«Велаят-е факих» и проблема самодержавия

Оформление русского социально-монархического учения в цельную и непротиворечивую доктрину, которая призвана дать народу и государству образ желательного будущего (и, как сейчас принято говорить, «с учетом вызовов современности») подразумевает очерчивание и проявление образа того, что св. прав. Иоанн Кронштадтский назвал «Русью новой по старому образцу».

С одной стороны, мы ведем речь о радикально новом – об отвержении всего господствующего неолиберального и глобалистски-капиталистического, политического и экономического миропорядка. Равно как и об отрицании всех дискредитировавших себя альтернативных проектов времен восстания масс - как марксистского социализма, так и национал-социализма / фашизма. С другой стороны, речь идет о радикальном (от латинского radix – корень) обращении к древнему и одновременно к вечному, к первоосновам национального бытия и одновременно к развертыванию их на всем протяжении национальной истории. 

Революционный консерватизм (по Ю.Ф. Самарину) или консервативная революция (по А. Меллеру ван ден Бруку) подразумевает «великий отказ» самому истоку нынешней эксплуататорски-ростовщической Системы - либерализму Нового времени,  «духу революции 1789 года», и шире, определенным особенностям западноевропейской цивилизации, которые почему-то принято считать общеобязательными.  В случае складывающегося сейчас учения российского социального монархизма отправными точками для роста мысли в данном направлении следует считать работу А.Г. Дугина «Четвертая политическая теория» [1] и программную статью В.И. Карпца «Социал-монархизм как русский образ Четвертой политической теории».

Политико-правовая составляющая социального монархизма, та отрасль учения, задача которой – придать государственную основу «Руси новой по старому образцу» призвана обратиться и к опыту исторического существования Руси-России под властью князей Киевских и Владимирских, великих князей и царей Московских и императоров Всероссийских  - и даже к критически осмысленному противоречивому опыту «Руси Советской». И также обратиться к тем ныне существующим вариантам государственности, которые представляют собой альтернативу либерально-глобалистскому новому мировому порядку (причем очевидно, что частью этого тиранического порядка являются как конституционные и парламентарные монархии Запада, так и прямо сотрудничающие с Западом «исторические реликты» - абсолютистские монархии Ближнего Востока).

Главный вопрос власти – это вопрос об источнике власти. И уже – вопрос о легитимности, об обоснованности права властвующего осуществлять господство над подвластными и их подчинение. Макс Вебер, на наш взгляд, совершенно справедливо указывал, что легальность, формально-юридический аспект власти, есть не что иное, как частный случай легитимности – принятия той или иной общностью людей за властью права управлять и согласия подчиняться распоряжениям властвующего субъекта. 

Источник власти в монархической государственности описывался либеральной политической теорией как продукт общественного договора (впрочем, либеральная теория считает любой строй продуктом социального контракта индивидов), а марксистские теоретики считали такой строй продуктом классовых отношений (впрочем, объясняя все и вся экономической борьбой классов). Но, на наш взгляд, более ценным являются не эти внешние описания, а то, как монархическая государственность описывает самое себя, «из себя». 

Raison d'être монархии, повод для ее права на бытие и действие в мире – это ее трансцендентный Источник, вечный и внеположный этому миру. Это верно и в случае нехристианских традиций - достаточно вспомнить представления о «сверхчеловеческом» происхождении царской и императорской власти в античном мире, и вплоть до новейшего времени – в Японии и Китае. Это верно в случае православно-христианской монархии, которая апеллирует одновременно и к библейскому пониманию Царства, и к «рецепции» римской государственности. «Господь сотрет препирающихся с Ним; с небес возгремит на них. [Господь] будет судить концы земли, и даст крепость царю Своему» (1-я Царств, 2:10).  Как писал святитель Филарет Московский, «…Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле Царя; по образу своего вседержительства – Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя Наследственного» [2]. Очевидно, что любое «конституционное ограничение», умаление и, тем более, ниспровержение такого рода власти представляется абсурдом или кощунством. 

Отсюда же и формализация того же принципа романовско-петербургской властью: в первой статье «Свода законов Российской империя» 1862 года говорилось: «Император Всероссийский есть Монарх Самодержавный и не ограниченный. Повиноваться его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает». Очевидно, что источником легитимации русского христианского Царства на протяжении эпох его исторического существования был чин венчания православного государя, вновь и вновь дающий право на власть. По нашему мнению, подчиненным, вторичным по отношению к этой трансцендентной легитимации было существование «в мире сем» династий, царских родов, гарантирующих преемственность власти, и существование принципа монархической государственности «в линейном времени»[3].

В случае власти наследственного монарха – помазанника Божия (как и в случае любой власти верховного правителя, пусть даже и избираемого) мы имеем дело с тем типом власти, который теоретик русского монархизма Л.А. Тихомиров называл верховной. «Верховная власть… есть конкретное выражение принципа, принимаемого нацией за объединительное начало», - пояснял Тихомиров в своем основополагающем труде «Монархическая государственность». 

Отметим, что описывая «верховную власть вообще» автор апеллирует не к трансцендентному источнику власти, не к легитимации свыше, но к легитимации со стороны нации (заметим, что на наш взгляд, более уместен термин «народ»[4]) как к органичной общности. 

Говоря уже непосредственно о монархии, Тихомиров выделяет «три главные формы: 1) монархия истинная, составляющая Верховенство народной веры и духа в лице Монарха. Это - монархия Самодержавная. 2) монархия деспотическая, самовластие, дающая Монарху власть верховную, но без обязательного для него и народа известного содержания. 3) монархия абсолютная, в которой Монарх по существу имеет только все власти управления, но не имеет Верховной власти».

Итак, «монархия истинная» сочетает в себе и дух, и народную веру. 

По Тихомирову, «нация, которая представляет всю массу лиц и групп, коих совместное сожительство порождает идею Верховной власти, над ними одинаково владычествующей». «Государство помогает национальному сплочению и в этом смысле способствует созданию нации, но должно заметить, что государство отнюдь не заменяет и не упраздняет собою нации, - отмечает Тихомиров. - Вся история полна примерами того, что нация переживает полное крушение государства и через столетия снова способна создать его; точно так же нации сплошь и рядом меняют и преобразуют государственные строи свои. Вообще нация есть основа, при слабости которой слабо и государство; государство, ослабляющее нацию, тем самым доказывает свою несостоятельность».

Русская история знает (и в том числе мы, ныне живущие, знаем) примеры того как «слабость нации» не только ослабляет, но и разрушает государство. Есть и общеизвестные примеры благотворного проявления солидарной воли народа, к спасению, реконструкции и реорганизации Царства.

Как писал Тихомиров, «чисто демократическое временное правительство освободило вооруженной силой столицу. Собор, созванный для восстановления государственности, имел совершенно учредительные права. Наконец в сфере управительных властей заявили себя такие идеальные народные герои, как князь Пожарский и гражданин Кузьма Минин Сухорукий. И что же? Мы видим, что не только эти всемогущие управительные силы не захватили Верховной власти, но что сам собор употреблял свою самодержавную роль только в качестве служебной силы монархии, и немедленно восстановил ее во всем ее самодержавии».

При выходе из Смуты 1598-1613 годов «самодержавие было восстановлено силами русского среднего класса тех времен… и части купечества, зажиточного посадского люда, т.е. тех слоев, которые выигрывали в результате превращения ордынско-московской власти в русскую власть в форме самодержавия», отмечает современный исследователь А.И. Фурсов[5]. 

Именно Совет всея земли – всесословный Земский собор 1612 года переучредил русскую государственность в форме самодержавного царства. Но без венчания на царство в московском Успенском соборе государя Михаила Феодоровича  этот абсолютный акт народного волеизъявления не имел бы абсолютно никакой силы.

Следует указать на основополагающий правовой документ того периода, который можно считать плодом преодоления Смуты – периода между соборной клятвой дому Романовых (1613 год) и катастрофой церковного Раскола, приведшего к социальному расколу русского общества (и к последующей петровской вестернизации, и как следствие – к отчуждению народа от властей). 

Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 года в своей преамбуле гласило: «Государь царь и великий  князь Алексей  Михайловичь  всея Русии самодержец» принял уложение, совещаясь не только с патриархом Иосифом, митрополитами, епископами, боярами и думными людьми – но и с «выборными людьми». Далее говорилось: «И указал государь то все Уложенье написать на список и закрепити тот список святейшему Иосифу, патриарху Московскому и всея Русии,  и  митрополитом, и  архиепископом,  и епископу, и архимаритом и игуменом,  и  всему освященному  собору,  и своим государевым  бояром,  и околничим,  и  думным людем, и выборным дворяном и детем боярским, и гостем,  и  торговым и  посадъцким людем Московского государьства и всех городов Росийского царства».

И.Л. Солоневич, как известно, полагал, что именно в царствование Алексея Михайловича Россия исторически приблизилась к тому идеалу, который русский мыслитель называл «народной монархией», и о котором писал в одноименном труде. Впрочем, Солоневич, сообразуясь с требованиями эпохи, полагал, что будущий социальный строй (при котором, по слову Аксакова, Царю принадлежала бы «сила власти», а народу «сила мнения») должен опираться на бессословное и внеклассовое общенародное представительство. 

Таким образом, мы приходим к вопросу о том, каким образом должны соотноситься верховная власть (в особенности, власть имеющая трансцендентную легитимацию), собственно аппарат государства (который Тихомиров называет «управительной властью»), и «сила мнения» народа. 

По Фурсову, «самодержавие предполагает, что государева воля – единственный источник власти и закона, внутренней и внешней политики и, разумеется, определения наследника, что, кстати, и было зафиксировано Петром I в 1722 г.». Но такой вариант самодержавия тяготеет скорее к абсолютизму – и исторически был сметен в ходе буржуазных революций в Европе XVII-XIXвв. и Азии XXв. Как уже говорилось выше, «заповедник» абсолютной монархии мы можем наблюдать на Аравийском полуострове, и в случае с Саудовской Аравией, Катаром и прочими союзниками демократического Запада, ни о каком «соучастии народа в собственной судьбе» не может быть и речи. Кроме того, представление о «государевой воле как о единственном источнике закона», отсутствие церковно-религиозного и «народно-представительного» камертонов, чревато перерастанием монархии в деспотизм.   

Итак, Тихомиров, ссылаясь, между прочим, на либерала Б. Н. Чичерина, автора «Курса государственной науки», отмечает – «верховная власть едина, постоянна, непрерывна, державна, священна, ненарушима, безответственна, везде присуща и есть источник всякой государственной власти». Более того, Тихомиров напомнил, что даже отец-основатель классического либерализма Жан-Жак Руссо признавал: «По той же причине, по какой Souveraineté (Верховная власть) неотчуждаема… она и неделима». Можно сделать вывод, что верховная власть монарха тем более неотчуждаема и неделима.

Автор «Монархической государственности», отрицая принцип разделения властей, говорит, тем не менее о различных функциональных проявлениях «управительной власти».

«Подобно тому, как Верховная власть едина по принципу своему и не может быть сочетанием различных принципов, точно так же она и не разделила в своих проявлениях. Проявление государственной власти может быть троякое [Власть учредительная, некоторыми выделяемая особо, очевидно, есть проявление законодательной]: 

1. Законодательное, 

2. Судебное, 

3. Исполнительное. 

Совершенно очевидно, что эти проявления власти выражают работу одной и той же силы. Если бы мы представили себе государство, в котором существуют три независимых власти, из коих одна постановляет законы, но бессильна заставить суд и администрацию придерживаться их, а другая судит, как ей вздумается, но бессильна отражать свой опыт на законодательстве и также бессильна заставить администрацию привести в исполнение свои постановления, то мы получили бы картину сумасшедшего дома. Ясно поэтому, что законодательная, судебная и исполнительная власть имеют смысл только как проявление одной и той же силы, которая в законодательстве устанавливает некоторую общую норму, а в суде и администрации применяет ее к частным случаям и приводит в исполнение».

Но исходя из вышесказанного, можно судить функциональном разделении управительной власти, и о том, что она не смешана с властью верховной – которая исходя из самого названия выше «законодательной, исполнительной и судебной ветвей».

Народное представительство, легитимирующее монархию «снизу», и оказывающее влияние на управительную власть, никоим образом не противоречит неделимости и трансцендентной легитимации верховной власти. 

Как отмечал Солоневич, Тихомиров «предложил то, что мы сейчас назвали бы сословно-корпоративным представительством: представительство сословий – дворянства, земства, купечества, крестьянства, казачества, представительство Церкви и рабочих и т. д». «Такое представительство было бы органическим, а не партийным. Оно выражало бы мнения и интересы страны, а не идеи и вожделения партий», - указывает автор «Народной монархии». Сам же Солоневич предлагал: «Нам нужны: достаточно сильная монархия и достаточно сильное народное представительство, причем силу той и другого мы будем измерять не их борьбой друг с другом, а их способностью сообща выполнять те задачи, которые история поставит перед нацией и страной. Мне могут сказать, что это утопия. И я могу ответить, что именно эта «утопия» и была реализована на практике политической жизни Старой Москвы». Именно народное представительство Солоневич полагал противоядием против появления «между монархом и нацией какого-то нового «средостения», кастового, сословного, бюрократического или какого-то иного».

К слову заметим, Солоневич полагал, что народное беспартийное представительство в переходный период выросло бы из «целой сети местных самоуправлений» - что напоминает одновременно и «Советы без коммунистов» и предложенную Муаммаром Каддафи идею Джамахирии, строящей народное представительство «снизу вверх». К слову, заметим, что в отсутствие полноценной верховной власти, «государство масс» Каддафи выродилось в цезаризм, пусть и не совсем обычный, и социально ориентированный. И увы, Ливию на наших глазах постигла судьба других режимов, «завязанных» на харизматичную личность правителя-цезаря. 

После крушения в начале XXвека «остаточно-консервативных» монархий в России и континентальной Европе, в современных странах «золотого миллиарда» очевидно доминирует строй, формально республиканский по форме правления, представительно-парламентский с точки зрения формального общественно-политического строя, и неолиберальный по сути. Наличие партийного представительства отнюдь не исключает реальную доминацию крупного капитала (в первую очередь финансового), который подменяет собой «управительную власть». 

С.Г. Кара-Мурза, критикуя «слева» современную буржуазно-либеральную демократию, отмечал[6]:  «Имущественное неравенство создает  в обществе «разность потенциалов» - сильное  неравновесие,  которое  может поддерживаться  только  с помощью политической власти». Автор цитирует высказывание Адама Смита о роли государства в гражданском обществе: «Приобретение   крупной  и   обширной  собственности   возможно  лишь  при установлении  гражданского  правительства.  В  той  мере,  в   какой  оно устанавливается    для    защиты  собственности,    оно    становится,    в действительности,  защитой богатых против  бедных, защитой тех, кто  владеет собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет». 

На современном этапе «защита богатых» в странах с неолиберальным строем осуществляется при помощи манипулятивной демократии и обработки общественного сознания при помощи масс-медиа – на что указывали критики современного общественного строя, как «слева», так и «справа». «Становится  ясно,   что манипуляция  сознанием как средство  власти возникает только в  гражданском обществе,   с  установлением   политического    порядка,  основанного   на представительной  демократии, – отмечает Кара-Мурза. – Это  –  «демократия западного типа»,  которая сегодня, благодаря промыванию мозгов, воспринимается просто как демократия - антипод множеству  видов  тоталитаризма.  На самом деле  видов  демократии множество».

Как уже отмечалось выше, конституционные и ограниченные монархии Западной Европы и Скандинавии представляют собой лишь оболочку для праволиберального или леволиберального («скандинавский социализм») политического режима, ничем не отличающегося от аналогичных режимов в соседних странах с республиканской формой правления. 

Определенного рода альтернативу представляют режимы, именуемые в либеральной политологии авторитарными – но как было сказано выше, зависимость устойчивости строя от фигуры харизматического лидера, и зависимость этих лидеров от отношения к ним «золотого миллиарда» делают подобного рода государственные конструкции уязвимыми. Более устойчивой выглядит модернизирующаяся «партократия» Китая, но в данном случае, вероятна заслуга мощной развивающейся экономики, успешно встраивающейся в глобальное разделение труда – а не заслуга эффективности собственно государственного строя. 

Россия, на наш взгляд, претерпевает транзит от навязанной в начале 1990-х модели полупериферийного капитализма и неолиберального режима внешнего управления. Бросая вызов хозяевам нового мирового порядка, и начав вести самостоятельный курс, Россия оказывается в уязвимом положении, но одновременно перед ней открывается поле возможностей для выбора путей дальнейшего развития.

Существует ли в современном мире режим, удовлетворяющий перечисленным выше требованиям, описанным Тихомировым и Солоневичем? Это, напомним, наличие устойчивой нераздельной верховной власти (властвующей «не человечьим хотением, но Божьим соизволением»), наличие «управительной власти», функционально разделенной, но замкнутой на верховную власть, и наличие развитой системы народного представительства, оказывающего влияние на всю конструкцию государства. 

На наш взгляд, такой режим, жизнеспособный и достаточно эффективный, существует.  Нечто подобное мы видим в случае Исламской республики Иран – точнее, той модели, которая описана в конституции этой страны.

Сразу оговоримся, что мы «оставляем за скобками» собственно иранскую и тем более исламскую специфику, и не будем сосредотачиваться на генезисе нынешней государственности ИРИ – на событиях 1979 года, в результате которых полупериферийная проамериканская монархия Пехлеви сменилась теократической республикой, демонстрирующей устойчивость и сменяемость власти. Отметим лишь, что концепция «велаят-е факих» (дословно - «государство просвещенных»), разработанная аятоллой Рухоллой Хомейни, и положенная в основу нынешней государственности Ирана, хотя и учитывает положения шиитских общественных норм (фикх), все-таки является чем-то абсолютно новым. И, рискнем предположить – учитывающим тысячелетние, не просто государственные, но монархические традиции Ирана. 

Впрочем, еще раз подчеркнем, что нас более всего интересует сам механизм работы этого, образовавшегося 40 лет назад, вызывающе «несовременного» государства.

В преамбуле конституции Ирана говорится: «Принцип правления святого праведного лица. (В русском языке принято не переводить этот титул, а использовать его без перевода в персидском варианте – факих). В соответствии с принципами управления и бессрочной необходимости лидерства, Конституция устанавливает правление святого праведного человека».

Высший руководитель Ирана (вали-е факих-е ирон) или рахбар избирается пожизненно – за все время существования Исламской республики сменились лишь два рахбара, аятолла Хомейни и нынешний правитель, аятолла Али Хаменеи. Теократическая власть, по понятным причинам, не подразумевает наследственной ее передачи. Рахбар избирается Советом экспертов, состоящим из влиятельных богословов, избираемых на всенародных выборах пожизненно. 

Рахбар стоит над системой власти страны, в которую входят: всенародно избираемый президент (де-факто – глава исполнительной власти, премьер-министр, канцлер), парламент, избираемый прямым голосованием, и система судов. 

Согласно статье 110 конституции Ирана, в круг обязанностей правящего факиха - рахбара входит: 

-Определение политики страны после консультации с совещательным органом — Ассамблеей по государственной целесообразности;

- Контроль за исполнением общей политической линии государства;

- Принятие решения о проведении плебисцита;

- Объявление войны и мира;

- Исполнение функций Верховного главнокомандующего (!);

- Назначение и смещение факихов Совета по охране Конституции, главы судебной власти, председателя телерадиовещательной компании «Голос и образ Исламской Республики Иран», начальника объединенного штаба, главнокомандующих Корпусом Стражей Исламской революции, вооруженными силами и внутренними войсками;

- Упорядочивание отношений между тремя ветвями власти (законодательной, исполнительной и судебной);

- Решение государственных проблем, которые не могут быть урегулированы на иначе, чем на высшем уровне;

- Подпись указа о назначении президента, избранного народом;

- Отстранение президента от власти с учетом интересов страны по решению Верховного суда или Меджлиса исламского совета, вынесших постановление о его несоответствии занимаемой должности;

- Амнистия или смягчение наказания лицам, в отношении которых вынесен приговор, по предложению главы судебной власти.

Таким образом, рахбар, правящий пожизненно, и ответственный перед Богом и народом, стоит выше и президента (фактически, председателя правительства), и парламента, и судебной системы. При этом он отнюдь не является церемониальной фигурой, «царствующей, но не правящей». Полномочия верховного правителя Ирана близки к компетенции монарха, причем, монарха не ограниченного «демократической конституцией», а самодержавного. 

Ограничивающую роль играет то, что, используя терминологию Н.С. Трубецкого, можно назвать «идеей-правительницей»: в случае Ирана – это мистический ислам шиитов-двунадесятников и идеи революции 1979 года, в случае Московской Руси – православное христианство, идея ответственности за православный мир и преемства с Римом и Константинополем.  Заметим, что самодержавная монархия, по Тихомирову, не может существовать без двух основ: религиозного идеала и прочного, корпоративно организованного «социального строя», имеющего тесную связь с верховной властью.

В законодательной системе «велаят-е факих» предусмотрена и структура, играющая роль своеобразного смотрителя за исполнением велений идеи-правительницы. Законодательным органом, сочетающим функции верхней палаты и конституционного контроля, является Наблюдательный совет (Шоура-е негахбан), состоящий из 12 членов и проверяющий соответствие принимаемых меджлисом законов исламу и конституции. Половину членов Совета составляют факихи, назначаемые рахбаром, остальные избираются меджлисом из числа кандидатов, которых представляет глава судебной власти. Члены Наблюдательного совета избираются на 6 лет, но через 3 года по жребию сменяется половина членов каждой из двух групп. Все принятые меджлисом законопроекты Наблюдательного совета обязан рассмотреть в течение 10 дней. Законопроект приобретает силу закона только после одобрения его Советом.

Система, созданная в Иране после 1979 года, пережившая войну с соседним Ираком, десятилетия американских санкций, демонстрирует устойчивость. Примерами служит провал попытки импорта «цветной революции» в 2009 году и нынешние успехи страны не только по выходу из международной изоляции, и по развитию внешней экспансии – как экономической, так и военно-политической (упомянем кампанию в Сирии, поддержку ливанской «Хезболлы» и йеменских хуситов). В стране созданы условия для конкуренции и даже противоборства консерваторов и реформистов в легальном политическом поле. Но при попытках «раскачать лодку» включаются предохранители – от народного ополчения «басидж» до спецназа Корпуса стражей исламской революции. И светский радикал Махмуд Ахмадинежад и умеренный и договороспособный богослов Хасан Рухани – представители одной и то же политической системы, существующей в рамках концепции «велаят-е факих». И то, что с этим государством, при всей его противопоставлении базовым принципам современного политкорректного мира, этот мир вынужден иметь дело – лишнее подтверждение уже упомянутой устойчивости режима.

Мы отнюдь не призываем ориентироваться, и тем более, брать за основу политическую систему, сложившуюся в рамках пусть и весьма древней и уважаемой, но все же иной политической традиции. Принцип многополярности мира – один из краеугольных камней Четвертой политической теории, подразумевает наличие множества «особых путей» для каждой из ныне существующих мировых цивилизаций. Но мы хотели бы указать на выражение «духа самодержавия», проявившего себя в революционно-консервативном Иране, и на то, здесь можно увидеть параллели с политическими системами и проектами, описанными теоретиками монархической государственности и «народной монархии».