Тарас Сидаш: «Мы братья потому, что призваны стать Логосом»

В 2016 году в издательстве «Квадривиум» выходит две книги статей философа и исследователя античности Тараса Геннадиевича Сидаша - «На север от солнца, на запад от луны» и «Русский эллинизм». Если словосочетания «онтопсихология Плотина», «кинический асциентизм» и «натуртеология Ренессанса» не заставляют сильнее биться ваше сердце, то не спешите закрывать страницу. В конце книги есть раздел кратких и емких размышлений, доступный для понимания неспециалистов. Это своего рода «дневник философа», выдержки из которого публикуются с любезного разрешения автора.

 

УТЕШЕНИЕ СИНЕЗИЕМ

Заканчиваю перевод писем св. Синезия митрополита Пентаполя. Очень полюбил этого автора. Очень. Некоторые письма оказываются мало того чрезвычайно современными, но и целительными. Привожу только что мною переведенный фрагмент.

"Когда на наших глазах гибнут злодеи, возжелавшие чужого, гибнут, стремясь не отдать своей добычи законным владельцам, когда люди встают на защиту наших земель, святилищ, законов, имений — всего того, с чем мы сжились — неужели сейчас мы уклонимся от происходящего, неужели станем цепляться за свою жизнь? Поступающие так не считаются людьми. Потому мне должно выйти, как есть, против врага, нужно испытать его безграничную дерзость, нужно попробовать что за люди позволяют себе смеяться над Ромеями. Да, мы одни, но, как говорится, «даже паршивый верблюд стоит множества ослов».
Впрочем, я своими глазами вижу, что гибнут те, кто сильно желают жить и остаются в живых, отказавшиеся от жизни. А я один из таких, ибо буду сражаться, чтобы умереть, и хорошо знаю, что останусь в живых. Ведь я — лаконец, и мне известно письмо написанное геронтами Леониду: «Бейтесь как мертвецы, и вы не умрете».

О ГЕФСИМАНСКОЙ МОЛИТВЕ

Гефсиманская молитва это, конечно, не молитва о том, чтобы не пострадать самому. Такие страхи недостойны даже земных храбрецов, не то, что Бога — стыдно предполагать такое! Гефсиманская молитва была о том, чтобы люди не совершили страшнейшего преступления, не обрекли себя на века и века страшного бессмысленного зла, ибо съедание известного яблока в сравнении с убийством Исуса было, поистине, детской шалостью! Христос пришел, чтобы царствовать, а не чтобы умереть. Он не только не рвался к смерти, но и стремился ее избежать: не из-за страдания своей плоти, разумеется, но из-за того, что для человечества ничего хуже такого исхода и быть не могло. То, что Он поставил сделать, Он сделал; однако та форма, в которой осуществилось Его деяние, была формой, вынужденной человеческим злом.

ОМОВЕНИЕ НОГ

Омовение ног это не когда полковник чистит ботинки прапорщику. Всю эту субординационистскую глупость казарменную выбрасывать нужно сразу и безжалостно. Апостолы становятся Исусом, Он готовит их к смерти, или по крайней мере к смертельно опасному приключению. С чем бы это мне сравнить из своего опыта?

Был у хиппи — я имею в виду настоящих бродяг — обычай расчесывать друг другу волосы перед выходом на трассу: дело это было в советское время довольно небезопасным: ездили парами, и перед большими походами было трогательное такое обыкновение. Что-то подобное, думается мне, было и это омовение ног. Те, кто воевал, наверное смогут вспомнить какой-нибудь аналогичный военный обычай.

ОЙКУМЕНИЗМ

Слово экуменизм происходит от греческого «ойкумена», т.е. круг обитаемых земель, слово это однокоренное с «ойкос» - дом, и «ойкономика» — обычаи касающиеся дома, домашний лад и строй. Это последнее словцо со временем было осмыслено как домостроительство, домострой и в конце концов стало нашей полностью бездомной статистической «экономикой». Такой же в точности смысловой сдвиг происходит и когда мы прочитываем «космос» как «вселенную». Моей сегодняшней задачей будет показать, как возможен «ойкуменизм» без «экуменизма». Но сначала я расскажу быль.

Были первомайские праздники 1989 года. За неделю до этого мне исполнилось 17 лет, я уже несколько месяцев как бросил школу, уже несколько месяце считал себя гражданином мира, жил где придется, читал все, где хоть что-нибудь говорилось о Боге, и всерьез подумывал о монашестве. Именно из Псково-Печерского монастыря, где я был тогда дружен с лучшими, пожалуй, из насельников, и приехал я автостопом на маевку в Таллин в обществе Стаса Блохина (ныне почтенный библиотекарь РНБ). Мне сейчас в двух словах трудно объяснить тем, кто сам этого не запомнил, что это было за время и что это была за акция. Вспоминаю, что мы говорили и спорили обо всем на свете, пели на улицах, а на вырученные деньги покупали цветы и раздавали прохожим.

К ночи кто-то из таллинских «пипл», не будучи в силах предоставить кров приехавшим толпам у себя, придумал вписать несколько десятков человек в бомбоубежище, вход в которое вел из подвала его дома. Подвал этот использовался обитателями подъезда в хозяйственных целях — по-моему, там были какие-то коляски, тазы, и прочий житейский скарб; в глубине же подвала таилась толстенная железная дверь, за которой помещалось само бомбоубежище, представлявшее собой две комнатки с каким-то деревянным не то лавками, не то полатями. Именно здесь, кто на этих полатях, а кто на полу, мы и переночевали в полной безопасности от любых атак с воздуха. С утра, когда наши стали выбираться, они столкнулись в подвале с кем-то из жильцов. Те решили, что имеют дело с ворами и уже было пустили вход кулаки, когда их противники разбив пару лампочек укрылись в боковых «штольнях», выразительно позвякивая там подобранной арматурой. Эстонцы не растерялись и, выскочив из подвала, закрыли нас снаружи на висячий замок, причем кто-то, несмотря на замок, остался нас сторожить (о педантичный народ!), а кто-то побежал вызывать милицию. События развертывались быстрее, чем я о них сейчас рассказываю. Итак, сообразив в каком положении находимся, мы спешно предприняли рекогносцировку подвала. Он был глух. Снаружи слышались голоса возбужденной толпы. Прекрасно понимая, чем сейчас все обернется, мы со Стасом, отошли в какую-то небольшую боковую комнатку, он достал только что приобретенное в Печерах пластмассовое распятие, и мы запели «Спаси Господи люди твоя», «Да воскреснет Бог» и проч. — сейчас в точности уж не помню, что мы там пели/читали. По мере того как понимание безнадежности ситуации распространялось в коллективе, в нашей комнате образовывалось все больше и больше людей. Кто-то из католиков стал петь по латыни и его поддержали. Был и кто-то из протестантов. Снаружи наше пение поняли в том смысле, что мы люди опасные. Потому участковый не решился войти в подвал сам, но вызвал поддержку. Снаружи стали готовиться к штурму, крича в мегафон, чтобы мы сдавались, выходили по одному, и что зла нам не причинят. Понимая, что дело становится совсем паршивым, мы готовились умереть, все (включая атеистов-панков и всех мастей теософов/шаманистов) поцеловали распятие, и готовились к исповедничеству. Тем временем, самый большой из имевшихся в наличии циников и балагуров — Энди Питерский не оставил трудов по эмпирическому изучению местности, и как раз в тот момент когда наш исповеднический пафос достигал высочайших градусов, обнаружил-таки заколоченное окно. Выломать доски был делом минуты. Образовалась щель ок.30 см., через которую мы выкатывались прямо под ноги прохожих на какую-то оживленную улицу и немедленно смешивались с толпой. Разумеется, это переживалось как чудо. Кто-то из наших, вспоминаю, зашел во двор и протиснувшись сквозь зевак, поинтересовался у ментов оцепления, кого они ловят…

Таков был мой первый опыт «ойкуменической» молитвы, которую я по сию пору «неправильной» не считаю.

Есть, разумеется, огромная разница между «ойкуменизмом», подобным вышеописанному, и тем «экуменизмом», который излагается, скажем, в документе «Основные принципы отношения к инославию» (М., 2000) или католических Unitatis Redintegratio и Dominus Iesus. В чем же именно эта разница?

Ответ на этот вопрос предельно прост: в одном случае люди молились о спасении (не в смысле даже избавления, но достойного перенесения), и поскольку опасность была «близ при дверех», то нужно было полагаться друг на друга, и в этой ситуации общая молитва была чем-то совершенно естественным. В вышеупомянутых же документах речь идет об уже спасшихся, уже пребывающих-в-боге попах, которые из своих истинных церквей, из своих намоленных кресел регламентируют правила игры, и выговаривают условия, на которых они в нее вступят или не вступят. Нет ничего омерзительнее православно-католического экуменизма спасенных, пытающихся запихать свою топорную проповедь в формы диалога и замаскировать желание получения дотаций ведением переговоров.

Позиция ИПХ и честнее, и глупее: эти, понимая, всю гнусность реального «экуменизма» на уровне церквей, отказываются от любого и всяческого объединения. В них говорит дух глубоко отвратительного мне партикуляризма — неважно, еврейского, немецкого, англосаксонского, русского…зарубежнического, старостильнического, католического, протестантского, староверского…

Я считаю, что объединяться нужно, однако отнюдь не организации с организацией, не одним функционерам с другими, но объединяться нужно людям: во-первых, христианам, а во-вторых - и всем вообще верующим; объединяться, в молитве о вещах, которые всем понятны и в которых все согласны. Не нужно здесь ничего мудрить: все кто верят в Единого Бога могут молиться об огромном количестве вещей вместе. Так в реальности и происходит без всяких благопожеланий: ум ведь умеет видеть сквозь стены и церквей, и мечетей, и синагог. Я уже не говорю о том, что молитва - далеко не единственный способ межрелигиозного общения. Мир душит — это переживают все, в ком есть что-то от Духа, в ком есть Кого душить. Это достаточное основание для того, чтобы плюнуть на всех видов «религиозные структуры» и говорить с людьми по душам. Цель "ойкуменизма" - религиозное общество, а не единая церковь какая-то.

Мы, однако, легко можем представить себе бесконечное количество уродливых форм совместных молитв. Потому здесь важно дать определение. «Ойкуменическая» молитва не может быть молитвой от избытка энергии, так сказать, и ради каких-то внешних целей, молитвой показной — такая молитва будет «экуменичной» по необходимости.

Всякая истинно «ойкуменическая» молитва исходит из нужды, из осознания собственной не-спасенности и потому единства не только с другими верующими, но и со всеми людьми в этой несчастности и богооставленности. Если есть такое самочувствие, то вторым шагом человек может взять себе в душу всех и страдание мира, насколько оно для него внятно, и так подняться, так предстать перед Богом. Его молитва будет тогда инклюзивной, а не эксклюзивной. Само собой понятно, что настоящая «ойкуменическая» молитва возможна только для людей очень высокого духа. Однако нам нужно стремиться к ней, шаг за шагом восходить к ней, забирая в молитвенное объятие сначала семью, затем общину, христиан… пока не образуется «круг обитаемых земель» и мы всей своей волей и мыслью не обоснуемся в этом Архипелаге Тысячи Островов, где, куда бы не выбросило тебя мирское море, ты всегда остаешься Дома.

МИССИОНЕРСТВО

Мне давно уже хотелось как-то высказаться по этому предмету. А тут как раз выпала свободная минута. Вопрос "как проповедовать" полностью зависит от ответа на вопрос "что проповедовать". Если мы собираемся обратиться к опыту наших предков, то мы с большой ясностью увидим, что учение в чистом виде никогда не было предметом проповеди на Руси. Проповедовали более делом, чем словом, демонстрируя самой жизнью, что "русский образ жизни" надежней, устойчивей, конкурентоспособней, в конце концов!, нежели языческий. Вообще, само понятие некоего "учения", системы взглядов, убеждений, более-менее свободных от форм его нравственного, обрядового... - житейского в целом воплощения, появляется как реалия, мне думается, лишь в веке 19-м.

Я это говорю к тому, что проповедовать слова и словами - вещь сама по себе и новая, и ненадежная. Потому весь грандиозный шум, который поднимают сейчас в связи с миссионерством патриархийные люди - вещь довольно-таки пустая. С моей точки зрения, следует сначала добиться такой внутренней самоорганизации, которая могла бы успешно конкурировать с теми же Синагогой и Мечетью - а я с большим интересом наблюдаю за происходящими в них процессами и совершенно уверен, что за последние 20 лет они в цивилизационном смысле обогнали патриархат почти уже качественно - и лишь затем делать предметом проповеди этот опробованный и хорошо показавший себя modus vivendi.

Для примера. 20 лет назад Синагога в СПб представляла собой почти то же самое, что обычный новообрядческий собор, т.е. место для отправления "культовых нужд". На данный момент это разветвленнейшая социальная система, охватывающая спектр услуг от детской педагогики, до геронтологии, способная полностью "включить" в себя человека - и в аспекте работы, и в аспекте отдыха. Став уже таковой, добившись реального воплощения "еврейского образа жизни", она вполне может позволить себе арендовать лучшие концертные залы в городе для своих праздничных концертов и т.д., ибо никому даже в ум не может войти, что под этой проповедью ничего более нет. У нас же дело обстоит прямо противоположным образом: нам не во что обращать и, тем более, некуда вести обращенных. Так зачем же шуметь на пустом месте? Я сам заплатил такому типу миссионерства приличную дань, но, по здравому рассуждению, не могу сказать, чтобы это привело хоть к каким-то значительным результатам. Зато сколько раз я сам, будучи еще новообрядцем, только руками мог всплеснуть: плохо человеку, его бы вписать во что-нибудь, дать ему хоть маленькую передышку, дать ему какую-то опору, предсказуемость в жизни. Так некуда. Не к попам же самодурам, в самом деле, волочь. Они же в два счета сломают, и много такого было. До какой-то степени выручают и по сей день монастыри, но, понятно же, что совсем не всякий туда поедет.

Итак, чтобы иметь нам возможность миссионерствовать, следует, в первую очередь, заботиться об общине. Чтобы иметь самый предмет проповеди, нам нужно полностью уйти из самых реалий "прихода", территориально и еще как-то внешне объединенного "конгломерата единичностей", к формам жизни и отношения друг к другу, которые можно было бы назвать органичными. "Спешите делать дела любви", - говорит кто-то из святителей, - все слова потом уже могут быть сказаны или нет.

БОЖЬЯ СЕМЬЯ

За мою многобурную жизнь мне довелось соприкасаться со многими религиозными общинами: христианами, иудеями, буддистами. Все эти общины (даже буддисты!) усваивали себе в том или ином виде статус "сынов Божьих" и настаивали на своей особой приближенности к Первоначалу, что делало их (в своих глазах) необходимой ступенькой на пути к Небу. По существу, все они были и есть продолжение того самого советско-постсоветского общества, которое я решительно отверг семнадцати лет от роду и в которое никогда уже, видимо, не вернусь. Итак, поскольку только ленивый не усваивал себе и не исповедовал себя принадлежащим к "семье Божьей", само это понятие, изначально глубоко трогательное и мобилизующее к прекрасному, стало во мне истираться, выцветать и в конце концов отошло в область прекрасных умозрений, не имеющих возможности быть подкрепленными опытом в силу их возвышенности. И вот, представьте себе, дней десять назад со мной случилась история, давшая мне опытно ощутить казалось бы невозможное. Дело было так.

За последние 5 лет уровень Ладоги упал не менее, чем на 2 метра, что сильно изменило прибрежный ландшафт - многие острова стали полуостровами, обнажились новые камни и косы, старые берега отступили вглубь местами на десятки метров. Заметно поменялась вся экосистема — этим, вероятно, и следует объяснять происшедший с нами случай. Итак, мы шли на юго-запад озера. Места это глухие, неприветливые, опасные: берега сплошь каменистые, низкие, места где можно безопасно пристать разнесены на десятки порой километров. На берегах непроходимые болота, дорог нет, людей нет, связи нет. И вот как-то вечером видим мы, неизвестную нам прежде песчаную косу, появившуюся в результате отступления воды. Возблагодарив небеса, становимся на ночлег.

День был жаркий, все трое вымотались и, как только зной спал, сразу заснули. Проснулся я в ясном ощущении присутствия других живых существ - такое щемящее неизвестностью чувство, которое никак не конкретизируется ни к добру ни к злу, ни к опасности ни к безопасности. Жена и сын спят. Ну, думаю, перегрелся, наяву грежу. Но нет, совсем близ палатки один звук, другой - вроде бы озеро о камни бьется, а вроде бы и кто-то кому-то что-то наплёскивает, нахлюпывает, начавкивает. Что за притча! Аккуратно бужу Софью - она тоже слышит. Сидим слушаем вдвоем и потихоньку начинает нас охватывать странная радость. Радость общения. Потихоньку выползаем из палатки и видим, что на всё множество камней нашей косы пришли нерпы (это такой небольшой пресноводный тюлень). Ближайшие к нам камни мне удалось сфотографировать: здесь их 5 зверей - трое на камнях, двое в воде.

Вышли из палатки, считаем — от полусотни! Нерпы на наш выход реагируют немедленным уходом в воду, но ровно до тех пор пока мы не убираемся опять в палатку. Тут они занимают свои места вновь, мы же любуемся на них через сетку. Я имел счастье несколько часов нет не наблюдать, но именно любоваться этими живыми существами и вот что скажу. Язык нерп исключительно богат и разнообразен в фонетическом отношении: несравненно богаче любого мне известного человеческого языка. Звукоизвлечение нечеловеческое, куда более утробное, безъязыкое. Всякий тюленик по самому способу общения прирожденный шаман. Спектр эмоций исключительно богат - они, по большей части, понятны, но неименуемы в нашем мире. "Филос" разлит во всем - ни единой стычки, свары, никакой взвинченности. Некая дружеская переливающаяся во множестве тонов ласка. Божья семья - больше мне этого никак не назвать.

Потом я заснул и как рассказывает жена, пробывшая в обществе наших новых друзей до утра, смеялся во сне. Проснулся я совершенно счастливым, с ощущением, что общение не прерывалось. Так вот неожиданно были мы обласканы Господом и общиной верных ему тюленей, заслуживающих названия "сынов Божьих" более, чем любая из мне известных общин.

ГЕЛИОС ЕСТЬ ЭРОТ

Из древних мыслителей, Плутарх постиг и выразил в слове центральное положение христианства: Бог есть любовь. На его языке это звучало бы как: Гелиос есть Эрот (имелось ввиду архетипическое умопостигаемое Солнце из платоновского "Государства" и Эрот из "Пира").

ПЛАТОН И ЕГО "ШКОЛА"

У Платона был любимый учитель — Сократ: его убивают сограждане; у него был сердечный друг — Дион: он гибнет при попытке воплотить их общую мечту о пифагорейском государстве; у него был талантливейший ученик — Аристотель: но он не только изменил своему учителю, но и оставил философию; наконец его реальный преемник — Спевсипп — оказался настолько негодным схолархом, что уже при следующем главе школа превращается в метафизическую говорильню, пишущую учебники по софистически-лицейскому образцу. Сократ, Дион, Аристотель, Спевсипп — это имена для платоновских бед и провалов, совершившихся с большим или меньшим участием его в них.

Пониманье [всего] этого дает нам возможность правильно понять то отношение, в котором находилась созданная Платоном Академия к своему учителю. Академия была для Платона навязанным утешеньем, тем, что навязало разбитому неудачей мыслителю само общество афинское, это было место по самим условиям своего существования зараженное софистикой, посещали же его господа не без претензии на познание истины и даже мистическое. Платон был куда менее харизматической персоной, нежели Пифагор, его посетители были людьми куда менее искренними, нежели слушатели италийского учителя, в результате философская община в Афинах так и не возникла, но так что-то похожее на софистическое училище и клуб по интересам. Геометрия оказалась дурной превратницей, в школу проникали чуждые люди, общий тон был риторически поверхностным. Не думаю, что создатель Государства мог смотреть на это без сарказма. И даже эта ничтожная и унизительная для человека такой величины удача таила в себе для Платона беду стократ худшую и горчайшую, нежели сладость риторической славы, которая распространялась по Элладе благодаря вывеске этого института (Платон воспринимался современниками скорее как писатель, чем как философ — от него ожидалось не более, чем хорошее времяпрепровождение, «мусикийские досуги» в обществе пишущего человека). Беда состояла в том, что наиболее способный к интеллектуальной и политической деятельности его ученик мало того, что украсил собой двор врага его отечества, но и когда мыслитель был уже глубоким стариком прямо отстранил его от управления школой, так что мы знаем, что лишь Спевсипп изгнал Аристотеля из Академии; этот вот одареннейший ученик мало того, что не понял и не принял его ученья, но и перестал заниматься философией вовсе, назвав философией то, что сам Платон называл софистикой. Худшей измены представить себе невозможно.

Уход Аристотеля из Академии был как по смыслу, так и в мелочах, совершенно подобен уходу Эмпедокла от Пифагора: то же всепоглощающее тщеславье, та же театральность: пурпурные плащи, котурны и это на фоне исключительной природной одаренности. Разница только в том, что Аристотелю в Академии не насыпали могилы (по тому должно быть он по сию пору столь популярен), что, как только школа восстановится, нужно будет исправить.

ЭРОС И ФИЛИЯ

Обычно супругов связывает любовь; на нашем понимании любви лежит четкий библейский штамп «двое в плоть едину», под этими «двумя» еврейские писания понимают людей вообще, ибо души в отличии от человека Библия почти никогда и нигде не мыслит. Таким образом, получают освящение плотская близость, сладость и расположенность ею вызываемые, супружеская верность…

Но единая плоть, в которой существуют на земле влюбленные, при наличии в ней двух воль и двух душ, либо существует кратковременно, распадаясь вскорости на «коммунальные» составляющие, либо приводит обе эти души к трагедии: одна должна так или иначе убить другую. Это убийство имеет множество форм, протекает очень по-разному во времени, бывает одухотворенным или скотским, но, так или иначе, та настоящая любовь, которая двух делает одним, не просто предполагает, но требует убийства. Я полагаю, те, кто живал это, знают о чем я говорю. Любовь — вещь изначальная, она раньше всякой воли и всякого сознания, она связывает нас не только с одушевленным миром, но и с кажущимся неодушевленным, она величайший из магов, сладчайшая и кровавейшая из богинь… Насколько любовь архаична, настолько же она и примитивна, насколько мощна, настолько и противится всякой космичности. Она всегда огонь; сгорят в нем любящие до конца или останутся на всю жизнь изуродованными единичностями, зависит исключительно от того, растащит Судьба головни или даст им прогореть, сырые это были головни или сухие — наиболее одухотворенные натуры обычно выгорают до тла…

Должна быть и некая иная форма любви. Мы можем предположить метаморфозу перерождения любви по формуле «двое в плоть едину» в любовь — здесь я воспользуюсь очень древним эллинским определением дружбы — которая есть «одна душа в двух телах». Каковы же главные различия этих состояний, самочувствий?

В первом случае любящие суть еще «люди плотские», каждый из которых сам себя живет и чувствует еще в теле, на уровне горла, диафрагмы, родовых органов — таково в сущности «обычное» самощущение — соответственно для таких людей сочетание в единую плоть это последний предел и величайшее из чудес. Во втором случае люди живут себя как осуществляющий себя ум, т.е. душу, это самощущение на первых порах более головное, нежели телесное. Потом оно уже не живется человеком как что-то «свое», скорее «себя» мыслит человек принадлежащим увиденной так душе. Как действие и действительность интеллектуальная, такая душа может совпадать с другой такой же интеллектуальной реальностью, не теряя себя. Когда две души живут себя как одну, это переживается как одна судьба, один удел. Дело обстоит так, что живется это одно содержание и само по себе, но заглядывая друг в друга, души удостоверяются, что они в этом не одиноки, испытывая странное восхищение и родство друг с другом.

Именно доступность душ друг для друга в собственном смысле и называется по-гречески любовью-«филией», в отличии от любви-«эроса», обозначающего бурное влечение к обладанию.

ЭЛЛИНЫ И СЕМИТЫ

Среди так называемых неоплатоников фактически не было греков: подавляющее большинство из них лишь говорили на греческом, будучи азиатами. Само по себе это, разумеется, не могло бы явиться определяющим. Однако сама структура неоплатонической философии представляет собой нечто весьма синкретичное. Я бы сказал, что самым эллинским и платоническим из неоплатоников был, пожалуй, Плотин; ко временам же афинского неоплатонизма в Академии почти не осталось ни эллинов, ни эллинских учений. Рассматривая философию Прокла, мы видим в ней черты, свойственные, скорее, семитической, нежели индо-европейской традиции.

АНТИЧНЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ

Антисемитизм, точнее, антигебраизм, как явление появился, вероятно, параллельно с антиинородческими настроениями в самом Израиле, выраженными в Кодексе святости и Учении о жертвоприношениях и ритуальной чистоте, написанных иудейскими законниками во время вавилонского плена. Было бы смешно предполагать, что сталкиваясь с ненавистью к себе, люди не будут ненавидеть в ответ. Книга Эсфирь (II в. до н. э.) показывает этот процесс уже состоявшимся, причем на персо-вавилонской почве (здесь, кстати, не будет лишним принять во внимание и то, что несколько позднее, изменив в этом тексте буквально пару фраз, александрийские иудеи легко превратили его в антимакедонский памфлет). Итак, при столкновении с македонцами иудейская предпосылка, а именно — ненависть и презрение ко всем неевреям, была уже налицо, дело стояло только за тем, чтобы сами македонцы и эллины это поняли. К III в. до н. э. они уже начинают что-то подозревать, во всяком случае, Мнасей Патарский уже пишет об ослиной голове как предмете иудейского культа. Ко временам создания Деяний Александрийцев иудеи и египтяне (на стороне которых были, видимо, и некоторые эллины) жили в Александрии приблизительно так же, как казаки и чеченцы в одной станице.

ИСОКРАТ, ДИОН, ПОРФИРИЙ

Каждый из этих трех авторов является ярчайшим выразителем стилей античной литературы. Исократ – эллинского периода, Дион – эллинистического, Порфирий – предвизантийского (для меня очевидно, что христианская культура 4–5 вв. лишь подхватила и развила сложившиеся в главных чертах до и независимо от нее политические, экономические, эстетические мифы и практики).

Исократ — едва ли не лучший из эллинских ораторов, почти совершенно обойден вниманьем отечественных переводчиков. А был это человек, умевший выразить словами греческий миф, сообщающий о душе эллина более, чем кто-либо из эллинских писателей классической эпохи; алчный и эгоистический афинянин, он стал идеологом панэллинизма, человеком, подготовившим всю Элладу к великому вторжению в Азию — этому блистательному крестовому походу древности (как бы его частности теперь ни оценивать); это ярчайший представитель той самой софистики, которую мы знаем, главным образом, по филиппикам Платона и Аристотеля, софистики тем более изощренной и опасной, что создавалась она последователем Горгия, вышедшим, однако же, из стен Академии.

Дион Хризостом — автор крупнейшего из дошедших до нас корпуса кинических текстов. Человек, чья судьба была столь же переменчива, как эпоха, а перо — столь же грациозно, как пути осуществления Промысла. Это один из приятнейших писателей древности, в творчестве которого можно найти фактически все идеи, которыми жили эллинистические нонконформисты.

Наконец, Порфирий — ученик, редактор и издатель Плотина. Аскет. Честолюбец. Скептик. Мистик. Человек, сочетавший тонкость психической организации и сопряженные с ней ранимость и наблюдательность — с пылом не только правдоискателя и правдолюбца, но и самого настоящего семитического законника, своего рода фарисея от язычества. Для нас чрезвычайно интересно в Порфирии сочетание логицизма и обрядового законничества, семитского физиологизма и эллинского интеллектуалистического психологизма. Теургия, логика, психология – здесь в центре нашего внимания.

ДРЕВНЕБЛИЖНЕВОСТОК

В древнеближневосточном обществе работала строго традиционалистская модель поведения, к поведению предъявлялись самые жесткие требования. Предполагалось постоянное воспроизведение одной и той же парадигмы действия. Разумеется, герои позволяли себе выйти за рамки, об их деяниях слагались песни, но не более. В реальной жизни ценой «выхода за рамки» была еще большая строгость в отношении к новым поведенческим стандартам, это мы наблюдаем у любых ближневосточных религиозных сект. Этот же поведенческий традиционализм привел к еще одному неплохо нам знакомому феномену: отличаться друг от друга было куда легче и безопаснее взглядами, нежели поведением. Поэтому на почве любых из ближневосточных религий нам встречаются сочинения более или менее скептического и чуть ли не нигилистического содержания; тексты, которые в европейской традиции мог бы написать ну никак не меньше, нежели шокирующий аристократические кружки блестящим макиавеллианством софист или одетый в лохмотья и публично справляющий нужду киник, но которые в ближневосточной действительности были написаны каким-нибудь благочестивыми, ничем не выдающимся чиновником — скажем, писцом при каком-нибудь храме.

ХРИСТИАНСКАЯ ДОКТРИНА И УЧЕНИЕ ПЛАТОНА

Эксперименты по освобождению христианства от «языческого наследства» со времен Лютера не прекращаются и по сей день, но мы собственными глазами видим, к чему они приводят. Нет никаких сомнений в том, что античный неоплатонизм не принял и, соответственно, не развил учение о боговоплощении, но во всем, что касается теории творения и троического богословия, христианская доктрина (как и античный аристотелизм или стоицизм) полностью зависима от учения Платона и немыслима вне отношения, хотя бы и отрицательного, к нему, как бы сама она себя при этом не осмысляла и не позиционировала.

АНТИЧНОЕ ХРИСТИАНСТВО

Совершенно ясно, что античное христианство отличается от иудеохристианства настолько же, насколько и от христианства средневекового. Время существования этого феномена в чистом виде — от III в. до V в. н. э. Это время, когда среди образованной части христиан увлечение библейскими штудиями уравновешивается изучением античной традиции, так что в сочинениях и жизни людей того периода всегда присутствуют оба элемента вне зависимости от отношения того или иного человека к христианству или язычеству. Смешно, в самом деле, считать имп. Юлиана не-христианином на том основании, что он отверг христианство, а какого-нибудь его антогониста — например, Афанасия Александрийского — не-язычником, потому что он отошел от язычества. Пусть для попа, раввина или муллы личный выбор человека — единственно важное, но для ученого, мыслящего эпохами, выбор, как и все вообще связанное с саморефлексией, имеет исчезающе малое значение. Вполне ясно, что вне античного феномена свободы фронда Афанасия Александрийского, длившаяся почти всю его жизнь, состояться просто не могла. Равно и сам феномен ОБРАЩЕНИЯ имп. Юлиана в язычество — вещь принадлежащая уже той эпохе, которую мы называем христианской…

Вполне понятно, что следы античного христианства встречаются с первого же века и угасают долго — вплоть до конца византийского периода, однако в чистом виде античное христианство существует очень небольшой период времени. То же, впрочем, правильно и относительно любой Большой Эпохи — например, Классического периода в Элладе или эпохи Возрождения в Италии.

СУЩНОСТЬ ЕВРОПЕЙСКИХ РЕНЕССАНСОВ

Само слово «ренессанс», означающее «возрождение», предполагает восстановление некогда умершего/убитого, забытого или отверженного. Совершенно ясно, что речь идет об античности. Но что же это за «античность», ведь древность столь многолика, что, поистине, есть из чего выбирать? Нужно сформулировать самую суть «возрождения», чтобы затем говорить о византийском, италийском, грузинском и других возрождениях. Я считаю, что сутью всех этих движений, тем, что возрождали, тем, что воскресало в трудах тогдашних новаторов, было индо-арийское религиозное предание — забытое и затоптанное разноплеменным сбродом, заселившим Средиземноморье со II–III в. и преобладавшим там вплоть до оформления новых народов в национальные монархии. Этот «первый интернационал» был своеобразно институционализирован в так называемую Византийскую империю — бюрократически сакральное государство, противостоявшее всю свою историю любым национальным церквям и монархиям, как нечто принципиально не-национальное и не-родовое, но сугубо идеологически-религиозное. Думаю, нет большой нужды говорить, что идеология этого государства представляла собой массивный конгломерат ветхозаветных и, шире, ближневосточных политико-богословских практик, лозунгов и клише.

Византия нас сейчас интересует исключительно как фон, на котором разворачивались первые попытки возрождения/возвращения «к себе». Это «я» — как для молодых народов Запада и Востока, так и для любого человека, выросшего в византийской (типологически почти советской) среде — было еще чистым будущим, сплошной загадкой. Единственно, что чувствовалось сразу всегда и всеми, — то, что византийскому «интернационалу» предшествовала некая более древняя и основанная на совершенно ином принципе цивилизация. Этот иной принцип как раз и называли эллинством. Возрождение есть поиск путей возвращения к себе и эллинство, Эллада — это первое младенческое имя для «я» вновь пробуждающейся Европы во всей пестроте ее будущих наций, имя пробуждения от азиатского забытья.

Я утверждаю что сущность европейских ренессансов состояла в возвращении от семитических представлений о мире, душе, а отчасти, и Боге (хотя определенные модусы троической идеи усваиваются на рубеже эр и иудейством — особенно эллинистическим, — и христианством) к представлениям индо-европейским.

РУССКИЙ ПЛАТОНИЗМ

Единство в очевидностях делает русскую философию единосущной с античной без европейского опосредования, делает русское философствование везде, где оно заслуживает этого имени, русским платонизмом (пятым, если считать вторым - Плотинов, третьим - итальянский, четвертым - английский; третьим - если признавать внутреннее сродство всех античных, а потом европейских школ. Четвертому — не бывать).

ДВА ПУТИ

Когда всё страдание мира сливается в одно и многие лица начинают восприниматься в единстве, когда становятся прозрачными границы между психическими слоями в себе и в других, человек начинает проживать состояние «Адамова плача» и таким образом постигает тварное всеединство всего сущего, относительно которого получает возможность самоопределиться: открывается выбор между путем Будды и путем Бодхисатвы. Я говорю здесь о реалиях богопознания, фиксирующихся главным образом в индо-арийской религиозной традиции, к которой сам по необходимости принадлежу. В платонической школе относительно этого выбора также не было единства: Плотин однозначно выбирал первое, многие из платоников — Плутарх, например, — второе. В русской традиции боговедения путь Бодхисатвы был безальтернативен: величайшие из молитвенников русских достигали единства с миром, чувствовали его красоту и страдание и не отпускали его в молитве, желая скорее погибнуть тысячу раз вместе с миром, нежели спастись без него.

О МОЛИТВЕ ЗА МИР

До знакомства со старообрядческой практикой я много думал о том, как было бы мне можно молиться за мир. Здесь я обычно представлял себе достаточно уединенное место, строгого наставника, предельную сосредоточенность жизни… Поскольку всего этого как не было, так и не было (хоть я и живал в местах достаточно глухих, и порой общался с людьми весьма и весьма суровыми), то молитва за весь мир все откладывалась и откладывалась. Со временем я стал относиться к этому проекту, как к разновидности романтической грезы, чьей неотделимой особенностью является, как известно, мимолетность. Но вот, усваивая в течение последних лет практику, бывшую общим местом у наших предков (т. е. даже не у монахов), я с изумлением отметил, что — сам того не замечая — стал осуществлять этот уже полузабытый к середине жизни идеал.

Чтобы понять, о чем я говорю, нужно представить себе ежедневное домашнее правило средневекового мирянина.
Утром и вечером человек молится за СВОИХ живых и умерших (т. е. помимо общих прошений) следующим образом:

Милостиве Госоподи, спаси и помилуй раб Своих …имена…(поклон); избави их от всякие скорби, гнева и нужды (поклон), от всякия болезни душевныя и телесныя (поклон), прости им всякое согрешение вольное и невольное (поклон); и душам нашим полезная сотвори (поклон). [ Эта ектенья повторяется трижды].

Покой, Господи, душа усопших раб Твоих …имена… (поклон); и елика в житии сем яко человецы согрешиша, Ты же якоЧеловеколюбец Бог, прости их и помилуй (поклон); вечныя муки избави (поклон); небесному царствию причастники учини (поклон); и душам нашим полезная сотвори (поклон). [Эта ектенья тоже повторяется трижды].

Более того, после двух принятых в средневековой Руси трапез — обеда и ужина (завтракать у русских было не принято, равно как у эллинов и римлян классического, да и имперского, периода) — благодарственные молитвы обязательно завершаются молитвой за живых по вышеуказанной форме. Таким образом, молясь за СВОИХ живых и умерших, в течение дня человек кладет 40 поклонов. К этому следует прибавить общую (т.е. без имен) ектенью утром и вечером: о «ненавидящих и обидящих… милующих и питающих…» (такая форма прошений является доминантной в новообрядческих службах) — состоящую из семи воззваний с поклонами. Итого, 54 прошения с поклонами в день ( в том случае, если человек не принимал участие в общественных богослужениях или как-то не усиливал минимального правила).

Я обратил бы здесь внимание вот на что. Во-первых, человек — как минимум четыре раза в день — вспоминает поименно всех своих друзей и близких. Это, скажу я Вам, при общей рассеянности жизни оказывается немалым трудом. Исполняя такое правило, в первую очередь, невольно начинаешь ранжировать свою родню, друзей и знакомцев на поминаемых всегда, поминаемых, когда есть силы, не поминаемых вовсе… По прошествии некоторого времени, меня, во всяком случае, стал одолевать ужас — насколько я равнодушен к тем, кого (до того, как взял себе за правило молиться о них) считал людьми, как минимум, мне симпатичными. Вся внешность сегодняшнего человека другому, атомарность существования — не только себя, но и всех вообще — на этом, втором, этапе переживается очень болезненно. Тут открывается понимание, зачем каждая из этих ектений оканчивается прошением о себе, ибо начинает реально переживаться соположенность себя — атома — таким же атомам близким/друзьям, и вместе с самим фактом такой соположенности живется и понимание крайней ненормальности такого положения дел. Ранжирование выкидывается совершенно; появляется желание исчислить всех, помолиться за всех, и тем поправить дело. И, наконец, если не оставлять этого занятия, начинает открываться и совсем иной горизонт, который я вижу фрагментарно и с трудом, но сказать о котором все-таки необходимо.

Это, видимо, можно понять вот как: молитва за человечество начинается как бы с не-молитвы за ближних. Обнаруживая и обнажая в себе равнодушную атомарность к совершенно конкретным людям, ты — вместе с ее обнаружением — начинаешь выходить из границ конкретного, переживаешь ее как всеобщий закон, а себя — как частный случай действия этого закона. Желая уйти из-под него, ты обращаешься к своим близким и к молитве за них, как к последней соломинке, начинаешь реально нуждаться в своем ближнем и даже местами его полюблять; но и сам этот ближний превращается одновременно из внешне ближнего атома — в часть всеобщего, органически связанного друг с другом, и другого уже человечества. Не побоюсь выразиться об этом со всей определенностью: в молитве за ближнего человек только и обретает нового, настоящего себя и новое, настоящее общество — и то, и другое буквально появляются на глазах. Интенсивная молитва за ближнего оказывается самой настоящей антропоургией и экклесиургией (человекоделанием и церковноделанием), если мне будут позволены такие неологизмы. Понятно, что это уже преддверье молитвы за человечество.

А начинается все с дурацких поклонов :))

ДОСУГ

Нынешняя Россия культивирует своих граждан таким образом, что те не способны не только организовать свой досуг тем или иным образом, но даже добиться самого наличия досуга, проводя свою жизнь в делах и хлопотах, как и полагается наследственным рабам. Досуг предполагает наличие людей располагающих свободным временем и способных к бескорыстному общению. Молодые люди сегодня либо засосаны в виртуал, либо уделяют все время занятиям, обещающим принести ощутимую выгоду — социальную или материальную.

О БОГОСЛУЖЕНИИ

Из чего Вы заключили, что богослужение может быть самоцелью, что службу нужно выстаивать, вымучивать и т.п.? Нет, богослужение это всегда только средство и творится не для Бога (поистине, безумная мысль!), но для человека. Зачем же богослужение человеку? Чтобы приблизиться к Богу. А как приблизиться? Через упрощение, ибо соединение с Богом есть «хаплосис», соединение в простоте. Как же богослужение упрощает? А так, что приходит на службу, как правило, человек с потоком сознания в голове, а выходит с сознанием. Приходит язычнико-буддо-атеист, выходит теист. Богослужение, бесконечно варьируя и повторяя свои неказистые пять-шесть мыслей, собирает человека вокруг себя, делает его, насколько это возможно, себе тождественным, и его как такое тождество поставляет пред лицем великого Единства; отсюда именно человек уже может к Нему двинуться.

Но, поистине, заставь дурака Богу молиться, он себе лоб разобьет! Люди думают, что важна сама служба, что служба эта нужна Богу… а после этого с неизбежностью и «литургические отходняки» следуют. Так бывает на Пасху, а у тех, кто поревностней, и во многих других случаях. Что происходит? Человек выстаивает огромную службу, поставив себе целью ее выстоять, сделав себя средством для того, чтобы она осуществилась. А потом чуть живой отсыпается, отъедается, отпивается, отмалчивается, отшучивается, отцерковничает во всех смыслах, ибо сыт богослужением сверх всякой меры. В чем потом, опять же кается, и так без конца. Ответственность за такое положение дел падает по преимуществу на дурных иереев и архиреев, всячески такую практику поощряющих, однако не без вины и орудия их пастырского идиотизма.

Как же в практическом смысле избежать этого? – Никогда не совмещать служб. Отказаться от любых всенощных бдений, от любых комб павечерница+полунощница и т.п. Для каждой службы есть свое время, все они по отдельности соразмерны возможностям нашего внимания и сосредоточения. Что ж, четыре раза за день/ночь в церковь бегать? Если тяжело, служите сами дома. Служить не умеете? Учиться, дорогие мои, нужно, и учиться богослужению, а не ногозатеканию!

РУССКИЙ РАСКОЛ, "ВОЙНА СВЯТЫХ"

В наше время, когда миссионерство синодального стиля уступило место структурному анализу, при взгляде на эпоху Раскола легко обнаруживается типологическое родство трех наиболее ярких представителей кружка ревнителей благочестия – Ивана Неронова, патриарха Никона и протопопа Аввакума.

Рана раскола не уврачевана по сей день. Все вопросы, связанные с тогдашними событиями, отягощены эмоциональными коннотациями. Вполне понятно, что никакое примирение сторон без изменения ракурса рассмотрения проблем невозможно. Действительно, история Русской Церкви не знает проклинающих друг друга и умерших во взаимной вражде святых, каковых немало в истории Церквей византийской и римской (достаточно назвать хотя бы тех же св. Иоанна Златоуста и свв. Феофила и Кирилла Александрийских, св. Иоанна Постника и св. папу Григория Двоеслова – список без труда можно было бы продолжить). Воспитанное на экклезиологическом монизме сознание не способно вместить «теомахию» или, правильнее сказать, «агиомахию», как тот элемент, который, по-видимому, необходим для самого существования Церкви.

Итак, с нашей точки зрения, путь к понимаю случившегося лежит в признании необходимости «войны святых» и, следовательно, в принятии крупнейших деятелей эпохи – протопопа Ивана Неронова, протопопа Аввакума и самого патриарха Никона – как столпов русского благочестия.

ТЕОМАХИЯ

Мы по сию пору не можем допустить, что святые могут смертной ненавистью ненавидеть друг друга, не допускаем теомахии среди богов, не понимая священного значения войны.

НОВОРОССИЯ В РФ

Русские в РФ переживают, как народ, совсем не лучшие времена: люди развращены потребительской идеологией, власти коррумпированы и неэффективны, etc. Нынешняя Россия является государством по существу своему олигархическим, и потому ни о каком единстве власти и народа в ней речи не может идти по определению. Что в таких обстоятельствах значит Новороссия для русских как народа, а что — для власти? Для русских как народа Новороссия обозначает еще одну попытку построения той «жизни по правде», которой вдохновлялась до последнего мертвого времени всякая русская государственность: и советская, и имперская, и еще раньше царская. Это огромный предмет, и говорить о нем нужно отдельно.

Для государства РФ Новороссия это прежде всего плацдарм на уже почти что оккупированной НАТО Украине. Сдадут его власти РФ или будут отстаивать — это для них дело исключительно маневра. Нет ничего похожего в отношении к Новороссии русских как народа и русских — как власти РФ. Если присмотреться к вопросу пристальнее, понятно, что Новороссия в первом смысле этого слова прямо опасна для существующих ныне российских властей, ибо она живет по обе стороны границы: и те, кто стреляет сегодня в наемников украинского олигархата в Донбассе, в свое время будут готовы к решительным действиям против своих олигархов и в самой РФ.

Понимание этого, антиолигархического, аспекта открывает глаза на момент общности заклятых, казалось бы, врагов — сторонников Новороссии и, говоря обобщенно, правых украинских радикалов: и те и другие убежденные народники, ключевая же разница между ними лежит в понимании понятия «народ». Разумеется, поскольку ни то, ни другое движение не являются философскими школами, никаких диспутов между ними не предвидится. А жаль, для этого есть основания. Возможно, первый шаг к миру на Украине состоит в отыскании таких форматов, которые позволили бы состояться общению между представителями интеллектуальных элит.

Понимание термина «Новороссия» во всей полноте его внутрироссийских обертонов заставляет нас обратить внимание читателя на тот факт, что вне зависимости от военно-политической ситуации на Донбассе, вне зависимости от того, отстоят ополченцы Юго-Восток или отойдут в Россию, сама реальность Новороссии, пробудившаяся весной этого года в ходе гражданской войны на Украине, имеет непреходящее значение для России и должна пониматься как ее внутренняя проблема, проблема освобождения от советско-олигархического настоящего и поисков построения подлинно народного будущего.

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ НОВОРОССИИ

Наконец-то, вышла книга открывающая новую давно замысленную, но очень тяжело приходившую к воплощению серию. Начиная с августа, я пытался добыть денег, продавцов, журналистов, определить для себя замысел и формат речи о настоящем (я ведь годами жил и собираюсь, если Господу будет угодно, жить в далеком прошлом). Искал, искал и все в пустую, ни среди наших патриаотов ни среди самих новоросов ничего упорно не добывалось, кроме разрешения Павла Губарева на переиздание первых номеров его газеты. (За протекцию в этом вопросе моя благодарность А. Г. Дугину.) В результате книга была сделана силами (моих любимых) квадривиумских хомс и мюмл... а я-то рассчитывал на драконов. Бог, говорят, в немощи открывается. Так и выходит. И все время сопутстовала вялая неудача союзной среды. Вата - очень точное слово для этого ощущения. Ни одного волонтера ни на одной из стадий проекта! Сто раз пожалел, что не могу быть простым человеческим фашистом или младым либерал-гринпис-антипутинцем, хм!
Говорю об этом с горечью, противно видеть, что даже весьма приличные люди настолько разобщены, нехаризматичны и в широком смысле не дееспособны, что словно хворост для Божьего гнева.

 

Ну вот, начал за здравие... нужно в этом же духе и заканчивать.
Друзья, приглашаю к сотрудничеству в рамках этого проекта людей способных внятно говорить о луганщине, о казачестве, о добровольческих батальонах с украинской стороны, о майдане, в конце концов! Моя поддержка Новороссии это поддержка зарождающейся новой России, а не Московского или Киевского режимов. Приглашаю к сотрудничеству всех, желающих поработать и поразмыслить над настоящим.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ РЕЗЮМЕ

По прошествии полутора лет с момента, когда я стал принимать близко к сердцу политическую действительность, я достиг такой степени измученности и равнодушия, что даже увидел ситуацию, наконец, в целостности. Конечно, толчком для всего были события на Украине – о них в первую очередь и скажу: на Украине произошло отстранение от прямого управления страной национальной олигархии американским менеджментом, страна утратила самостоятельность, некоторые стратегически значимые территории, заработала гражданскую войну. Т.е. пошла хорошо известным путем Балкан, Грузии, Прибалтики (с некоторыми индивидуальными особенностями, но в общем и целом именно так).

Перед Россией и перед большими странами Европы, разумеется, встал тот же выбор — американская экспансия на Украину представляла и представляет вызов любой европейской стране, отнюдь не только России.
У нас позиции национальной олигархии оказались значительно крепче, и потому начали происходить процессы до известной степени обратные украинским. Русские, как народ, однозначно заявили о своем намерении оставаться народом самоуправляющимся.

В европейских странах антиамериканизм тоже стал являть себя куда более внятно, но говорить об этом явлении как о чем-то значительном везде, кроме разве что Франции, невозможно. Европа решилась быть орудием и придатком американской политики, и это, я думаю, окончательное ее решение. В этом смысле правильно не только изречение «Украина это Европа», но и «Европа это Украина».

Что касается России, то, конечно, заявить о своем намерении оставаться государством самоуправляемым это хорошо, но в действительности тезис этот обозначает пребывание у власти олигархов и обслуживающего их чиновничества, и это плохо.

Можно ли как-то это политическое плохо в России улучшить? Но что значит это «улучшить»? Это значит передать власть от национальной олигархии какой-то другой страте. Так вот в нынешней России, на мой взгляд, нет никакой другой страты которая могла бы властвовать. Понятно, что представителей американского менеджмента и всю нашу хрюкающую и лающую и верещащую в их пользу либерастню (стратифицированную из мелкого мещанства) я, вообще, не рассматриваю. Основополагающим фактом сегодняшней российской политики является то, что в России нет ни сколько-то интересного крестьянства, ни пролетариата, ни военных, ни бюргеров, ни духовенства. Поэтому, хотя страна наводнена предателями и бандитами, которые не прочь бы эту власть у нынешних олигархов отнять, но если мы предположим, что она отнята-таки, то передавать ее в России НЕКОМУ, потому утрата власти нынешними олигархическими семьями будет обозначать разграбление/распад страны и только.

Такое положение дел делает невозможным разговор об «истинной России» или хотя бы даже о «России нравственной», справедливой и проч.. т.е. политику как таковую. Она как была невозможна у нас 2 года назад, так и сейчас невозможна, ибо политика возникает из конкуренции хотя бы двух способных к власти страт. На какой-то момент, летом прошлого года показалось, что часть военных, рабочих и служащего мещанства составят новую страту, чуть ли не новый народ — только в формировании этой новой силы была единственная надежда «русской весны» — но нет, это всего лишь показалось.

Итак, что же остается, кроме возврата на позиции полной и неколебимой аполитичности (этот возврат, по-видимому, необходим и внутри меня уже совершился). Если невозможна «Россия истинная» и «Россия нравственная», остается один только доступный и непротиворечивый «жизненный план» — «красивая Россия». Единственное, что при данных обстоятельствах может делать человек, заботящийся о благе отечества, это красивые вещи: хорошие усадьбы, коллективы, книги — в самом широком смысле слова «вещи». Этим я и собираюсь заняться по завершении «политического времени» в моем сердце, если Господь благоволит меня еще потерпеть.

ИКОНА

Посетил вчера выставку "Древлехранилище". Хорошее собрание. Особенно порадовала прекрасная московская работа XVI века Собор Иоанна Крестителя - краски яркие, лица живые, на удивление прямо. Очень неплох среднерусский образ пророка Ильи, и новгородская "О тебе радуется" в части предстоящих. Это отдельные шедевры. Что же до общностей - выделяется московская школа XVI в.: напористо, убедительно, ново и радостно от новизны. Собрание старообрядческой иконы XVIII-XIX веков - ощущение "от судьбы не уйдешь" - тостомясых, конечно, нет, но католическая блестящая пластмасса чувствуется вполне. "Спасибо любимой церкви за наше счастливое детство". Волна эстетического обнищания коснулась старообрядческих зуграфов почти в ту же меру, что и новообрядческих. Это лишний раз подтверждает, что судьбу народа живут все - вне зависимости от того какой конфессии принадлежат. Если же брать совсем уже в целом, иконопись - маленький душный мирок, замыленный не менее барочных мраморов и античных сюжетов. К молитве эти изображения меня не больно-то располагают. Лучшая икона это ландшафт - так я на пятом десятке лет это живу. Не храмы и не иконы подбираю для сосредоточения, но топосы. Мир пластических искусств принимается мной только в той мере, в какой он способен дать развиться природе. Кто знает, быть может садовник, и в самом деле, ценней пейзажиста.

ДОМОВАЯ ЦЕРКОВЬ

Во все русское средневековье домовых церквей в России было несравненно больше, чем публичных. Каждый сколько-то состоятельный человек имел у себя часовню, церковь, а иногда и содержал на окладе священника — это принятые русские формы благочестия. Поэтому, когда я смотрю на гектары свежих особняков в области, не украшенных ни одним крестом, ни одной часовенкой, не говоря уж о церквушке, я понимаю, что христианство, каким его знали наши предки, забыто основательно и не восстанавливается... То же и в городах: настоящей реанимацией христианства было бы такое положение дел, когда в каждом подъезде любого многоквартирного дома (а в таком доме живет людей столько же, сколько в приличном селе) нашелся бы человек, организовавший у себя в доме службу. Хотя бы на подъезд, а естественнее бы — и на этаж.

Памятуя свв. Августина Иппонийского, Феодора Студита и всех тех христиан, которые послужили Богу своим имуществом, мы решили, что прилично будет и нам по мере своих возможностей сделать тоже: комната моей квартиры на канале Грибоедова 113 была переоборудована под часовню/учебный класс. Таким образом, единоверческая наша община получила место для молитвы.

Освящали часовню мой давний друг — новообрядческий патриархийный священник («страха ради иудейского» мы решили, что ему будет полезно сохранить инкогнито) — и аз многогрешный: он — приличным случаю водосвятием, я — принятым у поморов чтением замечательного Канона на обновление Иерусалимского храма Воскресения (редкой в наших широтах фотокопией до-никоновской Минеи я обязан К.Я. Кожурину, за что ему искренне благодарен). Придворные хоры, просвещаемые народы и ангельские лики представляла в одном лице Софья Дмитриевна, и причем довольно успешно:)). Камерность действия позволила достичь сосредоточенности, по его завершении всех осенил чуткий и живой покой, удивительно созвучный словам читанных нами стихов:

К СЕБЕ ВОСХОДИ ЧЕЛОВЕЧЕ, БУДИ НОВ ВМЕСТО ВЕТХОГО. И ДУШИ ПРАЗДНУЙ ОБНОВЛЕНИЯ, ДОНДЕЖЕ ВРЕМЯ ЖИТИЯ, ДА ПОНОВЛЯЕТСЯ ВСЯКОГО ЖИТИЯ ПУТЬ. ДРЕВНЯЯ БО МИМО ИДОША, СЕ БЫША ВСЯ НОВА. СЕ ПРАЗДНИКУ ПЛОДОНОСТВУЙ, ДОБРЫМ ИЗМЕНЕНИЕМ ИЗМЕНЯЕМ, СИЦЕ ПОНОВЛЯЕТСЯ ЧЕЛОВЕК, ТАКО ЧТЕТСЯ ОБНОВЛЕНИЯ ДЕНЬ.

ПОЧЕМУ Я ОСТАЮСЬ В ПАТРИАРХАТЕ

1. Я крестился на исходе советского времени, безо всякого понимания, что есть христианство, куда более из любви к народу своему и отечеству, нежели из собственно религиозных соображений. Огромный путь пролегает между тем 16-летним мальчишкой и мной сегодняшним. Всё это время я называл ту церковь, которая тогда приняла меня, «своей церковью». И она как-то выпасала меня (а это немалый труд), одаряла меня дарами, которыми не дарил никто более (писать стихи я стал, например, совершенно для себя неожиданно спустя неделю после крещения), и, наконец, так по сию пору и не выкинула меня вон. Последнее происходило и происходит отчасти от равнодушия и общей политики удушения-умолчания, но отчасти и от великодушия, от способности понимать, что многие дела нужно доверить самому ходу времени, чтобы понять, что они суть. Четверть века. В каком-то смысле ее пороки являются моими пороками, и ее добродетели — моими добродетелями. Я вижу лишь одно основание для того, чтобы разорвать эту в самом что ни на есть буквальном смысле органическую связь — уклонение МП в ересь

Мне несколько раз за последнее время приходилось отвечать на вопрос, почему я остаюсь в недрах МП. Наконец, я решил суммировать свои ответы на этот вопрос. Вышел такой вот корявый несколько, но совершенно правдивый ответ.

2. Нет слов, православное христианство конца 80-х и нынешнее патриархийное христианство — вещи очень разные. Ясно, что Церковь тогда не была церковью власть предержащей и потому свойственные всякому русскому начальнику авторитаризм и холуйство еще не цвели на церковной почве столь броскими и тяжелыми цветами, как сейчас. Разумеется, я навсегда остался детищем той церкви — церкви антисоветской и аполитичной одновременно. Насколько же теперь церковная структура позволяет существовать внутри нее людям, подобным мне? Позволяет, если мы остаемся мирянами. И всегда, вероятно, на этом условии позволяла. Ну что ж, во всю свою жизнь я не гонялся ни за какими чинами.

3. Есть еще одно куда более важное обстоятельство. Все уходы-переходы — это если не политика в чистом виде, то что-то теснейшим образом с ней связанное. Я не считаю, что политика может иметь религиозное значение. Такового она не имела даже во времена ветхозаветные, а теперь тем более. Дело обстоит так, потому что сама власть есть, с моей точки зрения, нечто по существу профанное. Но вопрос о власти — центральный и для иудеев, и для христиан (особенно западных), и для мусульман. Ну что ж, когда бы я сомневался, что мир лежит во зле, т. е. правят в нем те, кто придает религиозное значение не имеющей такого значения власти? Наше царство — не от этого мира.

4. Я прекрасно знаю весь тот список грехов, который вменяется обыкновенно Патриархату: сервилизм, хамство, экуменизм, сергианство, инициацию полицейского преследования инакомыслящих в XVII–XX в.в. … Это правда. Вопрос: что с этим делать? Уйти из патриархата и сказать: а я здесь не причем, совсем здесь ни причем? Внутри тупого, не рефлектирующего, и потому длящего прежние грехи патриархата должен существовать и существует другой, условно говоря, покаявшийся патриархат. И он должен расти и в святости, и в числе. Как иначе?

5. Есть аргумент от противного. Когда речь заходит о таких больших махинах, как МП, они соотносятся не как наша крошечная общинка с крошечным кружком актуальных и потенциальных знакомцев, но — с такими же мастодонтами: исламской общиной, римской церковью, со сворой полоумных безбожников, в конце концов. А потому, когда Патриархат безмолвствует в некоторых вопросах, это, по меньшей мере, понятно. Мир плох, патриархат подл, оппонирующие ему церковные и, тем более, не-церковные структуры по сути дела не отличаются от него ничем. Никакого просвета, ничего лучшего.

6. Уходить нужно не из церкви в церковь, но из церквей в общины. Но что же делать со страшными обидами, которые многие из нас претерпели от тех или иных патриархийных чинов? Только прощать. И это очень серьезно, это единственное во всей этой суете серьезное. Другого пути нет.

7. Понятно, что многие и многие из моих знакомцев и друзей того блаженного времени, когда мы, став осмысленными уже христианами, осознали свое стремление стать преемниками вечной Мудрости (как бы убого мы ее тогда ни представляли) — и те, кто занял определенные церковные должности, и те, кто остался частными лицами — понаделали довольно глупостей, особенно за последнее десятилетие. Были ли эти люди подлы, бесхарактерны, безнадежно глупы? Отнюдь. Почему же так получилось? Ответ состоит в том, что человечество, вообще говоря, проигрывает…

Одним словом, крайний и последний пессимизм относительно всей и всяческой истории человеческой не позволяет мне считать, что когда-либо и где-либо существовала или будет существовать «хорошая» церковь, «истинная» и т. п. церковь (если мы имеем в виду институцию). Итак, потому же, почему я остаюсь собой, имеющим это вот тело, такую вот историю и проч., по этому же самому я и по сей день называю Патриархат «своей церковью».

RELIGIO

Сознание того, что историческое христианство, равно как и две другие его палестинские сестрицы (иудаизм и ислам) было куда более декларацией о религии, и изображением, мимэсисом религии, нежели религией (связью с Богом) как таковой — это вот, говорю, сознание все более крепнет в современном обществе. Для большинства людей европейской культуры оно неразрывно связано с агностицизмом и атеизмом. Эти наукообразные формы ментальности являются неоспоримым уделом всемирного мещанства, имение не столько приобретаемое этой стратой, сколько в ней изнутри проступающее — при определенных обстоятельствах более, при определенных менее. Можно сказать, что мировое мещанство, случайно вовлеченное в дело религии мирским по существу интересом, сейчас от нее отпадает, прикрываясь фиговым листочком несостоятельности исторического христианства/иудейства/ислама.

Сам этот факт, как бы его ни истолковывать, в какие бы перспективы ни ставить, ровным счетом ничего не говорит о судьбе религии на земле. Это очевидно. Несколько менее понятно, куда отнести всплеск неоязычества. На мой взгляд, дело обстоит здесь следующим образом: любое европейское (американское) неоязычество, либо является мещанским (т. е. является формой агностицизма и/или атеизма), либо (насколько оно практикуется людьми действительно религиозными) есть продукт отрицания и разложения иудео-христианской парадигмы, и в этом качестве есть сатанизм. Последний феномен мы сейчас пропустим для краткости, что же до религии Рода и Одина, то я не представляю, как — убегая от наукообразия и литературщины — можно всерьез воспринимать эти проекты.

Поставим вопрос еще раз: мы ищем связь с Богом и устали от людей, которые посредством иудео-христианско-исламского пакета прожектов увлекают значительную часть человечества в борьбу за власть и ее инсигнии, борьбу, которая столь же очевидно имеет животный корень, сколь очевидно никак не помогает человеку в обретении связи с Первоначалом. Мы только что сказали, что ни агностицизм, ни неоязычество не имеют никакого отношения к делу религии, и потому выходят из сферы нашего рассмотрения — как интенции неспособные завершиться религиозным ответом на наш религиозный по существу вопрос и запрос. Что же мы предлагаем?

Во-первых, изучение и приникание к религии, имеющей не авраамический корень, но в то же время являющейся для нас в интеллектуальном смысле ничуть не менее значимым основанием, чем религия библейская. Я имею в виду религию эллинов и ее богословский голос — античную философию. В этой обращенности к до-христианскому прошлому Европы я един со всеми европейскими гуманистами от наивного Данта до проникновенного Хайдеггера… И, друзья, да, в этом, представьте, едины возрожденческие католики и фашиствующие традиционалисты и еще целая бездна не русских и не православных людей. Со всеми ними в этой интенции я не чувствую ни малейшего когнитивного диссонанса, хотя не собираюсь соглашаться ни с их подходами к делу, ни с выводами. За последние 15 лет я смертельно устал говорить — и врагам и друзьям — перебирая как по четкам: я не католик, не фашист, не родновер, не гуманист, не язычник, не … Я человек, обращенный к до-христианскому прошлому Европы, и не вижу никакого иного выхода из религиозного тупика современности помимо этой вот обращенности. Ибо корень нашей ментальности и религиозности один, и уж, конечно, это не ветхозаветное сознание Яхве. Сознание и смысл эллинского христианства никогда не был тождествен сознанию и смыслу иудео-христианства, это два различных религиозных феномена, каждый из которых имеет свою судьбу: они никогда не смешиваются, хотя порой тесно сплетаются, порой накладываются, и выглядят как одно. Но это лишь видимость. Потому, знакомясь «по долгу службы» с материалами кумранитско-ранне-христианского бума последних десятилетий, я никогда не надеялся почерпнуть из этого круга идей и образов что-то действительно значимое ни для себя лично, ни для дела религии, в том состоянии, в котором я его застал.

Во-вторых, я от начала и до конца убежден, что то время в России, которое дало русскую икону и русский архитектурный и музыкальный стили, следует считать всевременным для русских ключом, открывающим Царство Небес. Из разных мест на небо ведут разные лестницы, у каждого народа свой Петр и каждый держит свой ключ. Одно — только Небо, но не пути к нему. Потому время от Сергия Радонежского до патриарха Никона представляется мне осевым временем нашей культуры: это не только точка национальной сборки и самоидентификации, но время действительного Откровения русским — как народу, имеющему свое место в Действии Промысла (на лоне Авраамовом, если так привычнее). Отсюда, поскольку все религии, кроме религии городского плебса, суть религии народные, и никакой человек не может исповедовать христианства вообще, но — немецкое, русское, испанское, еврейское, сирийское, etc. христианство, то, я думаю, смешно полагать русскость христианства в крашенных яйцах. Из понимания этого вытекает мой пристальный интерес к любым проявлением богословского сознания русских этой эпохи. Но совершенно очевидно, что богословское сознание русских нигде не явило себя с таким размахом, как в противлении киевско-латинскому богословствованию семнадцатого столетия. Отсюда грандиозный интерес к старообрядческой письменности — она важна не насколько она старообрядческая, но насколько она древнерусская. Мы знаем, что для дорийцев VIII в до н. э. ахейцы IX-X веков представлялись существами полубожественными. Тем не менее, большую часть того, что мы знаем о до-дорической истории Греции, мы знаем именно из Гомера, который нередко не столько сочиняет, сколько вспоминает. Также обстоит дело и со старообрядческим богословием: именно из него мы узнаем о богословском сознании русских до-раскольной эпохи, которые героизируются в рамках старообрядческого дискурса не менее, чем гомеровские ахейцы. Поучительно также перечитывать и памятники киевской школы, они дают понимание того же через отрицание.

Итак, подведем итоги сказанному.

1. Преодоление несостоятельности исторического христианства возможно только с опорой на само историческое христианство.
2. Такая опора возможна, поскольку историческое христианство не исчерпывается библейско-аллегорическим-экзегето-завиральным дискурсом, но имеет в качестве конституирующей основы, во-первых, религию эллинов — как христианство богословов, христианство всеобщее, католическое, и, во-вторых, особое Откровение каждому из народов, которое ничуть не менее значимо в поисках действительной связи с Богом, о которой мы с самого начала и говорим.

P.S.

Мы братья не столько потому, что произошли от Адама, сколько потому, что призваны стать Логосом.