ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ ДЖОРДЖА ФИЦХЬЮ И КРАХ АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Происходящее сейчас в США, хотя отчасти и распространилось в страны Европы, во многом обусловлено спецификой именно американского общества с его застарелым расовым делением, с его второй поправкой к конституции, дающей гражданам варварское и неприемлемое в любой культурной стране право владения оружием, с его бессмысленной и беспощадной системой выборщиков, с его первым местом в мире по количеству заключенных и полицейскому насилию. Ирония истории заключается, впрочем, в том, что демократическая партия полтора века назад была партией рабовладельцев Юга, сейчас же роли изменились в обратную сторону. В остальном системные проблемы американского социума недалеко ушли от антагонизма времен гражданской войны 1861–1865 годов.

            Обращаясь к общественной мысли США тех времен, мы, прежде всего, поразимся ее примитивности и наивности, выраженных в речах большинства тогдашних политиков республиканского Севера (Авраам Линкольн также очень долго даже не думал освобождать рабов) и демократического Юга. Они неприкрыто и цинично заявляли о том, что рабство негров позволяет решать проблему с классовой борьбой белых рабочих, что рабство-де благодетельно для самих чернокожих (все известные воспоминания о том, с какой радостью они восприняли акт об освобождении 1863 г., свидетельствуют об обратном). Прагматизма во всем этом было много, логичности и убедительности не было вовсе. Пуританский расизм, переросший затем в «научный» расизм, всегда был не более чем суррогатом традиционной сословной иерархии и пародией на нее, когда вместо деления на монархов, знать, воинов, жрецов, трудящихся (любого цвета кожи и формы черепа в каждом из этих сословий) «избранными» и «отверженными» объявлялись целые расы, а рядовой белый люмпен считался «выше» черного князя (сейчас происходит с точностью до наоборот).

            В то же время было бы несправедливостью отказать США середины XIXвека в наличии целого ряда действительно выдающихся мыслителей, которые имели смелость продумывать вопросы до конца. С одной стороны, это аболиционисты, настаивавшие на полном равенстве людей и искренне верившие в анархо-коммунистическую утопию. Они были честны в своем отрицании капитализма и в пропаганде освобождения духа от социальных условностей вплоть до проповеди отшельничества и ухода в лес. Таковы были тогда Уильям Гаррисон (который публично сжег конституцию США как «договор с дьяволом»), Орест Браунсон, Ральф Уолдо Эмерсон, Генри Дэвид Торо. Не их вина, если их грезы не сбылись: они вошли в противоречие с реальностью.

            С другой стороны, им противостоял одинокий и бескомпромиссный традиционалист с предельно реалистичным государственным мышлением – Джон Фицхью (1806–1881). Профессиональный юрист и экономист, помещик, многодетный отец, он изначально ориентировался на лучшие британские образцы ультраконсервативной мысли, прежде всего, на Томаса Карлейля, хотя есть сведения о том, что Фицхью был знаком и с трудом основоположника английского традиционализма Роберта Филмора «Patriarcha» (1680), известным своей апологией сакральной монархии Стюартов. Что касается Карлейля, то о том, что он считал рабство неискоренимой стороной человеческих обществ и активно одобрял расправу ямайского губернатора над восставшими рабами, знают многие, хотя сам текст данной статьи, переведенный нами на русский язык, до сих пор не был никем востребован к публикации. О Фицхью в России было написано две-три статьи, но в целом он известен у нас незаслуженно мало. Между тем идейная эволюция и сам ход мысли этого автора крайне примечательны.

            В последние годы перед началом гражданской войны, когда противоречия между Севером и Югом США уже стали крайне острыми, Фицхью опубликовал две книги. Первая из них называлась «Социология Юга, или крах свободного общества» (1854). Заглавие отсылает к модному тогда слову «социология», введенному Огюстом Контом, за которым стояла позитивистская парадигма. За пределами Франции в ту эпоху это слово еще не использовалось, и Фицхью, таким образом, стал первопроходцем научной социологии в англоязычном мире. Он же первым в США ввел термин «социализм».

            Основные идеи первой книги Фицхью напоминают мысли некоторых русских консерваторов. По его мнению капитализм и европейское Новое время – это аномалия, временное и частное отклонение от магистрального пути большинства человеческих обществ, то есть рабства и крепостничества. Их апология у Фицхью с подчеркиванием исторических реалий в противовес утопиям заставляет вспомнить лучшие страницы Константина Леонтьева и Алексея Лосева. При этом американский мыслитель, очевидно, уже был знаком с ранними трудами Маркса, поскольку признавал справедливость трудовой теории стоимости и выступал за союз рабовладельцев и пролетариев против гидры мирового капитала. Конечно, нечто подобное встречается и у Карлейля, и у Рёскина, и у их предшественников, но под пером Фицхью данные мотивы, талантливо охарактеризованные в «Манифесте коммунистической партии» как феодальный социализм, достигли предельно четкого, заостренного выражения. Фицхью нашел в себе смелость отвергнуть Декларацию независимости и все принципы революций 1789 и 1848 годов как великую ложь. Гарантией подлинной свободы для немногих он называл труд большинства, пребывающего в рабском и крепостном статусе. Люди, по мысли Фицхью, действительно имеют прирожденные права на жизнь, но для 19 из 20 человек это не что иное, как «естественное и неотчуждаемое право быть рабом» или крепостным и найти себе доброго хозяина. Мыслитель полагал, что забота хозяина о здоровье и благополучии рабов делает их самыми счастливыми и самыми внутренне свободными людьми в мире, в то время как капиталисты безжалостны к трудящимся и лишь выжимают из них прибыль любой ценой. При этом последовательных аболиционистов Фицхью уважал и считал, что лишь требования всеобщей свободы или всеобщего рабства могут считаться логически последовательными.

            Фицхью последовательно указывал на изъяны социального строя Юга США: капиталистический характер плантаторского хозяйства, наличие свободной рабочей силы (всех рас). Он развенчивал миф о соответствии южного рабовладения идиллическому патриархальному идеалу. Не стыдясь «делать реакцию», мыслитель призывал к правлению наследственной земельной аристократии, при которой 95% всех людей (белых и черных – расовых различий он не делал) будут счастливы в статусе раба, поскольку тем самым груз забот о пропитании и завтрашнем дне будет снят с их плеч. Опять-таки, в данных рассуждениях чувствуется некоторое влияние книги Карлейля «Прежде и теперь», но несомненна оригинальность, с которой Фицхью доводил эти идеи до конца. Он мечтал о замкнутом обществе Юга США, полностью отрезанном от мировой экономики, и развивал теорию автаркии по стопам Фридриха Листа. Требования мыслителя свести к минимуму денежное обращение, между прочим, не были чем-то исключительным для англоязычной мысли той эпохи: о возможности безденежного общества горячо спорили в то время Джордж Макдональд и Льюис Кэрролл, Джон Рёскин и Уильям Моррис. В конце концов, Фицхью не стыдился называть себя истинным социалистом, хвалить за «социализм» Наполеона IIIи Бисмарка и упрекать социалистов-утопистов и марксистов в непонимании того, что анархия или коммунизм невозможны, а вот социализм вполне осуществим и много раз осуществлялся в истории в форме рабства как «наилучшей формы социализма». Посвященную этим вопросам статью Фицхью, написанную в 1856 г., мы публикуем ниже.

Вторая книга Фицхью, «Все каннибалы! Или рабы без господина» (1857), стала продолжением первой. Здесь он, перенимая отчасти марксистскую диалектику и лексику, но выворачивая ее наизнанку по сравнению с взглядами самого Маркса, называл рабство лучшей и подлинной научной формой социализма, позволявшей обеспечить настоящую социальную защиту слабых и бедных, опять-таки независимо от расы. В этом труде у Фицхью чувствуется также влияние французских традиционалистов Луи де Бональда и Жозефа де Местра, отчасти немецких романтиков от Новалиса до Адама Мюллера  в плане органической и патриархальной теории общества как большой семьи и в плане учения о фундаментальной иррациональности человека, который в большинстве случаев руководствуется традициями и инстинктом, а не разумом и не утилитарными соображениями пользы. Фицхью отрицал, что рабами «по природе» являются только негры. Нет, восклицал он, «все рабы! все!». Точнее – 95% людей любого цвета кожи, людей, неспособных подняться выше своих обывательских потребностей. Социальная иерархия в идеале вообще не зависит от расы. Отвергая либеральные предрассудки относительно превосходства «цивилизации» над «дикарями» (предрассудки вовсе не невинные, поскольку под этими лозунгами либералы XIXвека в обеих Америках и Африке убили миллионы людей, от индейцев и африканцев до аргентинских и колумбийских гаучо), мыслитель подчеркивал, что каннибалами по праву можно назвать всех, включая самых лощеных либералов западного мира. Институт капиталистической частной собственности Фицхью считал разрушительным для всех человеческих отношений (ср. категорию отчуждения у Гегеля и Маркса).

Отвергая всю системную доктрину США как либерального государства (доктрину, формально не оспаривавшуюся с 1787 года ни на Севере, ни на Юге), Фицхью с христианских позиций учил о свободе падшего человека как о зле, нуждающемся в постоянном присмотре и корректировке. Будучи на голову выше своих современников, он отлично понял, что гражданская война в Америке была порождена противоречиями не национальной только, а мировой капиталистической системы, и одним из первых призвал к ее низвержению. Отделение южных штатов в Конфедерацию Фицхью с самого начала объявил пагубным и бессмысленным шагом, поскольку он за сто лет до Валлерстайна уже осознавал капиталистическую мир-систему как глобальное целое и не верил в возможность небольшой страны изолироваться от внешнего мира. Он мечтал о всемирном ниспровержении капитализма, а не о локальном и национальном решении. Тем не менее, когда гражданская война началась, Фицхью подчинился Конфедерации как ее послушный гражданин. С 1863 по 1867 годы, то есть и до, и после окончания войны, он писал статьи о «великой консервативной реакции», направленной против наследия Реформации и Утопии, то есть против всей западной платформы Модерна. Теперь он заводил речь о ликвидации протестантской религии как корня всех бед Европы и Америки Нового времени. Поистине, Фицхью даже в плане терминологии предвосхитил последующих вождей «консервативной революции». Не будучи склонен витать в облаках и неизменно делая акцент на реальной политике, он пошел еще дальше и уже с 1869 года – за три десятка лет до наступления эры монополистического капитала в мировом масштабе и за полвека до перехода человечества к грандиозным программам экономического планирования – предсказал, что будущее противодействие либерализму и дикому капитализму должны будут оказать именно монополии. Опять-таки, эта мысль уже звучала в «Памфлетах последнего дня» Карлейля в 1850 году, но Фицхью вновь смог продумать и выразить ее ярче и последовательнее.

Надо ли говорить, каким был финал мысли Фицхью в старости? Таким же, как и у Карлейля (они скончались одновременно, в 1881 году). Тот и другой заявили о своих симпатиях к русскому самодержавию как к успешному социальному слою, защищающему бедных крестьян от разорения капитализмом. Одна из последних статей Джона Фицхью была посвящена православию, поскольку он счел протестантский и католический пути тупиковыми… Этот завет, венчающий деятельность, пожалуй, самого сильного и самобытного американского мыслителя XIXвека, особенно свежо звучит в наши дни.

Джордж Фицхью

Централизация и социализм

            Всеобщими являются жалобы, что современные улучшения, хотя они уменьшают труд, необходимый для создания богатства и значительно увеличивают его совокупное количество, в то же время постоянно порождают его более неравное распределение. Они пока что являются ничем иным, как машинами в руках богатых и умелых, предназначенными подавлять трудящийся класс. Большие города пожирают малые, и крупные капиталисты съедают меньших. Каждый день издает на свет новые толпы пауперов, в то время как каждый месяц порождает нового миллионера. Капитал становится более могущественным, когда он находится в руках более крупных масс, и чем сильнее он растет, тем он становится более подавляющим и вымогающим. Малый капиталист до некоторой степени сочувствует своим работникам, потому что он не слишком удален от них по социальному положению и знаком с их личностями, их чувствами, их желаниями. Богатый капиталист вскоре научается смотреть на них как просто на человеческие машины, представляющие столько-то физической и промышленной силы. Это замечательный статистический факт, что свободные трудящиеся вообще во всем мире страдают от физического дискомфорта и нищеты. Равно примечательно, что рабы во все эпохи, во всех странах хорошо удовлетворяли свои физические желания. Эти страдания и нищета, которые терпит сейчас свободный рабочий класс, должны хищнически воздействовать на их нравственное состояние, и статистика преступлений повсеместно подтверждает истинность этой теории. Человек, эмансипированный от людей-хозяев и предоставленный бесчувственному деспотизму капитала, взамен потерял себя, как физически, так и морально. Его перспективы на будущее даже темнее, чем в прошлом, ибо каждое улучшение в физической науке и в механических искусствах – не что иное, как просто инструменты угнетения и вымогательства в руках капитала и умения. Богатство, которое ежедневно создает труд – это всего лишь новые цепи, которые он приваривает к своим собственным конечностям, чтобы сковать их, ибо один лишь труд создает и оплачивает прибыли каптала, и чем больше размер капитала, тем больше труда требуется, чтобы оплатить его ренту, прибыль и дивиденды. Состояние домашнего раба в целом улучшается в некоторой степени, по мере того как его хозяин становится богаче. Хозяин-капитал же должен нуждаться во взыскании более тяжелого труда своих работников и снабжать их более скудно по мере роста размера капитала, поскольку его растущие прибыли могут увеличиваться лишь за счет роста налога на труд. Данная тенденция в современной цивилизации в свободном обществе в целом хорошо понята в Европе и Америке. Это открытие породило сотни новых школ экономической науки, которые можно классифицировать в общих понятиях как социалистов. При выходе за пределы Юга намного более сложно найти людей, которые не являются социалистами, нежели тех, кто ими является. Г-н Карлейль, единственный консервативный социалист, работы которого мы читали, всего лишь выражает общую мысль, когда он восклицает: «У нас должен быть новый мир, если только вообще должен быть какой-нибудь мир!» Если мы исключим г-на Карлейля, то найдем, что все социалисты в определенной степени заимствуют свои теории из «Государства» Платона. А он заимствовал свои мысли из действительных моделей; но малые сообщества Крита и Спарты не могут снова действовать в наши дни. Их в высшей степени искусственные социальные формы поддерживали жизнь благодаря внешнему давлению и внутренней необходимости. Их принуждали вести военную и лагерную жизнь, как для того чтобы подавлять восстания их чересчур многочисленных рабов, так и чтобы быть готовые в любое время отразить атаки извне. Но если эти примеры на доказывают ничего в пользу социализма, то они доказывают слишком много для аболиционистов, поскольку они лишь показывают, что социализм осуществим, когда он опирается на рабство. Г-н Карлейль смело провозглашает рабство единственным лекарством от существующих социальных зол. Мы согласны с ним  в том, что если это и не лекарство, то единственное до сих пор открытое средство модифицировать эти зла так, чтобы сделать их терпимыми.

            Аболиционисты, однако, желают сравнивать наши южные институты не с любыми доныне существовавшими формами свободного общества, но лишь с их фантастическими утопиями, сказочные видения которых они рассматривают в будущем. Мы желаем, чтобы их можно было заставить отложить их нападки до тех пор, пока они не испытают свои многочисленные теории в действительном эксперименте и не произведут некую модель, заслуживающую подражания.

            Они могут оставаться уверенными, что когда путем достаточного эксперимента они откроют улучшенную социальную организацию, то все остальные формы общества среди цивилизованных людей постепенно сольются с ней.

            Наиболее существенный агент централизации – это деньги и различные формы кредита, которые они порождают, когда их привлекают для ведения торговли. Ликург запретил их в Спарте, а сэр Томас Мор предлагал запретить их в своей Утопии. Мы достаточно уверены, что деньги – это необходимое средство достижения высокой цивилизации и что рабство, ограничивая их использование, существенно корректирует их дурные тенденции. Деньги не применяют на ферме в сношениях и делах между хозяином и рабами, женами и детьми. Раньше надсмотрщику также платили частью урожая. Итак, рабство в значительной мере достигает того самого результата, которого желают социалисты. Мы могли бы с легкостью показать, что в ассоциации труда и капитала, в защите слабого и в существенной страховке физического благополучия всех оно идет весьма далеко, чтобы удалить большинство тех зол свободного общества, на которые жалуются социалисты.

            Мы заключим цитированием пассажа из «Утопии» сэра Томаса Мора, из которого социалисты могут увидеть, что их жалобы и предлагаемые ими снадобья совершенно не новы и из которых рабовладельцы могут усмотреть, что даже когда Англия была редконаселенной, ее общество тревожили те самые зла, от которые наше общество частично свободно. Эти зла в Англии сейчас выросли до такого гигантского размера, что в целом и называть-то их невыносимо.

            Поскольку у нас сейчас нет с собой экземпляра «Утопии», то отрывок должно отложить на будущее.

Июнь 1856 г.