Уильям Моррис и Россия: к генеалогии Консервативной Революции

«Диагноз? Уильям Моррис. Работал за десятерых», – констатировал врач в день смерти 62-летнего художника, поэта, писателя, архитектора, реставратора, создателя витражей, политика, ремесленника, ткача, столяра, мастера типографского дела, дизайнера (первого человека в мире, который придумал само слово «дизайнер»). Чтобы в полной мере осветить то, чем был Моррис в каждой из сфер своей деятельности, не хватит и десятка томов. Поэтому вместо вопроса о том, кем был Моррис вообще, зададимся вопросом, кем был и кем является он сейчас для русских.

Фрагмент гобелена "Лес"-- шедевр гобеленового творчества в стиле искусства средневековья, созданный Уильямом Моррисом и его коллегами из мастерской "Касный дом"

Не следует упускать из виду, что и с социально-экономической, и с культурной точки зрения во второй половине XIX века Россия находилась в абсолютно другой фазе и жила абсолютно другими проблемами, чем Великобритания. Это обстоятельство существенно отличает данный период как от предыдущего (Жуковский и Пушкин непредставимы без романтизма «Озёрной школы», а славянофил Хомяков – без своих англофильских штудий), так и от последующего. Но вторая половина XIX века в России – это абсолютное господство позитивизма, «реализма» и экономизма во всех ипостасях, в то время как в Англии и Шотландии в это время в культуре – в противовес господствующей, «официальной» политике – происходит явный крен в сторону Традиции.

У истоков этого поворота после схода со сцены лейкистов стоял великий Томас Карлейль (1795–1881), уже в 1840-е годы начавший подрывать своей критикой основы викторианского либерального капитализма. Карлейль, по складу своего ума и характера ориентированный на континентальную Европу, оказался единственным крупным британским мыслителем XIX века, который был постоянно связан с Россией. Он любил русское самодержавие тепло и искренне, разругавшись из-за этого с Герценом, и до последних дней жизни, даже прекратив публичную общественную деятельность, общался с главным «агентом России в Лондоне» Ольгой Новиковой. Карлейля в России не забывали никогда, но даже его сочинения не были востребованы у нас долгое время: до 1894 года на русском языке были изданы, кажется, лишь одно сочинение великого шотландца и одна брошюрка о нем. Подлинная популярность к Карлейлю пришла в России лишь в самом конце века и росла на протяжении всей эпохи Николая II. Но здесь уже Карлейль был не исключением, а правилом: на фоне общего духовного перелома в русском обществе именно на рубеже веков происходит обращение к сокровищам культуры, прекрасно известным в России в первой половине XIX века, но потом позабытым…
Дело, однако, не только в культуре в узком смысле слова. Карлейль – один из основоположников «феодального социализма», доктрины экономического и политического Третьего Пути. Естественно, что эти учения прежде всего появились там, где промышленный переворот произошел раньше всех: в Англии и Франции. К моменту появления «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса в январе 1848 г. понятие «феодального социализма» уже было устоявшимся. А ведь это не что иное, как прототип Третьего Пути или национал-большевизма XX века. Правая политика, традиционная культура, левая экономика.

Превращение капиталистической эксплуатации «свободного» труда в феодальную патриархальную опеку хозяев фабрик над рабочими, приоритет аграрного сектора и так далее. Недаром любимым режимом для Карлейля, наряду с Российской империей, был Парагвай эпохи Франсии и Лопесов – предшественник строя типа сталинского СССР…

Революция 1848 г. захватила почти все страны Европы, совершенно обойдя стороной лишь Россию. Но если в ряде государств дело дошло до свержения власти и кровопролитных междоусобных войн, то в других странах дело ограничилось бунтами, митингами и ответными реформами. Именно так произошло весной 1848 г. в Англии, когда под давлением рабочих толп и под влиянием идей Карлейля такие представители духовенства, как Чарльз Кингсли, Фредерик Денисон Морис (не путать с Моррисом) и Джон Малькольм Людлоу заложили основы «христианского социализма», который путем смягчения противоречий капитализма и улучшения положения трудящихся укрепил общую стабильность системы. Но это был скорее реформизм, пусть и из самых благих пожеланий, чем реальная альтернатива Современному Миру.

Подлинная альтернатива проявилась в культуре в движении прерафаэлитов (их первое поколение выступило на историческую сцену в 1848 г., а второе, включая Уильяма Морриса, в 1853 г.). Но все их усилия не значили бы ровным счетом ничего, если бы не основывались на социально-политической и экономической доктрине Джона Рёскина (1819–1900), который не просто углубил и разработал гениальные прозрения Карлейля, но и вплотную подошел к традиционалистской утопии Платонополиса.

Капитализм как экономическая система и либерализм как обслуживающая ее идеология не знали в середине XIX века более опасного врага, чем Рёскин. На его фоне сам Маркс смотрелся приживалой британского капитала. Даже спустя сто лет такой фанатик «дикого» капитализма, как Людвиг фон Мизес, будет люто ненавидеть Рёскина до такой степени, что припишет ему одному подрыв идей викторианского либерализма. Рёскин вслед за Карлейлем продемонстрировал, что в Англии и Шотландии есть силы, которые хотят слома олигархической парламентской системы и перехода к совершенно иному типу государства: с сильной центральной властью, занимающейся справедливым перераспределением доходов, с отказом от индустриализации и технических новшеств и опорой на патриархальных крестьян и ремесленные цеха и гильдии. Но самое главное, что это государство-мечта должно было стать красивым. Стать произведением искусства, с общенародными праздниками и хороводами. Хранителями культуры, по замыслу Рёскина, должна была стать здоровая часть аристократии, которой следовало проживать в замках за счет государственной пенсии. Платить пенсию представителям старой знати как носителям культуры – до этого не додумались бы никакие коммунисты. Но Рёскин прослыл среди капиталистов именно «красным», хотя на самом деле речь шла о построении Платонополиса…

При всем при том Рёскин был трезвым экономистом и, например, не верил в возможность полной отмены денег. Друзья из его круга – Льюис Кэрролл (кстати, посетивший Россию), Джордж Макдональд, Уильям Моррис – оказались куда радикальнее и допускали переход к ограничению денежного обращения и далее к прямому товарообмену.

Дорога Уильяма Морриса к Третьему Пути была извилиста и непроста. Долгие годы его знали лишь как эстета, художника, поэта… Но потом грянул 1876 год.

«Прекрасная Изольда», Уильям Моррис. Здесь изображена жена художника — Джейн Моррис 1858 год, галерея Тейт, Лондон 

Балканский кризис. Турки осуществляют геноцид болгар, сербов, боснийцев. Русофобское правительство во главе с евреем Дизраэли поддерживает турок и грозит России чуть ли не войной. Английское общество раскалывается пополам. Лидер оппозиции Гладстон при прямой поддержке русских консерваторов и славянофилов разворачивает кампанию в поддержку российской политики и изобличает турецкие зверства на Балканах. По всей Англии происходят столкновения между пророссийскими и протурецкими толпами митингующих. Старики Карлейль и Рёскин в тесном контакте с Ольгой Новиковой высказываются в поддержку России, но нужны и более молодые кадры. Именно в этот момент доселе аполитичный Уильям Моррис становится казначеем одной из пророссийских ассоциаций. Впервые в жизни он ставит свое перо на службу злобе дня и пишет зажигательную песню «Проснитесь, лондонские парни», призывающую рабочий люд силой свергнуть правительство Дизраэли – «турок» – и всю палату лордов. Британские власти Моррис объявил оккупационными и действующими в интересах Турции. И действительно, сговор между частью британской элиты, особенно среди тори, и Стамбулом имеет давнюю историю. Даже спустя целое поколение прямой идейный наследник Морриса Честертон в романе «Перелетный кабак» (1914) будет прямо указывать на данный сговор, ведущий к исламизации Британии…

От этого периода жизни Морриса сохранилось не очень много документов. Когда автор этих строк посетил его дом-музей Кельмскотт-Мэнор в 2014 году, то с удивлением обратил внимание на металлическое декоративное блюдо с двуглавым орлом, которое он использовал. Возможно, действительно в тот момент «Англия славянофильствовала», по словам Новиковой.
Недавно в отделе рукописей Института русской литературы РАН в фонде Новиковой нам удалось обнаружить письмо Морриса к неизвестному представителю российской власти от 17 мая 1877 г., в котором великий поэт умоляет срочно выдать денежный транш на поддержку пророссийской агитации в Англии. Эта агитация принесла свои плоды. Дизраэли так и не решился на открытую войну против России, а ближайшие выборы 1880 года проиграл с треском. Победа досталась Гладстону – человеку искреннему, неподкупному и традиционно-ориентированному, который пришел к власти во многом за счет спекуляций на антитурецкой и пророссийской риторике.

Гобелен -Картина В. Моррис. В Поисках Священного Грааля - Прощание рыцарей 

Это означало политическое банкротство человека, который был в Англии пришельцем и всю свою жизнь стремился только к власти, несколько раз на 180 градусов меняя свою политическую позицию в зависимости от выгоды. Беспринципность Дизраэли, который в 1841–1845 гг. на краткое время примыкал к традиционалистской группировке «Молодая Англия» и с легкостью предал ее идеалы, сыграла роковую роль в британской политической системе, усилив степень проникновения в нее влияния космополитических финансистов, полностью оторванных от английской почвы и порою мечтавших о переносе столицы Британской империи в Индию. Зловещая роль Дизраэли, поставившего «консервативную» риторику на службу сугубо либеральным принципам, была блестяще раскрыта в статье Юлиуса Эволы «Англия сегодня», и вряд ли нужно сейчас останавливаться на этом подробнее.
Однако вскоре все наглядно убедились в том, что Гладстон – не тот человек, которому под силу кардинально изменить или сломать как устоявшуюся геополитическую систему Британской империи, так и сложившийся внутри страны капиталистический строй. По мере ухода старика Гладстона с политической арены обе крупные политические партии страны, «консервативная» и «либеральная», в общем и целом окажутся в руках Ротшильдов, и пространство легального политического маневра для не желающих играть по их правилам будет резко сужено.

По этой причине в 1880-е годы и позднее разочаровавшиеся сторонники как тори, так и вигов обратили свои взоры налево, в сторону различных версий социализма. Если Рёскин это делал активно уже в 70-е годы, то поворот Морриса к социализму совершился десятилетием позже. После смерти Маркса в 1883 г. он прочитал «Капитал» и, по собственному признанию, ничего не понял, кроме того, что капиталистическая эксплуатация еще хуже старой феодальной и нужно перейти к другой социальной системе. Вступив вначале в Социал-демократическую федерацию левака и анархо-коммуниста Гайндмана, Моррис быстро разошелся с ним и основал Социалистическую лигу (1885–1890). В эти годы он стал сочетать свою культурно-просветительскую деятельность и борьбу за реставрацию старых церквей с написанием и изданием дешевых социалистических агиток для народа. Среди них были как брошюры с кратким обзором истории Европы, так и, например, «Песни для социалистов». Разумеется, всем было ясно, что «социализм» в версии Морриса не имеет почти ничего общего с марксизмом. Это прекрасно понимал и Энгельс, из писем которого совершенно очевидно его отношение к Моррису как к «полезному идиоту» и фантазеру-романтику, антикапиталистическая пропаганда которого, однако, действительно меняла настроения в обществе.

Все точки над i были расставлены в 1890 г., когда вместо Социалистической лиги Моррис основал свое собственное Хаммерсмитское социалистическое общество. Последние шесть лет жизни он сочетал выработку в рамках этой организации некоей смеси из левых и правых идей с активной литературной деятельностью. Именно в эти годы он пишет утопию «Вести из ниоткуда», в которой решительно разрывает с типичной социал-демократией и марксизмом, отвергая их технократические утопии в пользу идеального образа аграрной и патриархальной Англии сельских коммун, где в бывшем здании парламента устроен склад навоза.

За ней последовала серия глубоко поэтических романов о древности средневековье – огромных эпопей, ставших первыми образцами жанра «фэнтези» в Европе и вторыми (после китайской литературы) в мире. Большинство этих великих произведений, перевернувших всю английскую литературу, будет издано на русском языке только в 2015–2016 годах…

Однако среди них не окажется небольшого романа «Сон про Джона Болла», который издавался в России в 1906 и 1923 годах, а ныне прочно забыт. По объему это даже скорее повесть, чем роман. Обращение к ее тексту позволяет многое прояснить в мировоззрении Морриса.

Как и в «Вестях из ниоткуда», писатель выступает в романе от своего имени как персонаж-рассказчик. В обоих произведениях он засыпает в современном унылом и грязном мире и просыпается либо в прекрасном будущем («Вести из ниоткуда»), либо в прекрасном прошлом («Сон про Джона Болла»). Казалось бы, банальный литературный прием, но когда Моррис говорит о своих непосредственных впечатлениях от бесед с Джоном Боллом и Джеком Стро, создается впечатление, что ему это действительно могло ярко и убедительно присниться.

Джон Болл – средневековый католический священник из Кента, который стал идеологом восстания Уота Тайлера в 1381 году. По сути дела, тогда произошла быстротечная гражданская война. Сто тысяч крестьян и ремесленников (при тогдашнем двухмиллионном населении Англии это была колоссальная цифра) слушали проповеди Болла перед походом на Лондон. В итоге столичная знать победила восставших, Джон Болл и Джек Стро были зверски казнены. Такова внешняя канва событий. Действие повести происходит на первом этапе похода. Моррис как гость из будущего рассказывает Боллу всё, что его ожидает, и всё, что будет впоследствии. Последние главы романа напоминают пересказ социологического трактата, если не «Капитала» Маркса. Но все-таки не по Марксу рассуждает в них автор. Если с точки зрения марксизма восстание Тайлера было лишь эпизодом борьбы крестьян с феодалами, способствовавшим отмене крепостного права и дальнейшему формированию предпосылок для капитализма, то Моррис буквально «на пальцах» объясняет простодушному Боллу совсем другую картину. В соответствии с ней, ничего хорошего в провоцировании замены феодализма на капитализм нет, ибо у власти останутся потомки тех же лордов, а рабство «вольнонаемного» рабочего станет самым тяжелым в мире. Таким образом, вместо концепции буржуазной революции против феодалов Моррис говорит о плавном врастании феодалов в капитализм. Однако что это за концепция? Это теория, к которой только сто лет спустя придет Иммануил Валлерстайн и которую сейчас активно развивает Андрей Ильич Фурсов. Моррис предвосхитил ее на целый век ранее, безошибочно указав на конец XIV века и последствия восстания Тайлера для перестройки старой системы господства европейских элит в новую.

Разумеется, Моррис, как и его предшественники от Карлейля и Кингсли до Джорджа Макдональда и Рёскина, разрывает с кальвинистским учением об избранности и земном успехе, считая его дьявольским. В соответствии с традиционным христианским пониманием Моррис устами Джона Болла рассматривает богатство как грех: все богачи пойдут в ад, говорит проповедник 1381 года, поскольку они одиноки и не делятся с товарищами. «Слишком много богатых в этом королевстве! Да будь и один, все равно он был бы лишним, и все стали бы рабами его», – восклицает Джон Болл. Можно представить себе, как звучали такие слова в романе, написанном пятьсот лет спустя.

Налицо и другое расхождение с марксизмом. Не против производителей и промышленников выступает Моррис. Он и сам всю жизнь был таким предпринимателем-производителем. Главным врагом для него, как и для Джона Болла, являются банкиры и юристы. Финансисты и ростовщики, делающие деньги из ничего, и крючкотворы и сутяги, всегда готовые изготовить «законную» бумажку для этих мздоимцев. Поэтому восставшие крестьяне в романе с особым удовольствием расправляются со всеми юристами, попадающимися им под руку, и сжигают все договора и акты, какие могут найти. Будучи добрым человеком, Джон Болл прощает всех погибших в битве врагов, «кроме законников, у которых вместо души писаный пергамент – да упокоит Бог их души!» Более того, Болл в повести говорит, что любая земельная собственность когда-либо была незаконно оформлена юристами. Обращаясь к крестьянам, он разъясняет: «Дома у вас на дубовой основе, и пашете вы собственную землю, пока какой-нибудь проклятый сутяга, с его лживыми пергаментами и поддельными правами на манор (поместье), не украл ее у вас». Тут Моррис уже бросает вызов всему юридизму западного мышления Нового времени, всем «договорным» теориям. Здесь он выступает как кровь от крови и плоть от плоти народной крестьянской почвы, и именно этим он особенно конгениален традиционным русским воззрениям на право.

Здесь мы должны снова обратиться к феномену Консервативной Революции. В узком смысле этот термин означает совокупность двух-трех течений в немецкой мысли периода Веймарской республики. В широком смысле Консервативная Революция может пониматься как родовое понятие и охватывать различные формы идей и общественных движений в разных странах и в различные периоды, сочетающих ориентацию на революционный образ действий по переходу от Современного Мира к восстановлению древнего, традиционного порядка. Вполне естественно, что идеи Консервативной Революции не могут появиться до тех пор, пока традиционное общество разрушено лишь частично. Они возникают тогда, когда от него остаются отдельные осколки, и их простая консервация становится бессмысленной и невозможной. Поэтому абсолютно закономерно, что идеи Консервативной Революции должны возникать в разных странах по мере проникновения в них промышленного переворота, капиталистических отношений, ликвидации сословий, корпораций, общин и крестьянства как класса. Это значит, что если в континентальной Европе и в России консервативно-революционная эпоха пришлась на первую половину XX века, в странах Азии и Африки – скорее на вторую половину XX века, то в Великобритании было бы естественным ожидать оформления аналогичных идей уже в XIX веке. В лице Карлейля, Рёскина, Морриса мы видим, что это действительно так. Они первыми задали тот образец, то лекало, по которому будут формироваться аналогичные учения в XX веке как по всему миру, так и в самой Англии (например, доктрина Третьего Пути и «дистрибутизма» Честертона и Беллока, а отчасти также любопытные проекты Освальда Мосли в сотрудничестве с Отто Штрассером – следует особо подчеркнуть то почтение, с которым Мосли относился к Уильяму Моррису).

Лакмусовой бумажкой здесь может служить отношение к крестьянству. Классический социализм, включая марксизм, всячески третировал крестьян и считал их обреченными на растворение в рабочей массе. Отсюда, в частности, и типичный для левых сил атеизм. Напротив, «феодальные социалисты» изначально стояли на позициях поддержки традиционной религии. Хотя лично Моррис, как Рёскин, к концу жизни были не очень-то верующим, но как общественные деятели они ориентировались именно на традиционное крестьянство. В Англии оно погибло как класс раньше всего, уже в первой четверти XIX века, вместе с ними погибли многие народные костюмы, обычаи, ремесла; но Моррис отыскал одного из последних стариков, который еще помнил способы изготовления красок вручную до появления фабричной промышленности, и таким образом восстановил целый ряд традиционных промыслов.

С этим обстоятельством тесно связано и внимание Морриса к крестьянским восстаниям XIV–XVI веков в Англии, носившим характер защиты традиционных ценностей. Характерно, что Джон Болл, выдвинувший лозунг «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянином?» на полтора века раньше, чем он прозвучит у Флориана Гайера в ходе немецкой Крестьянской войны, в религиозном смысле оставался приверженцем традиционного средневекового католицизма и ни о какой Реформации литургии или догматов не помышлял. Моррис, в юности примыкавший к «англо-католическому» Окфордскому движению и озабоченный восстановлением монастырской жизни в Англии, должен был особенно это ценить.

А что же Россия? Она имела возможность узнать Морриса еще до Балканского кризиса 1876 г. В 1868 г. в катковском «Русском вестнике» – ведущем консервативном журнале – был опубликован перевод одной из 24 песен, вошедших в только что написанную гигантскую поэму Морриса «Земной Рай». Перевод, выполненный Дмитрием Мином, судя по всему, по рекомендации Ольги Новиковой, Михаил Никифорович Катков издал также отдельной брошюрой. На том дело и кончилось. Русская публика, объевшаяся «нигилятины», находилась тогда на столь чудовищно низком культурном уровне, что попросту не могла оценить по достоинству поэму Морриса.

Особенно любопытно, что из всех 24 песен на русском языке появились не песни на мотивы греческой или скандинавской мифологии, а стоящая особняком легенда – «Человек, рожденный быть королем». Она наполнена символикой, находящей своей объяснение лишь в глубинах примордиальной Традиции. Король с гербом в виде алого льва на белом поле. Принц-подкидыш с тайным именем Михаил, убитый злодеем Самьелем, но чудесным образом в итоге выживший. Прикровенная тайна происхождения Царского Рода «от Дамаска, от Бога» – намек на адамическую солнечную «Сирию». Вдобавок данная песнь является второй по счету в поэме, разбитой по месяцам года, и относится ко второй половине марта – к дням весеннего равноденствия, Благовещения и дню 25 марта, в народных европейских традициях прочно связанному с представлениями о воскресении Христа-Царя. Нет, тогдашним русским читателям это было явно не по зубам, и о Моррисе в России забыли надолго, а остальные части «Земного Рая» не переведены на русский до сих пор.

Лишь один благодарный читатель поэмы «Земной Рай» нашелся в России. Это был Константин Петрович Победоносцев, который часто бывал в Англии и знал ее быт и культуру как свои пять пальцев. Именно он будет на страницах сначала журнала «Гражданин», а потом своего «Московского сборника» знакомить русских читателей с консервативными доктринами Карлейля и Гладстона. Совсем недавно нам удалось обнаружить три письма Победоносцева к Ольге Новиковой, которые проливают свет на отношение обер-прокурора к Моррису. Уже в 1889 г. он просил Новикову прислать ему портрет Морриса, которого он называл величайшим из современных поэтов и признавался, что прочитал «Земной Рай». И хотя Победоносцев прекрасно знал Макса Нордау, обвинявшего прерафаэлитов в «вырождении» (правда, по отношению лично к Моррису Нордау высказывался гораздо мягче), он не изменил своего мнения о поэте. Узнав о смерти Морриса в 1896 г., Победоносцев впал в такое отчаяние, как будто потерял близкого человека, и горевал о нем не меньше, чем о скончавшейся в это же время свояченице. А в 1900 г. Победоносцев вновь пишет Новиковой, что портрет Морриса до сих пор стоит у него на столе перед глазами… Правда, при этом, судя по всему, великие прозаические романы Морриса последних лет его жизни остались Победоносцеву неизвестны.

Но именно в это время изменилась духовная эпоха. Россия вступала в Серебряный век – век духовности, соединенной с социальностью, век реабилитации романтической культуры предыдущих периодов. Если между 1850 и 1890 годами в России не появилось ни одной внятной консервативной концепции некапиталистического пути развития страны, а левый лагерь в этом отношении дискредитировал себя полностью, то в конце века ситуация изменилась. «Справа» в сторону синтеза традиционной царской власти с рабочим и социалистическим движением стали двигаться Константин Леонтьев и Лев Тихомиров, «слева» всё ближе к консервативным ценностям подходили поздние народники-экономисты.

Именно в этот момент Моррис, наряду с Карлейлем и Рёскином, наряду с «христианскими социалистами» вроде Кингсли, пришёлся в России ко двору. Начиная с 1895 г. и вплоть до 1917 г., а отчасти даже и в раннесоветское время, вал переводов этих авторов на русский язык и книг о них растёт как снежный ком. Уже в 1893 г. известный поэт-символист Николай Минский (Виленкин) пытался лично договориться с Моррисом о его переводах на русский язык; к сожалению, ответное письмо Морриса было украдено из архива Института русской литературы еще в брежневские времена…

Между 1895 и 1905 гг. на русский язык были переведены почти все ключевые социально-экономические произведения Карлейля. Смерть Рёскина в январе 1900 г. стала предметом бурного обсуждения в русских газетах, причем в его наследии представители противоположных политических лагерей находили что-то созвучное себе. Консерваторы-монархисты из «Московских ведомостей» видели в Рёскине защитника традиционного общества от натиска капитализма, Лев Толстой превозносил его до небес за мудрые слова о ценности жизни человека и о служении ближним, а стремительно эволюционировавший «от марксизма к идеализму» Сергий Булгаков на протяжении десятка лет будет специально заниматься изучением экономических взглядов Рёскина в сопоставлении с Карлейлем и Кингсли, популяризируя их наследии с профессорской кафедры. В эпоху революции 1905–1907 гг. «Вести из ниоткуда» и другие социально-ориентированные произведения Морриса начнут распространяться по России стремительно. Спрос порождал предложение…

Эта популярность сохранится отчасти и в 20-е годы в Советском Союзе и вновь возродится в 60-е и 70-е годы, чтобы в дальнейшем не угасать уже никогда. Причины проснувшегося слишком поздно, но с тех пор неослабевающего интереса к наследию английских и шотландских предтеч Третьего Пути и национал-большевизма (что отметят уже в XX столетии) в нашей стране достаточно просты. Те острейшие вопросы социальной и экономической жизни в их отношении к традиционной культуре и к вопросам искусства и духовной жизни, которые встали во весь рост перед Россией в начале прошлого века, были осмыслены впервые именно в Британии и на полстолетия ранее. В России эпохи Николая II уже был достаточный круг людей, способных осмыслить богатейший опыт Морриса, Рёскина, Карлейля. К сожалению, на практике реализовался сломавший традиционное общество и культуру России «второй путь», основанный на догматическом марксизме, а вовсе не Третий.

Но учиться на ошибках никогда не поздно. Мы видим, какой устойчивый интерес вызывают в современной России те же прерафаэлиты с их «мечтами о красоте», основанными на бережном отношении к храмам, монастырям, ремеслам, лесам своей страны. Легендарное советское ВООПиК – пристанище русских патриотов – работало на основе принципов реставрации памятников архитектуры, которые впервые в мире разработал именно Уильям Моррис. Он знал, с чем имел дело. Ведь Европа вообще и Англия в частности уже пережили свой «большевизм» в эпоху Реформации и пуританства XVI–XVII веков, когда были варварски уничтожены многие монастыри и храмы, когда запрещались народные традиции и праздники, демонстративно осквернялись святыни. России было суждено пережить это в XX веке. И это еще одна причина, по которой мы можем говорить о конгениальности Морриса и его предшественников нашему народному духу. Ведь Традиция едина, как едины в конечном счете и ее враги. Сегодня, в год 120-летия со дня кончины Уильяма Морриса и в год планируемого выхода на русском языке очередного тома его романов, нам всем не мешало бы об этом помнить.