда первые проповедники христианизации славян святые равноапостольные Кирилл и Мефодий действовали в Моравии, в Чехии -- тогда был практический шанс обратить всех славян в православие. Для этого и был создан перевод Библии. Еще до собственно раскола противостояние между восточной и западной церквями проходило довольно интенсивно. Противостояние было связано с языком. Язык – чрезвычайно важное понятие. Католическая месса служилась только на латинском языке, а православная церковь предполагает возможность перевода богослужения на национальные языки, по логике глоссолалий – того, как апостолы в пятидесятницу заговорили чудесным образом в иерусалимской горнице на языках. Этот принцип глоссолалий применяется в православной традиции, обосновывая возможность перевода богослужения на иностранные языки.

Возникает славянская православная цивилизация, а часть славян уходит под папский Рим. Таким образом, славянский, еще полуязыческий, народ попадает с самого начала под влияние двух мощных геополитических центров, связанных с религией. Христианизация Руси – это чистая ортодоксия, это православие. И, обратим внимание, под православие подпадают восточные земли. Тот, кто к Востоку, тот становится православным. Тот, кто к Западу – католик. Православные предполагают различия этнических богослужебных языков, католицизм настаивает на латыни. Католицизм объединяет Западную Европу, а православие объединяет Восточную Европу.

Мы теряем значительную часть славян, родственных нам, которые постепенно начинают интегрироваться в западную цивилизацию через католицизм. Возникает первая цивилизационная геополитическая граница, которая намечается уже в IX веке, с эпохи подвига славянских первоучителей Кирилла и Мефодия. Славянский мир делится: часть отходит в католическое пространство, а часть -- в греко-византийское. Мы становимся, безусловно, частью греко-византийского мира. Отметим, что Галицкое и Волынское княжество, игравшие огромную роль в эпоху Киевской Руси, становятся православными, но влияние Запада здесь ощущается сильнее. А уже до Суздаля с Владимиром, до Ростова Великого, естественно,  католические тенденции вообще не доходят.

На юге нам геополитически противостоят степняки, и наша задача – от них защититься. На Западе нам противостоит католическая цивилизация, которая официально порвет отношения  с православной в 1054 г.,  в год великой схизмы, великого раскола. К Востоку лежит особенно не беспокоящая нас территория, которую мы условно считаем пустой. На самом деле она очень густо населена различными народами, но, видимо, по сравнению с активными, носящимися по Среднерусской возвышенности славянами того периода, активностью этих народов тогда можно было пренебречь. Постепенно, возможно мы с ними смешиваемся и теряем какие-то навыки, которые нас поддерживали на первом этапе, зато нас становится больше и мы постепенно все захватываем.

Проблем востока на севере Heartland мы, строго говоря, не видим, хотя в Поволжье находятся булгары, а дальше сибирские царства. Это очень мощные центры, нынешний Татарстан и Казань. Но с ними отношения складываются ровные. То мы на них нападем и ограбим, то они на нас. Потом обмениваемся заложниками, какими-то кладами, друзьями. Это обычная история, здесь нет ситуации цивилизационного выбора. Сами булгары, конечно, другие, и к нам относятся, наверное, так же, как и мы к ним -- одновременно с недоверием и с симпатией, и с интересом, как любые народы относятся друг к другу. Но от них никакого мощного цивилизационного импульса не исходит. Стратегически они нам мешают, но не являются фундаментальной преградой, потому что мы движемся  на восток только докуда доходим.

Север Руси контролируется Новгородом. И там возникает очень своеобразная социологическая модель. Русская демократия северного Новгорода очень напоминает древненорвежскую, древнегерманскую демократию и совершенно не похожа на демократию западноевропейскую. Она сугубо не римская. Она основана на всенародном представлении о сословиях, которые собираются на концах Новгорода, которые являются, в свою очередь, центром демократической империи. Каждому из этих концов новгородских принадлежат огромные земли на севере Руси. Иннами словами, Новгород -- это город-империя с очень специфической моделью демократии, резко отличной от католической. Здесь, скорее, сохраняются древние индоевропейские принципы демократии, напоминающие германский динк или скандинавский тинг.

Суммируя общую картину геополитики древнекиевского периода, мы можем сказать, что:

Киевская Русь, представляет собой район лесной части Heartland. Задача этой лесной части Heartland – отбиться от выпадов степи, укрепиться и в перспективе победить степь. Кстати, это нам удается при Святославе. Когда мы побеждаем хазар, мы  еще не знаем, что скоро придут печенеги. Мы побеждаем степь и утверждаем над степью свой контроль. Другими словами, Святослав описывает те границы и  направления, которые потом станут константами русской геополитики. Тот же самый Северный Кавказ и степь. Движение на юг из варягов в греки кончилось тем, что мы стали частью православного мира. Становясь частью православного мира, формально мы попадает под церковную юрисдикцию константинопольского патриархата, становимся одной из епархий этого патриархата, и с самого начала пытаемся выйти из-под него, получить самостоятельность. Мы только приняли православие, только крестили русский народ, и сразу пытаемся поставить, вопреки константинопольскому патриарху, митрополита Иллариона, русского славянина, которого выбирают русские епископы. Практически, это заявка на автономию при Владимире Мономахе. Это длится недолго, нам присылают другого, все-таки константинопольского митрополита и, соответственно, Русь опять становится епархией Византии. Но мы все время, на протяжении всей нашей истории, видим, что и в церковном, и в политическом смысле мы хотели быть независимы даже от Константинополя, частью которого, с точки зрения религиозно-геополитической, мы стали, поскольку религиозная власть константинопольского патриарха была очень серьезна и велика. Именно из Константинополя вплоть до XVI века и вплодь до падения Константинополя, мы и получали митрополитов. Поэтому Русь на всем протяжении своей истории до начала московского периода находилась под его религиозным контролем. Мы были частью восточно-православной цивилизации[12]. В то время признание сюзеренитета византийского императора было очень ограничено. Конечно, византийские источники говорили о том, что есть только один император, а все остальные – князья. Мы и не претендовали на то, что нами правит царь. Нами правил великий князь, можно было рассмотреть это условно, вписав в византийские правовые модели империи. Но конечно все это было очень относительно, потому что киевские великие князья себя вассалами константинопольского императора не признавали.

§ 4.7      Социополитическая парадигма Киевской Руси и геополитические константы русской истории

Итак, Россия стала частью православного мира, борется со степью, движется на восток. У нас есть мощнейший запас новгородской и псковской демократии, а также есть вечевые демократии по всем городам, но они так или иначе уравновешены,  в частности. в большинстве городов княжеской властью. Кое-где складывается аристократическое правление, ярче всего в западных областях. И на всем протяжении от Балтики до Черного моря мы постепенно входим в конфронтацию с давлением цивилизации Запада.

Вот она – судьба России на протяжении последующего тысячелетия до сегодняшних дней. Мы обрисовали события Х века девятисотлетней давности. Если мы внимательно проследим за каждой из этих тенденций, мы увидим, во что они превратились сегодня, как они живут, как они действуют, как русская территория то сужается, то расширяется, то опять сужается, то опять расширяется. Как между собой балансируют различные тенденции в социальном и политическом устройстве, и как эти социальные и политические тенденции связаны с географическими ориентациями, то есть, собственно, с геополитикой. Таким образом, описанная картина киевского периода предвосхищает в значительной степени всю нашу геополитическую историю в будущем.

Киевский период делится на несколько этапов. Первый этап можно назвать этапом объединения, когда, в общем, из одной только новгородской земли с несколькими окрестными племенами образовалось достаточно крупное государство. Конечно, Рюрик еще не был великим князем всех будущих русских. Он был просто нанятым менеджером одного Новгорода, и таким он, видимо, и умер. Но постепенно его потомки объединили гигантскую территорию от Новгородской земли до Болгарии под единым контролем киевского престола, создав славянскую империю, единое киевское государство. Потомки Игоря, потомки Святослава, потомки Владимира Святого и более поздние князья получали в удельное владение различные княжества, но великий князь все равно сохранял свой престол в Киеве и удерживал некоторое время единство Киевской Руси. Этот период – так называемый золотой период киевской государственности, который заканчивается после Владимира Мономаха и в период правления Всеволода Большое Гнездо. Это уже начало удельной Руси.

Чтобы закончить краткое описание киевского периода, можно отметить, что как ни странно, начинается он с больших территориальных и более универсальных, более мощных этапов и тактов, нежели заканчивается. То есть, если говорить о прогрессе, то в некоторых странах, в некоторых обществах, в некоторых случаях, в некоторых культурах мы можем увидеть прогресс и действительные улучшения, а в некоторых можно обнаружить регресс. И киевский период, если взять его отдельно в русской истории, мы, конечно, наблюдаем как вспышку, причем, почти без подготовки, как будто звезда взрывается и остывает.

Золотой век киевской государственности – это эпоха произнесения митрополитом Илларионом своего знаменитого «Слова о законе и благодати». Это текст на древнерусском языке, который предполагает такой уровень интеллектуального восприятия, который в России больше уже, по нашему мнению, не был достигнут. Люди, которые слушали на русском языке митрополита Иллариона о законе, благодати, иудаизме, Новом завете, христианстве, обладали таким серьезным богословским самосознанием, которое сейчас уже не встречается. Не понятно, кто сегодня смог бы понять то, о чем говорил митрополит Илларион. Нам представляется, что практически никто.

Мы тысячу лет развивались и доразвивались до того, что то, что было в начале нашей истории, сейчас нам абсолютно не понятно. Мы говорим о демократии, но новгородская и псковская демократия, и вообще вечевая демократия, были высокими образцами прямой демократии, которая не позволяла совершать над людьми никаких манипуляций, потому что люди, когда они выбирали того или иного человека, принимали то или иное решение, видели, кого они выбирают, размышляли об этом решении, могли спорить. И очень часто вечевые собрания заканчивались настоящей дракой, а это значит, что людям было не безразлично, чем кончится обсуждение того или иного вопроса.

В тот  же период происходила христианизация Руси. Это важнейшее событие, потому что христианская идеология –очень глубокая метафизическая традиция. Сегодня большинство интеллектуалов и ученых вообще не могут ничего понять в православной теологии. Но в Х и XI веках мы видим митрополита Иллариона, который свободно рассуждает в богословских терминах. А кто-то его еще и слушает. Ведь не сам себе же он это рассказывает, и не трем монахам, если до нас дошло «Слово о законе и благодати»» в списках, во всех рукописях. И это классика русской литературы[13].

Другими словами. Возможно мы имеем дело с Киевской Русью как с непревзойденным пиком нашей истории, когда даже для девочек, для их воспитания в духе христианского вероучения, существовали учебные заведения.

Киевский период – это действительно настоящий Золотой век нашей русской истории. Золотой век, который вспыхивает на фоне какой-то неизвестности, каких-то исторических провалов. Ведь в то время о славянах было очень мало упоминаний. И вдруг, во мгновение ока возникает гигантская империя почти на пустом месте, где конечно. Есть какие-то леса, какие-то собиратели грибов, где, разумеется, что-то живет, очень интересное, но совершенно не историческое, живущее в своем тихом режиме. И вдруг – вспышка, и создается то, что потом предопределит все остальное. В Киевской Руси мы можем найти не карикатуру на демократию, как сегодня, а настоящую прямую демократию, демократию соучастия народа в своей собственной судьбе. Мы видим настоящих рыцарей и подлинное посвящение в рыцари в Галицко-Волынском княжестве, или турниры. Мы видим провозвестие московского самодержавия в лице тотальной авторитарной власти в Суздальской Руси. Мы наблюдаем центр всего этого великолепия в Киеве. Мы видим Тьмутараканьское княжество, Черниговское на юге и востоке. И в какой-то период мы наблюдаем также разбитых поверженных хазар.

В эпоху Святослава, в эпоху Владимира Красное Солнышко Русь представляла собой некий идеал. Мы победили почти всех, кого только могли, освоили гигантское пространство и, в общем, в полной мере реализовали на тот период свои геополитические интересы, создав свою самобытную культуру, свою самобытную государственность и проявившись, войдя в историю как народ. Это начало, это только начало, это первые сделанные два-три шага. А дальше – все это угасает. Князья -- бурные, яркие, активные, хваткие. Им уже мало места, они уже не могут покорить, например, мадьяр, и начинают схватку между собой. И ту явную пассионарность, благодаря которой строилась гигантская Киевская Русь, они начинают обращать вовнутрь. Русь становится удельной, и дальше уже возникает «Плачь о погибели земли русской», потому что брат идет на брата, население опустошают собственные княжеские дружины, возникает отчуждение народа от власти, власть становится самостоятельной, Русь рушится.

Резкая вспышка, движение вверх и потом медленное, мягкое угасание. Поэтому ни о каком прогрессе речи быть и не может. Да и эта молниеносная вспышка русской воли, русского духа, создающего основы нашей геополитической истории, тоже не прогресс, потому что это событие возникает буквально чудесным образом. Было пустое место, и возникла огромная, прекрасная страна городов, царство городов, населенное высокоинтеллектуальными образованными людьми. После принятия христианства, кстати, мы вводим правила об отмене смертной казни и кровной мести. Это были для законодательства того времени вещи совершенно беспрецедентные. Другими словами, это была эпоха высшей демократии, гуманизма, солидарности, классового баланса и ясной стратификационной модели, где доминирующим производителем является не раб, не холоп, а свободный труженик, вообще никому не подчиненный. Конечно, он платил дань. Но он всегда платил дань либо своим, либо чужим. Когда крестьянин занят производственным трудом, он не может сосредоточиться на военной защите себя. Поэтому он откупался либо от своих, либо от чужих, он отавал дань всегда. Так и мы платим налог, и мы своего рода данники. Мы получаем деньги и платим подоходный налог. Налог на что? На то же самое – на содержание государственных органов, на различные бюджетные программы.  Тогда было то же самое.

Тогда была эпоха свободных землепашцев, благородных князей, высокоразвитых жителей городов, которые представляли собой демократически-аристократически-монархическую модель политического управления, женское образование, высокий уровень теологии, отсутствие смертной казни в законодательстве.

Эпоха киевской государственности является для нас, с одной стороны, геополитическим, заветом, а с другой – социологическим образцом, потому что, если мы внимательно посмотрим на киевский период и осмыслим различные социологические модели, которые формировались и кристаллизовались в тех или иных уголках Киевской Руси на раннем, на первом этапе нашей истории, мы прочтем в этом рассказе всю нашу будущую историю. Вот та матрица, тот кристалл, который будет разрастаться, пульсировать, который будет доходить до гигантских пространств, потом сужаться и коллапсировать. Но алгоритм русской истории, геополитический и социологический одновременно, заложен именно в киевском периоде.

Такое описание, конечно, ставит в тупик марксистов, либералов и западников, потому что мы видим совершенно самобытное государство, которое и западное и не западное,  восточное и не восточное одновременно, и христианское, и отличное от западноевропейского христианства. Иными словами, в киевский период мы находим все, и все в самом хорошем качестве. Мы находим русского митрополита, которого не было потом практически никогда. Мы находим свободу, находим жесткость, находим рабство, находим свободных землепашцев, находим демократию, находим авторитаризм, аристократию. Чего здесь только нет. И самое интересное, мы находим империю, все типы политических моделей, и все типы геополитических ориентаций, которые можно себе только представить.

Библиография:

1.      Аксаков И.С. Иван Аксаков в его письмах. М., 1888-1896.

2.      Аксаков И.С. Сочинения в семи томах. М., 1886-1887.

3.      Аксаков И. С. У России одна-единственная столица. М.: Русский мир, 2006 г.

4.      Аксаков К.С. Государство и народ. М.: Институт Русской Цивилизации, 2009.

5.      Антонов К. М. Философия И. В. Киреевского. Антропологический аспект, М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2006 г.

6.      Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. Томск: Водолей, 1996.

7.      Вернадский Г. В. Начертание русской истории. СПб.: Издательство ""Лань"", 2000.

8.      Вернадский Г.В. Россия в средние века. Тверь-М., 1997.

9.      Вернадский Г.В. Русская историография. М., 1998.

10.    Вернадский Г.В. Русская история. М., 1997.

11.    Византизм и славянство. Великий спор. М.: Эксмо-Пресс, 2001.

12.    Герцен А. И. Сочинения: В 9-ти т. М.: Гослитиздат, 1955.

13.    Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

14.    Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Астрель, АСТ, 2004 г.

15.    Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М.: 1967.

16.    Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М., 1994.

17.    Гумилев Л.Н. О термине "этнос" // Доклады отделений комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. 1967.

18.    Гумилев Л.Н. Открытие Хазарии. М.: Алгоритм, 2007.

19.    Гумилев Л.Н. От Руси до России. М.: Айрис-Пресс, 2008.

20.    Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. М.: АСТ, Харвест, 2008 г.

21.    Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М.: АСТ, Астрель, 2005

22.    Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Институт Русской Цивилизации, 2008.

23.    Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством, М.: АРКТОГЕЯ-центр, 1999.

24.    Дугин А.Г. Основы евразийства. М.: 2002.

25.    Евразийская идея и современность, М.: Издательство Российского Университета дружбы народов, 2002 .

26.    Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. М., 1876.

27.    Леонтьев К.Н. Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992.

28.    Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в 12-ти томах. СПб.: Изд-во "Владимир Даль", 2002.

29.    Леонтьев К.Н. Цветущая сложность. М.: Молодая гвардия, 1992.

30.    Маркс К., Энгельс Ф. Полное собрание сочинений. т. 13. М.: Государственное издательство политической литературы, 1964.

31.    Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М.: 1998.

32.    Савицкий П.Н. Континент Евразия, М: Аграф, 1997.

33.    Самарин Ю. Ф. Статьи. Воспоминания. Письма (1840-1876).  М., 1997.

34.    "Слово о Законе и Благодати митрополита Иллариона // Библиотека литературы Древней Руси. РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 1: XI–XII века. СПб.: Наука, 1997.

35.    Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история, СПб., 1997.

36.    Фроянов И.Я. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

37.    Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

38.    Хомяков А. С. Всемирная задача России. М.: Институт Русской Цивилизации, 2008.

39.    Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. М.: Наука, 1991.

40.    Cohen M. N. The Food Crisis in Prehistory: Overpopulation and the Origins of Agriculture. New Haven, CT: Yale University Press, 1977.

41.    Mackinder H. J. The geographical pivot of history // The. Geographical Journal. № 23.1904.

42.    Mackinder H. J. The Scope and Methods of Geography and the Geographical Pivot of History. L., 1951

43.    Mill J.S. On liberty and other essays. Oxford: Oxford University Press, 1998

Глава 5. Геополитика и социология монголосферы (XIII-XV вв.)

§5.1     Геополитика Турана

В геополитической картине мира есть такое понятие, как «Туран». Под Тураном принято понимать степную зону Евразийского континента, простирающуюся к северу от череды Евразийских гор и доходящую до европейской Трансильвании. «Туран» – это понятие древней сакральной географии, которая предшествовала геополитике. Термин «Туран» встречается в иранской культуре в Шах-наме у Фирдоуси[14] в противопоставление Ирану. Южнее Памирских гор находится Иран, представлявший собой, в историческое для нас время, как правило, оседлых ариев, которые называли себя иранцами или арийцами. «Арий» на древнеиранском языке означало «благородный». Такой же смысл это слово имеет и в Индии.

В географической картине Евразии южнее Памирских гор мы видим оседлые цивилизации – Китай, Индию, Ирак, Вавилон, до этого Междуречье, Ближний Восток, Египет. То, что находится южнее этой череды гор, как правило, оседлые цивилизации. А в степи – кочевые. Поэтому динамика «оседлый  Иран - кочевой Туран» составляет некую пару географических и геополитических понятий, чрезвычайно важных с точки зрения генезиса цивилизационной карты, с которой мы имеем дело даже сегодня. Именно против Турана построена Великая Китайская стена. Она была поставлена против степных кочевников, которые периодически нападали на оседлых китайцев с севера. Эти же кочевники периодически вторгались, особенно через территорию Афганистана, а также с севера в Иран,  , и в частности, сегодня северная часть Ирана заселена преимущественно тюркскими племенами, наследниками кочевых племен Турана. Это так называемые южные азербайджанцы, со столицей в Табризе, в котором проживает в три раза больше азербайджанцев, чем в северном Азербайджане. Азербайджан – это также иранское по происхождению образование.

Понятие «Турана» в иранской сакральной географии означало понятие зла. Иран был добром, светом, оседлые арии воспринимались как позитив, как свет, а жители Турана интерпретировались как нечто отрицательное, как некое темное начало. Хотя с этнологической точки зрения в значительные периоды Туран контролировался  арийскими племенами, но это были именно кочевые арийские племена. Эти два понятия – кочевые и оседлые народы – в генезисе геополитических и социальных моделей имеют очень большое значение. Одни культуры являются оседлыми, другие -- кочевыми. Туран – это место кочевой культуры и одновременно степь и пространство обитания различных народов.

Систему Турана можно рассматривать не только как определенную чисто географическую, но и как социологическую реальность. Обратим внимание, какую функцию в противостоянии у Фирдоуси в «Шах-наме» играет Туран: это народы зла. В этносоциологии существуют понятия о негативном гетеростереотипе и позитивном автостереотипе. Вот пример геополитического применения этого социологического принципа – иранская цивилизация осознавала себя как позитивный автостереотип, а туранцев наделяла негативным гетеростереотипом. Происходила социологическая демонизация: оседлые не понимали и демонизировали кочевников. 

Нечто подобное встречается и севернее степи, то есть в славянском лесе, объединенном в Киевскую Русь. Славянские, преимущественно оседлые, народы также воспринимали степняков как носителей демонического, злого начала. Таким образом, геополитика и социология между собой связывались в этом отношении. Население степной зоны, практиковавшее, преимущественно, скотоводство, противопоставлялось населению оседлой зоны южнее этих гор. Приблизительно такое же представление есть у китайцев, которые говорят о демонах севера и кочевых народах Турана, воспринимая их как абсолютное зло. Меньше с ними контактировали индусы, поэтому основной удар кочевников брали на себя на юге иранцы и китайцы.

§5.2 Туран - оплот теллурократии, «Разбойники Суши»

Вспомним идею Х. Макиндера о «географической оси истории». В своей главной статье, в которой постулируется геополитический метод, Макиндер говорит о таком явлении, как «разбойники Моря» и «разбойники Суши»[15]. Это две инновационные научных метафоры Макиндера, которые определяют два типа цивилизационного подхода. Разбойники Моря, с его точки зрения, это те мореплаватели, которые захватывают различные земли по ходу морских путей. Британская империя была типичной империей пиратов или разбойников Моря, которые плывут, высаживаются, колонизируют и плывут дальше.

Форма освоения мира через море – дело так называемых «разбойников Моря». Это носители «талассократической цивилизации», «морского могущества», «Sea power». Им противостоят «разбойники Суши». При этом, с точки зрения Макиндера, именно в степных зонах максимально видно то сухопутное, теллурократическое направление, которое формирует противоположный вектор, то есть власть, могущество Суши, Land power. Именно «разбойники Суши» несут в себе альтернативный геополитический импульс.

Он, разумеется, может зародится не только в глубине суши Турана. Есть еще Аравийская пустыня, которая создает теллурократический земной сухопутный халифат, другие локальные степи, но основное сердце импульса, создающего теллурократическую цивилизацию – это так называемые «разбойники Суши». Разумеется, «разбойники» условно. По Макиндеру, речь идет не о легальности или нелегальности, например, действий морских или степных завоевателей. С точки зрения Макиндера и с точки зрения его геополитической схемы, речь идет о пассионарном трансграничном импульсе. Дело в том, что и разбойники Моря и разбойники Суши принципиально не признают естественных границ цивилизаций и вторгаются туда, куда могут. То есть, они несут в себе некое экспансионистское начало, и именно эти два импульса –разбойников Суши и разбойников Моря – лежат в основе двух типов империй – морской и сухопутной. Эти две империи (несколько забегая вперед) отличаются, в первую очередь, отношением к завоеванным землям. Морские империи превращают завоеванные земли в колонии, а сухопутные империи превращают завоеванные земли в провинции.

Какая разница между колонией и провинцией? Колония находится за морем.  И если местное население колонии восстанет или кончатся ресурсы, территория будет полностью ограблена; завоеватели, колонисты, сядут на свой корабль и уплывут подальше, полностью бросив на произвол судьбы эту территорию-колонию. Когда представители сухопутных империй захватывают новые земли, они присоединяют их к своей территории, и те превращаются в провинции. Жители этих провинций, например, провинций Римской империи, которая была сухопутной империей, становятся гражданами этого сухопутного государства, практически такими же, как граждане, живущие на первоначальной территории государства. Здесь речь идет об интеграции.

Теперь, зная социологический принцип «установки эксклюзии–инклюзии», можно сказать, что в сухопутных империях доминирует принцип инклюзии, инклюзивной экспансии: они расширяются, чтобы включить в себя. А морская, колониальная империя строится на принципе эксклюзии. Они включают, но лишь частично. Море не позволяет интегрировать колонии в метрополию полностью. Между метрополией и колонией остаются различия, причем стихия морской поверхности, а не просто расстояние создает фундаментальную границу. Жители колонии – это не граждане морской империи. Жители провинции – это граждане степной сухопутной империи. В этом принципиальная разница, и эта разница аффектирует цивилизационные установки и устои разных стран на всем протяжении истории.

Степь в русском языке также называется словом «поле». Существуют два слова в русском языке: «мир» и «свет», которые означают приблизительно одно и то же. При этом «мир» означает «уют и безопасность». А «свет» означает «чисто поле». Он обычно белый. Белый свет или чисто поле. Когда мы в древних легендах читаем, что богатыри отправляемся в чисто поле, это означает не просто движение, но что они покидают лес и выдвигаются в степь. Когда богатыри уезжают в чисто поле, они отправляются на завоевание Турана -- иного по отношению к лесу. Поэтому пришествие в чистое поле – это попытка открыть для себя дополнительное измерение Турана. Напомним, что Святославу это удается, и он интегрирует в империю территорию между Черным морем и Крымом, степную область, прилегающую к Азовскому морю,  и низовья Днепра и Дона, которые всегда оставляли столько проблем.

На территории Турана существовала среда кочевых империй. Кочевой образ жизни предполагает постоянное перемещение вдоль системы пастбищ. И цивилизация, народ движутся за скотом, поедающим траву. Иными словами, степи или территория Турана на протяжении тысячелетий периодически объединялась под тем или иным началом. Некоторое время степь Турана контролировалась скифами. Наиболее древняя известная нам кочевая империя – это империя скифов. Позже приходят гунны, сарматы, в XI – XII вв. приходит тюркский каганат, так называемая Голубая орда[16]. Он был достаточно непрочным, но объединил Туран под эгидой нового народа, который внезапно вспыхнул в алтайских горах, в долине Эргенекон* -- тюрок, которые затем давали огромные волны тюркских энергетических потоков, объединявших Туран. И также потомками скифов были сарматы, потомками сарматов были аланы, ассы и современные осетины. Это наследники арийских туранцев, то есть кочевых ариев. Нынешние осетины – это прямые наследники тех, кто контролировал некогда гигантские пространства Турана от Манчжурии до Трансильвании и Паннонии*, то есть вплоть до Европы, где по Приднестровью и Венгрии продолжаются степные зоны, заканчиваясь только в Трансильвании. Вся эта зона представляет собой Туран. Она периодически объединялась и интегрировалась в одно геополитическое образование, которое всегда имело свою социальную специфику. Эта социальная специфика Турана заключалась в молниеносности, в неопределенности, в постоянной подвижности, в гибкости ее властителей. Это была плавающая динамическая империя.

Когда греческие, а позже римские войска и другие завоеватели, вплоть до Наполеона и Гитлера, попадали в область Турана, в сердцевину евразийской модели, они все время наталкивались не на то, что они предполагали. Они видели перед собой оставленные города, голые степи, безмерную пустоту, отсутствие врага. Радуясь, они двигались вперед, но потом замечали, что слишком далеко оторвались от своих баз, от черноморских или европейских обозов. И сзади вдруг, откуда ни возьмись, из тьмы на них нападали свежие и бодрые азиаты или степные арии и резали всем глотки. Жители Турана сдают свои земли, потому что понимают, что речь идет о живом и динамичном начале, а не о какой-то фиксированной позиции. А представители оседлых цивилизаций считают, что им достаточно захватить высоту и все будет в порядке. Туранцы демонстрируют, что как захватил, так и потеряешь высоту. Они все отдавали, а потом все отбирали назад, и уничтожали всех подряд. Скифские воины были на службе и у сирийских царей, и в Византии, и в Риме, это были воинственные народы. Это было доминацией, если угодно, воинского начала.

§5.3 Строительство Монгольской империи (этапы, этика ясы) – социальные идеи Чингиcхана

В период возникновения монгольской империи Чингисхана Туран представляет собой разрозненную этническую систему. На территории донских степей жили половцы, на территории от Причерноморья до Южной Сибири -- разные другие кочевые народы, в основном тюркского происхождения. На территории нынешних Монголии, внутренней Монголии и на прилегающих районах Сибири проживали племена тунгусов, меркиты и разрозненные монгольские племена, не родственные тюркам, но представляющие одну из разновидностей огромного разнообразия туранских этносов.

В одном таком монгольском племени и рождается маленький князь Темуджин, имеющий очень небольшое наследство. А вокруг него раскинулись китайское многотысячелетнее царство, иранское царство, индийские государства, Европа, Киевская раздробленная Русь удельного периода, занятая внутренними склоками. И сама степь представляет собой множество разных племен, находящихся в состоянии хаоса. Темуджин появляется на свет в ситуации полной раздробленности Турана и более-менее консолидации Китая и Ирана. Никаких шансов в этой ситуации построить не то, что империю, а просто заработать себе на жизнь, в общем, не было. Дальше начинаются вещи, которые с трудом укладываются в человеческом сознании. Постепенно этот сначала ребенок, а затем юноша, у которого меркиты, кстати, угоняют жену Бортэ, которую он очень любил, начинает превращаться в великого воина. Вначале он справляется со своими местными врагами и становится на путь войны. Темуджин объявляет войну всем. Лев Николаевич Гумилев замечает, что у него были явные отклонения, потому что с детства он боялся собак[17]. Для монгола, монгольского мальчика собаки – это нечто обычное. Если он боялся собак, значит, у него были проблемы с психикой. И в какой-то момент эти проблемы стали проблемой всего остального человечества. Потому что он сказал: «Я избран небесами». Это подтверждает шаман и провозглашается цель – завоевание вселенной. Через некоторое время в Монголии вокруг Чингисхана создается уже огромное мощное царство.

В чем секрет Чингисхана? Очень трудно сказать. Возможно, это необъяснимая вещь, но тем не менее можно проанализировать, в чем был его основной принцип. Чингисхан считал, что это туранская этика, которая воплотилась в своде его заветов, называемых «Яса монголов». От этой «Ясы» остались только фрагменты. Она содержала в себе свод социальных законов Турана. Принцип мог быть сформулирован так: «Нет худшего преступления, чем предательство. Ты можешь быть каким угодно, но если ты предаешь, вырезают тебя, твою семью, твоих родственников, твоих друзей, твоих соплеменников. Если предает князь какого-то государства, вырезается это государство, все его жители. Это первое. Второе – нет хуже преступления, чем трусость. Если человек трусит, вырезается он, его семья, его родственники. Если какой-то князь струсил, вырезается население этого княжества и полностью сжигается».

Что это означает? Это целый этический завет. Быть верным и бесстрашным. А дальше все будет в порядке. Дальше Темуджин организует всю свою вначале крошечную, а потом гигантскую армию по отрядам, тысячам,  задача которых довольно проста: быстро передвигаться и убивать всех подряд, кто не сдается. А тот, кто сдается, сразу становится дополнительным и отрядом. Никакого этнического предпочтения. Поэтому армия Чингисхана, которая вначале состояла из его родственников и людей из одного с ним селения, через некоторое время состояла из разных племен. Через десять лет она состояла из сотен народов, которые следовали за ним, потому что он предложил очень простую логику бытия. Он предложил два правила: не трусить и не предавать. Кто трусит и предает, того уничтожают сразу[18].

Как выяснилось, цивилизации, которые окружали очаг нового туранизма, возрождающегося харизматического туранизма, постоянно хитрили и юлили как китайцы, пребывали в роскоши, как иранцы, и предавали друг друга как, например, русские или половецко-кипчакские князья, находящиеся постоянно во вражде.

Идею не предавать и бытьхрабрым Чингисхан заложил в основу свой «Яссы». Еще одна из идей его «Яссы» заключалась в уважении религии и не уничтожении людей другой веры, какой бы они ни была. То есть во всех его страшных завоеваниях был еще один принцип: не уничтожать людей веры. Люди веры - святые, пусть они себе верят. Большинство в армиях Чингисхана состояли из представителей буддизма, местного монгольского шаманизма и несторианства, христианской ереси, которая была распространена среди уйгуров, тюркского народа, обитавшего на северо-западе Китая, в Тохарии, где до этого жили тохары. Сейчас это Синьцзянь-Уйгурский автономный округ. Таким образом, веротерпимость, абсолютная воля к мировой глобальной империи, уверенность в том, что речь идет о новом короле мира в лице самого Чингисхана, и простые принципы «не предавай и не трусь», создавал колоссальную во мгновение ока империю. И Чингисхан объединил Туран.

Империя Чингисхана при его жизни достигла совершенно невероятных пропорций. Он захватил гигантский Китай, где и была позже основана ставка великого хана. Ее перенесли из Монголии. Он завоевал Иран, весь Ближний Восток, дошел до Паннонии и Трансильвании, по ходу дела захватил всю Русь, вплоть до Киева и самой крайней западной части Киевской Руси, Галицкого княжества, и практически при жизни интегрировал всю Евразию под своим руководством. Монгольская империя была, с точки зрения территории, самой крупной империей мира. Она расцветала в то время, когда Европа была просто захолустьем, и была самой, пожалуй, прогрессивной с точки зрения транспорта. Из одного конца в другой можно было добраться  за неделю за счет ямского принципа, при котором повсюду были точки смены коней. И посланцы Чингисхана всегда скакали на полном скаку, поскольку точки смены лошадей были распределены так разумно, что можно было всегда найти свежих коней ровно в тот момент, когда кони должны были бы уже устать и перестать двигаться. Благодаря четкой логистике пространства была выстроена модель самых быстрых на тот период коммуникаций[19]. Фактически вся территория Евразийского континента была под властью Чингисхана.

Чингисхан, таким образом, стал воплощением того, что можно назвать теллурократией или сухопутным могуществом. В его монгольской империи наличествуют все те элементы евразийской или сухопутной модели, о которых говорит геополитика. Поэтому империя Чингисхана является образцовой для всех исторических сухопутных империй. Конечно, сухопутной империей была и Римская империя,  и Российская империя, и арабская империя, Арабский халифат, но тот объем завоеваний, та кристально ясная социологическая логика туранизма, которую воплотил в своей империи Чингисхан, являла собой образцовый проект сухопутной геополитики.

Правда, эта империя недолго простояла. Уже после смерти Чингисхана она разбилась на четыре части: Китай, Персия, Джагатайская империя, это современный Туркестан, Центральная Азия, и Улус Джучи, который был самой западной частью империи Чингисхана. Властитель китайской части империи Чингисхана был великим ханом, остальные три хана ему подчинялись. По крайней мере, еще некоторое время.

§5.4 Вторжение на Русь, аннексия русских княжеств к Улусу Джучиеву (социальный контекст Золотой Орды)

Нас  интересует Улус Джучи. Его столицей был город Сарай, недалеко от современного Волгограда. В Улус входили территории как степной, так и лесной частей, включая бывшее болгарское царство, ставшее потом казанским ханством. Эта территория, конечно, значительно превышала размеры империи Святослава, но имела с этой империей очень много общего. Она включала в себя лес, и она включала в себя степь. Поволжье, это тоже лес, лес булгарский и русский.

Когда Батый вторгся на территорию Руси, русские попытались оказать ему сопротивление. Но через некоторое время вся Русь -- и западная, и восточная, и северная -- пала. Она пала, и была интегрирована в монгольскую империю. А конкретно – в ту часть монгольской империи, в одну из четырех частей, которую представляет собой Улус Джучи.

Начинается принципиально новый этап геополитической миссии России. Русские становятся частью мировой империи. Мы никогда в такой ситуации не были. Мы, в общем-то, имели выход на универсальные перспективы через Царьград по принятию нами православия, но это касалось нашей религиозной идентичности. Вассальные отношения киевского князя  с константинопольским императором никогда не заходили далее формальных условий. Одновременно Россия, Русь участвовала в западноевропейской политике, наши князья вступали в войны и конфликты то на стороне одного, то на стороне другого европейского правителя, но в этом отношении мы особенно ничем не отличались до монголов от обычного западноевропейского княжества, обычного западноевропейского государства, вяло вовлеченного в периферийную европейскую политику.

Если говорить о том, кем была Киевская Русь по отношению к другим геополитическим моделям, то это, в общем, было православное европейское государство, вполне в духе других европейских государств, большинство из которых были католическими, за исключением православных Болгарии и Сербии. Мы, русские, не сильно отличались от православной Болгарии или православной Сербии на разных исторических этапах, и просто были одним из европейских государств с православной верой. Соответственно, и мировоззрение у нас было европейское, так или иначе видящее мир через призму греко-римского сознания. То есть то, что находилось восточнее нас, как и древние греки, мы считали варварским, скифским, чужим, населенным ордами гогов и магогов.

На нас нападает система Востока, и наша русская элита и русское общество, которое насильственно интегрируется в Орду, получает почти 200-летний заряд туранской социологической модели. Это конкретный период, когда в европейско-православный христианский мир древней Киевской Руси вторгаются туранские социологические элементы. То есть, за 200 лет происходит мощная ассимиляция русских. Но эта была ассимиляция не с этническим составом туранского полюса. Этнический состав монгольской империи был чрезвычайно пестр. Например, в битве за Южный Китай в тот период в войсках великого хана участвовало огромное количество русских войск. Мы были частью этой мировой империи, и русские были интегрированы туда наряду со всеми остальными. Дань ханам платили все, все население этой империи, не только мы. Платили тюрки, маньчжуры, татары. Кстати, татары были племенем, близким к монголам, но враждовавшим с монголами. Потом татарами стали называться тюрки, половцы, кипчаки, финно-угры, и многие другие. Поэтому татары – тоже условное понятие. А европейцам нравилось, что это слово похоже на тартов, то есть на ад греческий, поэтому оно и сохранилось. Татарами стали позднее называть себя совершенно другие народы.

§5.5 Различие геополитических судеб Западной и Восточной Руси (формирование двух различных социокультурных типов – Руси Московской и Руси Литовской)

Ухе в Киевской Руси наметились два социокультурных типа – один галицкий тип, напоминающий западноевропейский, тяготеющий к аристократической  модели, и другой – суздальский, который за счет слабости вече тяготел к монархическому, если угодно, авторитарному стилю правления. Очень интересно, как ведут себя эти два княжества. В Суздальской земле и Галиции проявились два последующих типа геополитики Руси.

Даниил Романович Галицкий бился с венграми, с немцами, которые к этому времени переместили тевтонский орден из Палестины в Пруссию, на территорию, населенную славянами и балтами, и приступили к геноциду местного населения и превращению пруссов, бывших литовским племенем, в немцев. Славяне и литовцы подвергаются полному геноциду и ассимиляции, и насильно обращаются в католичество либо из язычества, как пруссы и литовцы, либо из православия.

Немцы начинают наступать. И Даниил Галицкий достаточно активно им противостоит. Очень яркий князь. Но неукротимо близятся монголы со своей туранской этикой, предлагают всем сдаться и быть свободными.

Тогда Даниил Галицкий обращается в Ватикан к Папе Римскому и просит у него помощи за счет присоединения его к католичеству. Папа Римский обещает, в католичество его принимает, корону ему отправляет, а помощи не предлагает. И поэтому, когда монголы спокойно, не обращая внимания на суету Даниила Романовича, подтягиваются к Галичу, он оказывается безоружным и кланяется монголам. Но, тем не менее, вектор был проложен. И Галицкое княжество, вслед за Даниилом Романовичем, предпринимает уже после монгольского завоевания все больше и больше попыток сблизиться с польскими королями, литовскими князьями, с Западом для того, чтобы при его поддержке отвоевать свою собственную независимость. Даниил Галицкий воплощает в себе, если угодно, западнический вектор русской геополитики, который пытается спастись от давления Востока при помощи Запада.

В это время в Новгороде на севере княжит другой князь – святой равноапостольный князь Александр Невский, который делает совершенно другой геополитический выбор. Он утверждает, что главная опасность идет со стороны немцев, которые теснят Русь. При этом очень интересно, что монгольское завоевание, то есть вектор со стороны Турана, и европейское завоевание, то есть вектор со стороны Западной Европы, имеют разные социологические модули. В случае Турана происходило превращение захваченных территорий в провинции и обложение их данью. Можно подумать, что раньше крестьяне не платили дань своим князьям. Какая разница простому человеку, кто ее берет, строго говоря,? Но с другой стороны они несли с собой новую этику, более жесткую, более беспощадную. Трус – на кол. Предал – в воду. И одновременно они совершенно не затрагивают религиозно-культурную идентичность русских. Будучи сами поликонфессиональной империей, монголы одновременно, даже после того, когда хан Золотой Орды Узбек принимает ислам (обратите внимание – таков закон не ислама, конечно, а закон именно Чингисхана), не препятствуют исповеданию Православия на Руси. Таким образом, политически и военным образом зависимые от монголов русские с точки зрения религиозной православной идентичности чувствуют себя великолепно. Плохо жить под пятой у другого народа, очень плохо, но лучше, если народ сохраняет твою идентичность и дает тебе возможность в будущем освободиться.

А крестоносцы и Запад несут с собой полное подчинение народов западноевропейской католической модели. Никакого православия, все, кто попадают под контроль католиков или рыцарей, либо вырезаются, либо обращаются в католичество, в том числе из православия, которое на Западе после 1054 года считалось ересью. Поэтому здесь мы наблюдаем потерю и политической, и религиозной свободы. Две модели. Выбор святого Александра Невского был сделан в пользу татар. Против тех и других воевать мы не могли, он выбирает альянс с татарами, с монголами, он выбирает Туран против Запада. Даниил Галицкий выбирает Запад против Турана.

В этих двух точках формируется будущее России последующих двухсот лет, да и далее, в течение нашего времени.  Две геополитические судьбы бывшего единого Киевского княжества. Русь раскалывается приблизительно пополам. Часть этой Руси интегрируется в Улус Джучи. Столицей этой Руси является Владимир и потом Москва, после того, как митрополит Петр переносит свою кафедру из Киева в Москву, поскольку Киев после захвата его монголами, превратился в развалины и захолустье. Москва становится, таким образом, северным центром Улуса Джучи, Сарай – южным. Сарай – главный, Москва – второстепенный. Здесь полностью расцветает суздальская модель сильной единоличной государственной власти, почти авторитарной стиль, помноженный на туранский импульс.

Переселенцы в суздальско-владимирские, преимущественно финские, земли, не имели местного самоуправления. Естественно, в этих городах, заново основанных русскими, и княжеская власть была сильнее. Этот авторитаризм умножается на туранский принцип «Ясы». И там зачинается Москва и наше государство.

На западе возникает новое политическое образование -- Литовская Русь. Вначале это довольно безобидная вещь, которая точно так же, как и восточная часть, платит дань татарам. Только восточные князья, в первую очередь, владимирские князья, великие князья больше тяготеют к тому, чтобы разбираться в политике в Сарае, и вначале даже ездят в ставку великого хана в Каракорум. Таким образом, они интегрируются в монгольскую элиту, которая является для них имперской. А западные русские, в частности, Галицко-Волынское, Полоцкое княжество, тяготеют к участию в локальной политике вместе с литовцами. Причем, литовцы, которые возвышаются в тот период, до этого это были вялым языческим племенем, которое в расчет особенно никто не брал.

Карта 18

Объединение западнорусских земель в Великом Княжестве Литовском

Литовцы поднимаются в период XIII и XIV веков, становятся мощной силой. Многие из них являются либо язычниками, либо православными. Возникает Литовская Русь, где русские князья и русские бояре занимают ведущие роли в государстве. Это государство долгое время является данником монголов так же, как восточные княжества, но с точки зрения политики интегрируется преимущественно в европейские дела.

А потом происходит страшное событие – Кревская уния. Литовские князья, до этого времени с симпатией относящиеся к православию, и даже подумывающие о том, чтобы его принять, заключают альянс с поляками (рьяными католиками) на тех условиях, чтобы  укрепить свои княжества через принятие католичества. До Кревской унии русские были половиной и в значительной степени правящим классом Литовской Руси, после Кревской унии представители западной Руси оказываются изгоями под католической диктатурой. А католическая диктатура приблизительно одинаковая – что польская, что литовская, что немецкая. И соответственно, они оказываются заложниками того выбора, который сделал в свое время Даниил Галицкий. Ориентация на интеграцию в местные политические структуры, в европейские структуры, в НАТО, например, или Евросоюз того времени, вместо того, чтобы остаться в рамках ШОС или ЕврАзЭС. Именно тогда они делают выбор в сторону Запада. Вот откуда берут истоки «оранжевые» настроения на Украине. Этим настроениям около тысячи лет. Даниил Галицкий мог бы быть вдохновителем «оранжевой революции» в Киеве.

Но чем заканчивается эта авантюра? Русская идентичность, русская государственность, русские как народ и как этнос со своей культурой сохраняются и укрепляются под монголами. И те же самые русские растворяются, оказываются в положении людей второго сорта под католиками, под польскими панами, под литовскими князьями, а потом и под немцами, которые не преминут прийти и которые подчиняют Львов и всю область и интегрируют их уже в германо-австрийскую империю[20]. Не удается сохранить Польско-Литовской Руси ни самобытности, ни идентичности, ни государственности, ни собственной культуры. А ведь это половина нашего Киевского княжества. Таким образом, наша Киевская Русь разделилась, одна пошла к Востоку, другая пошла к Западу. И интересно, что позднее в полемике рабы польских панов, забитые малороссы, упрекали русских, что они были под монголами. Но дело в том, что они были под монголами точно так же, как и мы, и платили им дань. Просто наша система политических интриг или геополитических разборок была в Сарае, а у них на Западе. Но дань мы платили в равной степени. Фактически политический контроль над западной и восточной частью Улуса Джучи был приблизительно одинаковым. А геополитический выбор был совершенно разным.

§5.6 Истоки двух альтернативных версий восточно-славянской идентичности

Получилось, что монголы стали, по сути, теми, кто сохранил русскую идентичность. Дело в том, что Улус Джучиев активно воевал с Литвой и с немцами. И поэтому, даже если русские периодически не участвовали в этом, именно монголы отбивали территорию будущего Московского царства, защищая русский Улус как свою землю от тех, кто на нее покушался. И тем самым они сохраняли независимость и давали возможность русским князьям отстраивать, укреплять свою идентичность. Конечно, до поры до времени, когда Сарай и Золотая Орда были сильны, а Московское царство еще слабо, мы были вынуждены довольствоваться этим. Но постепенно Москва укреплялась благодаря линии князей, идущей от Александра Невского, через Ивана Калиту и вплоть до Дмитрия Донского. Это прямая линия князей, которые из Московского, бывшего Владимирско-Суздальского, княжества сделали огромное государство. Что-то они завоевали, где-то подкупили, где-то кого-то интригами и посулами обманули. В конечном итоге кого-то они покорили, кого-то защитили. И постепенно  создали Московское княжество под монголами.

Что было принципиальным в этом Улусе Джучиеве? Дело в том, что после того, когда империя Чингисхана вышла из своего пикового светлого состояния, из своего апогея, когда стала остывать, то  судьба ее частей была различной. Монголы в Китае полностью растворились в китайской цивилизации. И то, что было частью великой империи, снова стало Китаем. Было Китаем до великой империи и осталось Китаем. Монголы получили там все права, потом постепенно окитаились и исчезли, растворились в китайцах. Нечто подобное произошло и в Персии.  Джагатайское княжество, которое было создано в Туркестане, и представляло собой центрально-азиатскую степную реальность, подчас давало знать о себе еще несколько столетий.

В Золотой Орде существовало два полюса – Сарай и Москва. Москва воплощала в себе Лес, Сарай – Степь. Они были интегрированы между собой очень тесно. Отношения  между лесом и степью сложились динамические. Народы, которые жили на промежуточных пространствах, перемешались. Культурные стили перемешивались. И произошла та интеграция степного и лесного, которой не было в эпоху Святослава. Святослав наметил границы возможного объединения Леса и Степи. Он показал, как русские могут этим управлять, но недолго, потому что Степи они всерьез не поняли, Степь оставалась иным для русских. После существования в рамках Улуса Джучи возникла новая степень инклюзий и интеграции. Степь и Лес узнали друг друга, приняли друг друга, познакомились друг с другом и, по сути дела, интегрировались друг с другом в единый тип цивилизации, где доминировала туранская социология, принятая именно восточными русскими, которые были к этому готовы. На севере преобладало активное, сильное, самостоятельное православие. И все это было скреплено неприязнью к европейской экспансии, от которой постоянно страдали русские земли, потому что тевтоны периодически доходили вплоть до Смоленска и Пскова. Литовцы также подходили к нашим границам. И Сарай это воспринимал как удар по своим собственным интересам. Вместе с монголами мы бились с Евросоюзом того времени довольно успешно. За 200 лет успели подружиться, познакомиться и  перемешаться в значительной степени, потому что, по сути дела, это была единая социальная система. Жители Сарая так же отличались от жителей Москвы, как сегодня жители, например, Москвы от Санкт-Петербурга.  По Сараю ходило множество русских купцов, там было представительство русского митрополита, епископа Сарайского, у которого была в Сарае своя кафедра. У епископа Сарайского было свое подворье, оно и сейчас осталось – Крутицкое подворье. И Крутицкое подворье было представительством епископа Сарайского, который осуществлял посреднические связи между ханом Золотой Орды и митрополитом Московским.

Можно привести в пример текст из Георгия Вернадского, великого русского историка, в котором он говорит об объединении Леса и Степи в Улусе Джучи: «Мы не видим полного слияния Улуса Джучи с русской государственностью. Мы видим два центра – Сарай и Москва. Первый центр имеет главное, основное значение административно-государственной жизни всего царства Золотой Орды, но все же это не единственный центр. Исторически это может быть объяснено тем, что Золотая Орда явилась преемницей сразу двух государственных миров – степного, частью половецкого, и лесного, севера русского. В пределах первого, в южнорусских степях оказался главный центр Золотой Орды. Недаром государство джучидов известно нам на всем Востоке под именем Кипчакского царства. Кипчаки – это половцы и киргизы[21]».

В период монгольского  завоевания происходит формирование Московского царства, московского геополитического пространства как совершенно новой и уникальной геополитической реальности. В этой геополитической реальности, безусловно, есть наследие Киевской Руси как европейского православного государства. И европейскую, и православную идентичность (православную, может быть, в меньшей степени, чем европейскую) Московская Русь полностью сохраняет. Монголы, оберегавшие своих данников в русском Улусе от нападок немцев и литовцев, сохранили компактное, мощное, населенное православными народами ространство, которое оставалось под их контролем. Таким образом, монголы спасли нас как православную идентичность. А православная идентичность западных украинцев, Литовской Руси подвергается очень существенным нападкам. Здесь на нас напали и физически, и морально, и заставили еще лизать духовный сапог Папы Римского, который отправлял всех крестоносцев и Тевтонский орден, потом ставший Ливонский орденом, именно на нас.

Таким образом произошло разделение геополитических судеб, и Киевская Русь перевоплотилась  в Русь Московскую. В этот период в русском Улусе осуществляется синтез православного начала, которое сохраняется и укрепляется под монголами, с туранским началом, с этикой разбойников Суши или с заветом, с «Ясой» Чингисхана, и с принципами верности и чести, мужества и жесткости к своим и чужим, которые лежат в основе степной этики. И, соответственно (для нас тоже очень важно) пространство великого монгольского мира эпохи его расцвета для  русских, русских Московского царства, после этого остается открытым и знакомым. Мы уже жили в составе великого государства, чьи границы простирались до Тихого океана. Поэтому, когда мы придем сюда снова через несколько столетий, когда мы дойдем до завоевания, освоения Сибири, мы не просто придем куда-то на неизвестные нам земли. Мы уже здесь ходили. Мы доезжали до Южного Китая, посылали туда своих князей, мы знаем, кто здесь живет и для нас это пространство единой и понятной нам империи. Империи, которая потенциально существовала и после распада собственно империи Чингисхана. В период монгольских завоеваний Московское царство,  Московская Русь или русские становятся впервые по-настоящему частью степной силы, то есть носителями сухопутного могущества, Land power. Носителями теллурократии.

§5.7 Формирование евразийской идентичности России

Посмотрим на то, что осталось от монгольской империи. Это уже значительная часть Heartland, того самого Heartland, по Макиндеру, который называется географической осью истории, вокруг которого вращается вся история мира. Потому что Макиндер утверждал, что тот, кто контролирует Heartland, контролирует Евразию; а тот, кто контролирует Евразию, контролирует мир[22]. Это аксиома геополитики Джона Хелфорда Макиндера. В период монгол мы укрепляем наш контроль над Heartland. Изначально было необходимо решить проблему степи. Походами Святослава и разгромом хазар это не удалось сделать. Мы их победили, но пришли новые степняки. И Туран долгое время поставлял новые и новые туранские этносы, с которыми русские справиться не могли. Нам нужна была прививка этого Турана. Для того, чтобы  интегрировать степь в себя и тем самым открыть себе возможность к завоеванию, к захвату и контролю над всем евразийским пространством, нам надо было впустить туранский дух и вобрать в себя туранскую социальность, самим встать на сторону Турана, самим принять этику «Ясы». Только так мы могли интегрировать в себя степь и жить дальше, и чувствовать себя ее хозяевами, а не просто приезжающими сюда на битву, как в былинную эпоху.

Знакомство со степью, интеграция степи и открытие для себя Сарая -- это очень важный урок русской геополитики монгольского периода. Надо сказать, что было еще одно царство, не менее значимое по геополитическому весу в тот период – это бывшее Булгарское царство в Поволжье. На территорию этого царства откочевали многие кипчаки из степи, поднялись по Волге, и перемешались с местным населением древней Булгарии, которое было частично тюркско-исламским и архаическим, как, например, чуваши, которые жили севернее (это архаические не кочевые тюрки), и частично финно-угры. И здесь постепенно сложилось Казанское ханство. Казанское ханство в целом воспроизводит модель Булгарского царства предшествующей эпохи. Казань была тоже значимым полюсом, входила  в Улус Джучи, была его частью. И поэтому, когда мы завоевали в свою очередь и Казань, то мы восстанавливали то территориальное единство, опыт которого нам дал Сарай. Мы ездили в Казань и в Сарай почти как к себе домой, потому что это был общий монгольский, русско-монгольский дом, в котором все друг с другом торговали и взаимодействовали в политическом и культурном смысле.

В какой-то момент начинает трещать по швам и Улус Джучи, ослабевает Золотая Орда. В самом Сарае, различные ханы спорят между собой за власть, привлекая русских князей то на одну, то на другую сторону. Мы охотно участвуем в этих интригах с переменным успехом. Но в какой-то момент, когда Тохтамыш и Мамай начинают между собой внутренние склоки, и Мамай движется на Русь, когда ослабление Орды достигает критической точки, русские вместе с Дмитрием Донским на Куликовом поле дают первый бой Сараю, показывают, что они готовы не всему подчиняться и не на все условия соглашаться, и требуют определенной политической  независимости. Победа на Куликовом поле была фундаментальным моментом перелома истории, когда оказалось, что из русского Улуса на глазах монгольских правителей возникло мощное Московское царство, прибравшее к рукам все остальное, что было на севере, и уже заявившее о своей готовности выйти на новые исторические рубежи. И, конечно, после Куликова поля мы еще почти восемьдесят лет платили дань Сараю, но это уже была дань не столь жесткая, не столь обременительная, как прежде, обставленная почти как налог в федеральный бюджет, с большой степенью суверенитета.

§5.8 Падение Орды и захват османами Византии: социальное, религиозное и геополитическое значение этих событий для Руси

Когда Улус Джучи со ставкой в Сарае окончательно ослаб, это было во второй половине XV века, в нашей истории происходит уникальное событие, откуда берется затем наша настоящая геополитика. Мы хотим сказать, что современная геополитика берет свое начало в XV в.

В 1453 г. потомки сельджуков, анатолийские сельджуки, одно из туранских племен, турки из Турана, которые из  Центральной Азии вышли в Анатолию и организовали Конийский султанат, берут Константинополь. Это принципиальное событие. Дело в том, что взятие Константинополя турками и окончание константинопольской монархии означало не просто политическое поражение Византии. Конец Византии был  глубоко религиозным событием.

Византийская православная идея основана на принципе симфонии властей, который предполагает, что Патриарх и Император правят совместно. Патриарх отвечает за духовные православные аспекты, а Император – за империю. Император отождествлялся с фигурой Катехона, Катехон – это держащий, который во Втором Послании Апостола Павла к Фессалоникийцам описан как тот, кто предшествует приходу Антихриста. Это толковалось так во всем православном мире: как только не станет империи, в мир придет Антихрист. Поэтому взятие турками Византии все православные народы восприняли как наступление последних времен, как упразднение Катехона и упразднение той фигуры, которая предшествовала последним временам. Соответственно, турки-османы, которые захватывают Константинополь, воспринимаются как кара Божья, как наказание, и, по сути дела, как конец света.

Накануне вторжения и падения Константинополя император Константинопольский и Патриарх Константинопольский делают тот же самый жест, что когда-то сделал Даниил Галицкий. Они обращаются к Папе Римскому и говорят, что согласны перейти в католичество, признать лионскую унию, если им помогут с турками разобраться. Папа соглашается. И опять история повторяется. Опять присылают корону,  каких-то друзей. Император и Патриарх ждут войск, но войск нет. С Запада ничего нет. И наступает конец Византии, Византия падает.

Русские смотрят из Москвы. Русские знают, как важно хранить веру, как важно хранить православие, независимо от того, кто впадает в отступничество. И знают, что происходит с теми, кто идет в сторону католичества и поддается католическим агрессорам. Поэтому русские изначально отрицают Лионскую унию. После того, как митрополит Исидор, который ставился константинопольским патриархом, приезжает в Москву с Флорентийского собора и предлагает русским последовать за греками, его немедленно сажают в тюрьму. Он оттуда сбегает и у католиков становится кардиналом. Но русские после Флорентийской унии отвергают сближение с католиками. Через некоторое время и сами греки тоже его отвергнут, но будет уже поздно, потому что это их не спасло, но поставило в ужасное положение. Русские же сразу говорят «нет» католичеству. И что оказывается? Русские оказываются в ситуации, когда они остаются одни в качестве носителей православия с точки зрения Царства. Не с точки зрения Церкви. Есть еще православные народы. Но не Царства, так как Империи больше нет.

 После падения Византии должен был наступить конец света, а русские свято в это верили, но он не наступил. По крайней мере, для всех наступил, а для нас нет. Так возникает религиозная миссия Москвы.

Параллельно этому в то же самое время (с расстоянием буквально в десять лет) падает Орда, мы перестаем платить ей дань, и оказываемся независимыми от Улуса Джучи, царства Золотой Орды, чьими вассалами мы были. Оказалось, что русские больше не должны обращать внимания ни на кого: они не  являются более духовными вассалами павшего Константинополя и политическими вассалами великого хана. «Так кто же мы тогда?» – спросили себя русские люди, подданные огромного государства, прибравшие к рукам все, что было вокруг. Наши западные коллеги – все под католиками, наши вчерашние ханы развалились и больше не способны нас контролировать, к нашему большому удовольствию. И даже Византийская империя с императором и патриархом вначале уклонилась в ересь, которую русские не приняли, а потом, как считали русские, за это и поплатились.

Когда русские видят, что кто-то отказывается от православия, а затем с ними случаются неприятности, вывод делается один: вы отказались от православия, вот вам и неприятности. И действительно, история постоянно показывает, что, как только народы в вере отклоняются, так и происходят неприятности. Верность православной идентичности, сохранение социальной структуры и особенностей культурной идентичности сопрягаются в русской истории с положительным знаком. Отстояли при монголах себя от Запада? Отстояли. Монголы упали, а мы сохранились. И не пошли по гибельному пути Константинополя, имея опыт Даниила Галицкого.

Если подытожить влияние монгольского периода на геополитику Руси, можно сказать, что в этот период формируется новая идентичность. Можно назвать ее «евразийской идентичностью» России, потому что в этот момент Русь отождествляет себя с центром земной силы, то есть с теллурократией. Киевский период, в принципе, открывал возможность движения России по европейским путям и становления частью Европы, то есть католического, а затем протестантского мира. Эпоха разделения Киевской Руси показала нам, что у Киева существовало два выбора, и они впоследствии воплотились в строго определенные маршруты.

Сегодня можно сказать, что только русские князья с самого начала были правы, со своим Суздалем, Андреем Боголюбским, с разгоном вече, потому что они готовили русским свободу и величие. А другие -- те что пошли на Запад -- были не правы. Но ведь  в тот период, когда все это происходило, существовало два почти равнозначных подхода, и интеграция князей и из восточной и из западной частей Киевской Руси в европейскую политику была очень значительной. И те, и другие – являлись данниками татарского хана. В тот период все было размыто, неопределенно: никто не знал, чем все закончится ни с Византией, ни с Ордой, все жили настоящим. И тем не менее законы геополитики действуют так же, как действуют законы социологии. Они идут сквозь множество индивидуальных решений, сквозь случайные ситуации, сквозь личные драмы, сквозь конфликты князей. Гегель называл это «хитростью мирового разума». Он утверждал, что множество людей действует, исходя из локальных соображений, случайных событий, неоправданных решений, эмоциональных порывов, а в результате мы видим четкие, ясные линии истории. Все интересы. эмоции, случайности -- лишь осцилляции вокруг прямой линии. Князья мирились, ругались, сталкивались друг с другом, но все это были колебания вдоль ясных линий геополитических и социологических закономерностей. И если внять логике истории, то можно не только понять и разгадать прошлое, но предвосхитить будущее, то есть с абсолютной уверенностью предсказать, ч т о произойдет на пути развития того или иного вектора. Потому что, если правильно осмыслять геополитику Киевской Руси, можно увидеть в ней контуры Руси Московской и Руси Литовской еще до того момента, когда Киевская Русь разъединилась. И точно так же можно было проследить последствия решений Даниила Галицкого и Александра Невского.

Почему Александра Невского русские называют святым? Он был и остается нашим общенародным русским святым, потому что вектор заложенной им национальный политики -- это вектор возвышения Руси. Не будь его, не известно, существовала бы Русь вообще. Сам по себе он продолжал линию суздальских князей, в частности, Андрея Боголюбского. И в этом, действительно, нельзя не увидеть гегелевскую хитрость мирового разума относительно евразийского вектора Московской Руси, который действует в самых корнях киевской истории. 

Библиография:

1.      Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л., 1990.

2.      Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М.: Астрель, АСТ, 2004.

3.      Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М.: 1967.

4.      Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М., 1994.

5.      Гумилев Л.Н. О термине "этнос" // Доклады отделений комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. 1967.

6.      Гумилев Л.Н. Открытие Хазарии. М.: Алгоритм, 2007.

7.      Гумилев Л.Н. От Руси до России. М.: Айрис-Пресс, 2008.

8.      Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»). М.: Айрис-пресс, 2002.

9.      Гумилев Л.Н. "Тайная" и "явная" истории монголов XII-XIII вв. // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977.

10.    Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. М.: АСТ, Харвест, 2008 .

11.    Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М.: АСТ, Астрель, 2005.

12.    Дугин А.Г. Основы Евразийства. М.: 2002.

13.    Васильев А. А. История Византийской империи. T. II От начала Крестовых походов до падения Константинополя. СПб., 1998

14.    Вернадский Г. В. Монголы и Русь (The Mongols and Russia) / Пер с англ. Е. П.

15.    Беренштейна, Б. Л. Губмана, О. В. Строгановой. Тверь, М.: ЛЕАН, АГРАФ, 1997.

16.    Вернадский Г.В. Московское царство. В 2-х ч. Тверь-М., 1997.

17.    Вернадский Г. В. Начертание русской истории. СПб.: Издательство ""Лань"", 2000.

18.    Вернадский Г.В. Россия в средние века. Тверь-М., 1997.

19.    Вернадский Г.В. Русская историография. М., 1998.

20.    Вернадский Г.В. Русская история. М., 1997.

21.    Каргалов В. В. Монголо-татарское нашествие на Русь. М.: 1966.

22.    Крадин Н. Н., Скрынникова Т. Д. Империя Чингисхана. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2006.

23.    Кицикис Д.  Османская империя. М.: Весь Мир, 2006 .

24.    Похлёбкин В. В. Татары и Русь. М.: Международные отношения, 2005.

25.    Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана, М.: Аграф, 2000.

26.    Фиурдоси. А. Шахнаме: В 6-и томах. М.: Наука, 1989.

27.    Хара-Даван Э. Русь монгольская: Чингисхан и монголосфера. М.: "Аграф", 2002.

28.    Хара-Даван Э. Чингисхан как полководец и его наследие. Белград, 1929.

29.    Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. М.: 2005

30.    Якунин В. И. Формирование геостратегий России. Транспортная составляющая. М.: Мысль, 2005 .

31.    Mackinder H. J. The geographical pivot of history // The. Geographical Journal. № 23.1904.

32.    Mackinder H. J. The Scope and Methods of Geography and the Geographical Pivot of History. L., 1951

33.    Weatherford J. Genghis Khan and the Making of the Modern World. New York: Three Rivers Press, 2004.