Йоан Кулиану: Модерн и черная магия Кибелы

Игры ума

Известный румынский историк религий Мирча Элиаде (1907 – 1986),создал полноценную энциклопедию религиозных верований, а также опубликовал компиляцию основных священных текстов религий мира[1]. Его целью было построение религиозной карты человечества, на которой можно было бы увидеть духовные портреты самых различных цивилизаций. Эту линию продолжил самый яркий ученик и последователь Мирчи Элиаде философ Йоан Петру Кулиану (1950 -- 1991), выступивший соавтором своего учителя при составлении «Словаря религий, обрядов и верований»[2], который представляет собой систематизированное заключение всего жизненного труда Элиаде. Йоан Петру Кулиану был убит в 1991 году в США при загадочных и до сих пор нераскрытых обстоятельствах.

В центре внимания Кулиану была эпоха Ренессанса, где он видел уникальное сочетание средневекового образа мысли с истоками картины мира Нового времени. Именно здесь яснее всего можно было проследить тот археомодерн[3], который лежит в основе метода Элиаде и представляет собой не эксклюзивное вытеснение Модерном Традиции, но их сосуществование, что является ядром феномена «Розенкрейцеровского Просвещения»[4] (Ф. Йетс), а также герменевтическим ключом к прочтению современности не так, как она сама настаивает, но как неосознанного воспроизводства древних (вечных) парадигм. Именно это позднее стало основой постмодернистской критики, хотя и с другой позиции: для Элиаде и Кулиану вскрытие архаической подоплеки Модерна служило доказательством в пользу Традиции и ее вечности (вечного возвращения[5]), тогда как для постмодернистов этот же момент становился главным пунктом обвинения в адрес Модерна, его осуждения и критики, поскольку в этом они видели несостоятельность и незавершенность претензий Модерна на истинную новизну и радикальное и необратимое преодоление Традиции. Цель самого постмодернизма заключается именно в этом: полностью искоренить Традицию[6].

Кулиану также возводил научно-философские парадигмы Нового времени к архаическим мифологиям, развивая интуиции Элиаде о влиянии европейского мистицизма и герметизма на Просвещение, и особенно тезисы Дени де Ружмона[7] (1906 — 1985) о решающем влиянии гностической традиции катаров и альбигойцев на европейскую культуру[8]. Исследованиям гностицизма Кулиану посвятил целый ряд произведений, и в частности, основательную работу «Дуалистический гнозис на Западе»[9], где он вслед за учеником Хайдеггера Гансом Йонасом[10] (1903 — 1993), социологом Лучано Пелликани[11], специалистом в политической философии Эриком Фогелином[12] (1901 – 1985) и историком и религиоведом Якобом Таубесом[13] (1923 — 1987), убедительно доказывает, что парадигма европейского Модерна, при всем ее рационализме, представляет собой определенную версию антиномистского дуалистического гностицизма, основанного на «революционном» противопоставлении человека Богу и миру.

В конце жизни Кулиану, развивая методологию истории религий, построенную Элиаде, подошел к разработке обобщающей парадигмальной теории, которую он назвал «Историей ментальностей» (History of mentalities) и которая по его замыслу должна была представлять парадигмальную модель культуры всего человечества, описанную как система мифов и семантически гомологичных им философских теорий[14]. Сам Кулиану называл этот проект построением карты «mind games». И изначальные посылки, и отношение к пониманию гомологии мифа и философии, и набор базовых принципов, на которых Кулиану планировал основать свой систематический труд, по многим параметрам соответствуют нашему собственному подходу, на котором строится «Ноомахия». Теория «игр ума», намеченная, но окончательно не развитая Кулиану, представляет собой нечто вполне аналогичное структуре Ноомахии, ноологии[15] и геософии, развиваемых нами. Трагически оборвавшаяся жизнь молодого румынского ученого, будь она продолжена, вполне могла бы привести к результатам, весьма сходным с нашими разработками, в том числе и в отношении глубинных аспектов румынской идентичности.

Модерн, черная пневма и эротическая интонсикация

Особое внимание Кулиану в своих исследованиях Ренессанса уделял магии и проблеме Эроса, где, с его точки зрения, и проходила граница между сакральной и современной цивилизацией, но эта граница, по Кулиану, не столько разделяла, сколько соединяла оба типа общества в непрерывный семантический континуум – принципы магии незаметно перетекли в постулаты современной науки, а средневековая этика куртуазной Любви и связанные с ней инициатические сюжеты через Возрождение стали доминантами эротоцентричной культуры Нового времени.

Фундаментальный труд Кулиану «Эрос и магия в эпоху Возрождения. 1484»[16] имеет огромное значение для «Ноомахии», так как детально и глубоко описывает важнейший парадигмальный переход в европейской истории, осуществлявшийся как раз в эпоху Возрождения. Этот переход традиционалисты (Р.Генон, Ю.Эвола и т.д.) представляли как конец цивилизации Традиции и начало цивилизации Модерна. В «Ноомахии» мы описываем его как конец доминации патриархального Логоса Аполлона (в союзе с Дионисом) и начало доминации Логоса Кибелы, определяющего структуры современности. Работа Кулиану показывает, как осуществлялся этот переход, выявляет самые глубинные и тонкие его механизмы.

В центре внимания Кулиану стоит представление европейской Античности и Средневековья о структуре человеческого организма и особенно о тех его сторонах, где чисто духовное (мыслящее, ноэтическое) начало соприкасается с телесностью. Одним из классических названий для этой промежуточной инстанции между мыслью и телом (позднее субъектом и объектом) у греческих физиологов, а позднее философов-стоиков был термин «пневма» (πνεῦμα). «Пневма» представляла собой самые тонкие аспекты тела и, одновременно, самые грубые измерения души, являясь промежуточной инстанцией, с помощью которой и осуществлялось взаимодействие души и тела, мысли и земного плотного существования. Именно в этой сфере располагалось «воображение», и именно она была территорией активного и интенсивного эроса.

Кулиану, вслед за швейцарским философом Дени де Ружмоном[17], обратившим внимание на культ куртуазной любви в Средневековой Европе и на ее связь с мистическими движениями (в частности, катаров) и за Юлиусом Эволой, написавшим фундаментальную работу «Метафизика пола»[18], проследил процесс постепенного усиления роли эроса в европейской культуре. Корни этого явления Кулиану видит в самой структуре представления о «пневме» и тщательно разбирает его на примере формирования культуры Ренессанса, где «пневматология эроса» являлась, с его точки зрения, центральной темой. Этот постепенное нарастание степени интонсикации женским началом, если перевести его на язык ноологии, и есть процесс усиления Логоса Кибелы, возвращение Великой Матери, вытесненной на периферию волнами нашествий носителей курганной культуры Турана, индоевропейцами и их наследниками, на заре европейской истории. Новое время, следующее за Ренессансом, есть победа хтонического начала над началом олимпийским, реванш титанов и гигантов за проигрыш на предыдущих витках европейского историала. Кулиану тщательно и аргументировано разбирает, как этот реванш проходил и где находилась основная территория нового поворота титаномахии. Ключевым элементом («территорий», «местом») была «пневма», а доминирующим могуществом – сила эроса.

Показательно, что в чисто аполлонических системах, в частности, в философии Платона и отчасти у Аристотеля, феномен эроса рассматривается как нечто второстепенное и не заслуживающее особого внимания. Эрос является промежуточной инстанцией – «великим демоном» в «Пире»[19] -- между миром вечных идей и миром преходящих вещей, вовлеченных в процесс становления и гибели. Для аполлонического сознания эта область не имеет большого значения, так как все самое важное находится над ней – в области образцов, чистого Ума. Отсюда пренебрежительное толкование земной любви, эроса как болезни. Любовь имеет значение только в том случае, если ее объектом является мысль. В этом случае мы имеем дело с философией, дословно «любовью к мудрости»; это чисто вертикальная позиция, точно соответствующая основной структуре индоевропейского мировоззрения. Любовь к телесному существу или явлению, а тем более к женщине, в такой ситуации видится как «одержимость», «заболевание», «постыдный недуг».

Кулиану показывает, что это же отношение к эросу сохранялось и в Средневековье. Эрос рассматривался как болезнь, наряду с меланхолией. Характерным названием для такой болезни было «amor heroes» или «amor heroycos»[20], где термин «heroes» омонемически указывает как на ἔρως, эрос, «любовь», так и на ἥρως, «героя». Причем под «героем», «героическим» культура Возрождения понимала тип невидимых духов в неоплатонических системах, которые были выше душ людей и ниже даймонов и ангелов. Джоржано Бруно использовал этот термин в названии своего труда «О героическом энтузиазме»[21] именно в таком – эротическом и пневматическом одновременно – смысле. Логика отношения аполлонического человека к земному эросу вполне прозрачна: эрос связывает «пневму» с объектами внешнего мира, делая человека зависимым от чего-то, что находится вне его, и тем самым ослабляет концентрацию на своем внутреннем измерении и на движении к чистой – надэротической – стихии Ума. Эрос – явление антифилософское, поскольку он предполагает отвлечение внимания от самого главного – вечной идеи, Бога. На этом основана также и христианская аскетика.

Механика любви как болезни основана на том, что промежуточное – между умом и телом -- измерение в человеке, пневма подвергается реорганизации, исходящей из некоего внешнего – по отношению к уму, внутреннему ядру человека – центра. Это приводит к возникновению фантазма, которым страдающий «героической/эротической любовью» (amor heroes) становится одержимым вплоть до того, что переносит на него свое бытие и свою субъектность. Такой же механизм у меланхолии или ацедии (греческое ἀκηδία): все теряет смысл, организм слабнет и в угасающем организме живыми остаются только глаза, смотрящие в сторону невидимого или видимого (в случае земной женщины) объекта, на которого и спроецирована отныне воля и субъектность одержимого. Кулиану пишет:

Это и является причиной довольно сложной диалектики любви, когда объект трансформируется в субъект (любимый в любящего), при этом субъект утрачивает возможность обладания и, охваченный страхом смерти из-за того, что лишился своей сущности, отчаянно требует права на форму существования.

Фантазм, полностью завладевший душой, -- это образ любимого. А поскольку человек есть его душа, а та, как мы только что сказали, находится во владении фантазма, то и он сам становится душой. Значит, любящий, лишенный своей души, больше не является таковым: фантазм-вампир уничтожил его изнутри. Из этого также следует, что субъект (любящий) сам сделался фантазмом, который есть образ другого, любимого.[22]

Фантазм-вампир и есть сущность, пребывающая в пневме, одерживающий. Кулиану показывает, что в этой метафизике эроса не так важно, кто является предметом вожделения и почитания, существует ли он в земном мире или уже покинул его (а может быть и никогда не существовал). Важна сама структура любви как состояния смены полюсов субъекта и объекта, и именно это прославляется на множество ладов певцами и теоретиками куртуазной любви, которая действительно только тогда, когда несчастна. Самое главное – ориентировать пневму в свободном направлении, прочь от сдерживающей и управляющей стратегии ума. В платоновской формуле души это соответствует безумству черного и белого коней в колеснице души, вырывающихся из-под власти колесничего. Колесница души и толковалась стоиками, неоплатониками и гностиками как «пневма», но в аполлоническом и даже аполлоно-дионисийском – контексте этой колесницей надо управлять твердой рукой. Раскрепощение эроса в Возрождении и позднее в Модерне есть прямо противоположный феномен: роль колесничего понижается, а вся инициатива – воля и желание – передаются коням. Кулиану показывает -- то от чего в Средневековье лечили, становится не просто нормой, но желаемым состоянием, вызываемым и культивируемым искусственно. Пневма из промежуточного и инструментального измерения человеческого организма становится судьбой человека. А вместе с этим растет роль любви, эроса и женщины.

Этот процесс, по сути, показывает механизм Ноомахии. Совершившийся в куртуазной поэзии Ренессанса переворот в области пневмы означает захват стратегического первенства Логосом Кибелы, то есть важнейший решающий момент титаномахии. У любовной одержимости есть фундаментальный полюс, в пользу которого и происходит отчуждение воли и силы человека, оказавшегося в состоянии эротического плена. Этот полюс, к которому и стремятся кони колесницы души, сбросившие тиранию ума – Великая Мать. Именно на нее и проецирует влюбленный свой собственный субъект, ожидая взамен, что сама Великая Мать предоставит ему место в своем бытии – комфорт, покой, наслаждение, облегчение, прощение, сделав его частью своей имманентной и пульсирующей утробной «вечности». Пневма обращается здесь к центру притяжения, который не может быть чисто материальным. Этот полюс также является пневматическим и может быть назван «черной пневмой», что и придает одержимости Великой Матерью, и в целом любой влюбленности, любви или страсти столь сильное и действенное измерение. Через пневму отчуждающий гештальт получает доступ ко всему человеческому существу, поражая его умственные и душевные способности, заставляя концентрироваться исключительно на чем-то внешнем по отношению к нему самому. Именно так действует «черная магия», о роли которой в подготовке научной картины мира Нового времени, подробно говорит Кулиану. Через перенос свойства субъектности на гештальт Возлюбленной, что является основой «пневматического эроса», и конституируется гипноз материальной Вселенной, которая заменяет собой структуры творения в Новое время. Внешний мир приобретает самостоятельность, весомость, притягательность (гравитацию) именно потому, что происходит реорганизация пневмы от внутреннего ко внешнему. Но внешнее материальное приобретает действительность и могущество строго в той мере, в какой духовное и внутреннее, умное, философское начало в человеке ослабевает. Физический мир и его имманентные законы рождаются из болезненного эротизма, расщепившего субъект, и завоевавшего тем самым условное место в «объективном мире» -- в пещере Великой Матери. Центр притяжения «черной пневмы» действует на человека как волшебница Цирцея (Кирке) – она превращает соблазненных ей спутников Одиссея в свиней. Так появляется профанный человек Просвещения, не просто телесный и земной, но абсолютизировавший свою телесность и свою материальностью, откуда уже рукой подать до дарвинистской теории эволюции видов.

Мы видели в томах «Ноомахии», посвященных европейским культурам, особенно французскому Логосу[23], что становление парадигмы Модерна было тесно связано с толкованием фигуры Диониса, который мог быть интерпретирован как со стороны Аполлона (в олимпийской оптике, свойственной классической культуре Европы), так и со стороны Кибелы (Адонис, «черный двойник» Диониса). Эта проблематика была центральной и в разных течениях итальянского Возрождения, где аполлонический и аполлоно-динисийский полюс Флоренции контрастировал с кибелическим полюсом Венеции и Южной Италии[24]. Эрос и область пневмы являются территорией Диониса. Но в аполлоно-дионисийской перспективе, что было основой классического индоевропейского Логоса, речь шла об искусстве управлять конями колесницы души, не подавлять их жестко, но разными способами приучать к тому, чтобы они несли колесницу к центру небес, к высшему измерению экзистенции[25]. Кони души должны были полюбить Ум (белый конь) и возжаждать пищи бессмертия (черный конь). Дионис не отвергал пневму, он спускался в нее, чтобы преобразовать и переориентировать в вертикальном ключе ее композицию. Фактически он представлял собой эротический полюс, альтернативный Кибеле – точку мужской солярной фасцинации, завораживающей имманентные стихии и заставляющей их превосходить сами себя в броске к трансцендентному, на мгновение эпифанически и жертвенно явившемуся как имманентное. Дионис в своей экстатической эпифании стремится сместить расколотого опытом одержимости субъекта не в сторону внешнего, но в сторону внутреннего, в направлении Радикального Субъекта. Это, однако, предполагает не отказ от себя, но преодоление себя во имя своего внутреннего измерения, прыжок в «нуклеарную бездну» собственной субъектности, обнаружение активного интеллекта (νοῦς ποιητικός) в глубине интеллекта пассивного (νοῦς παθητικός). Великая Мать действовала в прямо противоположном направлении, завораживая субъекта своей красотой и притягательностью, принадлежащей к области внешнего мира. Важно, что неоплатоник Плотин считал, что главным условием познания является «закрытие глаз» (для сосредоточения на внутреннем созерцании архетипов). У одержимого любовью, как подчеркивает Кулиану, «живыми остаются лишь глаза», смотрящие в бездну внешнего, завороженные ей. Открытие глаз в направлении внешнего мира есть классическая черта Модерна, охваченного стремлением к точности. Таково воздействие «черной пневмы», захватывающей сознание и постепенно увлекающей человеческое внимание, его заботу и его любовь все глубже и глубже в толщи материи, вплоть до радикального материализма. Это -- превращение человека и человечества в «свиней Цирцеи».

Таким образом, эротическая интонсикация, запрещенная в апполонических типах культур, реабилитируется в опасном опыте Диониса, но при пересечении критической черты (а это и происходит в эпоху Возрождения) магия Диониса становится магией Адониса, «черного двойника» Диониса, относящегося к этой же сферы пневмы, и рост влияния женского начала в метафизической организации философии, культуры и науки приводит к доминации Логоса Кибелы.

Отсюда становится кристально понятным и механизм появления материалистической картины мира – это галлюцинации «черной пневмы», основанные на магии любви, расщепляющей субъекта и погружающей его центр в телесные глубины Великой Матери.

Эротическая магия как основа Политического

Еще один аспект работы Кулиану, посвященной эросу и магии, имеет принципиальное значение для понимания сущности культуры Нового времени. Он связан с политическими импликациями героико-эротической магии, обозначенными в работах Джордана Бруно (1548 – 1600), на чем Кулиану подробно останавливается. Теория Бруно строится на принципе магических связей, которые субъект устанавливает между двумя параллельными рядами – идеями и символами, с одной стороны, и вещами, с другой. В практическом применении на этом строится теория памяти, когда вещи, которые требуется запомнить, связываются с определенными символами или классами и располагаются в воображаемом и строго структурированном пространстве. Бруно анализирует сам механизм таких связей, сцеплений и строит на это свою теорию воображения.

Понятие «связи» (vinculum) центрально для Бруно. В нем он видит глубинную основу самого феноменами любви. Задача полюса, действующего на пневму, привязать человека к фантазму, сделать его полностью зависимым от него. Именно это и есть принцип любви, в основе которой лежит именно связь. Кулиану цитирует важнейшую формулу Бруно из трактата «О связях в общем» (De vinculis in genere) – «Любовь есть оковы оков» (или «связь связей») – Vilculum quippe vinculurum amor est[26]. На этом и строится эротическая интонсикация. Если этот механизм, как мы видели, лежит в основе формирования структуры научного мировоззрения, то есть представления об онтологической обоснованности внешнего материального мира, который становится фантазмом Нового времени, своего рода одержимостью материей, то в еще бóльшей степени подобный механизм действенен в области Политического. Кулиану обращает внимание на то, что идеи Джордано Бруно о Великом Манипуляторе, представляют собой намного более глубокий и существенный поворот в политической мысли, нежели теория секулярной власти Князя Никколо Макиавелли (1469 -- 1527). Макиавелли лишь описывает фигуру суверенного правителя, тогда как Джордано Бруно вскрывает тот глубинный механизм эротической магии, который лежит в основании политики в ее прикладном измерении.

В основе практики манипуляции лежит феномен искусственной одержимости, устанавливающей связи (vinculi) между рядами символов и вещей. Магия любви и куртузаная одержимость Дамой служат здесь образцом. Когда пневма человека приходит в определенное движение, возбуждение, вступая в режим беспокойства, она обращает свою волю, свое внимание и свои ожидания на внешний мир, где и становится жертвой фантазмов, испускаемой Великой Матерью. Человек влюбляется в гештальт или структуру, что приводит к установлению прочных связей. Самая крепкая связь – с истоком вдохновения, объектом желаний и чаяний. В случае политической манипуляции эротическая магия делает принципиальный шаг: связывает субъект с Политическим, которое и возводится в высший объект желаний. Человек начинает вожделеть государства, желать лидера, зависеть от общества, проецируя на него свои фантазмы. Пользуясь этим эксцентричным (утрата связи с собственным центром) состоянием, определенные операции с пневмой позволяют надежно связать человека с рядом политико-социальных знаковых рядов (в каждой из трех основных политических идеологий Нового времени доминантные знаки различаются – в либерализме речь идет о фасцинации индивидуумом, в коммунизме – классом, в национализме – нацией[27]). Таким образом политика вступает в область доминации Великой Матери. Политика связывает человека со структурами, проникая внутрь него и отчуждая от сосредоточения на внутреннем аполлоническом ядре. Это и есть подоплека процесса секуляризации, распознанного в его маго-эротическом измерении. В апллонических (платонических) моделях государство есть отражение царства небесного, то есть вертикальной трансцендентальной реальности. И правитель есть посредник между имманентным и трансцендентным. Он выполняет не просто царские, но и жреческие функции, осуществляя связь Земли и Неба. Отсюда сакральный характер традиционного государства и особенно Империи. По этому же принципу строится и модель личного бытия человека. В традиционном государстве он видит символ освобождения, спасения и призыв к сосредоточению на внутреннем, на мире ума. Такое государство не привязывает, но напротив, освобождает и обращает к акту возврата (ἔπιστροφή), который в патриархальной метафизике есть всегда возврат к самому себе.

Политика Нового времени строится на прямо противоположном основании. Отвергая любую сакральность, она озабочена исключительно имманентным, поэтому она представляет собой заведомо манипуляции, то есть практики связывания, вовлекающие субъекта во внешние структуры, и в конце концов, его поглощающие, как куртуазная любовь поглощает бытие влюбленного. Отсюда отождествление политики и эротической магии, на котором настаивает Кулиану, выражающееся в концепте Государства-мага.

Бруно, вводя фигуру мага, как универсального манипулятора, вскрывает сущность Политического. Манипулятор – этот тот, кто провоцирует установление связей, внушает эротико-героические патологии, возбуждает пневму, и тем самым получает власть над субъектом, который добровольно отказывается от своей субъектности в пользу того, чем становится одержим -- в пользу фантазма. В политике таким фантазмом становится государство, общество, право, справедливость, безопасность, комфорт и т.д. Но сам манипулятор, по Бруно, должен оставаться не затронутым действием своих собственных чар. Он не должен любить, то есть становиться жертвой эротической магии. Внушая любовь всем и устанавливая связи между субъектами и фантазмами, он сам не вовлекается в этот процесс. В этом и состоит сущность манипуляции. Такой маг есть жрец Кибелы, который соучаствуя в ее экстатических культах и оргиях, не вовлекается в них целиком.

Это символизируется ритуальным оскоплением галла, жреца Великой Матери. Великий Манипулятор – скопец.

Провоцируя желания и обращая его на различные сети вещей и символов (равенство, братство, свобода, демократия, закон, прогресс, безопасность, социальные гарантии, техническое развитие и т.д.), он сам прекрасно понимает, что речь идет о фантазмах, об эротической игре, где обретение желаемого отнюдь не всегда является настоящей целью. Аналогия куртуазной любви и политики чрезвычайно содержательна: мистический любовник предан такой Даме, которая недоступна. Именно в этом проявляется метафизика меланхолической одержимости. Также и Политическое – оно должно обещать, фасцинировать, возбуждать, приковывать внимание, восхищать, становиться объектом экстатического внимания, но при этом редко (или вообще никогда) нести в себе удовлетворение. Это не вульгарный обман, это природа манипуляции. Если дать людям то, что они жаждут, магия фантазма будет разрушена, и придется создавать новый фантазм, так как магия прежнего рассеется. Поэтому Государство-маг по определению не собирается исполнять свои обещания или реализовывать то, что провозглашает. Это убило бы тонкую стихию экзальтации. Следовательно, чем меньше Государство-маг верит в то, что провозглашает, тем эффективнее его власть и тем более соблазнительными и ослепляющими становятся его посулы. Такое Государство-маг создает эффективную структуру связей, искусственно организованного вожделения – патриотизма, социального статуса, материальных товаров и услуг, информационного поля, комфорта и т.д., и пользуется этим в своих целях. Сам Кулиану считает, что наряду с Государством-магом, которое действует по логике Великого Манипулятора Джордано Бруно, существует более прямолинейное Государство-полицейский, правящее на основе грубого насилия, но это обоснованное его личным опытом переживания румынской версии коммунистического тоталитаризма мнение явно пристрастно и полемически мотивировано. Государство-полицейский точно также является манипулятором и магом, как и либеральная система. Только в случае откровенно тоталитарных режимов – коммунизма и фашизма[28] -- речь идет о другом роде фасцинации: фигура вождя, коллективная экстатика равенства или интонсикация чувством национальной избранности не менее действенны, чем изнеженные и нюансированные соблазны либерализма. Любая политическая система Модерна – это Государство-маг, основанное на манипуляции и установлении пневматических эротико-магических связей. Все типы современных политических идеологий (либерализм, коммунизм и фашизм) представляют собой политические системы Великой Матери, в основе функционаирования которых лежат искусные операции с пневмой – практики соблазна, гипноза, суггестии и искусственной одержимости. И их истоки мы должны искать именно в Ренессансе.

В целом же вклад Йоана Петру Кулиану в философию и в расшифровку самых фундаментальных проблем и процессов современности колоссален. Снова как и в случае многих других румынских мыслителей мы имеем дело с интеллектом мирового масштаба, что является характерной чертой румынской культуры, взявшей на себе заботу не только о румынском Логосе, но и ответственность за Европу, ее Логос и ее цивилизацию в целом.