Парадоксы национализма и этноконфликты

Вопросы национализма остаются актуальными на мировой политической карте, как на глобальном, так и на микрорегиональном уровне. Флаг национализма в своих целях пытаются поднять как широкие общественные массы, движимые благородными целями, такими как укрепление суверенитета и отпор внешней интервенции, так и маргинальные организации, добивающиеся сепаратизма или свержения действующей власти с помощью вооруженной силы. Само слово национализм стало нарративом, под которым понимаются различные феномены. Довольно парадоксальным часто выглядит тот факт, когда в ряде регионов земного шара национализм прорывается там, где нет четкого понятия нации[1]. Для большинства государств мира этот термин имеет чуждое происхождение. Западная Европа, где «нация» и «национализм» окончательно сформировались, выйдя из эллинской философии, в географическом отношении представляет собой лишь небольшой полуостров Евразии, но каковы были амбиции в деле распространения политической философии на весь остальной мир, сколько усилий проявила Европа в навязывании своего социально-культурного мировоззрения! Постреволюционная Франция в конце 18 века была вынуждена формировать новую гражданскую общность на основе обломков сословий и региональных этносов, предотвращая дальнейшую дезинтеграцию. Нащупать нерв объединительных процессов удалось, противопоставив Франции другие страны и народы, пусть даже с общими историческими корнями. Далеко не все ринулись за Французской Республикой, хотя критические умы в других государствах, в частности в Прусии, неоднократно указывали на необходимость реформирования своих обществ. Но в дальнейшем это привело к серьезной путанице в понятиях этнос, народ и нация. Немецкий социолог Никлас Луман утверждает, что нация – это, в первую очередь, воображаемое единство которое должно быть наполнено еще и реальностью.[2] С помощью этого понятия ранее можно было оправдать воинскую повинность (и смерть на войне), при этом, не предполагая особых преференций со стороны государства для граждан взамен (например, всеобщее избирательное право). Но сейчас, по мнению Лумана мы располагаемся в конечной фазе этой идеи, где она производит больше вреда, чем пользы.[3]

Этот вред в первую очередь связан с серьезной проблемой феномена этнонационализма (на который нередко накладывалась и религиозная идентичность), неоднократно приводивший к вспышкам насилия в разных странах, в том числе в СССР во времена его распада, а в дальнейшем и в России. Этот мелкотравчатый «национализм», буржуазный по своей сути, правильнее было бы называть политическим амбиционизмом, претендующим на монополию в управлении и политике. Как правило, это искусственные конструкции, где яркими примерами являются нынешняя идеология украинского национализма или попытки создания «русского национализма», имеющего антигосударственный и антиимперский характер, и часто смутных личностей во главе подобных движений.

Но для того, чтобы адекватно понять нынешний феномен этноконфликтов и этнонационализма, необходимо рассмотреть ряд постулатов, связанных с этой тематикой.

Традиционно принято считать, что в основе этноконфликта лежит феномен этноцентрума – т.е. четкое разделение на две категории: «мы» и «чужие». Из этноцентрума проистекает этноцентризм. Этноцентризмом (греч. ἔθνος — народ, племя, лат. centrum — центр круга, средоточие) принято называть: 1) механизм межэтнического восприятия, заключающийся в склонности оценивать явления окружающего мира сквозь призму традиций и норм своей этнической группы, рассматриваемой в качестве всеобщего эталона; 2) отношение предубеждения или недоверия к посторонним, которые могут существовать внутри социальной группы. Этот термин ввел Уильям Самнер в 1906 г. делая акцент на двойном моральном стандарте в поведении внутри групп по отношению к чужакам.

Показательно, что до последнего времени в науке господствовали в основном западные точки зрения на данную проблематику, которые связаны с либеральным мировоззрением. В этом спектре к широко известным концепциям причин этноконфликтов относят:
1) "эффект размораживания". В этом случае "лед" авторитарного правления выполнял сдерживающую функцию. Но когда он начинает таять, «старая ненависть» между этническими группами возрождается и подпитывается несовместимыми требованиями, доходящими до самоопределения и политического суверенитета. Эта точка зрения является наиболее распространенной среди западных политиков в отношении последних (и замороженных) конфликтов на Балканах и Кавказе. 2) Ульрих Бек считает, что всему виной является глобализация, так как она вынуждает народы выступать на защиту своего дома и провоцирует агрессивный национализм, который угрожает существующим государствам, где национальные и политические границы не совпадают[4]. 3) По другой версии, связанной с глобализационными процессами всемирная экспансия рынков создает неравенство между торгующим меньшинством и большинством населения, в то время как распространение демократии дает различным демагогам возможность роста до неуправляемых масштабов[5].

Анализ процессов глобализации лучше отражает объективные процессы, с которыми столкнулись как периферийные страны, так и ядро мирового капитализма (по классификации Валлерстайна). Более того, обратная волна глобализации, похоже, накрывает развитые промышленные страны, создавая непредвиденные эффекте по целому ряду направлений (неконтролируемая миграция, появление новых технологий у Третьего мира, что подрывает монополию Запада, создание контргегемонистских альянсов как на международном пространстве, так и внутри самого Запада).

Если до 90-х гг. в биполярном мире причина противостояний имела классовый и идеологический характер (а этноконфликты считались некими рудиментами предыдущей эпохи), то после окончания Холодной войны произошел определенный сдвиг в политическом мышлении Запада. Было выработано три точки зрения на вопрос в решении проблемы этноконфликтов: 1) прямое политическое или военное вмешательство в дела развивающихся стран является вполне допустимым, так как угроза перерастания конфликта в Мировую войну и применения ядерного оружия практически сведена к нулю; 2) С поражением коммунистической модели западные политические и экономические доктрины на практике стали распространяться глобально; 3) потоки беженцев после ряда конфликтов способствовали пониманию необходимости выработки механизмов предотвращения, раннего вмешательства и других форм воздействия, которые вошли в традиционный набор международной политики[6]. Логическим завершением попытки решить проблему конфликта с западноцентричной точки зрения стало появление международного суда по геноциду в Руанде и Югославии.

Тем не менее, ряд ученых пришли к мнению, что модернистская юридическая парадигма не в состоянии предотвратить конфликты, которые возникают между различными группами. Иными словами, идея того, что «Запад не прав» стала распространяться не только среди остальных[7], но и внутри самого Запада. Поэтому вместе с рядом новых терминов появились и системные исследования по этому вопросу, в первую очередь направленные на критику римского права. Вследствие этого в западном сообществе относительно недавно было выработано такое определение как полицентрическое право. В теории предлагалось применять его не только в разрешении конфликтов между определенными группами, но также и при решении социальных и общественных проблем, например таких, как загрязнение воздуха[8]. Также рассматривались возможности правовых и этических альтернатив в современной правовой теории и возможности применения полицентрических правовых теорий в качестве как деконструкции идеи единого законодательства, так и реконструкции правовых и этических различий.

Вместе с этим продолжалось развитие и классических школ по этноконфликтам. Уолкер Коннор, рассматривая причины появления этноконфликтов обращает внимание на такой ключевой момент, как два вида лояльности. Конфликты связаны с лояльностью к государству (патриотизм) и лояльностью к национальной группе (национализм). Среди многих исследователей принято интерпретировать первую группу в качестве гражданских националистов, а вторую как этнонационалистов. «Лояльность к государству социополитична по своей природе и базируется в основном на рациональном и личном интересе. А лояльность к нации скорее интуитивна, чем рациональна и основана на чувстве кровного родства»[9]. Однако, Коннор ошибается, считая, что этнос - это греческий эквивалент слова нация, а само слово этнонационализм является тавтологией. Этнонационализм скорее является процессом перехода этноса в нацию, и если он совершается, то при рождении новой нации происходит этноцид. Данный факт является очередным примером многочисленных заблуждений западной научной мысли, запутавшейся в лабиринте терминов и дефиниций.

Есть интересный взгляд, предполагающий осмыслять процесс этнификации и национализации не с позиции организма, коллектива индивидуумов или отдельного субъекта, ограниченного какими-либо рамками, а в терминах процессов, отношений, динамики и событий, т.е. как  политический, социальный, культурный и психологический процессы.

Согласно этой идее, в обществе разворачивается проект создания политического, социального или культурного проекта, что в процессе трансформации позволяет выйти на уровень групповости. Это может происходить довольно циничным образом. Как пример подобной политики, к которой применяется термин politique du pire (курс на ухудшение), можно привести Армию Освобождения Косово –  эта группировка стремилась радикализировать ситуацию как можно быстрее, чтобы улучшить свои перспективы в будущем, и это им удалось. Естественно, что не все такие группы достигают успеха, а которые его достигают, делают его частью культурного и психологического материала, с которым работают дальше. Этот материал состоит либо из глубоких культурных структур, либо умеренных и надежных способов мышления и реакции, которые представляют средний диапазон наследия исторического опыта и политического действия[10]. Это напоминает процессы этнодинамики, подробно описанные в исследовании по этносоциологическим процессам у Александра Дугина[11], но уже в современной политической плоскости.

Отечественные исследователи не упускают из виду и такой феномен как этнократия, часто связывая ее с различными конфликтами, в том числе, произошедшими на территории бывших советских республик или в регионах России, в частности, на Северном Кавказе. Этнократия (от греч. ἔθνος  — народ, племя, κράτος — господство, власть) — это форма политической власти, при которой управление экономическими, политическими, социальными и духовными процессами осуществляется с позиций примата национальных интересов доминирующей этнической группы в ущерб интересам других этносов[12]. Жан Тощенко указывает на ряд черт, которые были характерны для этнократии с конца 80-х годов в нашей стране: она нигде и никогда не зарождалась "снизу" и стихийно, а являлась порождением этнических элит, целеустремлённо создающих почву, благоприятную для зарождения этнократии. Эти элиты использовали кризисное состояние общества, применяя классический, уже многократно испытанный арсенал средств: а) спекуляция на чувстве национальной ущемлённости "своего" этноса и его стремлении к национальному возрождению; б) в качестве катализатора стремления этноса к национальному возрождению используется идея обретения им собственной государственности или, если таковая в той или иной форме имеется, обретения последней суверенитета, в том числе ценой сепаратизма; в) отсюда проистекает националистическая идеология которая рассчитана на мифологизацию сознания посредством мифов об историческом прошлом, о враждебности численно преобладающего "господствующего" народа, о культурной самодостаточности, о религии как главном факторе самосохранения этноса и т.п.

Следствием политических притязаний этнически-амбициозных лидеров, как правило, становится монополизация ключевых позиций в управлении "своими" территориями, опирающаяся на "сквозную" этнизацию государственных и общественных структур, создавая диспропорцию по отношению этнических представителей во власти и за ее пределами. Вместе с этим идет распространение вульгарного понимания национализма, апеллирующего к низким инстинктам, историческому ревизионизму и ксенофобии. Тощенко отмечает, что российские этнократии имеют ярко выраженный экономический облик и в то же время стимулируют приток из других территорий, в том числе республик СНГ. Данное наблюдение вполне применимо и к другим странам, где при этническом разделении, правящая группа создает благоприятные условия для возвращения представителей своего народа, в то же время проводя дискриминацию по отношению к другим этносам.

Однако апеллирование к этнической принадлежности всегда являлось составляющей внешней политики того или иного народа, а позже – государств. В Ветхом Завете упоминаются племена, враждебные еврейскому народу и описываются различные битвы с ними. Британия подстрекала бедуинов к восстанию против Оттоманской Империи, взывая к их этническому сознанию. Во время Второй мировой войны в Третьем Рейхе тщательно изучали и занимались пропагандой этнонационализма по отношению к народам, проживавшим на территории СССР. В некоторых случаях коллаборационисты перегибали палку, как в случае Ярослава Стецько, который в оккупированном германскими войсками Львове объявил о независимости Украины. Не исключением были и США. В 1958 году там создается Комитет порабощенных народов (Captive National Committee) – в основе которого лежала стратегия подрывных действий против СССР путем поддержки этнического национализма. К работе комитета и его созданию был причастен небезызвестный социолог Уолт Ростоу, который в этот период был спичрайтером Дуайта Эйзенхауэра. В последнее время вопросы этнонационализма и его использования в подрывных целях против государств не менее актуальны. К этому нужно добавить новые коммуникационные возможности, многоуровневые социальные процессы, проходящие в мировой политике, а также возможность проведения подобной деятельности силами малых групп. Применительно к России часть из них представляют националистические организации крайне правого толка, как делающие акцент на русском шовинизме, так и представляющие этнические меньшинства. Например, активисты Черкесского конгресса во многом действуют в сети Интернет[13], устанавливая коммуникации и распространяя различную информацию, в том числе, идеи признания геноцида черкесского народа[14], разделения Карачаево-Черкесской Республики[15], создания Великой Черкесии и выхода из состава Российской Федерации. Согласно фактам, во многом идеи черкесов, в том числе требование отменить проведение Зимней Олимпиады в 2014 г. в г. Сочи, поддерживаются США[16]. Этот инструмент «мягкой силы» активно используется в официальной практике Госдепартамента США. В связи с ростом пользователей интернет в России есть определенный риск использования этих технологий и для разжигания конфликтов, наподобие «арабской весны» и «цветных революций», но с учетом специфики регионов России.

Определенный интерес в свете развития цифровой дипломатии и технологий коммуникации представляется собой так называемый удаленный национализм (long-distance nationalism), который связан с политической активностью диаспор[17]. Ранние работы, посвященные этой теме, как правило, сосредоточены на негативном влиянии диаспор и концепция удаленного национализма предполагает, что диаспоры не несут ответственности за их политические цели и стремления, или, иначе говоря, они относительно не зависят от непрекращающегося насилия в связи с тем, что они находятся на дистанции от своей родины, но в то же время они имеют возможность получать определенные дивиденды, показав свою устойчивую приверженность политическому делу[18]. Другие функции, которые обычно приписываются удаленному национализму, являются скорее статическими идентичностями и идеализированным образом Родины с одновременным отчуждением от нее. В таком случае происходящее на родине часто иначе трактуется за рубежом, а в нашем случае для многих бед региона найдется «козел отпущения» в роли федерального центра. Неправомерные действия самих националистов, включая коррупцию, тяжкие преступления, связанные с насилием и пр., списываются на провокации российских спецслужб. Но вопрос кем именно являются диаспоры - миротворцами или миробойцами (peacewrecker), когда они реализуют свои различные действия, в последнее время стала предметом озабоченности в академической среде.[19] Поскольку социальные сети позволяют намеренно искажать свою идентичность или использовать ложные аккаунты, что часто делают радикальные этнонационалисты, определить реальную степень влияния той или иной группы на события или ситуацию представляется сложным вопросом. Однако нужно отметить до сих пор нереализованный потенциал русских диаспор по всему миру. Хотя государство и предпринимало попытки упорядочивания активистов русского мира и реализовывало различные программы культурного и научного сотрудничества, по сравнению с деятельностью других диаспор по отстаиванию интересов своих стран, например албанской или армянской, отечественный опыт представляет не очень впечатляющую картину.

Все же, если оставить в стороне непосредственно вопросы конфликтов, каков может быть выход из сложившейся ситуации? Что может быть обоснованием для комплексного и целостного подхода к национальным[20] отношениям внутри нашей страны с учетом динамики международных процессов? Евразиец Николай Трубецкой еще в начале прошлого века в своей статье «Об истинном и ложном национализме»[21] четко показал, с одной стороны эгоизм, вырастающий в евроцентризм и претендующий на планетарное господство, и возможность свободного развития в симбиозе двух или более близких истинно национальных культур. При этом он подчеркивал, что истинно русского национализма еще не было создано, так как интеллигенция в России до этого пыталась подражать Европе. Эта задача создания истинно русского национализма остается актуальной и по сей день. Тем более, что фигура всечеловека Достоевского остается притягательным магнитом не только для русских, но и для многих других народов, взирающих на Россию как на последнюю надежду, как на путь к собственному спасению из удушающих объятий неолиберализма и внутренних гнойников этносепаратизма.

И все же. Известный немецкий философ и автор ряда трудов по вопросу национализма Курт Хюбнер считал, что в нынешних условиях «нация и Европа должны дополнять друг друга… Европа – интегральная составная часть каждой из своих наций, и каждая из ее наций – интегральная составная часть Европы».[22] Но разве могут быть сомнения по данному тезису в отношении России? И, шире, к постсоветскому пространству в контексте евразийской интеграции? Тем более, что феномен исторической памяти гораздо сильнее рациональных конструкций в духе неолиберальных теорий, которые предлагают выход в сомнительных конструкциях вроде мультикультурализма. Тот же Хюбнер предупреждал об опасности этого явления, говоря, что мультикультурное общество сводится к тому, что в «пустопорожнем резонерстве человек потерял бы свои собственные корни и рассматривал культуру не как образ жизни, а всего лишь как интеллектуальную игру».[23] А толерантность, которая делает возможной распространение этой игры, оказывается лишь безразличием.

Есть и позитивный опыт других стран в решении внутригосударственного межнационального полилога[24], который может быть воспроизведен и у нас. В частности, модель «этнической демократии» Бразилии, разработанная Жилберту Фрейри и Дарси Рибейру, которая может определяться как присутствие особого национального духа, идеи, явно выраженного национального характера, способного в интересах единства и конструктивного развития преодолевать расовые, национальные, этнические, социальные и имущественные перегородки между людьми.[25]

Этот дух есть и у России. Его нужно возродить к жизни, одновременно изживая неолиберальные институты и прочую крамолу, утверждающую примат экономики над политикой и обществом, при этом избегая многочисленных ловушек в лице белого национализма[26], изоляционизма, чувства превосходства и идеологии исключительности.

Опубликовано с сокращениями в журнале «Изборский клуб. Русские стратегии» № 1(13), 2014