Корейский Логос

Древняя Корея

Древние корейцы: этнос и культура

Корейцы, который составляют основное население Корейского полуострова, представляют собой древний народ, испытавший на себе колоссальное и подчас решающее влияние китайской цивилизации. Наряду с Вьетнамом и Японией Корея являлась одной из стран, считавших себя частью китайского мира. Китайский Логос в значительной степени предопределил содержание корейской культуры, политики, религии и искусства.

Однако корейцы вместе с тем существенно отличались от китайцев этнически и лингвистически, составляя особую группу. Корейский язык считается изолированным и отдельным от других групп, но в некоторых лингвистических теориях его сближают с алтайской группой языков, куда в самой расширенной версии этой гипотетической семьи включают и японский язык [1]. По другой классификации, корейский язык (включая его древние версии) объединяется только с японским и носит название языки пуё, по названию древнекорейского царства Пуё [2]. Современный корейский язык считается родственным также древним языкам корейских государств Когурё, Пэкче и Силла.

Изначально корейская письменность строилась на основе заимствованных китайских иероглифов (письменность ханча), но в XV веке в эпоху царствования четвёртого вана корейского государства Чосон Седжона (1397–1450) корейские учёные создали специальный алфавит хангыль для слоговой записи. Считается, что этот алфавит был разработан на основе монгольского квадратного письма, а некоторые знаки напоминают деванагари. У истоков этого письма стоял как сам царь, по преданию задумавший новый алфавит, наблюдая за рыболовецкой сетью и переплетением её узоров, так и группа буддистских монахов, воспользовавшихся этим инструментом для распространения своих религиозных идей в широких массах, поскольку хангыль был значительно проще, чем ханча. Буддизм в целом был самой распространённой религией в Корее, а до XIV века он по сути обладал статусом государственной религии. При этом среди буддистских школ доминировала линия Хваом (от китайской школы Хуаянь), а позднее Сон (от китайской школы Чань)

В любом случае корейцы представляют собой совершенно особый отдельный горизонт, корейский Dasein, качественно отличный и от китайского, и от японского, и от алтайского (маньчжурского), с которыми, тем не менее, у него есть много общих черт и устойчивых связей.

Хвангук, Синси и Чосон: небесные истоки корейского историала

С точки зрения самих корейцев, древнейшим корейским государством было Чосон (или Кочосон), расположенное на севере Корейского полуострова[3]. Средневековые корейские хроники, такие как «Самгук саги» («Хроники трёх королевств») [4] или «Самгук юса» [5], относят начало Чосона к XXIV столетию до Р.Х. Однако в корейском тексте «Хвандан коги» содержится упоминание о ещё более древнем государстве Хвангук.

Корейский миф о происхождении первого корейского государства и, соответственно, самого корейского народа таков. Согласно хронике «Хвандан коги», некогда существовало небесное государство Хвангук, где правил бог Хванин. Другая версия этого имени — Ханеуллим, что дословно означает «источник или фонтан бытия». Царство Хвангук было своего рода небесной Кореей, парадигмальным корейским царством. Ему соответствовала особая иероисторическая эпоха, длившаяся 3301 год, начиная с 7197 года до Р.Х. Кроме Хванина упоминаются ещё семь мифических правителей Хвангука: Анпхагён, Хёксо, Косири, Чууян, Сокчеим, Куылли и Чивири.

После завершения этого периода сын небесного божества Хванин по имени Хванун спустился с небес на священную для корейцев гору Пэктусан, где основал Синси, Город Бога. Там он правил с опорой на чиновников и министров, управлявших стихиями — ветром, дождями, облаками и т.д. Это стало второй священной эпохой. Ей соответствует период с 3898 до по 2333 до Р.Х.

Первые два периода корейского историала отражают два уровня парадигмального осмысления корейцами своей собственной идентичности: первым и высшим слоем является небесное царство Хвангук, а вторым — проекция этого царства на землю в форме государства Синси, находящегося в центре сакральной территории — Святой Кореи.

В разных версиях хроник Хвангук и Синси описываются с бóльшим или меньшим количеством мифологических подробностей: иногда они предстают аналогами земных царств, только отличающихся порядком, миром, изобилием и счастьем, а иногда наделены волшебными свойствами. В наиболее мифологизированной версии жители государств Хвангук и Синси — боги и духи. В структурах древней корейской религии, мотивы которой сохранились позднее в шаманских верованиях корейцев, эти божественные государства остаются вполне действительными: ими правят цари-драконы (ён), а чиновниками являются иерархии духов, пронизывающие все уровни существования. В некотором смысле государства Хвангук и Синси атемпоральны; они существуют и сейчас, но только в имплицитном, сокрытом виде, составляя живую духовную Вселенную корейцев. К ним обращаются корейские жрецы и шаманы в свих обрядах.

От государств Хвангук и Синси историал переходит к следующей эпохе. Она описывается в мифе. Некогда в эпоху правления Хвануна, тигр и медведица возжелали стать людьми и обратились за этим к земному богу — Хвануну. Тот дал им священную трапезу, завещав сто дней не выходить на свет из пещеры. Тигр вышел раньше и остался зверем, а медведица выполнила обет и, выйдя из пещеры, превратилась в женщину Уннё. В этом легко узнать календарный символизм зимы и зимнего солнцестояния. Здесь важно обратить внимание на то, что тигр тоже выразил желание стать человеком. Это является важным элементом корейского мифа, где тигр рассматривается как наиболее близкое к человеку живое существо, то есть как «почти человек». Отсюда многочисленные предания и обряды, связанные с тигром и с духом тигра. В фигуре медведицы мы, вероятно, имеем дело с очень древним пластом корейской идентичности, восходящей к докорейским палеоазиатским корням, так как к северу от Корейского полуострова мы видим обширную зону, где доминировал культ медведя (нивхи, айны, юкагиры и т.д.) [6]. Этот пласт имеет прямое отношение к культуре Великой Матери и Логосу Кибелы. Медведь — типичный феминоид, и показательно, что в корейском шаманизме (мусок) центральной фигурой является именно женщина-шаман (муданг). Именно женщины способны осуществлять шаманские обряды, исцеления и быть одержимыми духами. Те случаи, когда шаманами у корейцев становятся мужчины, они обычно облачаются в женское платье. Такой же институт женского шаманства мы встречаем у многих палеоазитов. Показательно также, что институт женского шаманизма возводит своё происхождение к Богине Гор, Даэмо, Великой Матери. Она в древние времена спустилась с небес и стала женой земного человека — Побу Хвасана. От их брака родились семь дочерей, которые и стали родоначальницами женщин-шаманок или жриц (муданг). В другой версии легенды Даэмо или Чил Конджу (Седьмая Принцесса) была заточена своим отцом в каменном гробе и брошена в пруд, откуда её спас царь-Дракон. Так в общую структуру входят Великая Мать (Даэмо, Сунмо, Ямо, Шенмо и т.д.), женские правительницы (принцессы), медведица, камень, горы, вода и собственно институт женского жречества.

Далее миф повествует, что женщина-медведица Уннё обратила свои молитвы к Мировому Древу (сандалу), прося его об избавлении от одиночества, на что Хванун согласился и взял её в жёны. От их брака родился первый царь корейцев — Тангун Вангом. Его правление корейские хроники относят к 2333 году до Р.Х. и считают его современником китайского Императора Яо. Он называется также «Сандаловым Царём».

Тангун правил государством Чосон или Кочосон (дословно, «Страна Утреннего Покоя») более тысячи лет, а перед тем как передать власть наследнику, он перенёс столицу в область современного Пхеньяна и превратился в бога Гор (Саншин). Тангун считается архетипом корейского народа, корейским Selbst. Этот герой имеет строго небесные и патриархальные черты и мыслится как носитель вертикали солярного начала.

Тангун выступает в корейском мифе и как первый царь и как первый жрец (му), возносящий от лица земных людей молитву небесам, источнику бытия — небесному царю Хванину, своему деду.

Три первых государства корейского историала, соответствующие эпохам Хвангук, Синси и Чосон, образуют три синхронических парадигмы, выступая картой корейского космоса, в котором размещён корейский Dasein. Небо (Хвангук) проецируется в божественное царство в центре мира (Синси), и в результате смешения божественного и звериного (после ритуального очищения звериного, хтонического начала — эпизод с Уннё-медведицей) возникает парадигма человеческого — Чосон (Кочосон). Тангун же является человеческим драконом, священным Императором, сочетающим в себе Небо и Землю, мужское (отеческое) и женское (хтоническое), вечное и временное. Поэтому Чосон представляет собой сущность корейского начала, его вечный центр.

В синхронистской версии это даёт трёхчастную картину мира и соответственно божественную триаду:

• Хванин — Небо,
• Хванунг — промежуточный мир,
• Тангун — земля.

На каждом из этих уровней существует своя особая Корея, и все они совокупно и составляют структуру корейского Dasein’а.

 

Корея вступает в историю

Первые сведения VII века до Р.Х. о древнекорейском государстве или нескольких городах-государствах, а также археологические данные показывают наличие у корейцев иерархической организации общества, конной военной аристократии и царской власти. Большинство населения занималось земледелием — выращиванием риса, составляющего основную пищу корейцев и разведением домашнего скота. Ряд черт указывает на прямое влияние туранской цивилизации, достигающей в Бохайском заливе своей самой восточной границы. Следовательно, в этносоциологической структуре Кочосона можно предположить наличие туранского элемента — либо напрямую индоевропейского [7], либо алтайского [8]. Археология и лингвистика позволяют предположить наличие культурной общности древних корейцев с алтайским горизонтом, и по своей типологии корейская структура в целом весьма близка к маньчжурской и протоманьчжурской: в обоих случаях мы видим сильное влияние воинственно-аристократического начала в сочетании с аграрной практикой. Впрочем такая модель в целом соответствовала и обществам Северного Китая, различие же заключалась лишь в пропорциях: у туранских народов преобладало кочевничество и скотоводство, а земледелие было либо незначительным, либо вообще отсутствовало [9]. У маньчжуров и древних корейцев аграрный фактор развит намного больше, а у китайцев он преобладает. С точки зрения этой пропорции, древние корейцы, судя по всему, были ближе именно к маньчжурам, отличавшихся от остальных алтайцев большей развитостью земледелия. В целом маньчжурский и корейский горизонты довольно близки между собой, и с точки зрения морфологии культуры, граница между ними строго не прочерчена. Поэтому в некоторых случаях — как, в частности, в случае государства Бохай — не прекращаются споры о том, причислять ли то или иное политическое образование к истории маньчжуров (и протоманьчжуров — например, народов мохэ) или к истории корейцев [10]. Сам факт таких споров показывает, насколько близки эти образования были и географически, и этносоциологически.

К III веку до Р.Х. Кочосон представляет собой сильное политическое образование, которое ведёт войны с Китаем (династии Янь) и подчас расширяет свои земли за счёт китайских.

В китайских хрониках III века до Р.Х. содержатся сведения о том, что ещё в XI веке до Р.Х. государством Чосон правил принц Киджи — родственник (дядя) последнего Императора династии Шан Ди Синя (1105–1046), и его потомки оставались властителями Чосона вплоть до начала II века до Р.Х.. Почитание этого правителя древней Кореи и его эпохи (Киджи Чосона) была особенно велика в те эпохи, когда в Корее преобладало конфуцианство. В VI веке ему был построен мавзолей, а в XIII-XIV веках он был интегрирован в корейский историал как культурный герой, наследующий правление от предшествующей династии Тангуна.

В любом случае во II веке до Р.Х. в государстве Чосон происходит смена династии и к власти приходит ещё один выходец из Китая Виман, основавший династию Виман Чосон, правившую Чосон три поколения — вплоть до его внука Уго (?–108 до Р.Х.). Свергнутый им правитель бежал на юг Корейского полуострова, заселённого корейскими племенами, не имевшими в то время централизированной государственности. Эта область назвалась Чин или Чингук, и присутствие корейцев в ней достоверно фиксируется с III века до Р.Х. Эти племена часто вступали в конфликт с китайцами династии Хань, но не образовывали устойчивых племенных союзов или конфедераций вплоть до эпохи Самхан в самом начале II века до Р.Х. После того, как государство Чосон на севере распадается (конец династии Вимана) на юге создаётся новый очаг корейской государственности — государство Чин, не имевшее, однако, такого же уровня централизации, как Чосон. Позднее здесь возникло три племенных объединения — Пёнхан, Чинхан, Махан, а государство Чин вошло в Махан.

Таким образом на юге Корейского полуострова в период, последующий за концом древнего северного государства Чосон, складывается другая модель государственности, основанная на конфедерации нескольких племён, что позднее положит начало трём корейским царствам — Когурё (на месте Махан), Силла (на территории Чинхан) и Пэкчэ (на территории Пёнхан).

 

Три царства

Со II века до Р.Х. к северу от Корейского полуострова на территории современной Маньчжурии в области, примыкавшей к территории государства Чосон, мы встречаем ещё одно корейское государство Пуё. Это государство так же как и Чосон строилось вокруг воинственной наследственной аристократии, в обычаях которых можно увидеть следы влияния кочевых обществ Турана, и с опорой на развитое земледелие. К востоку от Пуё обитали алтайцы сяньби (предки монголов), а к северу алтайцы илоу (предки маньчжуров). Это обусловливает культурное сходство этой северной части корейцев с алтайцами. Язык, на котором говорил народ Пуё, был близок к языку более древних корейцев Кочосона и более поздних корейцев юга.

Государство Пуё просуществовало до 494 года. Ранее от него отложилось государство Восточное Пуё (Тонбуё). Для всех корейских племён именно север считался наиболее священной территорией, поскольку в структуре корейского историала именно там располагались изначальные священные центры — пространство нисхождения небесной Кореи и её богов-правителей на землю.

На самом Корейском полуострове, расположенном к югу от изначальной Кореи, постепенно сложилось три государства — Когурё, Пэкчэ и Силла. Ранее здесь жили корейские племена, находившиеся под властью китайской Империи Хань. С 57 года до Р.Х. на юго-востоке полуострова складывается первый очаг сопротивления китайцам и борьбы за независимость, что положило начало государству Саро (позднее Силла). Несколько позже в 37 году до Р.Х. другой племенной союз корейцев также получает независимость и образует на востоке Корейского полуострова государство Когурё, вскоре ставшее самым крупным из корейских политий и распространившее свою власть на север полуострова. Позднее оно завоевало Пуё и провозгласило себя его наследником.

И наконец, в 18 году до Р.Х. два царевича из государства Когурё покоряют федерацию племён Махан и основывают на юго-западе третье корейское царство — Пэкчэ. В IV веке происходит расцвет этого государства, распространившего свою власть далеко на север — вплоть до Пхеньяна — и в свою очередь провозгласившего себя преемником Пуё.

Так наряду с Пуё, находящимся на самом северу, появляется ещё три независимых и довольно самостоятельных корейских политии.

На первом этапе три корейских государства ведут общую борьбу против династии Хань, которая, однако, оказывает решающее влияние на корейскую культуру. В обществе преобладает конфуцианство, и Китай рассматривается как непререкаемый образец для подражания и цивилизационный суверен. Корейская идентичность строится на сочетании двух факторов: признании культурного превосходства Китая и отчаянной борьбе за политическую независимость от того же Китая. Корейцы упорно настаивают на своей самобытности, а авторитет и верховенство китайского духа строго отделяют от политического вассалитета. Это во многом предопределяет саму корейскую идентичность: будучи частью китайского мира под влиянием имперского китайского Логоса (жёлтого Дракона-Диониса), корейцы претендуют на автономию и суверенитет внутри этой структуры.

Падение китайской династии Хань в начале III века по Р.Х. ведёт к тому, что корейцы несколько отходят от конфуцианства и обращаются к буддизму, а также начинают всё более настаивать на своей самобытной идентичности. Параллельно с этим начинается длительный период противостояния между собой трёх царств, в ходе которого китайцы выступают уже не как общая угроза, а как тактический союзник одного или другого корейского царства в противостоянии с соседями.

В эпоху династии Тан в VII веке китайцы снова предпринимают попытку силой захватить Корею, но добиваются в этом успеха только тогда, когда идут на союз с государством Силла. Правители Силлы помогли китайцам разгромить армии Когурё и Пэкчэ, но усилив своё собственное могущество, они не оставили китайцам эти земли, а выбили их снова, объединив Корею под своей властью. Так Корейский полуостров оказался впервые объединённым под началом единой корейской династии, войдя в состав в государства Силла. Такое положение дел сохранялось с 668 по 935 год.

 

Средневековая Корея

Корейский Логос Средневековья

В период трёх царств и позднее в эпоху объединённого государства Силла корейский горизонт впитывает в себя цивилизационные структуры Китая. Как и в случае Китая в основе корейской традиции лежит представление о балансе сакральных сил и идея священного правителя. Отсюда все базовые символы и фигуры китайской традиции. В значительной мере это было воспринято и корейцами. Формализацию китайского Логоса, его Ausdruck-стадию (по Л.Фробениусу) [11] мы видим в конфуцианстве, и соответственно, конфуцианство стало важнейшей составляющей и корейского Логоса.

В сфере более детального развития парадоксальных измерений китайской традиции мы сталкиваемся с даосизмом, а позднее принесённый в Китай, а оттуда в Корею индийский и тибетский буддизм, сочетаясь с даосизмом, порождает ещё одну версию той же духовной культуры. И снова Корея Средневековья в полной мере вбирает в свою культуру даосизма и китайскую версию буддизма.

Корейский буддизм, как и китайский, наследует исключительно традицию Махаяны. Основные пять школ корейского буддизма сложились с VII–VII веках:

• Попсон, обобщающая школа Махаяны, основанная наставником Вонхё (617–686),
• Кеюль (традиция Виная, китайская школа Люй-цзун),
• Ёльбан (школа «Махапарнирвана-сутры», где эксплицитно утверждается учение об атмане, «я», как о Татхагарбхе, и подчёркивается эсхатологический характер современного цикла, когда заканчивается эпоха расцвета буддизма и наступают тёмные времена, требующие особого учения),
• Хваом, являющаяся ответвлением китайской школы Хауянь с элементами йогачары и мадхьямики, а также учения Читой Земли (Цзиньту и Тяньтая), основанная на метафизике Татхагатагарбхи и прежде всего на «Аватамсака-сутре»,
• Юсик (йогачара — китайская школа Фасян).

Самой распространённой была школа Хваом. Позднее широкое развитие получила школа буддизма «Чистой Земли» Чонтхо (китайская Цзинту — 净土) и собственно Чань (с IX века), в котором все наиболее парадоксальные черты собственно китайского буддизма, существенно переосмысленного в контексте даосизма достигли своего высшего выражения. В Корее Чань-буддизм получил название Сон, что соответствовало корейскому прочтению иероглифа 禪.

В восьмом веке широко распространяются эсхатологические течения и нарастает почитание культа Будды грядущих времён Майтрейи. В начале X века представитель королевской семьи государства Силла Кунъе (857–918) объявил самого себя Майтрейей и основал недолговечное государство Ху-Кугурё или Тхэбон, просуществовавшее с 901 по 918 годы.

Однако эти китайские слои накладывались на более глубинные структуры собственного корейского Dasein’а, которые предполагали в некоторых случаях параллельную герменевтику китайского наследия. Трёхчастная структура сакрального космоса, воинственный характер общества и ряд элементов, свидетельствующих о влиянии туранской культуры [12], в сочетании с чисто корейской и довольно ранней историографической традицией и определёнными практиками и представлениями традиции древнекорейского шаманизма — всё это свидетельствует о самобытности корейского горизонта, сохраняющейся и даже укреплявшейся на всех этапах корейской истории несмотря на китайский фактор. Если учесть, что специфика туранского Логоса заключается прежде всего в его подчёркнуто аполлонической ориентации, что было полностью унаследовано алтайской традицией, то мы можем увидеть в корейской цивилизации именно такое — туранское — толкование китайской традиции. С ноологической точки зрения, это означает, что уникальный китайский дионисизм, — чистый дионисизм, — не склоняющийся ни к одному из двух противоположных полюсов, ни к Аполлону, ни к Кибеле, что и составляет уникальность собственно Логоса Жёлтого Дракона, у корейцев несколько нарушается, и центр тяжести смещается в сторону Аполлона и более жёстких по сравнению с китайскими осей диурна. И это не смотря на следы матриархальных элементов, которые мы замечаем, в частности, в женском шаманизме и в образе Матери Гор (Сунмо или Даэмо). Это отличительная черта корейского Логоса — китайский жёлтый дионисизм здесь перетолкован в более туранском ключе. И именно это определяет структуру корейского историала: китайское влияние и китайский авторитет признаётся лишь с субтильными, но качественно важными поправками, корейский Dasein оставляет за собой право на суверенитет, а также на несколько более аполлоническую герменевтику основного корпуса китайской культуры и традиции.

Всё это должно было потенциально наличествовать и на более ранних стадиях корейской истории (эпоха Чосон), но в средневековый период Трёх Царств такая особенность становится эксплицитной и ярко выраженной. В диалоге с великой китайской цивилизацией корейцы выковывают свой собственный самобытный и суверенный Логос.

 

Корё

Вслед за эпохой Трёх Царств, включая период объединённого государства Силла, наступает эпоха государства Корё. После того, как государство Силла ослабло в конце IX веке, на его основании снова проявляются контуры трёх политических полюсов, которые мы видели в трёх племенных федерациях ещё на раннем этапе и в Трёх Царствах (Когурё, Силла и Пэкчэ). В этот период один из представителей правящего дома Силлы, Кунъе, объявивший себя буддой Майтрейей, основывает самостоятельное государство Ху-Когурё, где пытается построить общество на основе эсхатологических ожиданий и личной диктатуре. Таким образом, появляется ещё оно политическое образование. И хотя режим Кунъе длится не долго, назначенный им царём своего государства Тхэбон Ван Гон, известный также как Тхэджо (877–943), после свержения и смерти Кунъе, превращает это государство в мощную державу. Он меняет название на Корё — сокращение от названия государства Когурё (отсюда пошло современное название «Корея»).

Ван Гон начинает укреплять свою державу и захватывает Силлу, а затем и другие государства, появившиеся в результате распада Силлы. Так Корейский полуостров снова объединяется под властью единоличного корейского властителя.

Государство Корё объявляет себя Империей, а правителя — Императором. Ряд правителей, следующих за Ван Гоном, реформируют право, делят Корею на административные провинции, упорядочивают законы. К XI веку Корё становится могущественным и процветающим государством.

После этого в Корё начинается период волнений, власть Императора слабнет, и на первые роли выдвигаются фигуры из военной аристократии. Это вызывает частые восстания и перевороты. В течении XII века сила Корё постепенно слабнет.

В 1231 году на Корё обрушивается первая волна монгольских завоеваний, и не смотря на то, что корейцы ожесточённо и упорно сопротивлялись монголам несколько десятилетий, в 1259 году им пришлось признать сюзеренитет монголов и утратить свою независимость. С правовой точки зрения, в этот период Корея становится частью Монгольской Империи с центром в Китае и под властью династии Юань. Когда монгольская династия начинает в свою очередь ослабевать, и в Китае вспыхивает восстание Чжу Юаньчжана (1328–1398), основателя постмонгольской династии Мин, корейцы пользуются этим, и под началом правителя Конмина (1330–1374) снова стараются отвоевать свою независимость.

В эпоху Корё буддизм в Корее достигает своего высшего расцвета и становится фактически государственной религией, а буддистская община, сангха оказывается интегрированной в государственную систему под началом монарха. Буддистская иерархия отныне стала частью системы корейских чиновников.

В этот же период корейские буддисты составляют свод древних сведений о Корее «Самгук юса» [13], где описывается вся структура корейского историала, включая древнейшие мифологические эпохи. Главную роль в создании этого свода играет буддистский монах Ирён (1206–1289). Именно в этом сборнике содержатся первые письменные сведения о Чосоне и Тангуне. Таким образом, эпоху Корё можно рассматривать как завершающий этап полноценного оформления корейского Логоса, в значительной мере начатый в период Трёх Царств и объединённой Силлы.

 

Чосон: конфуцианство и достоинство

В конце 1370-х годов в государстве Корё на первый план выдвигается успешный полководец, показавший своё мужество и ум в борьбе с монголами (некоторые историки считают его инициатором восстания «красных повязок» против династии Юань, что привело к её свержению и установлению династии Мин) Ли Сонге (1335–1408). Постепенно он захватывает власть в Корё, пользуясь слабостью Императора. В конце концов, он сам занимает трон и провозглашает новую династию — Ли. При этом в духе культуры Корё, где древним эпохам Кореи и корейской идентичности уделялось самое пристальное внимание, Ли Сонге переименовывает государство в Чосон. Это название было выбрано для того, чтобы показать связь корейского историала с тем периодом, который считался для корейцев парадигмальным и сакральным. В этом как раз и проявилось — на сей раз на уровне политики — стремление корейцев обосновать свою самостоятельность и независимость. Обращение к государству Чосон и возрождение его имени было броском корейцев к вневременному образцу, к той сущностной трёхчастной вселенной, которая и была дана в корейской традиции одновременно и как рассказ о древнейших этапах и истоках корейского народа, и как духовная карта бытия, полностью открытая духовидцам, жрецам и шаманам, а также корейскими мистикам, интерпретировавшим китайскую традицию в корейской оптике.

Таким образом, государство Чосон династии Ли снова обращается к истокам, эсхатологически замыкая древность и современность. Здесь можно вспомнить, что у истоков Корё мы видим именно Тхэбон, основанное правителем, считавшим себя Буддой будущего века — Майтрейей. Однако Чосон династии Ли опирается не столько на буддизм, которому покровительствовали владыки монгольской династии Юань, сколько на конфуцианство, двигаясь параллельно культурной реставрации в самом Китае, проводимой династией Мин, к чему Ли Сонге был идейно близок. Показательно, что переименование Корэ в Чосон было полностью одобрено и китайцами Мин.

Сам Ли Сонге был буддистом и имел буддистского наставника, Мухака (1327–1405). Но это не стало препятствием для того, чтобы он заложил основу политики повышения роли конфуцианства в Корее, что привело к ослаблению буддизма и постепенному превращению его из государственной религии в одну из множество религиозных сект.

При Ли Сонге столицей Чосона становится Сеул (сегодня столица Южной Кореи).

В эпоху Чосон, которая фактически длится до Нового времени (вплоть до начала XXчека), Корея продолжает укреплять и отстаивать свою идентичность, тонко балансируя между китайской цивилизацией, частью которой она является, и собственной идентичностью. Показательно, что в XV веке при четвёртом царе Чосона Сенджоне (1397–1450) создаётся особый корейский слоговой алфавит хангыль, отражающий язык корейского простонародья. Аристократия же продолжает пользоваться китайскими иероглифами.

При Сенджоне Чосон укрепляет свои позиции и на севере, добившись установления контроля над чжурчжэнями. В этот период Япония номинально признаёт свою «зависимость» от Кореи подобно тому, как сама Корея поступает в отношении Китая. Но в обоих случая речь идёт о форме геополитического и цивилизационного этикета, а не о прямом политическом контроле. Здесь важно, что Япония признаёт определённое старшинство Кореи в деле освоения основ китайской цивилизации. При этом корейский Логос в не меньшей степени, нежели Логос японский, настаивает на своей автономии и независимости, то есть на цивилизационной субъектности в отношении Китая, что, однако, в духе конфуцианской этики выражается не в агрессивном неприятии, но в вежливом, но упорном подчёркивании самодостаточности и цивилизационного достоинства. Жесты признания старшинства другого и даже «зависимости» не означают покорности и раболепия. Это — форма уважения и признания цивилизационных заслуг и достоинств, что только укрепляет (а отнюдь не ослабляет) субъектность того, кто готов к таким конфуцианским жестам.

Однако это не отменяет частых вторжений в Корею японских пиратов, которые становятся особенно интенсивными в конце XVI века. В 1592–1598 годах между Кореей и Японией разразилась полноценная война, получившая название Имджинской или Семилетней. Это существенно ослабило Корею, хотя корейские войска вместе с армией Цин смогли отбросить японцев обратно в море.

Если отношения Чосон с династией Мин были в целом традиционно дружественные, то новая маньчжурская династия Цин была настроена к Корее весьма агрессивно, предприняв ряд вторжений в XVII, что завершилось поражением Чосон и превращением его в данника Китая.

Все эти факторы заставили Чосон в последние века своей истории перейти к политике закрытости, поскольку во всех сторон Корея была окружена довольно враждебными силами. Это ещё больше заставило корейцев сосредоточиться на своей идентичности, что, впрочем, было отличительной чертой их культуры на всех этапах.

 

Корейская религия

Когда в 1864 году умер последний царь династии Ли Чхольджон (1831–1864), не оставив наследника, к власти пришёл его дальний родственник Коджон (1852–1919).

В этот период перед Кореей ставится историческая дилемма: либо открыться окружающему миру, что прежде всего выражалось в принятии многочисленных влияний, идущих с Запада, а на региональном уровне сблизиться с Японией, становящейся на глазах гегемоном в Восточной Азии, либо по-прежнему оставаться в изоляции, сохраняя свою самобытность. Так в Чосон как раз в период правления Коджона формируются два лагеря: западников и националистов.

Если западники опирались на миссионерские центры, откуда в Корее активно распространялось и католичество («западное учение»), то сторонники корейского пути сосредоточились на построении особой религиозной философии, получившей название Тонхак («восточное учение»). «Восточное учение» было основано на неоконфуцианских идеях, но объединённых со структурами реставрируемой древней корейской религии. Её создателем был Чхве Че-у (1824–1864), получивший откровение на горе Гуми [14]. Там ему явилось божество Кореи — небесный Отец Сандже. Он передал Чхве Че-у некий сакральный талисман йеонджу, с помощью которого тот исцелял больных.

Учение Чхве Че-у имело эсхатологическую направленность. Так он сформулировал теорию циклов (чеонджеон), согласно которой каждый период мира длится около 5000 лет. Учение Тонхак строилось на том, что в настоящее время этот цикл подходит к концу, и за ним наступает новый мир, построенный по иным принципам. В этой эсхатологии принципиальным фактором выступала верность корейским корням и богу Ханульниму. В буддистском контексте это было созвучно эсхатологическому учению школы Ёльбан, основанной на «Нирвана сутре» и онтологии Татхагатарбхи.

Чхве Че-у стал распространять корейскую веру, соединяя в своих проповедях традиционные для корейцев ценности и мотивы с призывами к возврату к корейским истокам, что мобилизовало широкие слои населения. В политическом смысле это было направлено против партии западников, которые укреплялись при регенте молодого правителя Коджона, его отца Ли Хаына (1820–1898). Противостояние корейских патриотов и западников из аристократии позднего Чосона привело к крестьянским восстаниям 1862 года, которые вспыхнули в Корее в провинции Кёнсандо и были жестоко подавлены властью. Сам Чхве Че-у был схвачен и казнён, став мучеником нового религиозного учения.

Тонхак стало религиозно-политической доктриной, ставящей во главу угла корейскую идентичность и веру в корейское небесное божество. Вся метафизика корейского историала получала здесь законченное и ёмкое воплощение. При этом в политическом смысле члены движения Тонхак призывали не только к противостоянию западным влияниям и, позднее, японской оккупации, но и к социальной справедливости и построению общества на этической основе.

В 1894 году вспыхнуло ещё одно крестьянское восстание, во главе которого стояли сторонники религии Тонхака под началом преемника Чхве Че-у — Чхве Сихьеона (1827–1898). Оно также было жестоко подавлено, а его вожди казнены. Тем не менее, и это не остановило распространение корейской веры.

Третий руководитель Тонхака Сон Бён-хи (1861–1922) существенно реформировал религию и закрепил за ней новое название: Чхондогё. Он несколько смягчил социальную направленность движения и отказался от призывов борьбы против японских властей. Вместе с тем он развил антропологию Чхондогё, подчёркивая — вполне в духе китайской традиции: в человеке нет ничего, кроме Божества, но в Божестве есть нечто, намного большее, чем в человеке. Это создавало особое измерение экстатической экзальтации Dasein’а, поскольку обращало корейцев к экзистенциальному срезу их существования, не откладывая процесс просветления и пробуждения на долгую цепочку процедур, достижений и этапов. В этом можно легко увидеть влияние традиции Чань (корейское Сон) и китайского даосизма.

В эпоху японской оккупации сторонники учения Чхондогё подвергались репрессиям, поскольку эта религия культивировала корейскую идентичность, содействуя консолидации народа и их сплочённости в деле восстановления суверенитета и государственности.

Показательно, что основанное на идеях Чхондогё политическое движение «Партия молодых друзей религии небесного пути» (Чхондогё-чхонъуданъ) является официально разрешённой в коммунистической Северной Корее, а число сторонников этой религии в Северной Корее около 3 000 000, что почти в два раза больше, чем в Южной Корее. Таким образом, корейская религия и основанные на ней политические движения можно рассматривать как радикализированную и эсхатологически заострённую версию корейской идентичности применительно к драматическим условиям конца XIX века, а также к веку XX и отчасти XXI, поскольку «восточный путь» является корейским ответом на вызов вестернизации и колонизации, что стало постоянным вызовом корейскому обществу, начиная с последних этапов династии Чосон.

 

Корея против Кореи

Японская оккупация и две Кореи

В 1894 году последний правитель государство Чосон Коджон объявил о создании «Великой империи Хан», попытавшись придать своей державе статус, сопоставимый с Китаем. На этом завершилась эпоха Чосон. Но провозглашённая Корейская Империя существовала лишь номинально, и сам Коджон полностью утратил власть, которая по окончании Японо-китайской войны в 1895 году оказалась по сути в руках японцев. В 1897 году Коджон ещё раз попробовал провозгласить наступление «новой имперской эры», но это никем не было воспринято всерьёз.

После Русско-японской войны Корея полностью утратила даже видимость независимости и была провозглашена протекторатом Японии, а в 1910 году официально аннексирована Японией, оставаясь до 1945 японской колонией.

В этот период Чхондогё и другие формы национальной корейской идеологии выполняли роль революционных структур, сплачивавших корейцев в их стремлении к восстановлению независимости. Вместе с тем в корейском обществе в это время распространяются и другие политические идеи, заимствованные из западной цивилизации. Так становится популярным марксизм, который хорошо сочетается с корейской (в частности, буддистской) эсхатологией. Западные миссионеры наряду с католичеством и протестантизмом распространяют идеи либерализма и демократии. Кроме того, корейцы подчас копируют и европейский национализм, а его концептуальные отличия от традиционных форм корейской идентичности не принимаются во внимание.

В период Второй мировой войны Корея оказывается в зоне скрещивания интересов трёх геополитических лагерей — СССР, США и их союзников, и Японии, чьей колонией Корея является. После поражения японцев север освобождённого от них Корейского полуострова оказывается под советским контролем, а юг — под американским. Граница проходит по 38 параллели. Это предопределяет будущее Кореи: на севере широко распространяется коммунистическая идеология, на юге — либерально-капиталистическая. Так как освобождение Кореи приходит извне, то по сути на первых этапах японская оккупация сменяется советской и американской, разделив страну на две половины по условному признаку. Однако следует обратить внимание на то, что границы Северной Кореи приблизительно соответствуют территории древнего сакрального царства Чосон (Кочосон), тогда как территория Южной Кореи соотносится местонахождению трёх племенным сюзам Самханы или Трём Царствам. Духовный центр «вечной Кореи» находится в Пхеньяне. Пхеньян же стал столицей Северной Кореи, тогда как столицей Южной — Сеул.

Однако в обоих случаях корейцам и социалистического севера и капиталистического юга приходится отныне выражать свою идентичность в идеологических моделях тех держав, которым Корея была обязана своим освобождением от японцев. Следовательно, вполне корректно назвать такую ситуацию «идеологической оккупацией». Северная Корея оказалась под доминацией второй политической теории, а Южная Корея — первой политической теории. Так как Япония представляла собой японскую версию третьей политической теории, будучи союзницей европейских стран Оси, где третья политическая теория преобладала, то она была криминализирована и, соответственно, вынесена за скобки [15].

С 1945 по 1948 годы Корейский полуостров находится под прямой властью СССР и США, но к 1948 году в обеих частях начали готовиться к провозглашению независимости.

В Южной Корее в 1948 году при поддержке американцев пришёл к власти президент Ли Сын Ман (1875–1965), до этого в период японской оккупации бывший главой Правительства Кореи в изгнании. Ли Сын Ман был типичным корейским западником, тесно связанным с США. По вероисповеданию он был протестантом, что ещё более укрепляло его связи с англосаксонским миром и либерализмом (первая политическая теория). Несмотря на свой либерализм (в 1951 году он создал и возглавил Либеральную партию) Ли Сын Ман оказался правителем диктаторского стиля, обвиняя любых своих противников в «коммунизме» и подвергая их репрессиям, пыткам и убийствам.

Во главе Северной Кореи СССР поставили марксиста одного из лидеров Коммунистической партии Кореи Ким Ир Сена (1912–1994), бывшего ярким предводителем корейского партизанского движения в Маньчжурии и кадровым советским военным. На первых этапах он был назначен помощником военного коменданта Пхеньяна, а позднее естественным образом выдвинулся на роль главы северо-корейского государства.

 

Война 38-ой параллели

В 1950 году между двумя режимами Корейского полуострова вспыхивает гражданская война, которая длится три года и окончательно закрепляет границы и политические системы двух государств — Северной и Южной Кореи. Каждое государство выдвигает претензии на то, что именно оно является выразителем воли всего корейского народа. Однако в обоих случаях доминирующие идеологии являются проекциями западноевропейского общества и глубоко чужды корейской идентичности. Точнее было бы сказать, что ни один из двух центров не имеет достаточных оснований для того, чтобы объединить корейский народ под интегральной идеей. Поэтому часто Корейская война представляется как геополитическое столкновение двух сил, внешних по отношению к Корее — континентальной державы СССР (в союзе с маоистским Китаем) и атлантистской державой США (в союзе со странами капиталистического Запада) [16]. Корея же выступает как плацдарм в этом столкновении двух глобальных могуществ, геополитически воплощающих в себе первую (США) и вторую (СССР) политические теории [17].

В июне 1950 года после обсуждения главы Северной Кореи Ким Ир Сена со Сталиным плана ведения боевых действий, северо-корейские войска переходят 38-ую параллель и успешно наступают на юг. Довольно скоро они берут Сеул, откуда Ли Сын Ман вынужден бежать. Почти вся территория Южной Кореи оказывается в руках коммунистов.

На этом этапе в войну включается армия США, с поддержкой которой южнокорейские войска переходят в контрнаступление и выбивают северо-корейцев за 38-ую параллель. Далее следует наступление на север, и в руках южно-корейцев оказывается на сей раз Пхеньян. Видя, что коммунистические силы терпят крах, в войну вступает СССР и Китай, которые помогают Ким Ир Сену отбить нападение, освободить Пхеньян и снова восстановить границу по 38-ой параллели.

Таким образом потеряв сотни тысяч людей и пролив моря крови, в целом ситуация вернулась к своим начальным позициям. В 1953 году был подписан мирный договор, закрепляющий статус кво. Однако власти Южной Корее уклонились от этого подписания, поэтому с юридической точки зрения между двумя странами (режимами) по-прежнему «идёт война».

В 1958 году на территории Южной Кореи США разместили ядерное оружие, а после долгих исследований Северная Корея в 2005 году заявила, что самостоятельно изготовила ядерное оружие в целях защиты от возможной агрессии со стороны Сеула и США.

 

Чучхэ

Если в Южной Корее под давлением Запада установился режим либеральный диктатуры, сохранившийся в целом несмотря на свержение в 1960 году Ли Сын Мана в ходе Апрельской революции, и идеология Южной Кореи полностью повторяет с небольшими коррекциями западные либерально-демократические модели, то в Северной Корее (КНДР) коммунистическая идеология подверглась очень глубокому переосмыслению в чисто корейском духе. И в этом проявилась личность северо-корейского руководителя Ким Ир Сена.

Ким Ир Сен разработал особую теорию, которую принято называть идеологией чучхэ (дословно, «хозяин самого себя»). Это сложный индуистский и буддистский термин, который может означать также и принцип «алая-виджнана», то есть «корневое сознание», «глубинное сознание самого себя», которое есть основа воспринимаемого нами мира как «действительного». Тот, кто понимает, что для контроля над миром необходим контроль над своей глубинной сущностью, тот стоит на позициях философии чучхэ. Но в данном случае, как и в индуистской концепции «сварадж», применённой к политике деколонизации, чучхэ обращается не к индивидуальному субъекту, а к коллективному, где носителем «корневого сознания» выступает всё общество. В случае чучхэ этой интегральной единицей сознания является корейский народ, объединённый по ту сторону сословий, каст и других индивидуализирующих отличий.

Такое прочтение коммунизма можно считать корейской версией «национал-большевизма» [18], но только в отличие от русской и германской версий этого идейного направления, Ким Ир Сен довёл эту идею до логического конца и воплотил на практике. Ким Ир Сен пересмотрел с позиций чучхэ историю советского коммунизма, где в отличие от классического марксизма произошло два фундаментальных сдвига в сторону русской идентичности — ленинская мысль о возможности осуществления пролетарской революции в одной отдельно взятой (причём на деле и не индустриальной) стране, и сталинская мысль о том, что на основе такой революции в отдельной же стране можно построить социализм. Однако в СССР оба принципиальных отступления от марксизма вообще никак не осмыслялись, будучи выданы за «ортодоксию». Ким Ир Сен со своей (корейской) дистанции увидел всё их принципиальное значение и придал этой «национализации» марксизма теоретический характер.

С другой стороны, для аграрной Кореи был близок пример маоизма, который вслед за ленинизмом и сталинизмом, утверждавшими национальные толкования марксизма, сделал ещё шаг и объявил крестьянство «революционным классом». Ким Ир Сен принимает и этот тезис и кладёт все три принципиальные момента в основу собственного оригинального толкования коммунизма.

Кроме того, чучхэ включает собственно корейскую идентичность и отчасти её религиозное выражение (Чхондогё) в общий синтез понимания общества, что ещё более конкретизирует коммунизм. Корейский коммунизм (чучхэ) — это экзальтация корейского Dasein’а в его сакральной эссенции, призыв стать всех корейцев господами своих корней, где и формируются истоки восприятия окружающего мира. Таким образом, изменяя своё сознание, делая его более корейским и более интегральным, более всеобщим (всекорейским), народ проецирует вовне совершенную картину лучшего мира. Здесь снова мы встречаемся с эсхатологической темой «грядущего мира», которую мы видели в государстве Тхэбон, в буддизме школы Ёльбан или в мистике Чхве Че-у и его учении о циклах. Северная Корея с помощью социально-политической и военно-экономической магии чучхэ превращается в парадигмальное государство Чосон, в котором божественное измерение становится наглядным, а плотные формы — прозрачными. Соответственно, на первый план выходит гештальт сакрального властителя — Тангуна, атемпоральный архетип корейской царственной субъектности. На эту функциональную роль органично претендует сам Ким Ир Сен, создатель нового государства и учения чучхэ. При этом само имя Ким Ир Сена, где фамильная часть «Ким» сопрягается с выражением «Восходящее Солнце», «Ир Сен», 일성, что было условным позывным Ким Сон Чжу (так звали изначально Ким Ир Сена в эпоху партизанской деятельности), в свою очередь, указывает на Небо и божественность той миссии, которую его носитель призван исполнить в структуре корейского историала. «Культ личности» в этом контексте является не искусственным дополнением к общей теории чучхэ, но её естественной составляющей, поскольку Великий Вождь «Восходящее Солнце» и есть корейский субъект, поклонение которому есть в конечном счёте не что иное как поклонение корейца самому себе, своему сакральному центру. Отсюда логично вытекает тезис о том, что Ким Ир Сен является вечным правителем КНДР, остающимся у власти и после своей смерти. Снова вы этом мы видим архетип Тангуна.

В этом ключе следует интерпретировать и династическую форму передачи власти от Ким Ир Сена к своему сыну Ким Чен Иру (1942–2011) и от него к современному руководителю Северной Кореи Ким Чен Ыну. Это — династия сакральных Императоров, владеющих священным центром «вечной Кореи» — Пхеньяном, городом, основанным спустившимся с небес божеством Хвануном.

 

Южная Корея

В Южной Корее принято насчитывать Шесть Республик, то есть периодов, отличающихся от предыдущих стилем правления. Все они строились на либерально-капиталистической идеологии и антикоммунизме, отражая основные установки американской политики. Если КНДР освободилась от прямого идеологического контроля и СССР и Китая, умело воспользовавшись советско-китайскими противоречиями, то Южная Корея в этом смысле оказалась в худшем положении.

Первая Республика представляла собой либеральную диктатуру Ли Сын Мана, свергнутого в 1960 году. Вторая Республика длилась меньше года. Она была также свергнута в ходе военного переворота, устроенного с опорой на США. В результате к власти пришла военная хунта, а Третья Республика лишь придала лидеру хунты Пак Чжон Хи (1917–1979) легальный статус. Во время Вьетнамской войны (1965–1973) режим Пак Чжон Хи оказывал всяческую поддержку США. Во внутренней политике для подавления протестов и оппозиции применялись те же террористические методы, что и при Ли Сын Мане. Тот же Пак Чжон Хи в 1972 году провозгласил Четвёртую Республику, в конституции которой власть президента ещё более усиливалась. Это стало основанием для новой волны террора и репрессий.

В конце концов Пак Чжон Хи был убит директором Центрального разведывательного управления Южной Кореи Ким Джэ Гю (1926–1980), который объяснил свой поступок тем, что Пак Чжон Хи, якобы, мешал демократии. Убийцу позднее судили и казнили.

На смену Пак Чжон Хи пришёл его ближайший соратник Чон Ду Хван, также как и предыдущий правитель глубоко интегрированный в структуры американской разведки. Чон Ду Хван, как и все предыдущие лидеры, правил страной в режиме либеральной диктатуры, но размах репрессий при нём несколько сократился. В 1988 году Чон Ду Хван передал власть Ро Дэ У, с чего принято вести отсчёт Шестой Республики, которая длится до настоящего времени.

В период правления Чон Ду Хвана в Южной Корее коррупция достигла колоссальных пропорций, что, в конце концов, привело к его отставке. В 1996 году он был осуждён за коррупцию, что стало основанием для вынесения приговора о смертной казни с учётом объёмов коррупционных сделок. Также за коррупцию был осуждён и Ро Дэ У. Позднее оба они были помилованы.

При следующем Президенте Ким Ён Саме (1927–2015) состоялся постепенный переход от диктаторского стиля правления к более мягкому и демократическому. При нём была проделана попытка начать борьбу с коррупцией, но и сам он был вскоре заподозрен в лоббировании. Несколько более удачными были попытки, предпринятые в этом направлении следующим Президентом Ким Дэ Чжуном (1924–2009), который вместе с тем начал политику сближения с КНДР, что нашло широкую поддержку в южно-корейском обществе, ранее вообще не имевшем возможности высказать своё мнение в условиях жёсткой проамериканской либеральной диктатуры.

Однако коррупционные скандалы и репрессивные методы в отношении оппозиции не прекратились с Ким Дэ Чжуном, и вся цепочка вплоть до новых судов и новых приговоров бывшим главам Южной Кореи продолжилась и в отношении последующих правителей. Так 11-ый Президент Республики Корея, которым стала дочь диктатора Пак Чон Хи Пак Кын Хе в 2017, был подвергнут импичменту, снят с должности и в марте 2017 года арестован по обвинению во взяточничестве, использовании служебного положения и разглашении секретной информации.

 

Чучхэ или коррупция?

Если сравнить между собой две Кореи с точки зрения сохранения идентичности, то мы можем сделать несколько заключений.

Идеи чучхэ представляют собой не просто реинтерпретацию коммунизма (вторая политическая теория) в контексте корейского общества, но особую эсхатологически заострённую версию корейской идентичности, лишь использующей коммунизм как способ выражения. В этом Северная Корея качественно отличается от Южной. В Южной Корее также корейское начало ищет своего выражения сквозь навязанные Западом культурные рамки и интерпретирует в своём ключе различные западные институты, технологии и ценности. Однако если чучхэ экзальтирует корейское начало, то южно-корейский либерализм его размываем и рассеивает. Вестернизация южно-корейского общества достигла более глубоких уровней социального сознания, качественно трансформируя сам корейский Dasein. Этому способствует и распространение протестантских версий христианства, и индивидуализм (совершенно чуждый корейской и дальневосточной, «жёлтой») цивилизации в целом, и консумеризм, и постмодернистская культура, которая при всей оригинальности южно-корейского искусства разлагает семантическую ткань корейской структуры. Конечно, под слоем модернизации и в Южной Корее мы при желании можем обнаружить скрытое там собственно корейское начало, но в отличие от Северной Кореи, где это начало эксплицитно и даже эксцессивно, в Южной Корее оно имплицитно, спрятано и подчас чрезвычайно размыто.

Следует отдельно обратить внимание на некоторые аспекты южно-корейского искусства, в частности на кинематограф. Здесь у целого ряда южно-корейских режиссёров — в частности, у Ким Ки Дука — мы видим глубокое внимание к корейской традиции, к особому корейскому Daasein’у и структурам бессознательного. Однако в целом южно-корейский постмодерн, как и в случае постмодерна японского, показывает картину расколотого корейского сознания, вырванного из матрицы традиции, из своего сакрального историала и насильно вброшенного в западные структуры, глубинно чуждые корейской цивилизации и её Логосу.

Таким образом современный дуализм двух Корей отражает не просто случайное последствие столкновения великих мировых держав в их геополитической дуэли, но и собственно корейскую диалектику, где истинный центр корейского горизонта находится на севере, а юг представляет собой разрозненное и дисперсное поле, не способное ни к консолидации, ни к пробуждению. Пхеньян облекает в форму чучхэ живую интуицию корейского космоса в его интеллектуальных корнях. Сеул представляет собой лишь центр колониальной зоны, где глубинный дух корейского народа вынужден искать не прямых путей для своей реализации, обходя завалы западничества, коррупции, либеральной диктатуры и археомодерна [19].

 

 

Буддизм в Корее

Китай и традиция Хваом

Буддизм в Корее распространялся из Китая, и это предопределило его структуру. Это принципиально отличает Корею от стран Индокитая, где буддизм распространялся и на ранних и на поздних этапах непосредственно из Индии. Географическая близость Кореи к Китаю ставило её в более выгодное положение и в отношении Японии, где буддизм подчас распространялся через Корею, хотя постепенно японские школы наладили прямые связи с Китаем.

Тот факт, что в Корее распространялись китайские версии буддизма, объясняет доминацию в Корее Махаяны и её наиболее радикальных версий Татхагатагарбхи и Ваджраяны, а также тех течений, где буддизм неразрывно сливается с даосизмом — прежде всего школы Чань.

География распространения буддистских учений в Корее следовала вектору север — юг. Соответственно, первым было государство Когурё, затем Пэкчэ и наконец, Силла.

Первые этапы приходятся на IV век по Р.Х. В самом Китае именно в это время — в IV веке — буддизм, распространявшийся там и ранее, резко меняет свой статус и становится весомым фактором в общей культуре Китая. В этом столетии складываются самостоятельные китайские школы, в основе которых глубокая переработка индийских течений в китайском ключе. В этом качестве почти в то же самое время эти китайские школы проникают и в Корею.

Один из самых знаменитых правителей Силлы царь Джинхеунг (526–576), активно покровительствовал буддизму, считая его религией, способной объединить корейцев и интегрировать их в единую Империю. Позднее, во второй половине VII века, когда Силла объединила основные территории Корейского полуострова, в этом государстве и другие правители покровительствовали этой религии, что способствовало её укоренению. Тогда же в Силле окончательно оформились самостоятельные корейские школы буддизма, продолжающие китайские образцы.

Первыми школами буддизма в Корее были Ёльбан (основанная на изучении Нирвана-сутры и, соответственно, на учении Татхагатагарбхи), Кеюль или Юль-чон (корейская ветвь китайской традиции Люй-дзун, определяющей правила монашеской этики и дисциплины), Синин («школа истинных мантр», основанная в Китае индийским миссионером Ваджрабодхи и близкая к Ваджраяне [20]), Чонджи (саутрантика) и т.д.

Укреплению и распространению буддизма в Силле способствовал монах Чачанг (590–658), основавший в 646 году в Пусане (Южная Корея) знаменитый буддистский храм Тонгдоса. От китайских буддистов он получил титул «таегукса», дословно — «Великий Благородный Жрец». Чачанг считается одним из основателей корейского буддизма.

Самым известным буддистским наставником раннего периода в Корее признаётся Вонхё (617–686), который жил как раз во время превращения Силлы в Империю. Он стал последователем Махаяны, сочетая сразу несколько течений — ориентированное на Будду Амитабху «Учение Чистой Земли» (по-корейски Чхонтэ) с центральной практикой повторения его имени (йеомбуль), йогачару (по-корейски — Юсик) и Татхатагарбху (китайские школы Хуань, Тяньтай и т.д.). Вонхё основал собственно корейскую школу, построенную на синтезе нескольких линий китайской Махаяны. Его школа получила название Попсон (другие название «Хэдонг» — дословно, «Корейская школа» или Джунгдо — дословно, «Средний Путь»). Вонхё ставил в центре внимания формулу «че йонг» — дословно, «сущность-функция», подчёркивающую недуальность истинной природы бытия и видимых проявленных форм. Другим излюбленным термином Вонхё был «тонгбулгьё» — «взаимопроникающий буддизм» , подчёркивающий диалектический ракурс взаимосвязи принципа и его проявлений.

Ещё один великий корейский учитель Ыйсанг (625–702) был другом Вонхё. Корейское предание гласит, что однажды оба отправились в Китай за получением знаний об истинах буддизма. Во время ночёвки Вонхё проснулся от жажды и выпил воды из какого-то сосуда. Утром, проснувшись, он увидел, что это было череп. После этого он осознал, что истоком спасения и иллюзии является человеческое сознание, и обретя эту недуальную истину, он вернулся в Корею, тогда как его спутник Ыйсанг продолжил путь в Китай в одиночестве и стал там учеником патриархов буддистской школы Хуаянь Фацзана и Чжияна. Вернувшись в Корею в 671 году, Ыйсанг основал школу Хваом, которая стала со временем главной формой корейского буддизма. Школа Хваом доминировала в Корее до конца XIV века. Школа Хваом была прямым продолжением китайской школы Хуаянь, но с многочисленными элементами собственно корейской культуры.

 

Школа Сон: мгновение истины

В VI–VII веках в Китае проходит бурное становление школы Чань-буддизма, являющегося вершиной китайского внутреннего буддизма. Практически в то же время эта традиция приходит в Корею, где получает название школы «Сон» (иероглиф 禪 — по-китайски читается Чань, по-корейски «Сон», по-японски — «Дзэн»). Термины «дхьяна», «чань», «сон» и «дзэн» являются синонимами [21], но именно китайская версия Махаяны, обращённой к Татхагарбхе и Ваджраяне в сочетании с китайским даосизмом и придала этому буддистскому направлению его уникальную идентичность.

В Корею Чань-буддизм принёс мастер — Помнанг (V век), получивший посвящение от четвёртого патриарха Чань китайца Даосиня (580–651). От Помнанга и от других корейцев, учившихся в Китае (в частности, от последователя Помнанга Синхэнгу (704–779), также посещавшего Китай), берут своё начало девять школ Сон. Причём восемь из них возводят своё происхождение к китайскому наставнику Ма-дзу Даойи (709–788), считавшемуся третьим патриархом Южной школы Чань и одним из главных авторитетов этой традиции.

Одним из первых мастеров школы Сон был также корейский царевич Ким Гьё-гак (696–794), удалившийся в священные горы Китая Цзюхуашань и посвятивший всю жизнь религиозной практике Чань. Корейская традиция считает его воплощением бодхисаттвы Кшитигарбха [22], который в дальневосточном буддизме считается «наместником Будды на земле» вплоть до конца цикла, когда ему предстоит борьба с силами ада и победа над ними — накануне прихода Будды будущего века — Майтрейи.

Постепенно школа Сон интегрирует в себя более раннюю и чисто корейскую школу Хваом, преобладавшую на прежнем этапе. Этому во многом способствует деятельность крупного буддистского наставника Гьюнньео (923–973), который теоретически обосновывает единство корейской Махаяны — как в версии Вонхё и Ыйсанг, так и в версии Сон.

Так Сон выходит на первый план среди других течений корейского буддизма. Важнейшую роль в этом сыграл Почо Чинуль (1158–1210), который активно содействовал интеграции в школу Сон других корейских направлений. В государстве Корё школа Сон — во многом благодарю Почо Чинулю — становится официальной религией. Почо Чинуль сделал основой буддистской организации Корё буддистский орден Чогэ, основав на горе Чогэ (откуда название ордена) буддистский монастырь Сонгванса, ставший образцом для всей духовной и интеллектуальной элиты Кореи. Там он объединил самых преданных и глубоких учеников, отличавшихся безукоризненной этикой и выдающимися духовными способностями, направив все силы общины к достижению высших состояний пробуждения.

В основе метода Чинуля и всей традиции Сон-буддизма лежит диалектическое сочетание «мгновенности» и «постепенности». Чинуль выдвинул принцип «Почо Сон» — «мгновенное просветление» и «постепенная реализация». Таким образом, Чинуль признавал спонтанность метафизического трансцендентного озарения и постепенность (длительность) освоения этого опыта имманентным человеческим существом.

Сам Чинуль объясняет, что такое «мгновенное просветление» следующим образом:

В силу безначальной иллюзии и обратного хода мышления, ты считаешь четыре великих элемента телом, заблудившуюся мысль — умом, а то и другое вместе — «я». Но если ты повcтречаешь хорошего друга, который объяснит тебе значение понятий неизменности и применимости (адаптации), природы и характеристик, сущности и функции, ты внезапно проснёшься к тому факту, что божественное сияющее знание и видение и есть твой подлинный ум. Этот ум изначально и вечно спокоен и не имеет ни природы, ни характеристик. Он есть дхармакая. Эта недвойственность ума и тела и есть истинное Я. И между этим Я и Буддой нет ни малейшей разницы. Следовательно, говорится, что просветление мгновенно. [23]

«Постепенная реализация» означает следующее:

Когда ты внезапно пробудился к факту, что истинный ум, дхармакая, один и тот же во всех Буддах, многие кальпы (циклы) ты ошибочно считал, что четыре великих элемента и есть твоё «я». Так как твои привычки стали твоей второй природой, чрезвычайно сложно освободиться от них мгновенно. По этой причине, полностью опираясь на своё пробуждение, ты должен реализовывать его постепенно. После того, как ты сводил все иллюзорные формы к ничто снова и снова, пока у тебя больше не осталось того, что должно было быть сведено к ничто, ты достигаешь состояния Будды. Состояния Будды невозможно достичь вне ума. Тем не менее, даже если тебе необходимо реализовать это постепенно, ты уже ранее пробудился к тому факту, что эти иллюзорные формы пусты, а природа ума изначально чиста. Поэтому упраздняя всё нецелостное, ты ничего не упраздняешь. А реализуя целостное, ты реализуешь, ничего не реализуя. Вот это и есть настоящая реализация и настоящее упразднение. [24]

Мгновенность, стремительность просветления (пробуждения) является основным принципом Сон-буддизма. Эта стремительность должна быть понята и реализована через особые формы невербальной коммуникации. Так классическое стихотворение мастера Сон звучит:

Тонкий смысл Сон-буддизма стремителен –
Только начни выражать его в словах, и уже слишком поздно. [25]

Позднее активно способствовал укреплению и расширению структур ордена Чогэ другой буддистский наставник Тэго Боу (1301–1382), объединивший практически все ветви Сон-буддизма, а также его друзья и единомышленники — мастера Сон-буддизма Гьеонган Бэгун (1298–1374) и Наонг Хьегеун (1320–1376).

К Тэго Боу возводит своё начало орден Тэго, который окончательно сложился в середине ХХ века, но получил широкое распространение к Корее в последние десятилетия. Его последователи утверждают, что Тэго Боу объединил в себе пять буддистских школ Кореи и девять различных течений школы Сон, заложив тем самым основу интегральной корейской буддистской традиции.

Отличительной чертой трёх наставников Тэго Боу, Гьеонган Бэгуна и Наонг Хьегеуна был высокий интерес к другим линиям китайской традиции — к конфуцианству и даосизму. Эту можно заметить уже у Почо Чинуля, который был непререкаемым авторитетом для ордена Чогэ. Но отныне изучение конфуцианства и даосизма становится нормой в корейских религиозных и политических кругах, что как и в Китае выражает формулу «трёх учений», знакомство с которыми необходимо для любого аристократа или образованного корейца. В «трёх учениях» корейцы видят ключ к собственной идентичности.

 

Орден Чогэ в эпоху Чосон

В период Чосон корейского историала правящая верхушка сделала ставку на одно из «трёх учений» -- на конфуцианство. Это положило конец доминации буддизма в корейском обществе. Более того, в определённые периоды конфуцианцы даже устраивали гонения на буддистов. Тем не менее, корейский буддизм не утратил своих позиций в обществе, а школа Сон поглотила в себе все остальные течения, став среди них не просто преобладающим, но практически всеобщим. Школа Хваом и её классические тексты также распространялись в ордене Чогэ.

Однако не все правители эпохи Чосон были ориентированы против буддизма. Так в царствование королевы Мунжеонг (1501–1565), которая сама была буддисткой, этой религии, напротив, оказывается всяческая поддержка. В её правление строятся новые буддистские храмы, собираются коллекции текстов, открываются новые монастыри. Во главе школы Сон становится пользующийся поддержкой королевы знаменитый наставник Боу (1515–1565).

В конце XVI века правители Кореи были довольно слабы и не могли справиться с вторжениями японцев. В этот период буддистские монахи Сон организуют на основе ордена Чогэ военизированные формирования, которые дают японцам отпор и, по сути, спасают независимость страны в критический период. Предводителем армии монахов становится наставник Сон Сосан Хьючонг (1520–1604), оставивший после себя глубокие философские тексты. Он считается не только народным героем Кореи, но и религиозным деятелем, ставшим центральной фигурой буддистского возрождения в эпоху Чосон. Показательно, что его философскую инициативу по реактуализации учений Сон продолжили и развили его ученики, бывшие его подчинёнными в битвах против японских отрядов. Таким образом, военная доблесть руководителей ордена Чогэ шла рука об руку с активной метафизической и теоретической работой. Самыми знаменитыми были четыре ученика Сосана Хьючжона — Ю Чжон (1544–1610), Еонги (1581–1644), Таэнеунг (1562–1649) и Илсеон (1533–1608).

Излюбленной и центральной практикой Сон было повторение коротких сакральных формул — гонган (коан) или гванхва. Корейская традиция отличается тем, что предпочитает короткие взрывные формулы, — такие, например, как «му» (無 — дословно, «не», «нет», «никакой», «без», то есть отрицание), — мгновенная концентрация внимания на которых приводит к просветлению и постижению недуальной истины традиции Сон.

Сон-буддизм сохранял свои центральные позиция и после конца эры Чосон. Однако во время японской оккупации, когда Япония в 1910 году аннексировала Корею, японская администрация существенно изменила традиции и правопорядок корейской сангхи, подчинив буддистские общины центральному правительству, отменив обязательный целибат для монахов и т.д.. В это время в Корее распространяются впервые японские школы буддизма — Дзёдо-синсю, представляющая собой японскую версию учения о «Чистой Земле», и Нитирэн.

 

Школа Вон: ответ на модернизацию

Вместе с японской оккупацией начинается модернизация корейского общества. Однако в случае Японии модернизация является косвенной, поскольку Япония в эпоху Мэйдзи, хотя и воспринимает под давлением Запада ряд черт, свойственных европейскому Модерну, но всё равно в основных параметрах сохраняет неизменными структуры традиционного общества. Следовательно, и в Корею Модерн приходит опосредованно и фрагментарно.

Корея оставалась японской колонией вплоть до 1945 года и разделяла вместе с самой Японией этапы её модернизации — в экономике, культуре и политике. В этот период в самой Японии развёртывались ожесточённые споры о характере и природе модернизации, где либерализм и западничество соседствовали с направлениями Консервативной Революции и укреплением японской идентичности. Всё это отражалось и на Корее, которая была неотъемлемой частью японского мира. К модернизации в эту эпоху добавлялась линия японского национализма, что приводило к давлению на различные формы собственно корейской идентичности — в том числе и в области религии. Так, корейский буддизм школы Сон рассматривался японцами как стержень корейского Логоса, и поэтому японские власти стремились либо ограничить его влияние, либо объединить с другими буддистскими школами, — прежде всего японскими.

В период японской оккупации складывается ещё одна собственно корейская версия реформированного буддизма — Вон [26], где изысканная метафизика и парадоксалистская практика Сон, обращённая к духовной элите, упрощается до уровня обычных мирян. С одной стороны, появление школы Вон можно рассматривать как результат японского влияния (в самой Японии буддизм чаще всего не имел статуса монашеской общины, но был частью широкой культуры, затрагивающей всё общество — включая мирян). Но с другой стороны, школа Вон была чисто корейским явлением и ставила перед собой цель дать ответ на вызов модернизации, сохранив и укрепив в новых условиях собственно корейскую идентичность.

Основателем школы Вон был Пак Чунгбин (1891–1943), известный также как Сотьесан. Он достиг состояния пробуждения (боддхи) в 1916 году и провозгласил новое учение, став первым патриархом школы Вон [27].

Название школа получила от главного символа, представлявшего собой простой круг — Ил-Вон по-корейски, «Единый Круг». Круг означал тотальность знаний, включающую в себя как постижение нирваны и истинной природы Будды (Дхармакая — его непроявленного тела, высшего в иерархии трёх тел Будды), так и всю совокупность феноменальных вещей окружающего мира (самсары).

В основе его учения лежали эсхатологические представления о наступившей порче мира и о необходимости сохранять буддистское учение и буддистские принципы в экстремальных условиях всеобщей деградации. Для этого Пак Чунгбин призывал отказаться от строгих правил монашеских общин и элитарных практик ордена Чогэ и начать проповедь буддистского учения среди народных масс. Этого шага требовали особые — критические — условия эпохи (эсхатологический мотив, свойственный древней школе Ёльбан).

В духе китайского синтеза Махаяны, Татхагатагарбхи и Чань, а также следуя во многом линии Сон и Хваом, буддизм Вон утверждал недуальность иллюзии и пробуждения от неё. На этом строились основы его теории — учение о Четырёх Благах (отсутствие мыслей и привязанностей, защиты беззащитных, помощь ближнему, поведение на основе справедливости), о Четырёх Сущностях (развитие силы с опорой на самого себя, превосходство мудрецов, обучение чужих детей, почитание духовных авторитетов) и о Тройном Постижении (добродетельность кармических действий, обретение мудрости-праджня, достижение самадхи). Из этого вытекала практика Вон: культивация веры, рвения к мудрости, способность к вопрошанию и преданность с параллельным отвержением безверия, жадности, лени и глупости, что совокупно составляет Восемь Установок учения Вон.

Вторым патриархом школы Вон, продолжившим традицию Пак Чунгбина, после его смерти стал Сонг Гью (1900–1962).

 

Борьба Сон-буддизма за корейскую идентичность

После конца японской оккупации корейские буддисты вернулись к прежним правилам монашеской организации. Прежде всего были восстановлены правила безбрачия для монахов, отменены японские нововведения в управлении общинами и монастырями, заново выстроены структуры ордена Чогэ и возвращены все практики и учения школы Сон. В то же время после 1945 года активно стал развиваться параллельный ордену Чогэ орден Тэго. Идеологически он почти ничем не отличался от Чогэ, но в отношении женатых буддистских наставников японской эпохи Тэго занял более мягкую позицию, нежели Чогэ, обязывающий всех вернуться к целибату. Тем самым Тэго включил в свои структуры и традиционные монашеские общины и тех, кто под давлением колониальных властей Японии принял новые для Кореи традиции жреческого брака.

Вместе с тем эпоха японской доминации породила серьёзный раскол между традиционным монашеством, ориентированным на Чогэ, и женатыми жрецами, которых Чогэ обвиняло в отступлении от норм буддизма и в коллаборационизме с властью оккупантов. Позднее после образования двух корейских государств в Северной Корее буддизм был вообще запрещён, а в Южной Корее сформировались четыре основные позиции в отношении религии:

• либеральные западники выступали против буддизма как такового, считавшегося помехой на пути дальнейшей модернизации и вестернизации корейского общества (такой была и остаётся в целом позиция правящей южно-корейской элиты);
• часть консервативных южно-корейских политиков предпочитало обращение в христианство (католицизм и протестантизм), что также с их точки зрения способствовало усвоению западных начал и ценностей;
• умеренные буддисты ориентировались на сотрудничество с либеральным режимом и на признание брака жрецов;
• наиболее консервативная часть отстаивала традиции Сон и орден Чогэ как основу корейской идентичности.

В эпоху президентства Пак Чонхи (1917–1979) южно-корейские власти попытались объединить все ветви корейского буддизма в единую организацию, но это им не удалось, поскольку орден Чогэ настаивал на строгом следовании древним корейским традициям Сон и отказывался идти на компромисс с орденом Тэго и другими школами, отчасти принимавшими последствия модернизации — в том числе и в вопросах религии и монашеской этики (отказ от обязательного целибата). В 1980-е годы Президент Чон Ду Хван, будучи сам протестантом-методистом, начал реформы, направленные на притеснение буддизма в Южной Корее. Он превращал буддистские храмы в музеи для туристов, лишал монастыри и общины автономии, придавая им статус «национальных парков». В центрах ордена Чогэ проводились рейды, захваты и изъятие документов под предлогом борьбы с «религиозным экстремизмом». Многие буддисты были арестованы, подвергнуты пыткам и убиты. Для перевоспитания членов ордена Чогэ были созданы особые лагеря.

Эти меры привели к поляризации южно-корейского общества и образованию течения Минюнг, куда входили как монахи, так и миряне, отвергавшие модернизм и западную либерально-протестантскую диктатуру, уничтожавшую корейскую идентичность.

В 1990-е годы противостояние либералов и буддистов ещё более обострилось. Так, подначиваемые правительством антибуддистские организации подвергали осквернению буддистские святыни и храмы, вплоть до актов вандализма в отношении статуи основателя Кореи — Тангуна. Толпы протестантов сжигали святилища и разрушали статуи Будд. Древние буддистские фрески соскабливались со стен храмов и дворцов.

Политика преследования буддистов и выхолащивания корейской идентичности была основной линий Южной Кореи во время президентства Ли Мён Ба, когда почти все члены правительства (за исключением одного буддиста) были протестантами. Такое положение сохранялось до 2013 года. Прагматичная дочь проамериканского диктатора Пак Чон Хи Пак Кын Хе, став президентом Южной Кореи, постаралась разрядить обстановку в религиозной сфере, пойдя буддистам на определённые уступки.

В современном корейском буддизме в целом полностью доминирует школа Сон (чань-буддизм). При этом наряду с формулой самого Чинуля — «мгновенное просветление, постепенная реализация», чрезвычайно распространена ещё более радикальная версия того же метафизического строя — «мгновенное просветление, мгновенная реализация» [28].

Для Сон-буддизма характерны те же формулы, что и в китайской культуре. Классическое определение сущности этой традиции мы видим у наставника Сон конца XIX — начала XX века — Гьеонгхео Суним (1846–1912) в поэтическом диалоге:

Ученик: Что есть правильный путь в практике
И правильный путь достижения просветления?

Наставник: Когда тучи собираются в горах Юга,
Дождь идёт в горах Севера.

Ученик: Что это значит?

Наставник: Измеряющий червь ползёт на кратчайший отрезок за раз.

Ученик: Так как же нам достичь просветления?

Наставник: Запиши — когда пустота заговорит.

Ученик: Так что же это значит?

Наставник: Ты думаешь я глухой? [29]

Сон-буддизм отражает самую чистую форму корейского Логоса в его дионисийском измерении, что позволяет говорить о корейском дионисизме, являющимся прямым аналогом китайского жёлтого Диониса. При этом в корейском Dasein’е в целом мы видим больше аполлонических черт, чем в китайском, что сближает корейский Логос с маньчжурским и, шире, алтайским и туранским.