Русский Моррис. Слово об Олеге Фомине-Шахове

И что такое слуги Господа, как не скоморохи Его,

которые должны растрогать сердца людей и

направить к радости духовной?

Франциск Ассизский

            7 июля 2018 года – первый день рождения Олега Фомина, который мы встретим без него. Прошлой осенью авторэтих строк не присоединился к многочисленным авторам некрологов – настолько неадекватными были бы любые слова, сказанные тогда о нашем великом друге, настолько неточно они передавали бы для незнакомых читателей реальность. Олег не хотел, чтобы о нем начинали говорить в энциклопедическом формате, излишне «систематизируя» и «схоластизируя» его подчас несистематичное наследие, чтобы из его живой фигуры создавали забронзовевший памятник. Пожалуй, сейчас наступило время, когда можно высказаться чуть более внятно, дав некоторые первичные ориентиры для почитателей и ценителей наследия Фомина на будущее.

            Олегу нравилось, когда его сравнивали с Уильямом Моррисом, как в плане внешности, так и в плане содержания. Фомин во многом считал его образцом для себя. Он гордился тем, что Моррис первым придумал слово «дизайнер», и применял его к себе. О деле Морриса и его связях с Россией мы уже писали два года назад. 

Позволим себе, однако, раскрыть данное сопоставление несколько подробнее. Безусловно, оба героя – творцы, художники, поэты универсального профиля, широчайшей палитры интересов: музыка и политика, поэзия и философия, декоративно-прикладное искусство и проза. Диагноз причин смерти Морриса, поставленный врачом – «работал за десятерых» – может быть применим и к Фомину. С той важнейшей оговоркой, что жизнь Олега была в полтора раза короче – 41 год вместо 62 лет у Морриса. И это объясняет различие в объеме осуществленных замыслов. В конце концов, едва ли не две трети, а то и три четверти, наследия Морриса приходятся на последние два десятка лет его жизни. Остается только в изумлении разводить руками, когда думаешь о том, сколько замыслов и планов Фомина  могло бы быть реализовано за следующие двадцать лет. Но теперь они останутся на непроявленном уровне, за исключением тех немногих набросков, которые еще могут увидеть свет. Увы, самые главные замыслы не были реализованы даже в черновике…

Если попытаться сузить определение, то и Морриса, и Фомина можно назвать поэтами, вынужденными всю жизнь отвлекаться на другие виды творчества, подчас надолго забрасывая любимую поэзию. Это объясняет и специфику их социально-политической позиции, и их отношение к крупным метафизическим концепциям. Для Морриса на первом плане всегда была помощь беднякам, рабочим, ближним, в которых он видел главную аудиторию высокого искусства, и случайно подвернувшийся ему под руку марксизм он в последний период своей жизни использовал лишь как инструмент для реализации своих совершенно неэкономических, романтических, художественных идеалов сторонника традиционного общества. Для Фомина главной сферой прикладной борьбы за устои традиционного общества стало пролайф-движение, понимаемое весьма широко: это была не только борьба против абортов, но и целый спектр других проблем, объединяемых под названием биополитики. Многим известна одноименная книга Мишеля Фуко, но мало кто знает, сколь существенный вклад в последние годы жизни Олег Фомин внес в серьезную разработку темы биополитики «не по Фуко», в раскрытии механизмов манипуляции биологическими процессами ничего не видящих и не понимающих толп. В этой борьбе Фомин обращался к попавшей ему под руку еще в молодости доктрине Рене Генона – автора, который до последних дней жизни был крайне значим для него, хотя он всегда отказывался причислять себя к традиционалистам-генонистам в точном смысле этого слова. Взлелеянный великими мастерами слова и духа: Юрием Стефановым, Владимиром Микушевичем, Владимиром Карпцом, Александром Дугиным – Олег Фомин синтезировал эти подчас разнородные влияния и сумел сказать свое собственное, неповторимое, глубоко личное слово, нашедшее путь к сердцам тысяч людей. Скорее даже спеть, чем сказать, ибо стихия музыки была для него приоритетом.

Фомину, как и Моррису, не удалось при жизни осуществить глубокое преобразование общества. Однако если мы вспомним, что Моррис сумел радикально изменить вкусы публики, представление об искусстве, полностью преобразить подходы к реставрации зданий, к производству мебели и других предметов ремесла, к архитектуре и вышивке гобеленов, к нормам написания романов и поэм, то мы поймем, что его невероятные усилия действительно привели к настоящей культурной (контр)революции в обществе его эпохи, за которой затем последовали и долгожданные социально-экономические реформы. А ведь Моррис не был даже композитором или музыкантом, хотя и сочинял песни. Творчество же Фомина как уникального композитора-экспериментатора, как необычайного вокалиста вполне способно стать импульсом к культурной (контр)революции внутри современного общества. Для этого достаточно широко распространять его уже существующее наследие. И этот перелом в эстетической реальности вокруг нас неизбежно станет важным камнем на чашу весов истории, склонив ее и в сторону реализации социально-экономических замыслов Олега, в сторону создания иного принципа сети городов и сел с высокотехнологичным укладом аграрной экономики, со сверхинтенсивным земледелием и многодетными семьями и т.д. Чаемый «уклад» не может быть осуществлен без красоты в искусстве и в быту, которую и стремился создавать Фомин – как лично, так и поощряя другие музыкальные коллективы, других поэтов и писателей к сотрудничеству, к распространению близких ему по духу произведений. Издавая на протяжении ряда лет альманах «Бронзовый век», Олег выражал надежду на то, что вслед за взлетами русской культуры в ее Золотом и Серебряном веке начало XXIвека станет ее Бронзовым веком. Еще не всё потеряно, еще рано считать эту надежду преждевременной…

В жизни человека нет по сути ничего случайного. В жизни знаковых, ключевых фигур эпохи – тем более. День рождения Олега (в крещении – Иоанна) Фомина – 7 июля, Иванов день – всегда отмечался необычно, не так, как у других, в силу исключительной значимости данной даты. Христианский годовой круг делится ровно пополам двумя датами, Рождеством Христовым 7 января (к которому на Западе крайне близок праздник апостола Иоанна Богослова, «Иоанна зимнего») и Рождеством Иоанна Предтечи 7 июля (днем «Иоанна летнего»). Это – солнечные врата года, обозначающие две противоположные фазы единого движения солнца, начало его восхождения и начало нисхождения. Гвидо де Джорджо указывал на наличие данного символизма еще в римской Традиции, в образе двуликого Януса, позже адаптированного к христианскому календарю.

Рене Генон в главе «О двух Иоаннах» (Символы священной науки. М., 2002. С. 275–278) пояснял, что речь идет о летних «вратах людей», связанных с аспектом милосердия, жалости к ближним, плача о людях, и зимних «вратах богов», связанных с аспектом прославления Бога, Его хвалы, радости о Нем. Не будем здесь называть имена как минимум трех-четырех ключевых фигур XX– XXIвека, чье рождение или уход из этого плана бытия приурочены к «зимнему Иоанну». Ибо «был человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн» – это слова, применимые ко всем, кто шел по пути и прообразу любого из двух Иоаннов.

Но бросается в глаза, сколь точно Олег-Иоанн Фомин соответствовал своему призванию на этой земле, определенному аспектом «летнего Иоанна». Его бескорыстная любовь к отверженным, нищим, убогим, к беззащитным младенцам, его жалостливые, слезные, покаянные песнопения к Богу были проявлением именно этого аспекта. Именно через спуск вниз, к тем, кого хозяева современного мира обрекают на уничтожение, через их защиту, через печалование и глубокое покаяние и лежал путь Фомина – вниз и снова вверх, к воскресению. Как говорится в одном из его стихотворений:

Не за пиджачников прошенье –

За плач бомжей придет, как встарь.

Пусть трудно сердца сокрушенье – 

Но только им воскреснет Царь.