Сакральная география в романе Е.Водолазкина «Лавр»

Особое значение в романе Водолазкина играет сакральная география: она отражает духовный путь, «хождения» героя, имеет экзистенциально-религиозное измерение. Сама структура романа, связанная с преодолением 4-х жизненных вех подкрепляется несколькими географическими топосами: фазе детства соответствует  Рукина слободка при Кириллове монастыре (деревенско-слободской уровень), фазе становления героя– «хождение» от села к селу вплоть до Белозерска («самый крупный город княжества»), фазе юродства – город Псков («самый большой из виденных им городов»), фазе пути к подвижничеству – Иерусалим («центр мира»), фазе старчества, подвижника – сначала монастырь, а затем пещера, стоящая на границе поляны и леса.

Рукина Слободка: «Гробы вы, наша гробы, - превечныя домы»

Детство героя проходит в доме его деда Христофора, который наставляет его и учит искусству врачевания. В описании дома героя важно отметить его близость к кладбищу – дом стоит на границе с ним, образуется дихотомия «живаго и мертваго» - дом с его очагом и волком становится символом жизни, горения, кладбище – пространством мертвого, однако тесно связанного с жизнью. Оппозиция «живаго и мертвого» в мире русского средневековья (и это проявляется в романе) отлична от современного: в духовном стихе забайкальских старообрядцев «Плач Адама» гроб отождествляется с домом: «Гробы вы, наша гробы, - превечныя домы». Средневековое мировоззрение не имело явной оппозиции мертвого и живого, могила, погост и гроб воспринимались как «новый дом». Само кладбище связано у главного героя с важными событиями: там он говорит с дедом, читает Александрию, часто гуляет. В романе проявляется и особенное отношение к мертвому как к «потенциально живому» («менее живому, чем живому»), тому, что воскреснет в том числе и физически (так, Арсений после смерти Устины и ребенка все еще держит их в избе и отсчитывает время до конца света, веря в то, что воскреснут и тела, дом же в этот момент переходит в пространство «смерти», становится гробом, очаг его потухает). Христофор наставляет своего внука: «там же [на кладбище] лежат живые люди. <…> Для Бога все живые». Пограничное существование (между живым и мертвым) свойственно, надо отметить, всему роману и каждому топосу, в селах Рукинец встречает умирающих, становится их проводником от смерти к жизни, излечивая силой своего врачевания, а на протяжении всего романа Арсений несет в себе мертвую Устину, как бы предоставляя свою жизнь – ей как дом.

Строгой оппозиции между домом и кладбищем в романе нет, скорее между этими топосами есть гармония, взаимодействие, взаимопроникновение. Но важно отметить противостояние, существующее между домом/кладбищем (как единым, «нераздельным и неслиянным» пространством живого и мертвого) и скудельницей, божедомкой. Для средневекового человека божедомка есть символ неупокоенности, бесприютности, брошенности. Это пространство повергает в ужас: в скудельницах-могилах хоронили умерших неестественной смертью, некрещеных, странников, застигнутых внезапной, насильственной смертью, самоубийц, умерших без покаяния, неопознанных, а также жертв эпидемий (иногда формировали чумные могильники). Покойников, погребенных в божедомке, в течение всего года покойников не отпевали, лишь на праздник Семик, когда покойников отпевали их могли захоронить: в лесу, оврагах, болотах. Заложные покойники (покойники, которых помещали в скудельницу) не могли находиться в чистых местах (кладбище), таким образом дом/кладбище (топос, представляющие единство) противостоит скудельнице, месту нечистому, вынесенному из цикла круговращения крестьянских душ.

«Хождение»  - от сел, объятых чумой к Белозерску

После смерти Устины и ухода из дома, герой перемещается от села к селу, фактически становясь призраком, бродящим мимо домов умирающих. В этот момент он становится «водителем душ», своего рода «психопомпом», вырывающим души у смерти. Арсений проходит более 14 сел, не задерживаясь ни в одном надолго. Схожее хождение, хаотичное движение будет и в конце романа, когда Лавр будет искать «отходную келью», следуя своему внутреннему стремлению. Это снова пространство междумирья, в данном случае и географического. Финалом скитания становится приход в Белозерск, куда главный герой попадает по воле «тамошнего князя» (появление темы «власти»), прознавшего о чудесном даре Рукинца. Город начинает становится для Арсения – местом запрета, он чувствует, что властная система - запрет на отъезд из города - становится преградой на его духовном пути, также в городе появляется искушение - дом Ксении, который начинает давить на него. Интересно отметить, что жилище Ксении, к которой Арсений часто приходит, располагается у самой границы города, на границе с лесом, болотом. Так, снова главный герой находится в пространстве «между миров» (между городом – власть, жизнь с одной стороны, и лесом – смерть, анархия).

Герой покидает Белозерск, бежит из него, для того, чтобы продолжить свой духовный путь.

«Уродивый Христа ради» в топике большого города

После того, как герой покидает Белозерск, он оказывается в Пскове. Это самый большой город, какой видел Арсений. В этом городе он пытается затеряться, встать на поля (ad marginem), выходит в маргинальный модус существования –  становится Юродивым. Важно отметить, что юродство - это явление именно больших городов, модус аскетического подвига в большом пространстве. В некотором роде, юродивый выпадает из кастовой системы – он одновременно и пророк, и шут (тот, кто видит в нем «зрелище – тот соблазняется, а кто спасение – тот праведен), и нищий, и духовно богатый. Расцвет юродства на Руси как раз приходится на XV-ый и XVI-ый века. Важно отметить, что Юродивый в Средневековой Руси становится, по выражению исследователя феномена юродства Г. Федотова, «преемником святого князя в социальном служении». «Святое попрание быта в юродстве совпадает с торжеством бытового православия». Юродивые будто бы призваны восстановить духовное равновесие. Образ Устина перекликается с житийным образом юродивого святого Василия «Блаженного» - вплоть до точного воспроизведения бросания камней в дома добродетельных людей.  «В нихже живущий людие живут благоверно и праведно и пекутся о душях своих ... и ту блаженный остановляяся, и собираше камение, и по углам того дома меташе, и бияше, и велик звук творяше», Напротив, как заметили изумленные зрители, «егда же минуяше мимо некоего дому, в нем же пиянство и плясание и кощуны содевахуся, и прочия мерзъкая и скаредная дела творяху, ту святой остановляяся и тому дому углы целоваше и аки с некими беседоваше яже человеком непонятным разговором».

В Пскове Арсений чувствует и давление «власти», мощи города – он видит городскую стену, которая, как ему кажется, начинает медленно клониться на него. Пространство города оказывается разделено на «зоны влияния» - уделы (юродивый Карп – может жить за рекой Псковой, а при пересечении – его наказывает Фома). И эта разделенность «сфер влияния», расчерченность по квадратам, наличия множества жителей, суровые стены – выталкивают Арсения в область юродства. Для сохранения веры, благочестия и служения он и принимает новый облик.
«Сердце Мира» - Иерусалим

Псков для главного героя становится важнейшей точкой-«трамплином», из которой он последует в «сердце мира», центру земли, к той ее точке, которая ближе всего к небу – к Иерусалиму. Герой выходит на новый топологический уровень – он начинает перемещаться уже между городами. Путь на Святой Земле оказывается сплетенным со смертельной опасностью (нападением мамлюков и предательством арабов) и может символизировать искушения на пути человека к спасению (via dolorosa). Само пребывание главного героя в Иерусалиме практически не описано, город носит характер апофатический. Будто бы поездка в Иерусалим была нужна ради самого движения к центру мира, нежели для того, что обретет Арсений в святом городе.

Пещера: живое/мертвое

Герой возвращается из Иерусалима, уходит в Кирилло-Белозерский монастырь, где постригается в монахи, а далее принимая Великую схиму – герой становится Лавром, переходит от киновии к пустынножительству. Он долго ищет место, где будет жить и находит пещеру, находящуюся в лесу на полянке.  «Он шел сквозь сырой осенний лес, не запоминая направления пути. Ему это было не нужно, потому что он не предвидел возвращения». Герой тем не менее, оказывается на том месте, которое близко к Рукиной Слободке, он как бы возвращается к своему истоку, детству, точке начала пути. И снова пещера – подобная дому, расположенному рядом с кладбищем- становится местом встречи жизни и смерти. «Это была поляна, окружённая высокими соснами. По краям поляны росли кусты, в гуще которых виднелась каменная пещера. Лучи солнца свободно проходили между стволами сосен, что делало место светлым и спокойным». Исследователь русской сказки Владимир Пропп в работе «Исторические корни волшебной сказки» отмечал антиномию лесной чащи и освоенного человеком пространства как противостояние хаотичного (неведомого, чужого, смерти) и структурированного (адаптированного, упорядоченного, жизни). Обряд посвящения, перехода на новый качественный уровень в русской сказке тоже связывается с пространством леса. Лес также означает «иное царство», пребывание в котором и возвращение, из которого подразумевает обряд инициации, а дорога в подземный мир, в мир смерти в волшебной сказке идет через лес. Пещера Лавра стоит на границе поляны (жизни) и дремучего леса (смерти). И именно в этой точке происходит рождение новой жизни – ребенка Анастасии и смерть Лавра.

Таким образом, географический путь героя несет в себе метафизическую нагрузку и представляет собой исхождение из пространства гармонии (детство) в область оппозиций (дом-кладбище/божедомка, благочестие/грех, коллективное/личное, властное/анархическое), и возврат к гармоническому (пещера, в которой сосуществует смерть и жизнь, и происходит снятие оппозиций). При этом каждая точка сакральной географии в романе представляет собой пространство междумирья, в котором происходит инициация героя – пространство одновременное соединяет в себе и мертвое, и живое, мир вечного и временного, средневекового и современного.
Водолазкин сравнивает Арсения с мифологической птицей харадром, которая берет на себя болезни людей и взмывает в небо, где болезни сгорают в обжигающих лучах солнца. Герой на протяжении всего романа находится на распутье, на стыке двух миров – небесного и земного, мира времени и вечности, и каждый топос, географическая точка, описанная в романе, отражают это духовное состояние.