Русская идентичность

В русской идентичности существует принципиальная позиция, что  Россия – это не страна, а цивилизация. Именно  цивилизационная особенность русского народа сразу ставит все точки над «i», все вещи на свои места. Если мы будем мыслить себя как европейская страна, то будем страной карикатурной. Дело в том, что европейские процессы шли по-другому: модернизация в Европе была эндогенной, шла снизу, а в России – экзогенной, осуществлялась сверху. Европейская культура развилась и осталась такой, как она есть, по своей внутренней, ингерентной для Европы и западного мира логике. А  русская культура  представляет собой сочетание, с одной стороны, автохтонных тенденций, которые произрастают из глубин народа, и наносных, внешних элементов, которые в определенные периоды навязывались нам сверху по логике экзогенной  модернизации. Все встанет на место, если мы признаем Россию цивилизацией, и ничего не будет находиться на своих местах, если будем считать Россию просто страной. Поэтому русская идентичность - это цивилизационная идентичность. Иными словами, Россию нельзя сравнивать просто со странами, как, например, Швейцарию с Францией, Францию с Германией, Бельгию с Англией, Италию с Испанией.  Россию надо сравнивать с Европой, либо с исламским миром, либо с китайской цивилизацией. То есть Россия – это цивилизация.

Разберемся, какая же это цивилизация? Проще сказать, что она русская, российская.  А для того, чтобы подчеркнуть ее характер, сочетание в себе европейских и азиатских, западных и восточных черт, можно назвать ее евразийской цивилизацией. Данилевский(1) не прибегал к  термину «цивилизация», а говорил о культурно-историческом типе. Действительно, Россия – это особый, культурно-исторический тип, восточнославянский, православно-славянский или евразийский.
Подобная специфика изучения России как цивилизации должна быть положена в основание новой эпистемы. Для того, чтобы ответить  на вопрос, кто мы, и утвердить, обосновать, развить и транслировать следующим поколениям нашу идентичность в научной среде, в образовательном процессе,  необходимо стартовать с этой фундаментальной позиции: Россия – это цивилизация. Непринципиально, как мы описываем эту цивилизацию. Здесь могут конкурировать различные модели, но русская идентичность – это идентичность цивилизационная, и соответственно Россия  определяет себя  по симметрии, диссимметрии, например, к Западной  Европе. Европа – это тоже цивилизация, это не страна, а цивилизация. Сейчас эта цивилизация еще интересным образом объединяется.  Как в свое  время была Западная Римская империя, до этого Римская империя, потом они распались, а сейчас они опять объединяются в Евросоюз. Точно так же Россия как евразийская цивилизация призвана объединить вокруг себя те страны, которые временно выпали из этой  цивилизации, и создать евразийский союз на более качественном уровне. 

В научной сфере следует неуклонно настаивать на том, что Россия – цивилизация, писать об этом дипломные работы, защищать диссертации, приводить доказательства и критерии  этой цивилизации. Пусть аргументация будет различной. Но как только мы говорим о том, что Россия – это страна, и, тем более, европейская страна, мы обречены впасть в сферу крайней неопределенности и условности.  Нам могут сказать, что если это страна, то есть и национальное государство, тогда почему бы от этой самой страны не отделиться другим народам, ведь внутри страны помимо русской существуют другие культурные слои. И как страна, она, в общем, вынуждена будет наступать на самобытность и специфику этих этнических, конфессиональных и культурных анклавов, пытаться сделать их частью российской нации, в противном случае они отделятся. Сейчас проект о российской нации есть. Он ужасен. Согласно нему,  мы должны отпустить народы, и тогда они организуют свои страны, новую серию стран, как на пост советском пространстве после развала Советского Союза. Точно такая же судьба ждет и Российскую Федерацию, если настаивать на формулировке «страна». Суть этого ужасного проекта заключается в том, что есть только российская нация,  и нет больше никаких народов, этносов и культур. Если рассматривать российскую и западную нации, России отводится лишь роль посредника между современной западной цивилизацией и местными народами. То есть русские становятся такими лакеями западноевропейской  культуры, которые призваны модернизироваться сами, извне,  экзогенным образом и нести эту модернизацию еще более отсталым народам, которые живут внутри России.

В свое время один не очень симпатичный татарский политик сказал на одном из заседаний правильную вещь: «Раньше мы приезжали в Москву из Казани для того, чтобы впитать в себя самобытную русскую культуру – Пушкина, Достоевского, Чехова. Русский язык был для нас действительно инструментом знакомства с этой гигантской, самобытной, прекрасной культурой. И мы чувствовали себя на своем месте. А сейчас мы приезжаем в Москву, чтобы на русском языке  прочитать учебник по маркетингу, по какому-то техническому анализу. Но для этого русский язык уже и не нужен. Мы можем просто взять английский текст и перевести его на татарский, этого будет достаточно, чтобы постичь азы западноевропейской цивилизации. Зачем вы-то нам нужны? Мы сами спокойно поедем в Англию, во Францию, в Сорбонну. Мы, татары, вас не глупее в этом отношении. Другое дело - та самобытная цивилизационная культура, которую вы создали и сейчас сами утратили, вот этого у нас не было. И мы готовы были жить в пространстве под сенью вашей идентичной самобытности и находить свое место. Но если вы просто передатчики западной модернизации, то мы и без вас обойдемся».
Точно так же говорили многие чеченцы: «Зачем вы – русские - хотите завоевать? Чтобы научить тому, что вы сами получаете в институтах Лондона, Сорбонны или Америки? Если только в этом заключается ваша миссия, то мы и без вас это сможем сделать. Отправим свою молодежь туда учиться, и все».

Если Россия – цивилизация, то все вопросы воспринимаются  иначе. Во-первых, мы можем оставаться привлекательными для других народов, не навязывая им необходимость такой одномерной принадлежности к одной и той же модели. Во-вторых, мы можем сохранить их самобытность, мы можем, быть гарантом  (русские могут быть гарантом самобытности и укрепления этой культурной идентичности, развития их изнутри по своей собственной логике). Хотят -  модернизируются, не хотят -  не модернизируются. И мы точно так же. Можем что-то заимствовать у Запада, а можем не заимствовать.
Иными словами, русская идентичность – это идентичность  цивилизационная. Первыми об этом, пожалуй,  заговорили славянофилы, которые считали, что мы особый мир, мир восточно-христианский. Вначале требования славянофилов были достаточно умеренными. Они просто призывали признать нашу самобытность в рамках христианского мира. Но постепенно  они радикализовались, и у второго поколения  славянофилов, у  Константина Леонтьева(2)  и у Данилевского, вопрос ставится уже более жестко – «Запад – это страшная вещь, мы не просто должны требовать равноправия с ним, мы должны вообще от него отвернуться». Леонтьев призывал к союзу с Турцией. Кстати, он считал, что Османская империя ближе нам, чем даже славянские народы  Восточной Европы. Он был русским консулом в Стамбуле и очень любил Турецкую империю. Он предполагал, что, если Россия будет идти в сторону Запада, то обе империи, и Турецкая, и Османская, падут. Данилевский же утверждал, что русские  - просто особый культурно-исторический тип, восточно-православный, отличный от романо-германского, и надо этот тип культурный пестовать и укреплять.
Еще более подробно эту линию провели русские евразийцы в эмиграции. Гумилев Лев Николаевич(3), к примеру, сделал исторически гигантское обоснование. Фактически мы имеем дело с довольно серьезной, мощной научно-философской школой, которая рассматривает Россию как цивилизацию. Россию считают страной лишь  критики России,  люди, которым не нравится то, что Россия не похожа на Запад. Эта традиция тоже достаточно серьезна, но, с моей точки зрения, неконструктивна. Было бы очень полезно задаться таким философским компаративным исследованием, сравнив эти две точки зрения, проследовать их генезис.

Проблематика - страна или цивилизация, самобытная страна или цивилизация – уходит в глубь времен. Если мы рассматриваем более-менее современную постановку проблемы, то у истоков стоит  спор славянофилов и западников. Но, если мы копнем глубже, то в другой форме, в других терминах эта проблема ставилась значительно раньше. То, что православие является неотъемлемой частью русской идентичности, очевидно. Православная традиция, православная культура, православная церковь сформировали исторические пути нашего развития, но на самом деле в истории русского православия были различные, подчас, диалектические этапы. Наиболее известным этапом является  раскол, разделение в ХVII веке на старообрядцев и новообрядцев, или никониан.  Мы можем видеть некие цивилизационные тенденции в развитии русской православной идентичности, русской православной идеи еще и раньше. Сейчас пришел новый патриарх Кирилл. Мы тесно с ним взаимодействовали, сотрудничали. Это человек, который выведет православную тему, православную идею в нашем обществе на качественно новом уровне. Из общего пятна православия, которое подчас известно лишь извне, через обрядовую сторону, мы лишь просто достраиваем какие-то домыслы относительно православия.  Стоит более внимательно, более пристально приглядеться к структуре русской православной истории или к тем циклам, тем этапам и тем настроениям, которые в русском православии существовали.

Давайте посмотрим на социологию православия или на историческую социологию русского православия, поскольку это неотъемлемая часть нашей идентичности. Там тоже не все однозначно. Изначально русское  православие, как вы знаете, принимается Святым князем Владимиром, хотя княгиня  Святая Ольга тоже была православной. При Святославе  возвращается язычество. Ольга не смогла своему сыну передать православное начало, и лишь при Владимире, который тоже начинал как язычник, происходит крещение Руси в православную веру. Хотя в то время церкви - западная христианская и восточная христианская - не были разделены, но противоречия между ними уже наметились. В первую очередь, они наметились по вопросу империи. Вот с этой темой, которую можно определить как  трансляцио* латинской империи (перенос империи), и связаны те социологические, социально-политические, диалектические аспекты в истории русского православия. Для того, чтобы понять, о чем  идет речь, и для того, чтобы в значительной  степени  осознать смысл некоторых этапов русской церковной и русской политической истории, давайте остановимся подробнее на том, что разделяло католиков и православных.

В первую очередь, самым ярким элементом трений между католиками и православными до того, как мы окончательно разделились, была коронация Карла Великого  в 800 году. Почему эта коронация была столь принципиальна? После того, когда император Константин Великий Равноапостольный принял ориентацию на воцерковление  империи, произошло сочетание христианской религии, которая до этого была в состоянии  катакомб. Римская империя и православная вера, христианская вера в целом. Тогда еще не было разделения. Она называлась – православная кафолическая церковь (соборная, когда мы говорим  «русская православная соборная церковь», то есть соборная – это по-русски, кафолическая - по-гречески). Мы разделились достаточно условно, это условности из единой церкви.

Когда церковь была поставлена в центре империи, произошло перетолковывание одного места из послания Святого апостола Павла к фессалоникийцам. Там сказано, что сила беззакония уже в действии, но не придет  в мир сын погибели (то есть Антихрист), пока  не будет взят от среды удерживающий теперь– катехен (по-гречески).  Вот на этой фразе строится вся антология империи, где под фигурой катехена, удерживающего теперь, христианская традиция понимала  императора, который имел официальный чин – внешний епископ церкви.  Это специфическая фигура. Под императором имелась в виду вся империя, миф, государство, воплощенное в императоре, государство эйкумену. Глава этого государства эйкумены  - император, он  воспринимался, отождествлялся по толкованию святого Иоанна Златоуста с катехеном, то есть с тем персонажем, о котором говорится у Святого апостола Павла и который является препятствием.
Различные епископы крупных городов, в частности, Рима, Константинополя, Иерусалима, Антиохии в Сирии и Турции, имели статус патриарха. Было несколько патриархов. Это епископы крупных городов. И одним из таких патриархов был епископ Рима, папа Римский. Считалось, что это кафедра Святого Петра, место мученичества Святого апостола Павла. То есть Рим  - это центр духовной жизни. Но римский епископ, папа Римский (его по-латыни называли папой, а в греческой части называли аналогичных  епископов патриархами), не рассматривался как какой-то специфический, высший чин церкви. Он был одним из патриархов, патриарх священного города Рима, который имел, в общем, равный церковный статус с другими патриархами. Здесь постепенно сложилась идея  симфонии властей. О ней, кстати, говорил недавно избранный в России патриарх Кирилл в ходе встречи с президентом Медведевым. Речь шла о том,  что политическое устройство православной империи основано на альянсе высших представителей церкви (например иерусалимским патриархом, антиохийским и римским епископами, папы Римского) с императором. Причем император – один, а патриархов может быть несколько в православных центрах. Одна империя, одно государство  и один император. Император – не просто некая политическая фигура, которая должна быть подчинена церкви, а это часть церкви. Отсюда возникает идея имперской антологии, православной имперской антологии или концепция византизма. Эта концепция связана с тем, что все политические аспекты православного государства несут на себе отблеск фигуры императора и соответственно являются  сотереологическими инструментами. Иными словами, сбор налогов в Византийской империи или производство кружек в каком-нибудь константинопольском квартала, тоже несут на себе отблеск этой священной функции.

Таким образом,  если православие воспринимается шире, чем просто церковная ограда, то церковь перетекает плавно, спокойно в государство. Государство становится внешней церковью, и глава государства вот этой империи, император является епископом данной внешней церкви. Одно с другим неразрывно связано. Отсюда возникает идея священной империи, уже на христианский манер. До этого была священная Римская  империя дохристианская, а теперь священная Римская христианская империя. Считалось, что когда западная часть этой империи стала отпадать под натиском варваров, то такое политическое единство империи, Византийской империи, разрушилось, а император сохранился в Константинополе, и он политически контролировал лишь восточные области. И, тем не менее, он считался императором для всех остальных частей, в том числе и  попавших под власть варваров. Точно так же римские папы почитались авторитетнейшими отцами церкви, даже когда находились на политически отчужденном от империи пространстве. Была фигура единственного императора на западную и восточную часть Римской империи, и было несколько патриархов – патриарх Константинопольский, патриарх Иерусалимский, папа Римский (как один из этих патриархов). Но постепенно в западной части империи сложилась такая  ситуация, что папа Римский остался главным связующим звеном для разрозненных народов Западной Римской империи, попавших под власть варваров княжеств. Итак, его роль становится очень важной уже и политически, потому что он обеспечивает Западной Римской империи некое политическое единство на фоне феодальной раздробленности.

Император Византии. Там сохраняется изначальная модель, которая  существовала еще до отделения Западной Римской империи от единой империи. В VIII веке Карл Великий, пользуясь тем, что в Византии правит женщина императрица Ирина, и что перед этим царила некая смута, иконоборческая ересь, объявляет себя вторым императором. Вот с этого момента между Византией и Западной Римской империей возникает полная неразбериха, реальный раскол церквей (подчеркиваю, не с 1054 года, когда он уже официально, окончательно был закреплен). Долго эта имперская власть не держится,  несмотря на то, что там тоже появляется император. Империя Карла Великого через его детей, внуков распадается. Но, тем не менее, статус императора Западной Римской империи сохраняется вплоть до ХХ века, Австро-Венгрия  является последним таким остатком. И в Вене, и в Австрии главой государства был как раз император, последователь Карла Великого, западно-римских императоров.

Важно отметить, что в католичестве побеждает другая линия. Духовным и политическим главой Западной Римской империи становится  папа Римский, а не коронованный император. Тем не менее, Византия реагирует на помазание очень жестко. Получается два катехена, что совершенно не предусмотрено христианской  концепцией. Начинаются трения, которые приведут к полному разрыву между католической и православной церквями в 1054 году.

Но Россия, Русь крестится в тот момент, когда раскол уже внесен. Принципиально важно, когда это  происходит: до коронации, помазания в императоры Карла Великого, или после. Мы знаем, что после. Это 988 год. По сути дела, раскол уже был между православной и католической частью. Русь становится, таким образом, частью или провинцией этой Византийской империи. Мы напрямую не признаем власть византийского императора. Порой на Царьград даже осуществляются славянские набеги. Но, тем не менее, входя в зону православного мира, мы получаем митрополитов от Киева, митрополитов от Царьграда, от Константинополя. Киевские митрополиты являются присланными к нам греками. То есть  у нас есть высшая инстанция - это патриарх Иерусалимский и патриарх   Константинопольский, и у нас есть византийский император, который является общим императором для всего мира. Есть великие князья грузинские, армянские, сербские, болгарские, царей и царств много, но император один. Это чрезвычайно важно.

У России почти сразу после принятия христианства возникает такая фигура, как  митрополит Илларион Киевский. Любопытно, что он назначается на престол, минуя патриарха Константинопольского. Это первый и единственный в тот период, по крайней мере до Московской Руси, русский митрополит, которого пытаются поставить наши великие князья,  чтобы отчасти обозначить самостоятельность и самобытность Русского великого княжества. Однако Илларион не долго был митрополитом,  из Константинополя нам вновь присылают грека. Так длится до Московского царства, практически до конца Византии. Но уже здесь, в истории с митрополитом Илларионом, прослеживается новая идея. Он неслучайно произносит Слово о законе и благодати, где  звучит идея, что последние станут первыми. Это известное евангельское высказывание. В нем закладывается специфика русского мессианства  и русско-русского православия. Он говорит, что мы, русские славяне, приняли христианство самыми последними, но нам предстоит священная миссия стать первыми по благочестию, и у нас есть особая судьба среди других православных народов. Данная линия на несколько столетий опережает момент, когда мы полностью войдем в самосознание этого мессианского русского наследия. Тем не менее, она чрезвычайно важна, поскольку впоследствии станет сильной тенденцией.

Ну а дальше мы продолжаем получать из византийского мира митрополитов, потом попадаем под Орду и политически впитываем в себя ордынскую империю, другие политические идеи. Есть очень интересное исследование, относительно того, откуда Чингисхан взял идею глобальной мировой империи. По одной из версий, это была тоже византийская  традиция, потому что идея императора-солнца, императора-катехена, удерживающего приход Антихриста, вполне возможно, была занесена монголам несторианами. Это  христианские еретики, которые, тем не менее, на периферии Византии очень активно распространялись, и среди монгольских войск, пришедших на Русь, многие были несторианами. Этот факт, подробно описывает Лев Гумилев.

Что же происходит дальше… Какое-то время мы были церковно зависимы от Византии. Потом стали политически зависимы от Орды, от Чингисхана, от Золотой Орды. И наступает ключевой для формирования русской идентичности момент. Это вторая половина  ХV века. Необходимо обратить особое внимание на синхронность двух событий, имеющих колоссальное значение для русской последующей истории. Практически в одно и то же время происходят два события. Одно религиозное, церковное, другое - политическое. Религиозное – это падение Византии. Ему предшествует Флорентийская уния, когда православный патриарх и православный император отправляют посольство во Флоренцию, где признают католицизм (от которого мы уже отклонились) в качестве высшей инстанции. Поклоняются папе, идут на унию, на объединение церквей, полагая, что Запад спасет Византию от нашествия подходящих турок-осман. Но отличие православия от католичества к тому времени уже насчитывает более трех веков и является сутью и смыслом идентичности православного мира, к которому относится Россия. В Москву приезжает митрополит Исидор после Флорентийского собора, где Византия подписывает унию с католиками, тем самым практически отказывается от своей церковно-политической идентичности и от статуса императора, потому что на Западе тоже есть какой-то император. То есть возникают два императора, возникает, с точки зрения церковной, полная неразбериха. Митрополит Исидор, митрополит Московский, назначенный в Константинополе, приезжает в Москву и начинает пропагандировать Флорентийскую унию. Однако русские не собираются это воспринимать. Они его сажают в тюрьму, и он с трудом бежит из Руси. Какое-то время нет никакого митрополита. Византия духовно отказалась от своих позиций, но мы не отказываемся. Казалось бы, вот он момент, когда .русское православие должно сыграть свою роль.

Флорентийская уния Византию не спасла, турки берут Константинополь, Царьград. Императора больше нет. Духовно греки поклонились папе Римскому, который почти Антихрист, то есть фигура совершенно еретическая. И вместо того, чтобы получить военную поддержку, ради которой они и покорились, они  еще получили удар со стороны турок. Это закономерно, сказали русские, правильно мы погнали Исидора, потому что нечего нам кланяться католикам. И, видимо, приближаются  последние времена, раз пала Византия, пал катехен. Практически в этот же период, вторая половина XV века,  распадается Золотая Орда. Русские также освобождаются от Орды при Иване III, став окончательно политически независимыми. И у нас в историческом создании совпадают две принципиальные вещи. С одной стороны,  мы не поклонились папе Римскому, св другой стороны, получили политическую независимость. Греки сделали прямо противоположным образом: они поклонились папе Римскому, пошли на уступки католикам, но проиграли, потеряли свою независимость.

С конца ХV века мы вдруг начинаем ощущать себя  совершенно в новой ситуации. Во-первых, мы впервые выбрали сами русского митрополита. Во-вторых, впервые за последние 200 лет татарского ига получили независимую государственность. Начинается история Московского царства. Обратите внимание, православный император пал, сначала духовно, потом и физически.  Духовно, когда поклонился и принял унию, физически, когда  Константинополь взяли турки. По сути, должен наступить конец света. Но этого не происходит. Политически мы независимы, греков нет. И в этой ситуации мы оказываемся единственным политическим православным царством: политически независимым - раз, и одновременно сохранившим православную веру – два.

Именно здесь и рождается идея трансляцио империи – концепции Третьего Рима. Первый Рим был Римской дохристианской империей, Второй Рим был Константинополь (это тоже идея транслятио империи, то есть перенос империи). Теперь империя переходит на нас. И мы из периферии православного царства становимся чем-то другим, становимся Римом. То есть на русских конца ХV века сходятся две фундаментальные исторические традиции: первая – это линия православия, потому что мы единственный народ-богоносец, вторая - мы являемся последним  оплотом православной империи. Дальше остается сделать только один шаг – объявить великого князя Московского Императором. Это происходит уже в ХVI веке (где-то лет 80 уходит на размышления). Вначале инок Фелафей оформляет концепцию «Москва – Третий Рим», а при Иване Грозном происходит коронация  русского великого князя, помазание в императоры, то есть в цари. С XVI века Москва начинает выполнять роль полноценного катехена. Здесь же берет свое начало идея о богоизбранности русского народа. Мы знаем утверждение, что все христиане признают богоизбранным народом ветхозаветных евреев. На этом, безусловно, основаны и Ветхий и Новый заветы. Но после пришествия Христа нет ни иудея, ни эллина, Христос – во всем. После этого все народы, входящие в церковь, принимающие христианство, становятся избранным народом. Все христиане – избранный народ. Но кто-то уклоняется в ересь -  в одну, другую, третью. Потом  отпадает Западная Римская империя, католическая ересь, ересь папежников. Дальше в ересь уклоняется сама Византия. То есть вначале этот народ расширился, избранный церковно, а потом стал сужаться.

В конечном итоге в результате после падения Константинополя и заключения Флорентийской унии русские оказываются как бы в положении древних евреев. Только вначале это этническое избранничество ветхозаветной церкви принадлежало одному народу, потом оно расширилось на все христианские народы. Все они стали богоизбранными, а уже потом постепенно от этой церкви отпали. Русские - новозаветный народ, открытый так же, как и евреи,  другим народам, и одновременно несущий в себе истину. Так формируется концепция Святой Руси и богоизбранности русского народа. Она тесно сопряжена с идей катехена, с антологией империи и с теорией «Москва  - Третий Рим». Не понимая взаимосвязи между этими явлениями, мы  просто не можем понять логику русской истории. Именно тогда полностью формируется представление о богоизбранности русского народа, его универсальной миссии, которая совпадает одновременно с миссией евреев. То есть русские становятся носителями особого избранничества, с миссией христианской церкви они несут свет всему миру.

Идея «Москва – Третий Мир» сохраняет свое значение вплоть до раскола. Поэтому с середины XV века по вторую половину века XVII мы так или иначе живем под сенью идей  русско-русского православия. Именно русско-русского, а не русско-греческого. В значительной степени это было образующим моментом нашей идентичности. На целых 200 лет ощущение какой-то особой миссии нашего народа  из некоего психологического подозрения превратилось в четкую убежденность и уверенность. То есть произошла формализация.

Я много говорил о том, что такое  русский логос, русское самосознание, русская идея, которая должна родиться из русского самоощущения или из русского мифа. Так вот на пространстве середины XV – середины XVII веков мы имеем дело именно с этим. На протяжении 200 лет это было русско-русское православие. Бессознательные интуиции особости русского народа из ощущения превратились в доктрину русской государственности (народность, государственность, церковность, мессианство). Все государство является священным. В эпоху Ивана Грозного оно получило название «тягловое государство»: все тянут лямку спасения, и задача сотереологии - спасение души, плавно перетекает в идею борьбы с Антихристом, злом, в идею осуществления государственного долга.

Когда мы пытаемся понять, почему нынешние русские с таким трепетом относятся к государству, необходимо проанализировать именно данный период, когда государство воспринималось по-настоящему священным и сакральным. Оно было сакрализовано именно сотереологической функцией. В остальные периоды мы лишь по инерции проецировали это московское 200-летнее отношение  к «тягловому государству» на другие, уже менее соответствующие,  романовские, советские или современные демократические формы. Мы обожествили наше государство, воцерковили его именно в период ХV-ХVII веков. Это чрезвычайно важно, поскольку дает исторически наглядный пример того, как это - достать из мифологического бессознательного национальное самоощущение и проявить его на уровне национального логоса. «Москва – Третий Рим» –одно из исторических изданий нашего национального логоса. Все политические, социальные, церковные, религиозные, экономические институты были выстроены, отталкиваясь от этой фундаментальной идеи.

В эпоху раскола происходит реванш партии русско-греческой. Вначале там не все идет однозначно. Никон предлагает проект воссоздания всех земель православных народов  под эгидой русской православной церкви. Он считает себя русским православным папой и в принципе полагает, продолжая имперскую идею «Москва – Третий Рим», что военные, политические завоевания  восстановят нашу  власть над другими отторженными польско-литовскими католиками, частью православного населения в Белоруссии и Украине. Он задумывается даже о походе на Константинополь, об отвоевании его у турок. И в этом его поддерживают некоторые представители греческой церкви. Но что делает Никон? Он предлагает, «чтобы всех завоевать и распространить нашу благодать, катехеническую защиту – борьбу с Антихристом на все остальные православные народы, которые оказались несамостоятельными и под бременем католиков и турок, мы должны стандартизировать русский обряд». Стандартизировать его не потому, что он плох и неправилен, а потому, чтобы быстрее привлечь к себе те части православного мира, которые уже в значительной степени подверглись озападневанию. В частности, ввели щепоть, то есть трехперстное крещение. Никон делает определенные послабления, и в этот момент русско-русская часть православной церкви, такая же имперская, такая же мессианская, как и сам Никон, возмущается. Она считает, «если мы самые лучшие, в лице Аввакума и староверов, то зачем же мы должны жертвовать своими принципиальными вещами, своими постановлениями Стоглавого собора,  как раз проведенного в пик нашего вхождения в самосознание Третьего Рима, зачем мы должны жертвовать ради даже такого  горизонтального православного империализма вертикальной особенностью русского православия, то есть нашей идентичностью?». Они посчитали, что это подрыв устоев. И между двумя версиями русско-русского православного империализма, возникают страшные трения, которые начинают подрывать нашу модель.

В  1666-1667 годах включается новая сила. Это Алексей Михайлович с опорой на греческих представителей греческого духовенства (Константинопольского патриарха). Никона анафематствуют,  Аввакума отправляют на сожжение в Пустозерск, развенчивают  Стоглавый собор XVI века. Анафематствована и идея «Москва – Третий Рим». Это очень важно. Россия начинает осмыслять себя как одна как мощное православное европейское государство, которое, по сути, сдает в архив идею национального избранничества, национального мессианства, идею Святой Руси. Русь прекращает быть святой. 200 лет она была догматически святой, а теперь она становится святой на бессознательном уровне. Идея Святой Руси уходит в старообрядчество, уходит глубоко в народ. На уровне официальной государственной идеологии  доминируют иные греко-православные формы, где самобытность, мессианство русского народа, по сути дела, подвергается осмеянию.

Проходит каких-то 30 лет, и начинаются реформы следующего Романова – Петра Первого, который, по сути дела, начинает ликвидацию православия как такового (он, к примеру, разогнал почти все монастыри). Начинается превращение русской православной церкви в некую помесь между протестантизмом  и  католичеством. Упраздняется русское патриаршество, вводится Священный синод, во главе которого стоит светское лицо. Прокопович и другие деятели того периода переносят на  православную почву католико-протестантские теологические споры. Но, тем не менее, формально, несмотря на то, что сюда в XVIII веке приезжают тамплиеры, некое подобие русско-греческого православия сохраняется. Полного перехода  к западничеству нет. Но все то, что составляло русско-русскую православную идентичность, из официальной сферы переходит  сферу бессознательного.

Из сферы бессознательного на уровень самосознания русская идентичность вновь начинает подниматься  в XIX веке, через славянофилов, Александра Пушкина, через проект народного просвещения, когда все больше и больше крестьян и разночинцев получают возможность поучаствовать в культурной жизни. С этого момента загнанный в бессознательное элемент Москвы – Третьего Рима, идея русского мессианства, русского избранничества постепенно поднимается на поверхность, но пока еще не на социально-политическую, а лишь как интуиция философии славянофилов. Но тут уже им противостоят западники. Изначально западниками были византисты, партия грекофилов, которые просто хотели удержать Россию и русский народ от самосознания своей собственной уникальной миссии. Соответственно эти западники являются продолжателями той глубинной традиции, которая аффектировала такой внутренний спор, внутренний диалог русского православия относительно его природы – является ли оно мессианским, является ли оно русско-русским либо русско-греческим. 

В конце XIX века и начале ХХ века в русском уже религиозном самосознании, в русской религиозной философии стали доминировать русско-русские тенденции. С этим связаны в значительной степени отец Сергий Булгаков, Мережковский, Клюев(4, 5, 6). Наблюдается мощный подъем старообрядчества, единоверия, когда через русскую культуру воссоздавались древние архетипы. Опять русский логос хотел подняться на поверхность, но до конца он не поднялся, потому что вместо православно-русской, национальной революции, к которой  многие готовились  и  которую  многие ожидали, и произошла революция большевистская. Нас вновь отбросили еще на один  этап. Третий Рим стал Третьим  Интернационалом. Столица возвращена из Петербурга в Москву.  Такое впечатление, что какие-то силы продолжали действовать по тому сценарию, который наметил  русский народ  по выпуску своего логоса. Но где-то этот процесс был сбит, пущен по другому направлению. Что-то из замышленного историческим бессознательным реализовалось, а что-то категорически  нет.

В результате диспропорция привела к распаду Советского Союза, так как он оторвался от живительных корней русского народного мифа. Теперь нам понятно, чем может стать русское православие сегодня, как оно может аффектировать нашу идентичность.  Мы знаем, что в 1971 году, еще при советской власти, официально были сняты проклятия со старообрядцев. Церковь признала, что старообрядцы являются полноценными православными людьми. Были сняты проклятия со Стоглавого собора, а Собор 1666-1667 годов был, наоборот, перечеркнут. Таким образом, в рамках нашей современной православной церкви создана прекрасная, в том числе и догматическая, база для возрождения русско-русской православной идентичности. Конечно, сейчас она не получила широкого распространения, но такие фигуры, как, например, нынешний патриарх Кирилл, или архимандрит Тихон Шевкунов,  наместник  Цветинского монастыря в Москве -  знаковые для русско-русской церкви. Сейчас мы стоим перед тем, что православная составляющая нашей идентичности будет существенно более значимой, чем раньше. Она будет нарастать. Но какая именно православная идентичность будет возрастать, и как будут складываться отношения греко-русской церковной партии и русско-русской церковной партии? Я попытаюсь описать, в чем состоит их фундаментальное, концептуальное различие.

Одни считают, что Русь до сих пор выполняет функцию катехена, поэтому русская государственность является мистической и сакральной, несмотря на то, кто ею правит. Отсюда возникает идея обороны против всего мира – резкое, радикальное, фанатичное  антизападничество, основанное на возрождении живого ощущения  угрозы со стороны мира Антихриста (глобализм, тенденции современной западной культуры, постмодерн). С другой стороны наблюдается более мягкое, компактное, более светское православие, которое в принципе не рассматривает катехеническую идею, не стремится сакрализировать государство. Православие в данном случае предстает исключительно как религиозная, а не социально-политическая модель, нет каких-то иллюзий относительно значения этнического, народного, государственного, исторического и культурного избранничества русских. Эти две тенденции соприсутствуют в нашем современном контексте и будут влиять на то, как православная идентичность станет доминировать в нашем обществе на следующем этапе.

И в завершении хочу сказать несколько слов относительно русской социологии. В русском обществе есть важная отличительная черта - для нас коллективное первичнее, нежели индивидуальное. Соответственно, та социология, которая изучает русское общество, должна отталкиваться именно от этого принципа. Если мы будем дробить наш народ на индивидуумы, опрашивать его, пытаться получить общее мнение, мы никакого общего мнения не получим. В момент разделения на индивидуальность мы утратим самое главное. Если механический прибор можно разобрать, а потом собрать, то живое существо (как, например, кошку или собаку) разобрать и собрать не получится. Поэтому и к русскому народу надо относиться с точки зрения  социологии Большого человека. Все русские, все наше общество формирует некое единое существо, смысл, значение и реакции которого надо понять. Это, кстати, отличие нашей коллективистской социологии и антропологии от западноевропейской. Неслучайно многие соцопросы, исследования русского общества, в которых игнорируется данная особенность нашей антропологии, становятся неадекватными. Теория соборности, на которой основана наша церковная идентичность, как раз и является одним из  изданий этой холистской антропологии. 

1.Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М., 1991

2.Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. – М., 1876 

Леонтьев К. Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая    
публицистика. Духовная проза. - М., 1996

3. Гумилев Л. В поисках вымышленного царства. - М., 2002

Гумилев Л. Древняя Русь и Великая Степь. - М., 1992

Гумилев Л.Н. О термине "этнос" //Доклады отделений комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. 1967

Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - Л., 1989 

4.Булгаков С.Н. Свет невечерний М., 1994.

5.Мережковский Д.С. Собрание сочинений в 4-х томах. – М.: Правда, 1990

6.Клюев Н.А. Словесное древо. – М.: Росток, 2003.