Русский миф о благородном разбойнике

Доклад в рамках семинара "Народ и государство"

Образ благородного бандита в России сформировался примерно к концу XVIII века - с развитием капитализма и произволом помещиков, а также параллельно (исключительно в хронологическом отношении) руссоистскому мифу о "благородном дикаре". До этого русские предания о разбойниках отличались скорее жестокостью - к примеру, название старинного местечка Жигули пошло от обычая бандитов жечь на человеке веники, чтобы выведать необходимую информацию.

Только позже появились легенды о добродетельных бандитах - уральские и сибирские истории о крестьянах и беглых рабочих, защитниках слабых и бедняков. 

В отличие от кшатрийских князей, жизненно ориентированных исключительно на смерть, свою и чужую, разбойник гуманен и является человеколюбцем (в этом проявляется его принадлежность материнской, народной культуре Деметры).

К примеру, Тишка-Сибиряк. Если барин обижал крестьян, то Тишка ему жилки под коленками подрежет, чтоб не очень прытко бегал. Только и всего. Окула из Брянска (знаменитый тем, что напал на карету Петра Великого, на которого произвёл такое сильное впечатление, что царь брал его с собой в походы против шведов): бедных никогда не обижал, многих от нужды выручал. Василий Чуркин, разбойник из фабричных: меньше заботился о своём семействе, чем о неимущих. Разбойники отдавали мужикам лошадей, которых брали, как отмечалось, под расписку. Снабжали обнищавших крестьян деньгами. 

Тот, кто кажется презренным и жестоким изгоем общества, оказывается благороднее тех, кто берёт на себя социальное, юридическое или нравственное право его осуждать. Даже в жёсткой и нелицеприятной, описывающей всевозможные бесчинства бунтовщиков «Истории Пугачёва» (так разнящейся с демоническим обаянием самозванца, пронизывающем написанную примерно в то же время «Капитанскую дочку»), Александр Сергеевич Пушкин отмечал, что бандиты крестьянской собственности не касались, да и некоторым офицерам оказывали «позорную милость».

Кодекс чести разбойников близок дворянскому. Так, Баташёв встретил Рощина в лесу. "Ты что, Васька, озоруешь?" - спросил он. На что разбойник ответил, что не озорует вовсе, а мстит за пощёчину (которую Баташёв ему нанёс некогда). 

Проявление насилия со стороны благородного бандита было нравственно обоснованно. Иван Фаддеич из Костромы поджёг усадьбу барина, который обесчестил крепостную девушку, а мать её с горя повесилась. "Довольно, будет, барин, потешился". В 1771 году Андрей Плотников, известный как Рыжанко, или атаман Золотой, убил владельца Васильева-Шайтанского завода Ефима Ширяева. Тот, будучи страшным и неумолимым деспотом по отношению к подчинённым, перед смертью проявил трусость, униженно просил о пощаде. Рыжанко и хотел пощадить, но народ, присутствовавший при этом, сказал, что Ширяеву верить нельзя. 

Тишка-Сибиряк «учил науке» - тому, что надо понимать наукой о справедливости (вполне по-Платоновски). "Надо, думает, проучить хорошего барина (который был жесток и народ обирал - прим. В.Ч.), без науки такому барину жить - век дураком слыть".

"И много он учил их братию", - заключает рассказчик о Тишкиных научных подвигах. 

Итак, разбойник на Руси - страж идеи социальной справедливости.

Кроме Деметры, присуще разбойникам и дионисийство. Например, переодевания. Чуркин переоделся священником и благословлял на ратный подвиг тех, чей долг был его поймать. И был слепым нищим, и женщиной, и его даже выносили как покойника. С одной стороны, это пред-артодианский "театр жестокости". С другой, напоминание об архаических представлениях. Аналогия - валлийский Талиесин, который был и рыбой-окунем, и узником, и науке учил. 

Свойственны разбойникам сверхъестественные способности. Особенно сильна связь с водой. Разбой осуществлялся на реках Евразии (ушкуйники) - т.е. на основных путях сообщения. 

Разбойники умели "уйти с водой" - например, попросив истопить ту баньку, в которой закрыли, и испарившись. Или уплывает разбойник из тюрьмы, нарисовав на стене или на полу лодку и побрызгав на неё водой. 

Вообще же все стихии за разбойника: и водная, и огненная, и воздушная, и земная, и народная. "Стойте-ко!" - кричала пулям, летящим в Стеньку Разина, его сила (именно так: не он сам, но его сила), и пули прекращали свой полёт. 

Символизм реки в разбойничьих историях проявляется с особенной силой в судьбе старой казачки, о которой рассказывает в своём исследовании Пушкин. Она бродила над Яиком, пригребая к берегу трупы пугачёвских мятежников, и причитала-приговаривала: «Не ты ли, моё детище? Не ты ли, мой Стёпушка, не твои ли чёрные кудри свежа вода моет?» - Это случилось спустя век после разинского бунта, но казачка не была безумна, а искала своего сына - действительно принимавшего участие в волнениях 18 века «Стёпушку», Степана Андреевича Разина, пугачёвца.

Отличались разбойники в преданиях и красотой, и силой, и одеты всегда были, как на праздник (знаменитые красные рубахи). Но непременное условие всех преданий – трагическая гибель такого народного героя. Правда. Убить его – колдуна, человека знающего – можно было только волшебством: медной пуговицей, заряженной в ружьё, или, как оборотня, серебряной пулей. 

Впоследствии предания о разбойниках – стражах справедливости и народных заступниках – либо совсем превращались в сказки (с изначально несвойственными элементами, такими как сапоги-скороходы, скатерть-самобранка и тому подобное), либо подвергались десакрализации, когда чудесным подвигам находилось рациональное объяснение (пружины в сапогах, объяснявшие быстрый шаг, или золотой ключ, отпиравший темницы, трактовался теперь как обыкновенная взятка). Однако дожили они до рубежа XIX-XX вв., перейдя в среду пролетарскую, городскую. Культовый фильм Алексея Балабанова «Брат» - поздний отголосок этих преданий. 

В политической философии миф о благородном разбойнике стал ключевым для русского классического анархизма. Михаил Бакунин писал: ««Разбойник — это герой, защитник, мститель народный; непримиримый враг Государства и всего общественного и гражданского строя <...>; борец не на жизнь, а на смерть против всей чиновно-дворянской и казенно-поповской цивилизации». Это — «настоящий единственный революционер». Среди западноевропейских идеологов восстания против современности мы обнаруживаем близкое нашему разбойничьему мифу в «анархе» Эрнста Юнгера, а также в синдикализме Жоржа Сореля, революционные (в прямом и переносном смысле слова) прозрения которого имеют общий фундамент с рассмотренными нами преданиями в концепции социального мифа (не имеет значения для Сореля, будет ли, произойдёт ли всеобщая пролетарская стачка – важно, какое воздействие оказывает сама её идея; и так же не имеет значения, были ли легендарные разбойники такими, какими сохранила их образы народная молва, но важно то нравственно-политическое содержание, которое может и должно повлиять на действия). Кроме того, в своих прославленных рассуждениях об особой этике насилия Сорель, споря с прикрывающимися благодушием наследниками якобинского террора, настаивает на благородстве в классовой борьбе. 

Однако с социально-политической и философской точки зрения, миф о благородном разбойнике – это, прежде всего, платонический миф о стражнике (если не псе, как в «Государстве», то волке) – страже идеала в отсутствие достойных правителей и в условиях абсолютной оставленности народа.

Литература:

Бакунин М.А. Постановка революционных вопросов. Статья первая. Наука и народ // Народное дело. 1868. № 1, 1 сентября.

Пушкин А.С. История Пугачева. – М.: Советская Россия, 1983.

Соколова В.К. Русские исторические предания. – М.: Наука, 1970.

Сорель Ж. Размышления о насилии. – М.: КРАСАНД, 2011.