Киевский узел

Летописец Нестор передает нам легенду о первом князе киевских полян, которые потом, спустя столетия, вместе с восточными германцами — руссами, крестившись, создадут единый православный народ — русских. Итак: «...Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: „На перевоз на Киев“. Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил. Когда же возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались».

Летописца ставит в затруднение тот факт, что Кий, будучи простым перевозчиком, удостоился аудиенции самого византийского императора. Тем не менее мы, в свою очередь, можем поставить под вопрос само это сомнение Нестора. Здесь нас не сильно интересует вопрос «историчности» самого Кия и его визита к императору. Важно понять внутреннюю логику легенды, которая в данном случае намного превосходит логику изложения самого Нестора. Итак, зачем перевозчик отправился в Константинополь. Ответ очевиден — для того, чтобы получить властные полномочия; выражаясь проще — для того, чтобы стать князем. Но сразу встает второй вопрос: почему для этого ему требовалось разрешение императора Римской империи?

На первый взгляд непонятно, на что претендовал этот выходец со Среднего Поднепровья, которое в те времена не представляло большого геополитического интереса для Империи. Примерно в то же самое время, в 508 г., Хлодвиг I Меровинг был объявлен послами Константинополя консулом Римской империи. По-гречески его титул звучал как «ипат», «высочайший», и по сути означал верховного правителя в отсутствии царя. Но в отличие от Кия, франкский правитель, во-первых, был правителем бывшей Римской Галлии, во-вторых, претендовал на роль пангерманского конунга, и в-третьих — был православным.

Ничего подобного легенда о Кие до нас не доносит. Что вообще мы знаем о славянских князьях, и что легитимировало их властные полномочия? Вероятно, принадлежность к роду первого князя. Славянские, главным образом северорусские, предания доносят до нас его имя в форме Волх/в/. Это имя родственно образу прародителя правящей династии у других европейских народов. У германцев — это Волсунг, у римлян — Асканий-Юл. Юл — сын Энея. Согласно Снорри Стурлуссону, Энеей некогда назывался весь Европейский континент. В «Путях Австразии» был показан механизм перенесения образа общеиндоевропейской традиции в локальную этническую. В частности, там говорилось: «Образ изначальной прародины замещается актуальными землями: Юл связывается с Италией, Вольсунг с Северной Европой, Волхв с Новгородом; и одновременно сам праиндоевропейский персонаж получает новую национальную принадлежность — италики считают его италийцем, германцы — германцем, а славяне славянином». Здесь можно сделать еще одно важное дополнение. Непосредственная историческая память фиксировала в качестве последнего местопребывания правящей династии (окончательно еще не разделенного праиндоевропейского сверх-этноса) Трою. И именно по этой причине практически все древние правящие династии Европы вели свой род от ее царей.

В свете вышесказанного становится понятно, почему Кий ищет подтверждение своего права на княжение у римского императора в Константинополе. Император ромеев занимает трон Юла (уже не по крови, а по чину) и находится там, где некогда стояли стены Илиона. Греческое Iλιον, передает то же название, что и хеттское Wi-lu-sha. От того же индоевропейского корня происходит праславянское определение власти — *Volstь. Собственно, для людей XIII—XIV вв. до Р.Х. то, что доносит до нас хеттский язык в форме Wi-lu-sha, звучало как «Волость», т.е. «подвластная территория».

Еще раз повторимся: в данном случае нас интересуют не насущные политические потребности и претензии какой-либо конкретной исторической эпохи, но то духовно-историческое содержание, в контексте которого были совершены те или иные действия. Или, говоря иначе, общеисторический смысл, а не сиюминутная выгода.

В этой перспективе походы руссов в союзе со славянами IX—X вв. могут предстать для нас в совершенно в ином свете. Когда в 907 г. Олег Вещий прибил свой щит к вратам Царского города (Константинополя), это означало не просто торжество победителя, но знак того, что город взят под его защиту. Иначе говоря, Олег осуществлял не грабительский поход с целью наживы, сродни набегам викингов (хотя и сам был варягом — норвежцем), а именно для подтверждения претензий Игоря (малолетнего сына Рюрика) на титул кесаря, «конунга конунгов».

То, что для этого захвата Константинополя было явно недостаточно, станет понятно позже, во времена Игорева внука — равноапостольного князя Владимира, времена интенсивного формирования национальной самоидентификации русского народа, которая, в свою очередь, еще позднее, к XV в. по Р.Х., будет сформулирована, как идея Руси — Третьего Рима. Но тогда, в X в. все, на что могли опереться «северные варвары» — это родословные собственных преданий, связывающие их с династией Приама и восходящие к Одину и Фриге (нижнегерманская Frigg, верхнегерманская Frija).

Ирония жителей Среднего Поднепровья XI в., которые пересказывали легенду о Кие-перевозчике, неслучайна. Как известно, римские императоры носили титул pontifex maximus. То есть кесарь являлся верховным жрецом – понтификом, «наводящим мосты». Этот титул нес в себе обозначение царской власти, ее медиативную функцию между земным и Небесным. Подобным образом дела обстояли и у славян, среди которых обозначение главы светской власти и верховного жреца совпадают. Например, в польском ксиазь – князь, ксиадж – священник; а в чешском кнез – князь, кнеж – жрец.

Думается, вышесказанного вполне достаточно для определения понятия о славянской (а позже русской) легитимизации власти. Уже на самом раннем этапе представление о ее сакральной инспирации и о связи последней с имперскими притязаниями как необходимым условием вполне прозрачны и очевидны.

С наступлением эпохи модерна, которая вывела на историческую арену политические идеологии, казалось бы, не опирающиеся на данный принцип и постулирующие идею о делегировании властных полномочий «снизу» («право большинства», «воля народа» и т.п.), мы все же можем проследить живучесть изначального архетипа и его вторжение в актуальную политику. В этой связи следует считать показательной историю, связанную с мощами св. благоверного князя Ярослава Мудрого, знак которого мы видим на гербе современной Украины.

Напомним, он был похоронен 20 февраля 1054 г. в Киеве в херсонесской мраморной гробнице св. Климента, которая находилась в храме Софии Киевской. В 1936 г. во вскрытом саркофаге нашли кучу перемешанных костей и определили, что там находятся два скелета: мужской, женский и несколько косточек ребенка. В 1939 г. останки были отправлены в Ленинград, где ученые из Института антропологии впервые установили с высокой долей вероятности, что один из трех скелетов, найденных в захоронении, принадлежит Ярославу Мудрому. Тогда же советский археолог и антрополог Михаил Герасимов восстановил по найденному черепу предполагаемый облик Ярослава Мудрого. Сохранились акты 1940 г. о возвращении с перечислением поштучно костей обоих скелетов. Выходит, следы Ярослава затерялись уже в Киеве. По воспоминаниям митрополита Иллариона, в 1943 г., при отступлении немцев, т.н. «украинская православная церковь» запрашивала у немецкого командования разрешение вывезти останки князя Ярослава и икону XI в. Николая «Мокрого», которая тоже хранилась в Софии. В годы фашистской оккупации они были вывезены представителями отступнической УГКЦ, бежавшими вместе с фашистами в 1943 г. через Польшу и Германию в США, и икона была обнаружена в Свято-Троицком храме Бруклина в 1973 г. По мнению историков, останки великого князя также следует искать в США. Позже один из архиепископов УПЦ в США, Антоний, в неофициальной беседе подтвердил, что останки — в США, но ему нужно время на раздумья.

Последние события неожиданно придали этой конспирологической истории актуальное содержание. Неучастие РПЦ МП в т.н. «Всеправославном соборе на Кипре», которое, с одной стороны, повлекло за собой обвинения русской церкви в этнофилетизме, а с другой – подталкивает Константинопольский патриархат к вторжению на каноническую территорию Московского патриархата, каковой является Украина, позволяет провести ряд значимых смысловых параллелей. По существу, Константинополь, являющийся представителем духовной власти «Второго Рима», –  ныне несуществующей Византийской империи, вводя на территории Украины свой епископат, противопоставляет себя Русской православной церкви, в точности так же, как некогда ей противопоставила себя в истории с мощами князя Ярослава УГКЦ, выполняя геополитический заказ сначала Германии, а затем и Соединенных Штатов Америки. Это, в свою очередь, несомненно подталкивает РПЦ МП к актуализации, четко сформулированной уже в конце XV – начале XVI вв. идеи Московского государства как Третьего Рима, т.е. единственного легитимного правопреемника Римской империи всего периода ее существования, включая и Византийский.

Это то, что касается духовной ветви власти. Что можно сказать о светской? Недавний визит президента В.В. Путина совместно с патриархом Кириллом на Святую гору Афон, который произошел именно в преддверии собора, без сомнения являет собой декларацию общности духовных целей церкви и геополитических задач Российского государства. В самой скромной трактовке мы можем определить это событие как демонстрацию намерения следовать имперским курсом, пусть даже в условиях актуального отсутствия фигуры императора.

На фоне противостояния республик Новороссии правительству Киева, которое проводит очень последовательный курс этноцентризма (опираясь при этом на поддержку стран Запада, выполняющих роль послушных инструментов либерального олигархата Соединенных Штатов Америки), можно сказать, что смысл происходящих событий становится более чем очевиден. Сам политический процесс подталкивает нас к признанию идеи Третьего Рима, как единственной и неизбежной исторической судьбы России и ее народа, примата права «большого пространства» и имперского сверх-этноса над местечковыми интересами. Также нам становится понятно, что его завершающая актуализация и институциализация напрямую зависят от решения кризиса на Украине. Сейчас в это очень сложно поверить, но именно в решении этой задачи нас ожидает новая «точка сборки» русского имперского сознания.