Платонизм у К. С . Льюиса и Ч. Уильямса: вертикальная геополитика и видение империи

Доклад в рамках семинара "Политический платонизм. Организация России по модели Государства Платона"

Фигура знаменитого британского писателя и христианского мыслителя К. С. Льюиса не нуждается в представлении, хотя и воспринимается неоднозначно. В первую очередь по причине большой популярности ряда его произведений, а также определённой непоследовательности в политических позициях, где ультраконсервативные моменты неожиданно перемешиваются с либеральными и наоборот. Однако для нас важны две вещи: это глубокое уважение Льюиса к фигуре Платона и осознанное помещение платонических концепций в контекст своих произведений, не говоря уже о прямых отсылках. Как бы не именовали исследователи Льюиса как христианского платоника, или даже анти-платоновского платоника, платоническую основу его мировоззрения вряд ли кто отрицает.

Платоническая многополярность

Одной из таких концепций является идея, которая может показаться достаточно тривиальной. Идея о том, что каждая страна, сказочная (существующая в другой вселенной) или реальная является лишь тенью, отражением истинной страны, который существует не здесь. Конец Света, как в «Последней битве» (заключительная часть «хроник Нарнии») и есть выход в этот истинный мир. Но при всём при том, находится этот истинный мир внутри каждой конкретной страны.

И в истинном мире в отличие от нашего, который Л. Называет «страной теней» все различия между странами сохраняются. То есть это не «единый мир» в глобалистском смысле, но такой мир, где есть и сохраняются качественные различия, где всё находится под управлением Бога, но ни Англия, ни Франция, ни какая другая страна не исчезают. Более того только там они по-настоящему есть.

«Но сейчас вы глядите на Англию внутри

Англии. Настоящая Англия - то же самое, что и настоящая Нарния, ведь в той Англии, что внутри, все хорошее сохраняется». При этом далее в книге говорится, что все настоящие страны «только отроги великих гор». В этом образе не трудно узнать отсылку к «Федону» и описанию Платоном истинной небесной земли и впадин, которые мы считаем настоящим миром.

Две родины

В романе «Мерзейшая мощь» (само по себе интересное произведение, посвящённое попыткам бесов захватить мир руками британских учёных с помощью инструментов биополитики и ментального контроля), Льюис демонстрирует эту мысль в более расширенном формате. Так устами своих героев он утверждает очень важную мысль.

Говоря об Англии, он сообщает, что это не одна страна, а две, находящиеся друг с другом в состоянии перманентной гражданской войны всю историю. Одна страна – это Логрис – вечное королевство короля Артура. Другая – это Британия. Логрис – это Артур и Мерлин, власть священных королей и жречества, народ поэтом и мистиков, сэра Филипа Сидни и Джона Мильтона. Британия  - земля Мортреда, Кромвеля, сэра Сессила Родса, промышленников и колонизаторов. Британия почти победила, но именно почти.  И в то же время Мильтон всегда рядом с Кромвелем.

Британия обычно находится на подъеме, но Логрес всегда присутствует и является истинным и лучшим Я народа. Логрес – истинная Родина, Британия – адская.

Иначе говоря, у каждой страны есть не только небесный образец, но и адский, которые противостоят друг другу в ходе истории. И ни добро, ни зло ни являются чем-то внешним. И мы опять приходим к трёхчленной картине мира, раскрытой в диалоге Платона «Федон»: срединный мир, небесная земля и преисподняя. Но только конкретные для каждой конкретной человеческой культуры. В каждом народе борются друг с другом небесное и адское измерения

«Если думать о добре вообще, придешь к абстракции, к какому-то эталону для всех стран. Конечно, общие правила есть, и надо соблюдать их. Но это - лишь грамматика добра, а не живой язык. Нет на свете двух одинаковых травинок, тем более - двух одинаковых святых, двух ангелов, двух народов. Весь труд исцеления Земли зависит от того, раздуем ли мы искру, воплотим ли призрак, едва мерцающий в каждом народе. Искры эти, призраки эти - разные. Когда Логрис поистине победит Британию, когда богиня разума, божественная милость (и здесь речь не об якобинской богине, а о чём-то или о ком-то прямо противоположном ей – ред.) действительно воцарится во Франции, когда в Китае по-настоящему будут следовать порядку Неба, что ж тогда придёт весна».

Если оценить всего эти две идеи – истинная небесная родина и противостояние адской и небесной родин – уже в геополитическом контексте, то мы обнаружим, что, во-первых, эта концепция философски подкрепляет многополярность. Во-вторых, геополитика становится не плоскостной, а объёмной, приобретает вертикальное измерение.  Возникает возможность рассмотреть геополитическое противостояние (неснимаемое) в контексте каждой конкретной цивилизации.

То есть, возникает топика борьбы Платонополиса против Дьяволополиса, внутри каждого народа.

Империя и её дубль

На этом можно было бы остановиться, но, если не сказать ещё об одном моменте, сообщение было бы не полным. Этот момент – это империя. Понятие империи возникает на страницах «Мерзейшей мощи» в диалоге главного героя Рэнсома с пробудившимся волшебником Мерлином, когда последний предлагает обратиться к последнему средству для того, чтобы обуздать Зло - «к тому, кто поставлен сражать тиранов и оживлять королевства» - византийскому римскому императору.

Вот эта специфическая связь между Артурианой и Византией и идеей империи вовсе не случайна. Более ярко и открыто она проявляется у другого Члена Кружка Инклингов – романиста, поэта мистика, друга Льюиса, а с другой стороны знакомого Уильяма Батлера Йетса и Алистера Кроули – Чарльза Уильямса «Орден Золотой зари». При этом именно «Мерзейшая мощь» считается романом, в значительной степени вдохновлённым идеями и общением с Уильямсом.

Именно Уильямс редактирует артуровский миф таким образом, что у него Логрис, королевство Артура и Мерлина предстаёт одной из провинций Империи. При этом речь идёт не просто об исторической Византии, но о Византии вечной, как империи par exellence. Тут надо сказать, что образ Византии у Уильямса тесно связан с его представлением о теологии любви. Его привлекает нераздельное и неслиянном сочетании человеческой и Божественной природ Христа в ортодоксальной теологии.

Вопрос почему именно Византия и чем английского мистика привлекает именно она, чем отличается историческая Византия и его «Видение империи» заслуживает отдельного исследования.

Отметим лишь, что в образе империи у Уильямса объединяются география, метафизика и физиология, поскольку империя уподобляется человеческому телу. Империя – есть образ всего творения, сущностного единства, одновременно это «настоящее физическое тело», «правильный социальный порядок» и «не-падшее состояние человека», человек каким бы он был не будь грехопадения. Империя – это священное тело. В теологии Уильямса каждый человек создан с целью стать материнской средой для боговоплощенья. Империя в этом контексте не есть небесный Иерусалим, но то, что существует чтобы сделать его видимым, обнаружить его явление. 

При этом в поэзии Уильямса встречается и образ небесного Иерусалима – город Саррас.

Иначе говоря, империя – это духовный организм, существующий с эсхатологической и сотериологической целью. Провинции империи, среди которых и упоминавшийся Логрис – органы этой империи. Между ними есть единство, но при этом они разные и уникальные, империя существует, когда есть равновесие между органами и движениями души, соответствующими каждой части единого тела.

” The Organic Body sang together.” Реставрация империи происходит параллельно с восстановлением человека.

При этом у империи есть и антипод. В первую очередь упоминается такая субстанция или область сакральной географии как По-лу, в которой не трудно распознать платоническое множество (полла). То есть империя, это то, где возможно соотнесение единого и многого- первые 4 гипотезы  «Парменида». А чистое множество без единого начинается за пределами империи.

Но в метафизической географии Уильямса есть ещё один предел - за По-лу – мореплавателя встречает фигура пародии и противоположности Империи – безголового «как будто Царя» и его морской свиты. Антицарство. При этом язык и образы, обрамляющие этот сюжет аналогичны образам Византии. Иначе говоря, это в полном смысле двойник и дубль, демонстрирующий возможность выбора для Империи – либо приуготовить сошествие Небесного Иерусалима, либо его противоположности.

Безглавый образ как будто Царя

бредёт,

непристойно скрыв руки под ризой,

алостью оскверняя

отблеск хребтов Кавказских.

Его свита колышется рядом;

щупальца небо метут,

тянутся, осьминожьи тела

над водой воздымая;

двое из них поднимают ризу над телом,

спешащим по тонущей плоскости

антиподовой Византии.

Само по себе нахождение очередных эсхатологических, контрмодернистких, платонических и имперских тем в на родине современного мира, Великобритании более чем интересно. Также и сама проблематика многополярности и империи, затронутая двумя великими британцами, заслуживает внимательного изучения. Это наша проблематика и иногда возможно лучше просмотреть эти важные для нас темы под другим углом и на расстоянии.

Возможно тогда нам будет проще понять правильно концепт империи и отношения имперского центра и провинций, гомологию человека и государства, внимательно отнестись к своей и чужой истории, разглядев в ней следы борьбы небесной и адской родин.