18+
Действия элит вели Россию к февральскому перевороту
Беседа с епископом Егорьевским Тихоном (Шевкуновым), одним из устроителей выставки-форума «Моя история: 1914-1945 годы. От великих потрясений к Великой Победе»
— Почему вы выбрали именно такой отрезок времени: с 1914 года по 1945-й?
— В советское время мы привыкли к иной периодизации — с 1917 года. Но именно с 1914 по 1945 год пролегает целая эпоха между двумя мировыми войнами по переделу мира. Вне этих грандиозных событий невозможно рассматривать в том числе и нашу отечественную историю. Если наши прежние исторические экспозиции «Рюриковичи» и «Романовы» охватывали временные периоды, соответственно, в девять и в три столетия, то нынешняя вмещает в себя всего тридцать один год. Но нам не хватило места в московском Манеже, чтобы рассказать об этом гигантском по насыщенности событий времени: две мировые войны, две революции, слом вековых устоев, жестокие социальные эксперименты, массовые репрессии, и одновременно — построение нового государства, эпоха великих надежд, невиданного энтузиазма, творческого труда, время выдающихся открытий и достижений в промышленности, науке, образовании, литературе, искусстве.
Очевидно, что осмыслить этот период крайне важно. Наш выдающийся историк В.О. Ключевский заметил: «История — не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков». Знакомясь с историей своей страны, мы в какой-то степени знакомимся сами с собой. А это, поверьте, очень важное знакомство.
То, что происходило в ХХ веке, — не дела давно минувших дней. Это животрепещущее духовное пространство жизни наших дедов и отцов, нас самих. Оно и сегодня пульсирует, дает живую энергию и кровоточит, разделяет людей и объединяет их.
В античности и в русской древности важнейшие острые вопросы и проблемы обсуждались на площадях. Но Манеж — по сути та же городская площадь. Начиная подготовку экспозиции, мы поставили перед собой задачу предоставить людям, собравшимся на этой площади, максимально объективный материал и максимально воздерживаться от личностных оценок. Экспозиция основывается в первую очередь на свидетельствах современников и документах, часть из которых до последнего времени хранилась под грифами «Секретно» и «Совершенно секретно», а часть оставалась малоизвестной.
— Выставка потрясает, и вовсе не техническими придумками, буквально погружающими тебя в эпоху. И даже не новизной и обширностью предлагаемого материала. Когда такой драматичный, противоречивый период соединен воедино «Лентой времени», у многих возникает два главных вопроса. Первый: как могло случиться, что такая процветающая страна, какою стала Россия к 1914 году, впала в кровавую бездну саморазрушения. И второй: как после всех жертв народ смог воспрянуть и победить сильнейшего врага — фашизм?
— Иван Алексеевич Бунин писал: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали — всю эту мощь, богатство и счастье».
Что касается экономических успехов, то Россия к 1913 году вырвалась на первое место в мире по темпам роста экономики. Журналист и экономист Эдмон Тэри предупреждал: «Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 года идти так же, как они шли с 1900 по 1912-й, Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».
— Получается, революция — плод иностранного вмешательства?
— Принципиальная позиция создателей выставки: в наших бедах и проблемах виноваты в первую очередь мы сами. Причины февральской революции, разумеется, были как внутренними, так и внешними. Именно февраль стал спусковым крючком русской смуты. В октябре большевики без преувеличения подобрали валявшуюся под ногами власть. Подробно мы рассказываем о механизме февраля. Думаю, посетители исторической экспозиции смогут узнать для себя много нового. Достаточно вспомнить, что в январе 1917 года, то есть за месяц до февральских событий, В.И. Ленин, который уже девять лет находился в эмиграции, на вопрос: «Когда же в России совершится революция?» с горечью произнес: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв грядущей революции...»
— То есть он сам не знал?
— Владимиру Ильичу исполнение его революционных чаяний за месяц до февральских событий и во сне не снилось. А то, что разразилось над страной, на самом деле было в большей степени государственным переворотом, чем революцией. Об этом перевороте, о его механизмах, о его творцах, о том, как власть оказалась неспособной предотвратить трагедию и как народ не сумел отличить смертельную для себя опасность от иллюзий и обманов, мы и рассказываем в одном из центральных залов экспозиции «Россия. Моя история». Расскажем мы и о горьком, но запоздалом раскаянии творцов февральского переворота.
— Владыка, на выставке приводятся слова Уинстона Черчилля: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду... Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена». Читать это странно, ведь по школьным учебникам мы помним про предреволюционную ситуацию, сложившуюся в том числе и из-за поражений в Первой мировой войне.
— После того как в 1915 году император Николай II принял на себя командование русской армией, произошел перелом на Восточном фронте: начались наступления, был быстро преодолен «снарядный голод», армия эффективно вооружалась. Напомню, что «бездарный полководец», как Николая II именовала большевистская пропаганда, не допустил военных действий в России: бои шли в царстве Польском, в Прибалтике, в западных губерниях. Во всяком случае, до Москвы враг не доходил и Санкт-Петербург в блокаду не брал.
Парад победы в Берлине намечался летом 1917 года. В результате военных и дипломатических успехов Россия должна была контролировать Балканы и территорию Турции с проливами Босфор и Дарданеллы. Вот что писал один из главных подстрекателей февральского переворота П.Н. Милюков:
«Мы знали, что весной (имеется в виду весна 1917 года) предстояли победы русской армии. В таком случае престиж и обаяние царя в народе снова сделались бы настолько крепкими и живучими, что все наши усилия расшатать и свалить престол самодержца были бы тщетны. Вот почему и пришлось прибегнуть к скорейшему революционному взрыву».
Милюкову вторит еще один деятель, которого смело можно назвать главным мотором февраля, — Н.И. Гучков:
«Осенью 1916 года родился замысел о дворцовом перевороте, в результате которого государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному наследнику».
А вот свидетельства князя Владимира Оболенского:
«Гучков вдруг начал меня посвящать во все детали заговора и называть главных его участников. Я понял, что попал в самое гнездо заговора. Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания проходили у него».
Об этом же докладывает в своем донесении в Париж сотрудник французской разведки капитан де Малейси 8 апреля 1917 года:
«Видным организатором выступил британский посол сэр Джордж Бьюкенен, верховодивший всем заодно с Гучковым. В дни революции русские агенты на английской службе пачками раздавали рубли солдатам, побуждая их нацепить красные кокарды».
Вместе с тем было бы безответственно закрывать глаза на то, что у России к 1917 году накопилось огромное количество проблем, которые тогдашнее руководство не смогло решить. Это и земельный, в первую очередь крестьянский, вопрос. И отсутствие конструктивного взаимодействия с думской оппозицией. И общий кризис власти. И полное бессилие правительства перед революционной, во многом клеветнической, но крайне эффективной пропагандой.
Была и еще одна причина, с моей точки зрения — важнейшая: действия российских элит, безумно, но совершенно сознательно ведших страну к февральскому перевороту. Это только потом они поняли, что, посеяв ветер, пожинают бурю. Но расплачиваться за амбициозность и безответственность придется всей России. Уже зимой Милюков напишет:
«История проклянет вождей наших так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю. Спасение России — в возвращении к монархии. Но признать этого мы просто не можем. Признание есть крах всего дела нашей жизни, крах всего мировоззрения, которого мы являемся представителями».
И Гучков признается:
«Власть, при многих своих недостатках, была права, а революция, при многих своих достоинствах, была не права».
И правый политик Пуришкевич, также поучаствовавший в творении «новой, счастливой России», выразит свое отчаяние от соделанного даже в стихах:
Русское имя покрылось позором,
Царство растерзано адским раздором,
Кровью залита вся наша страна...
Боже наш, в том есть и наша вина.
Каемся мы в эти страшные дни...
Боже, Царя нам верни!
Царя зверски расстреляли, а запущенную кровавую машину революции остановить было не под силу уже никому. А ведь в какой неописуемый восторг от происходящего в феврале 1917-го пришло русское общество.
Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия. Свобода.
Керенский на белом коне.
«Это лучшие дни огромной нашей страны. Лучших и даже таких же она не знала и никогда не узнает», — вторит виршам петроградского студента известный публицист Михаил Осоргин.
Спустя буквально пять месяцев для всех вдруг стало очевидно, что управлять Россией, оказывается, необычайно сложное дело. Новая власть в рекордно короткий срок совершила столько глупостей, катастрофических ошибок, было принято такое количество бездарных, самоубийственных решений, что страна была доведена до полного развала и буквально развалена к осени 1917 года.
— Можно ли было избежать победы большевиков в 1917-м?
— Ровно с этими словами в 1964 году один американский журналист обратился к Александру Федоровичу Керенскому. Тот ответил: «Можно. Для этого надо было расстрелять всего одного человека». — «Ленина?» «Нет, Керенского», — ответил Александр Федорович. Это опять к теме позднего раскаяния. Но на самом деле даже реализация предложения Керенского вряд ли бы что-то решила: общее безумие достигло в те месяцы поистине всепоглощающих масштабов.
— Мне запомнились слова Деникина, которые приводятся на выставке: «Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала из окна вагона буржуя, разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек». Владыка, а есть ли вина Николая II в произошедшем? Его принято обвинять в слабости.
— Понятно, что нет людей без слабостей, все совершают ошибки, об этом можно долго и правильно говорить. На выставке мы приводим пространное, но необычайно точное высказывание великого князя Александра Михайловича, двоюродного дяди Николая II, объясняющее, что за обстановка складывалась вокруг Государя Императора перед его отречением. Отношение к царю накануне революции было ужасающе беспощадным. Император был для тогдашней русской интеллигенции и высшего света, как сейчас выражаются, абсолютно нерукопожатным человеком. Это потом они сообразили, кого потеряли. Это потом они прославили его как святого. А в 17-м году царя слепо ненавидели. Проявлением дурного тона в интеллигентном обществе считалось высказывание хоть одного хорошего слова о главе государства и его супруге. Любая клевета принималась с восторгом. Но история расставляет все по своим местам.
Большевики, придя к власти, ни на мгновение не рефлексируя, приступили к управлению страной средствами жесточайшего красного террора.
То, как двадцать три года правил Россией Николай II — с его колоссальными успехами и одновременно с поистине безграничными свободами и широчайшими правами, — такое управление было уже просто немыслимо для грядущих десятилетий. В утешение оставались лишь наши привычные, любимые пословицы: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем».
— То есть к 1917 году большая часть России, включая простой народ, не говоря уже об образованной части общества, не просто тяготилась самодержавием, тяготилась царем и всем тем, что он делал, но и впрямую ненавидела его. Получается, революция — плод этого нежелания самодержавия? Этой ненависти к царю? Народ получил то, что хотел?
— В нашем мире существуют непреложные духовные законы. В них можно верить или не верить. Они могут нравиться или не нравиться. Но они непреложны, если хотите, как закон всемирного тяготения. В Священном Писании сказано: «Даст тебе Господь по сердцу твоему». Это относится не только к полезному для нас. Если человек или народ чего-то страстно желает себе во вред, то Господь вначале долго и терпеливо вразумляет и отводит от вожделенной, но пагубной цели. Но если в конце концов люди продолжают упорствовать, Господь «отходит в сторону», предоставляя нам вкусить от плодов собственных заблуждений и самонадеянности. В результате мы получаем то, чего хотели. Только не в виде наших розовых фантазий, а в суровых реалиях — таких, какие они есть.
Что же касается Николая II, то он отчетливо понял, что, несмотря на все, что он делал для страны для победы в страшной войне, его просто не хотят. Никто — ни армия, ни духовенство, ни интеллигенция, ни народ. Это вскоре подтвердится всеобщим равнодушием и даже злорадством по поводу расстрела Царской семьи. И он уходит в сторону, передает трон брату. Но тот в силу многих обстоятельств эту власть в руках не удерживает.
Впрочем, мы с вами слишком увлеклись лишь одной, хотя, пожалуй, наиболее трагической страницей нашей истории. Самое главное и поразительное в ХХ веке все же другое: то, как Россия смогла преодолеть выпавшие на ее долю беспримерные испытания, как, по словам Валентина Григорьевича Распутина, «Россия переварила большевизм». Это, пожалуй, главная идея нашей исторической экспозиции.
Свидетельство
Императорский строй мог бы существовать до сих пор, если бы «красная опасность» исчерпывалась такими людьми, как Толстой и Кропоткин, террористами, как Ленин или Плеханов, старыми психопатками, как Брешко-Брешковская или же Фигнер, или авантюристами типа Савинкова и Азефа. Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых... Или же, выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и других общественных деятелей, живших щедротами Империи.
Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах. Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про царя и царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское высшее учебное заведение в рассадник революционеров! Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром III из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими царскую семью?.. Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте?
Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и Ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им царем армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу армии более, чем победами над немцами на фронте?
Описание противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могло бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивающим на улицах европейских городов «доброе старое время». Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать.
Великий князь Александр Михайлович Романов, «Книга воспоминаний», 1933 год
С епископом Егорьевским Тихоном (Шевкуновым) беседовала Мария Городова.
