Новые революционеры

Сейчас, когда отношения России и США вновь входят в зону турбулентности, самое время вспомнить о возможных и желаемых принципах отношений между двумя государствами. «История российско-американских отношений подтверждает, что, действуя на равноправной партнерской основе и уважая законные интересы друг друга, мы способны успешно решать самые сложные международные проблемы на благо народов обеих стран и всего человечества», – с такими словами обратился российский президент к американскому в день празднования Дня независимости 4 июля 2016 года. Однако принципы равноправия и признания законных интересов друг друга систематически игнорируются, и отнюдь не российской стороной, которая к такому диалогу всегда готова.

Презрение к суверенитету и национальным интересам других стран Америка проявляет в своей военной политике, экономической экспансии, но самым разрушительным оказывается другое оружие. Гуманитарные интервенции как орудие международной политики прочно вошли в постоянный арсенал США наряду с военным флотом, кибер-войсками и ядерным оружием.  

Организаторы революций XXI века приняли от своих коммунистических предшественников ключевой лозунг: «Революции – локомотивы истории». С начала нулевых сборка таких локомотивов началась в промышленном масштабе. Они насильно экспортировались в государства, где не было, образно говоря, ни железных дорог, ни условий эксплуатации, ни навыков работы с такими революционными локомотивами. В результате из предполагаемого орудия форсированного прогресса они превратились в смертоносные машины разрушения. Под их стальными колесами ломались государства, тонко отлаженные социальные системы, и целые народы ставились на грань выживания. Если кто-то противился революционной демократизации, то вход шли «гуманитарные бомбардировки» – еще одно недавнее американское изобретение.

Сразу после свершившегося переворота заказчик с присущим цинизмом заявлял, что благосостояния и экономического роста жертвам демократической революции никто не обещал. Зато в ситуации хаоса и разрухи американцы получали почти безграничные возможности: скупка по цене металлолома предприятий, удушение бывших конкурентов, дешевый экспорт углеводородов, размещение военных баз. С населением никто не считался, как не считали за людей индейских аборигенов в XVI веке. Вместо суверенитета и здоровой экономики жертвам обмена вручались красивые бусы с надписью «демократия».

Такая революция в начале XX века была стихийной, но США превратили ее в хорошо отлаженную технологию, в орудие разрушения и подчинения. После Второй мировой войны и первого применения ядерного оружия началась его детальная разработка и конвейерная сборка. В разное время это оружие называли то путчем, то «цветной революцией», то ненасильственной сменой власти. Но если опасность ядерного оружия признана во всем мире, то взрывоопасные политические технологии безнаказанно применяются и совершенствуются до сих пор.

В сознании обывателя государственный переворот под названием «цветных революций» представляется изобретением американских и европейских политтехнологов начала XXI века. Первый и самый наглядный пример – свержение в 2000 году Слободана Милошевича в Сербии. Дальше – больше. 2003 год – «революция роз» в Грузии, 2004 год – «оранжевая революция» на Украине, 2005 году – «тюльпанная революция» в Киргизии, и, наконец, Евромайдан 2014 года в Киеве. Последний погрузил Украина в гражданскую войну, где число жертв уже идет на десятки тысяч. Кажется, что это либеральная технология начала XXI века. Это верно, но лишь отчасти.

Перевороты XXI века – только верхушка айсберга. Теории волн демократизации и транзита демократии появились сравнительно недавно. Но первым революционный сценарий захвата власти как технологию предложил и развил Лев Троцкий. Предложенная большевиками схема революции была, по крайней мере, честной и жертвенной. Люди воспринимались как дрова в костре революции, но сами революционеры героически платили за свои идеи собственной жизнью. И если наши сторонники мировой революции готовы были бросать в этот костёр себя и своих соплеменников, то сегодняшние «революционеры» из стран «просвещённого Запада» сидят в уютных офисах и согласны на жертвы исключительно среди граждан тех стран, которые они демократизируют. И никак иначе.

Все основные технологические приемы были позаимствованы ими у большевиков. Вместо мировой пролетарской революции — глобальное демократическое восстание, а флаги взамен красного подбирались по вкусу аборигенов.

Всем известно, что влиятельнейшее неоконсервативное лобби в США вышло из троцкистского движения 30-х годов прошлого века. С 1945 года американские и британские спецслужбы приступают к вербовке интеллектуалов, многие из которых — бывшие троцкисты. Когда американским спецслужбам нужны были свои агенты в среде левой молодежи, они делали ставку именно на троцкистов, которых затем с легкостью направляли против сталинского Советского Союза.

Поэтапно, пробивая себе дорогу к власти, американские неоконы по сути сформулировали внешнеполитический курс США на форсированную демократизацию и свержение авторитарных режимов. Либеральная демократия по-американски была объявлена примером для подражания, и главным выгодополучателем были все те же Штаты. Вашингтон по результатам интервенции получал контроль над эмиссией национальной валюты и энергоресурсами растерзанной после такой «демократизации» страны.

Борьба с диктатурой – наследственная черта революционной школы троцкизма, которая была на ура воспринята американским истеблишментом. Троцкисты-неоконы использовал госапарат США для продвижения своих идей, а американский олигархат применял эти идеи и технологии в своей неоколониальной политике. На выходе получился идеальный симбиоз крупного американского капитала и революционных фанатиков, которые будто бы дополняли друг друга. 

На этом сосредоточили свои усилия все ведущие политтехнологи, начиная с крестного отца неоконов – Лео Штрауса. Этот немецкий философ эмигрировал в конце 30-х из Европы в США. Как и другие перевоспитанные троцкисты, Штраус проповедовал борьбу с тем, что он называл тоталитарными режимами. Потому понятной целью его политической доктрины стало создание мира, в котором такие режимы стали бы невозможны. Среди влиятельных неоконов такие известные американские политики и военные, как Пол Вулфовиц, Джон Маккейн, Джон Ашкрофт, Абрам Шульский, Дональд Рамсфельд, Дик Чейни, Стив Форбс, Виктория Нуланд, Роберт и Виктория Кэйган и многие другие. Их суммарное лобби в Пентагоне и Госдепе настолько велико, что большинство специалистов называют его определяющим в американской внешней политике.

Первыми под удар американских стратегов попали персы, а примеренная тогда технология много раз повторялась в других уголках мира. 19 августа 1953 года большая группа американских и британских агентов в Иране под видом бродячих артистов разыграла в центре города спектакль, который перерос в митинг с участием разношерстной публики восточных базаров Тегерана. Огромная толпа, в которой было немало людей, купленных на деньги ЦРУ, стала требовать смерти  премьер-министра Ирана Мохаммеда Мосаддыка. Беспорядки охватили весь город. В это же время в Тегеран вошли войска генерала Захеди. Правительственные войска потерпели поражение. К власти пришел Захеди. Мосаддык был отправлен в тюрьму, а американцы вернули себе контроль над иранской нефтью. Подобный сценарий повторится потом во многих других странах, а разработчики самой технологии обоснуются в штаб-квартирах ЦРУ и в Пентагоне.

Кажется парадоксальным, но своей связи с троцкистской революционной школой не скрывают самые известные пропагандисты технологической смены власти, чьи имена сейчас на слуху. Так, ведущий и ныне здравствующий «революционер» Джин Шарп известен, прежде всего, как автор мировых бестселлеров «От диктатуры к демократии» и «198 методов ненасильственных действий». Его методички печатались и распространялись каждый раз перед очередной «ненасильственной» интервенцией США от Белграда в 2000 до Киева в 2014. Вторым по величине вслед за Шарпом остается американский исследователь и политтехнолог Питер Акерман – автор фильма «Сильнее силы. Век ненасильственной борьбы» и ряда тематических книг. Оба – высокопоставленные консультанты американского правительства и по сей день возглавляют профильные некоммерческие институты.

Шарп начинал свою карьеру как секретарь у известного американского троцкиста и лидера американского рабочего движения Абраама Мюста.  Аккерман в юности увлекался троцкизмом, не чурался радикалов и даже сотрудничал с радикальными левыми движениями в США. Главным врагом переродившихся в «демократизаторов» троцкистов в течение века оставалось сильное государство.

Политическая культура, традиции управления и вероятные итоги революционных перемен никогда не принимались ими в расчет, ведь на вооружение был взят старый большевистский лозунг: «цель оправдывает средства». Пролетарская революция или восстание масс, свержение царя или авторитарного лидера – не имеет значения. Главное – ослабить государство, погрузить его в пучину противоборства этнических, финансовых или религиозных групп, как было в ходе так называемой «Арабской весны». После успешного свержения власти в Ливии, Ираке, Египте и отчасти удавшемся перевороте в Сирии страны погружались в затяжную гражданскую войну, по итогам которой довоенный мир казался почти земным раем.

Также в ходе «Арабской весны» впервые была применена военная технология управляемого хаоса. Еще в 1992 году американский военный стратег Стивен Манн предложил американским военным эту концепцию в статье «Теория хаоса и стратегическая мысль». В ней он совместил эту теорию с геополитической доктриной США. Автор открыто говорил о необходимости «усиления эксплуатации критичности» и «создании хаоса» у противника как об инструментах обеспечения национальных интересов США.

Основными инструментами он называет «содействие демократии и рыночным реформам». Согласно Манну, существуют следующие средства создания хаоса на той или иной территории:

— содействие либеральной демократии;

— поддержка рыночных реформ;

— повышение жизненных стандартов у населения, прежде всего элит;

— вытеснение традиционных ценностей и идеологии.

Однако, чтобы все эти теоретические построения стали действующей политической доктриной, потребовалось развитие соответствующей технологической базы и доступных большинству населения информационных технологий. Это произошло в начале 2000-х. Благодаря робототехнике, беспроводной связи 3G, Skype, Facebook, Google, LinkedIn, Twitter, iPad и дешевым смартфонам общество стало не просто связанным, а взаимозависимым и «прозрачным» в полном смысле этого слова.

Манн оказался самым честным и последовательным. Он лишь коротко и цинично констатирует: «С американскими преимуществами в коммуникациях и увеличивающимися возможностями глобального перемещения, вирус [революций] будет самовоспроизводящимся и будет распространяться хаотическим путем. Поэтому наша национальная безопасность будет иметь наилучшие гарантии...»

Этот вирус якобы демократических восстаний разносит в щепки государство – тонко налаженный механизм отношений между властью и населением, различными группами элит, этническими и религиозными группами. Разве интересовались западные «демократизаторы» тонким равновесием власти в арабских странах? Была ли им интересна оригинальная южнорусская культура Украины? Неужели они обращали внимание на интересы сербского народа в бывшей Югославии?

Родовое проклятье новых революционеров в том, что себя они возводят в ранг цивилизованных господ, а остальные народы ставят на ступень ниже как варварские и недоразвитые. По сути, это продолжение фундаментального расизма Запада, который перестал измерять череп – и начал высчитывать индексы демократии. Недостаточно либеральных свобод – ждите гуманитарные бомбардировки, «цветные революции» и гражданскую войну.

Если они нас чему-то и научили, так это ценить и беречь свое государство без надежды на сказочные революционные рецепты. Для победы в конкурентной борьбе наций нам нужен скрупулезный труд, сильное государство и упорная эволюция. Лимит революций для нас исчерпан.