К вопросу социальных изменений в России

В последнее время в российских публичных кругах все чаще обсуждается вопрос о необходимости перемен и социального обновления. Между тем, вопросы общей стратегии, социальной цены и возможных издержек также поднимаются в рамках этой дискуссии. Однако ответ на них остается до сих пор непроясненным. Равно как и вопрос о взаимосвязи между социальными трансформациями и кризисами в нашей национальной истории.

В истории России ее элита (в не зависимости от партийной и идеологической принадлежности) способствовала возникновению масштабных системных кризисов двумя основными способами. Первый способ – отказ от назревших реформ в ситуации, когда они назрели, и общество находится в «точке бифуркации».  Второй – имитация реформ с целью перераспределения власти и собственности в пользу тех или иных «групп влияния». Причины подобного «оппортунистического поведения» - узость кругозора, корпоративный эгоизм, дефицит системного мышления и навыков управления сложным объектом в динамике.   Столь непростой и драматичный исторический опыт требует более глубокого осмысления.

В этой связи следует более глубоко осмыслить основания современной российской стабильности. Увы, она не основа на последовательной стратегии и безукоризненной прочности всех действующих властно-управленческих институтов, а равно и на безусловном консенсусе между элитой и народом по всем базовым вопросам национального бытия и национального развития. Это, увы, в необходимом объеме сегодня нет. И в то же время, достигнутая в период 2000-х годов относительная стабильность не зиждется на мифическом российском безропотном терпении.

Большим заблуждением является мнение о русских и гражданах России в целом как о некоем «подростковом народе» с комплексом «хронической лояльности» и отсутствием осознанного стремления к свободе. Склонность россиян к «оппортунистическому» (уклоняющемуся) типу поведения объясняется не только слабостью социальных связей после «атомизации» 1990-х, но и богатым социальным опытом (причем более богатым, чем у целого ряда соседей, переживающих сегодня то, что люди в России переживали два десятилетия назад). Склонность к поведению вышеназванного типа может быть объяснена и тем, что личная свобода понимается русскими и россиянами не столько как результат «коллективного порыва к свободе» (неоднозначный опыт подобных прорывов в национальной истории уже имеется), сколько как результат индивидуальной и групповой стратегии, создающей определенные социальные «ниши» в рамках далеко не совершенного социального порядка, обеспечивающие частную свободу де-факто. Подобные стратегии позволяют избегать масштабных социальных  катастроф, но вместе с тем заметно усложняют и затрудняют процесс социального развития.

Между тем, потенциальный проводник предполагаемых изменений уже есть – это российский «креативный класс» (определяемый с позиций самоидентификации, а не с точки зрения реальной социальной роли). Одним из главных парадоксов сознания, характерных для немалой части российского «креативного класса», является упорное отрицание необходимости модернизации России как таковой. Последнее связано прежде всего с опасением любого возможного усиления государства в России как силы, которая может этот класс некоторым «образом экспроприировать» (через «возрождение сталинизма» или иным образом). Последнее не мешает представителям того же самого «креативного класса» периодически выступать с требованиями в духе «сделайте мне красиво» - когда неясно, кто именно, когда и как это будет делать (поскольку государство в России в качестве публичного института и гаранта публичных благ как раз является сравнительно слабым, отчего страдают многие социальные группы). Подобная противоречивость сознания мешает российскому «креативному классу» превратиться из «вещи в себе» в «вещь для себя», создав что-либо действительно креативное (а не подражая заимствованным образцам чужой жизни).

Какой же тип общественно-политических изменений представляется  весьма вероятным именно сегодня? Часто упоминаемая в последнее время «Перестройка 2.0» (в смысле инициированного сверху процесса перемен либерального толка, который начинается как дозированный и управляемый, но потом выходит из первоначально намеченного «русла», превращаясь в подобие хаотической «воронки») в современной России затруднена хотя в силу того обстоятельства, что социальные и морально-психологические «амортизаторы», смягчавшие в свое время кризисные эффекты «Перестройки 1.0» в современном российском обществе отсутствуют. Посему издержки от процесса новой «либерализации сверху» и порождаемой ею (с высокой вероятностью) общей неуправляемости могут оказаться куда выше как раз для «среднего россиянина» (про низшие слои общества говорить просто не приходится). «Низы» в очередной раз будут призваны заплатить за изменение «соотношения фракций» в элитном слое общества. В то же время, желание сохранить статус-кво любой ценой, не внося корректив в социально-экономическую и региональную политику и не осуществляя никаких изменений в публичной сфере, также чревато последствиями, которые крайне трудно предсказать. Прохождение общества между двумя вариантами хаотического развития превращается в крайне сложную задачу – и апелляции к «здоровому консерватизму» россиян могут оказаться здесь недостаточными.    

Каковы же истоки феномена перестройки? В истории России ее элита (в не зависимости от партийной и идеологической принадлежности) способствовала возникновению масштабных системных кризисов двумя основными способами. Первый способ – отказ от назревших реформ в ситуации, когда они назрели, и общество находится в «точке бифуркации».  Второй – имитация реформ с целью перераспределения власти и собственности в пользу тех или иных «групп влияния». Причины подобного «оппортунистического поведения» - узость кругозора, корпоративный эгоизм, дефицит системного мышления и навыков управления сложным объектом в динамике. Однако именно имитация реформ в специфических корпоративных интересах может стать истоком новых «перестроечных» процессов, востребующих своих героев и проводников в жизнь.

Герой «Перестройки 1.0» – рефлектирующий интеллигент, склонный к несколько утопичному восприятию социальной жизни Запада, и зачастую не понимающий характера общества в котором живет – плюс примкнувшие к интеллигенции представители советского аналога среднего класса (маргинализировавшегося в результате последовавших за ней «либеральных реформ»). Современные аналоги двух упомянутых выше групп, в свою очередь, могут сыграть свою роль в продвижении зародившегося в «верхах» процесса изменений вглубь.

Какой социальный субъект, в свою очередь, способен стать проводником предполагаемых перемен в жизнь? На взгляд автора, здесь на первый план выходит фигура постсоветского субпассионария.  Субпассионарий (социальный субъект, стремящийся жить за счет общества и мстящий ему за дефекты своей социализации) – ключевая фигура постсоветских социальных революций (употребим это слово в данном случае без кавычек). Его массовый приход в политику связан с распадом (в процессе многолетней деградации) оставшихся от советского периода истории промышленности, образования и социальной сферы в целом. Продвижение «революционного процесса» вглубь будет способствовать массовому вовлечению представителей этого социального типа в политику (даже если они и не составляют арифметического большинства) – с соответствующим ущербом для обычных, законопослушных и нормальным образом социализированных граждан. Идеология субпассионариев имеет сугубо конъюнктурный характер, включая в себя элементы национализма, социального популизма и даже либерализма (естественно, в очень специфическом преломлении). Субпассионарии (успешно выдающие себя за героев-пассионариев) могут надолго стать «скрепляющим элементом» социальной структуры общества, постепенно «обнулив» все традиционные политические и правовые институты, могут сформировать из своего числа некоторое условное подобие элиты (неспособной к какому-либо созиданию), подтянуть к себе ментально близкие слои интеллигенции и сходным образом настроенные люмпенизированные слои. Насколько долго сможет оставаться жизнеспособным подобное социальное и политическое образование? Однозначного ответа на этот вопрос нет. В тоже время, сам опыт династий Сомоса в Никарагуа и Дювалье в Гаити доказывает принципиальную возможность их долговременного существования. В любом случае, от здоровой части общества потребуются колоссальные усилия на преодоление подобного типа социального порядка и его последствий. 

В то же время предлагаемый в качестве альтернативы революционным и перестроечным процессам проект преобразований - российское переустроение - предполагает качественный и эволюционный процесс преобразования российского общества, всех его сфер на основе широкого социального консенсуса, и полагающей своей итоговой целью благо и интересы социального большинства – неизменно проигрывавшего в результате многих «неэволюционных» попыток социальных изменений, инициируемых «верхами» и меньшинством.  

В то же время, единственным конструктивным вариантом российского переустроения является комплексная модернизация - однако «модернизация народа», а не «модернизация элиты» для ее собственных узкокорпоративных целей (чем и была в действительности «Перестройка 1.0»). Углубляющийся социально-экономический кризис, связанный не столько с международными санкциями, сколько с падением цен на нефть и издержками «сырьевой» модели экономики, продемонстрировал исчерпанность общей стратегии либеральных реформ, проводившихся в России с начала 1990-х годов, и нацеленных на форсированное создание «слоя крупных собственников» с целью «интеграции в мировую экономику» (а в реальности заложивших основы нынешней модели «рентной экономики»). Кроме того, кризис еще раз подчеркнул отсутствие конструктивной альтернативы курсу на комплексную (а не «усеченную» и ориентированную преимущественно на интересы «элитного слоя») и адаптированную к условиям России модернизацию как единственный высокоэффективный и социально приемлемый способ решения проблем страны.

1. Только полноценная и завершенная социально-экономическая модернизация, опирающаяся на широкий общественный консенсус, может сохранить территориальное единство страны, выступая рычагом экономического развития как для Центра, так и для регионов, значительная часть которых находится в депрессивном состоянии.
2. Только модернизация наполнит реальным содержанием российский федерализм, продолжающий и ныне пребывать в «переходном» состоянии, что не позволяет в полной мере использовать весь конструктивный потенциал федеративных отношений.
3. Только модернизация позволит создать работоспособную экономику и обеспечит полноценное развитие социальной сферы. Происходящий на наших глазах «ползучий» демонтаж механизмов социального государства, оставшихся от советского периода, отбрасывает российское общество в состояние социальной архаики, лишает его перспектив развития.
4. Только модернизация позволит сбалансировать межэтнические отношения в России, сформировав полноценный социально-экономический уклад на основе более разумной и сбалансированной модели «разделения труда», и главное - создаст предпосылки для создания полноценного союза народов России вокруг русского народа как де-факто государствообразующего.
5. Только модернизация позволит России создать предпосылки для полноценного продвижения процесса евразийской интеграции. В противном случае российской стороне объективно нечего предложить партнерам по ЕАЭС, заинтересованным в модернизационном развитии и преодолении «неоднозначного» социально-экономического наследия постсоветской эпохи.
6. Наконец, русский национализм (как идеологема и политический тренд)  без связи с определенным общенациональным модернизационным проектом приведет Россию не к ожидаемому «величию», но к неизбежному разделению по этническому признаку и возникновению множества национальных конфликтов, грозящих целостности государства. 

 Таким образом, вопрос о модернизации для современной России – вопрос о наличии у нее исторической перспективы как у общества и государства. И полноценный ответ на него может быть лишь результатом глубокого ценностного консенсуса между российским обществом и элитой.