Святая кровь и Святое православие

27 января этого года закончил свой земной путь В.И. Карпец. Поэт, философ-традиционалист, талантливый переводчик, писатель, режиссер… Но прежде всего мы запомнили его, как глубоко верующего человека, сердце которого болело и жило Русью-Россией и её народом. Своё завещание он оставил нам в неизданной книге – «Царский Род». Ей и посвящена эта краткая рецензия.

Несколько лет назад один мой знакомый, будучи во Франции, побывал в местечке Шелль (Chelles) региона Иль-де-Франс, и там посетил небольшой музей Альфреда Боно, в котором хранится довольно известный экспонат — платье королевы Батильды. Это одна из венценосных женщин, принадлежащая к роду первых германских царей Меровингов. Но, что интересно, и что выпадает за рамки обычного исследовательского повествования. Он рассказал о том чувстве, которое возникло при взгляде на старинную ткань. Для него, русского – это святыня; а для французов всего лишь музейная реликвия. Да, древняя; да, интересная; но не то, что достойно благоговейного религиозного чувства. Этот русский предстоя перед вещью, принадлежащей некогда святой царице, ощутил себя паломником. Нынешние же ее соотечественники – только посетителями экспозиции. Возникает резонный вопрос: почему так? Может ли быть такое, что на самом деле ее соотечественником, как раз и был мой знакомый; а нынешние обитатели этих мест всего лишь случайные попутчики, оказавшиеся в уроченное время не в том месте?

На эти, и многие другие вопросы отвечает книга В.И. Карпца «Царский Род». Проводить подробный контент-анализ довольно объемного и семантически очень насыщенного текста, было бы на этом этапе задачей чрезмерной трудности, поэтому ограничусь лишь несколькими рассматриваемыми в книге темами, которые нашли отклик лично у меня.

Само по себе обращение к теме «святой крови» и «святых царей» вызывает не просто интерес, а интерес «живой». И, в данном случае, это расхожее выражение следует понимать буквально, как обращение живого к живым. Другими словами, непосредственную эвокацию, которую трудно перепутать с просто удобоприятным чтивом. Поэтому и нам следует внимательно отнестись к тому, что в ней проговаривается, поскольку речь идет не просто об исторических личностях, но о личностях святых.

В частности, автор книги сообщает: «...в 679 году [...] в не столь уж далеких от Новгорода Арденнах „per dolum ducum et consensuum episcoparum“ („с участием вождей и с согласия епископов“) был убит на охоте под старым дубом, у ручья, Дагоберт II, последний реально царствовавший представитель династии Меровингов. Убит по указанию Пипина Геристальского, собственного мажордома, деда будущего узурпатора Пипина Короткого, основателя „второй“, каролингской „расы“ франкских королей. Однако вскоре останки короля оказались чудотворными и даже защищали город Стене от нападений викингов, и через сто лет король мученик был канонизирован собором франкских епископов без согласия Папы. Родник святого Дагоберта существует в Веврском лесу в Арденнах до сих пор и почитается как святыня. Однако в официальный список французских королей он был внесен только в XVII веке, а в некоторых французских (!) учебниках истории отсутствует до сих пор».

Это довольно известные факты, и сейчас, когда пусть с запозданием, но мы начинаем вспоминать истинную роль нашего народа и нашего Отечества в истории, как Третьего и последнего «Рима». Роль Руси-России, как оплота Православной цивилизации, и несомого ей Света в мире «последних людей», во тьме варварского смешения и забвения о Сакральном; одновременно осознаем, что начало того, что именуют ныне «западной постхристианской цивилизацией» было положено в Арденнском лесу, в VII в. по Р.Х. Однако, это осознание требует от нас не осуждения людей Запада, а тщательного пересмотра собственной истории в поиске тех констант, которые позволяли в прошлом, и даст Бог, позволят в будущем созидать русскую империю на широком пространстве Северной Евразии.

В этом смысле вызывают безусловный интерес такие констатации: «Мы стоим перед фактом: во времена призвания Рюрика на царство Русский Северо-Запад (земля Руса и Словена) были если не полностью, то в значительной степени христианскими, православными».

О существовании христианства до «официального крещения Руси» Владимиром в 988 году известно давно. Это сообщают и агиографические источники, этому есть и археологические подтверждения. Это также следует из общей исторической логики, поскольку невозможно представить, что «Путем из Варяг в Греки» (известному согласно «Повести временных лет» с начала христианской эры) не проходили крещеные в православие люди. Но речь даже не масштабах этой «стихийной христианизации», а в характере непосредственных ее свидетельств, о которых говорит В.И. Карпец. И, в частности, он приводит сведения о так называемом Старорусском кладе, найденном в 1892 году в деревне Сельцы Старорусского уезда: «Среди изображений на монетах этого клада В.С. Передольский, датировавший их XII-XIII вв., обнаружил неизвестного мученика в шапке, как у Бориса и Глеба, с Крестом и двумя лилиями по обе стороны от изображения». Напомним, что лилия (вернее ирис) — геральдическая эмблема Меровингов.

И далее автор книги задается вопросом: «Кто этот явно царственный [выделено нами — А.И.] мученик с неизвестными позднейшей русской истории лилиями?...». «Дагоберт!» — ответит читатель. Но автор осмотрительно приводит западноевропейскую традицию почитания «неизвестных святых», приуроченную некогда к неизвестным чудотворным местам и гробницам, которая была уничтожена во время «каролингской реформации» при поддержке римской епархии. Однако в православном народе всегда и везде хорошо помнили слова Христа: Бог же несть мертвых, но живых: вси бо Тому живи суть (Лк. 20:38). Нам известно, что святыни могут скрываться от глаз людей, как и Слава святых, однако уйти навсегда они не могут. Этот феномен «отложенной святыни» известен также и ламаизму. С точки зрения философской деконструкции здесь христианство совпадает с манифестационисткими доктринами, поскольку если нечто во времени отмечено печатью вневременного Духа, то оно пребудет, разумеется, до скончания Века, т.е. до полноты реализации всего временного. Так оно являет свою причастность к Вечному. Охватывая бытийно полноту временного, оно создает символическое отражение Того, что вне-времени. Но где и когда Святыня вновь заговорит с нами — то нам неведомо.

Вопрос о Времени всегда был централен для В.И. Карпца. Он напрямую касается событий Русского Раскола XVII века. «В ходе „никоновой справы“, наряду с введением в Символ веры „линейного времени“ („Егоже Царствию не будет конца“ вместо „несть конца“)», — говорит он в другом месте, — также было предписано заменить традиционное титло на изображении Креста «Iсус Христос Царь Славы» на «пилатово титло» «Iисус Назареянин Царь Iудейский». На самом деле обе правки были подчинены единой цели: «размыкания Удерживающего» и включения Руси-Русiи в линейное время Запада, в «римско-июдейский историал», в каковом мы ныне и пребываем. Со второй половины следующего столетия старое титло, как и осьмиконечный Крест, возвращаются в Церковь, хотя лишь «на равных правах» с латинским IНЦI (INRI)».

Почерпнутая именно у В.И. Капца идея о разном восприятии Времени до и после Раскола привела и автора этих строк к следующим выводам. Сравните обычное для православной молитвы словосочетание «во веки вековъ» и «во веки векомъ», на первый взгляд они не несут никакой семантической разницы. Однако если мы внимательно прислушаемся к этому в общем очень и очень простому словосочетанию, то уловим принципиальное различие. И различие это будет касаться той позиции, с которой произносится молитвословие. В первом случае есть «векъ вековъ», во втором «векъ векамъ». Сам этот «большой векъ» и «малые веки» в общем по семантике не отличаются. Но в первом случае, большой векъ слагается из малых, а во-втором малые как некие фракталы разворачиваются из большого. Первый взгляд — это взгляд «снизу вверх», от творения к Творцу, второй «сверху вниз» от Творца к творению. В этой перспективе заключается отличие до-раскольного обряда от пост-раскольного в целом.

Но то же самое отличие в позиции вопрошания мы находим и в перстосложении. Когда крестное знамение совершается тремя перстами, а два скрываются за ними, в точности в той же последовательности как за неотмирной и полностью апофатической для ветхого времени Троицей скрывается грядущая в однонаправленном времени, и еще нереализованная двойная природа Христа. В противоположность, до-раскольная Традиция утверждает двуперстием Богочеловечество, как уже свершившийся во времени и утвержденный отъ и въ Вечном факт.

Направление крестного хода «противосолонь» или справа налево также подчеркивает движение за «встречь Христу». Тогда как в более ранней Традиции, в которой крестный ход движется «посолонь» мы видим акцент на движении «за Христом». В первом случае ход возглавляют люди, идущие к Спасителю, во-втором – Он сам.

Подводя итог, мы можем сказать, что в целом все изменения, которые возымели силу после реформ Никона, никак не затрагивая самого Предмета веры, формально легитимизировали уже актуально существующие изменения самой Священной Традиции, в которой уже произошла смена «взгляда сверху», взгляда на временное с позиции Вечного, на свою противоположность. Всё это разумеется звенья одной цепи в которой сама Традиция постепенно превращается в «обычай» и становится «слишком человеческой» – еще одной формой мировоззрения, «точкой зрения» наряду со многими другими, а не квинтэссенцией жизни человека и бытия народа в целом. Иными словами, концептом разума наряду со многими другими его концептами. Концептом, утратившим связь с сердцем, средоточием своих Энергий, начало которых во Вне-временном. Но... не для всех конечно-же...

Еще один момент, на котором мы хотели-бы заострить внимание – это вопрос соотношения христианства с язычеством, проходящий «красной нитью» через все произведение и непосредственно затрагивающий и интересы автора этой статьи. В книге приводится очень любопытное свидетельство недавнего времени: «Несколько лет назад промелькнули сообщения об удивительной иконе „Неопалимая Купина“ (предположительно начала XVII века), обнаруженной на Вологодчине в селе Алатырь в старообрядческом Неопалимовском скиту. Как пишет петербургский психолог В.Ю. Слабинский, „язычники, как водится, дули на воду. Христиане — отмолчались. В общем, история постепенно из явной превратилась в тайную. А ведь речь идет об очень значимой истине, со слов одного из хранителей артефакта настоятеля Неопалимовского скита отца Германа, артефакт открывает „всю правду мира“ и дарует знающему „силу сил““. Богородичная икона, выполненная в традиционной для Русского Севера форме – коробом, содержит на обратной стороне руническое имя „Радегаст“. Именно о ней отец Герман сказал тогда, в двадцатые, свои слова, вскоре после чего скончался. По словам С.И. Тихоновой, которая придерживалась „старой веры“, крестилась двумя перстами и одновременно знала на память множество древних сказаний, изверги глумились над иконой, кололи штыками Лик. В мае 2008 года икона мироточила в течение всего дня».

Разумеется, подобные факты требуют дополнительной проверки. Более того, вероятность того, что они являются подлогом очень велика. Но в данном случае, нас интересует даже не то, была ли действительно найдена описанная икона, а то могло ли это произойти в принципе. Дело в том, что само историческое язычество можно рассматривать с двух точек зрения. Являясь по святоотеческому учению не чем-то абсолютно разнородным с Истинной Традицией, а только лишь ее искажением, язычество – это и демоническая дубликатура на Откровение Божества, но одновременно и то, что доносит до нас это Откровение, пусть уже и в достаточно извращенном и измененном виде.

Дажьбог-Хорс, Радегаст, Сварожич — имена Солнца, совершенно недвусмысленно связываемые в славянском продолжении Изначальной Традиции с Логосом, «Солнцем Правды», совершенно естественно в последующем связывались в народной традиции с Христом. Согласно Б. Успенскому: «Во второй половине XVII в. диакон Федор Иванов свидетельствует о том, что многие поселяне, а также попы и диаконы, «живучи по селам своим, покланяются солнцу, где с ними не лучится образа, иконы Христовы и креста его» (Челобитная царю Алексею Михайловичу, 1666г.).

В этой связи становятся понятны многие мотивы средневековых сказаний о Святой Граали (sic!), которые подробно были рассмотрены В.И. Карпцом. В частности, очень интересным является следующее наблюдение: «Обратим внимание также на указание провансальского исследователя Кристиана Бернадака, ученика знаменитого Антонина Гадаля, совершавшего путешествие к Монсегюру и по подземным пещерам Пиренеев. Бернадак вспоминает о том, что стол Тайной Вечери был, подобно греко-православному престолу (sic!), квадратным, а стол Короля Артура, установленный Мерлином во сретение Святой Чаши, – круглым, подобно, собственно, и самой Чаше, «стол этот, по указанию Мерлина, был соделан круглым так, чтобы все рыцари-служители Христовы были равны между собой в совершенствах и меж ними не было бы первых и последних. Слияние этих двух столов, квадратного и круглого, есть символ того, что столь тщетно ищут математики, — «квадратуры круга».

О квадратуре круга в связи с традиционалисткими изысканиями задумывался и Ю.Н. Стефанов. «Ведь никто не объяснит, — говорил он, — отчего число „Пи“ какое-то очень уж нескладное: 3, 14 […15926535 и далее до бесконечности — А.И.]? А как было бы эстетично, практично и педагогично, если бы оно выглядело округлым и завершенным, если бы радиус укладывался в окружность ровно три раза! Но у нас своя эстетика, а у Бога — своя».

Известно, что индоевропейские языки несут два корня для обозначения пламени. С одной стороны, это индийский Agni (митанийско-арийский Agn), хеттский Agnish, латинское выражение vivus ignis («живой огонь»), литовское shventoji ugnis, латышское svets uguns; с другой — хеттское выражение hashshi pahhur, оскское aasai purasiai («в очаге огонь»), прусское schwante panicke («святой огонь»), тохарское tsamoy puwarsa, древне-иранский Phar (Атар, «Огонь»), древне-индийский atharvan («жрец»), сербо-хорватский и албанский vatra («огонь»). Согласно В.В. Иванову и В.Н. Топорову (которые и приводят эти лингвистические параллели) два наименования огня находят соответствие в устройстве культового очага, который мог быть квадратным или круглым. И обозначают эти их формы, как условно «мужскую» и «женскую», ссылаясь на круглые очаги, посвященные Гестии и Весте.

Вопреки Р. Генону который подчеркивает «совершенство» круга по отношению к квадрату, как «идеального многоугольника» мы считаем правильным рассмотреть этот вопрос иначе. А именно, памятуя о некой незавершенности круга, иррациональной протяженности окружности и его площади, указывающей несомненно на всю полноту возможности проявления в рамках творения, мы должны будем заявить, что квадрат занимает промежуточное положение между точкой — символом Центра и Абсолюта, и собственно окружностью. Тогда иррациональность всей множественности Творения, подчеркнутая символом круга и иррациональностью числа «Пи» указывает на качество возможной бесконечности в рамках Творения. Эта та самая бесконечность, которая представлена в апологиях Зенона, где расстояние делится до бесконечности, но с каждым разом уменьшаясь, сжимается, уплотняется... до Ничто, которого его величина, впрочем, никогда не достигнет и продолжит своё уменьшение до бесконечности. Таким образом окружность, как символ, указывает на «бесконечность снизу», возможную в рамках реализации, тогда как квадрат, подразумевая за собой, позади (или вернее свыше) себя Центр в виде точки, демонстрирует наиболее простые принципы, указывая на «бесконечность сверху», Все-возможность потенции (в Православной Традиции на 4-х Серафимов и 4-х Херувимов).

«Традиционно-сакральная символика всегда „двоится“: так „умный свет“ для святого оказывается адским пламенем для грешника...», — замечает автор книги. Это очень важная мысль по разным причинам. В поле придания смысла определенным событиям или явлениям мы зачастую наследуем принцип «тезиса и антитезиса» который на самом деле не свойственен нашей Традиции, а принадлежит современному миру жесткого креационизма. Именно там есть разделенные непреодолимой пропастью Бог и Его творение, не имеющие никакой общей части. Причем «Бог» настолько далек от нас, что исчезает практически без следа в заоблачной дали, «утратив всякую власть над сущим и над предназначением человека», превратившись, по словам М. Хайдеггера — «в свет давно погасшей звезды». Творец и творение... белое и черное... верх и низ... — мир бесконечных бинарных оппозиций. Также мир манихеев и зороастрийцев, катаров и богомулов. На самом же деле законы логики, включая «закон исключенного третьего» не приложимы к Абсолюту, который являет себя, как непостижимую для разума Тайну. И, разумеется, нет пропасти между Сакральным и профаническим. Есть Сакрум, как единый принцип, первое утверждение, и есть его отражение в «безвидной» и «пустой» первоматерии. Но есть и «духи воздуха» — кривое зеркало, создающее искажение, дубль, подмену... Поэтому если что-то посылается Творцом, то всегда ему сопутствует симулякр. И по большому счету в «науке различения духов» самое важное не текущая фактология, а цель процесса, его плод.

Это искажение касается и династий. «Религии иконоборческие или иконоотрицающие, — писал В.И. Карпец, — основанные на принципиальной невозможности обожения тварного, такие, как ислам и талмудизм [т.е. исповедующие жесткий креационизм — А.И.], в принципе делают Царство невозможным. Единственно легитимными в рамках этих религий могут быть только радикальное государствоотрицание или же теократия в республиканской форме. [...] Православное христианство, основанное на единстве обоих Заветов, — Первого и Нового — исходит из совершенно иных, вечных, но и вечно новых проявлений божественных энергий. Царь есть Божий Возлюбленный (именно так переводится имя царепророка Давыда) и как Возлюбленный потенциально безсмертен в единстве с Любящим. При этом сами основы Царского Чина и Царского Рода укоренены в недрах Пресвятой Троицы как первообразы того Божественного Эроса, который в славяно-русском (т. е. Богоцарском) языке объемлется словом любы (во множественном числе)».

Где же тогда тот критерий, по которому мы могли бы отличить истинного царя от его хтонического дубля? Чего не хватило династиям Византии, какой «materia prima, необходимой для их ars magna». В.И. Карпец отвечает: «Дерзнем уподобиться тем, кого средневековье именовало „щедрыми авторами“: не хватало истинно царской крови». И в другом месте: «Царский Род может быть только един; он существует как видимо проявленный собственно при монархии и непроявленный, сокрытый после ее свержения или установления псевдомонархии, „монархии“ узурпированной. Более того, он сокрыто, потенциально пребывает как некое невидимое семя или зерно и в не просвещенных светом Христовым землях, ожидая живительной росы, дабы взойти в известное Одному Богу время».

В книге затронуто ещё невероятное количество других тем, которые мерно перетекают и сообщаются друг с другом, что в общем свойственно традиционному символизму вообще. Ведь язык Традиции — универсальный язык мироздания, и по существу единый для всех язык, который только актуализируется, «уплотняясь» в исторические, и в том числе в реально существующие языки.

Заканчивая эту небольшую статью придем еще одну цитату из книги «Царский Род»: «В 1553-1554 годах на Руси появился британский купец Ричард Ченслор, являвшийся доверенным лицом английского двора. Он смог ознакомиться с Московским государством и даже был удостоен аудиенции у молодого Ивана IV. Вывод, который Ченслор сделал о Руси, был таков: «Если бы русские знали свою силу, то никто не мог бы соперничать с ними, но они ее не знают».

Текст книги: В.И. Карпец. Царский Род. http://arcto.ru/article/1658