Гегемония и многополярность

Многие сторонники школы неореализма в парадигме международных отношений рассматривают однополярность как источник потенциальной нестабильности и опасности, что в конечном итоге приведет другие субъекты к попыткам уравновесить власть гегемона, используя жесткую или мягкую силу. В то же время лишь немногие ученые утверждают, что хорошо выстроенная иерархия однополярного мира гарантирует мир и стабильность. И большинство из них согласны, что, в конечном счете, переход власти к конкурентам и ослабление политики подорвет превосходство гегемона и спровоцирует рост других держав в противовес ему.

Данные утверждения отсылают нас к нескольким концепциям, имеющим прямое отношение к многополярности.

Во-первых, как будет осуществляться переход от одного актора (или группы) к другому?

В широком понимании, теория перехода власти (Power transition theory) относится опять-таки к реалистскому подходу в международных отношениях¹. Считается, что ее разработал в начале холодной войны профессор политических наук Мичиганского университета Абрамо Органски (он эмигирировал в США из Италии).

Данная теория опирается на убеждение, что власть каждого государства (которая первоначально была определена Органски как соотношение ВВП государства на душу населения) определяет свою роль на мировой арене². В результате получается иерархическая международная система с неравномерным балансом сил. Те, кто имеет наибольшее могущество, определяются как доминирующие державы, и они оказывают огромное влияние на международную систему в целом.

В эпоху холодной войны таких доминирующих сил было две – СССР и США. Важно отметить, что, согласно Органски, существует отличие между великими (Great Power) и доминирующими державами. С другой стороны, теория перехода власти обозначает великие державы как страны, испытывающие быстрые темпы роста, но, несмотря на это, их абсолютная власть остается меньшей, чем у доминирующего государства.

И когда великая держава, опираясь на свой быстрый рост, недовольна балансом сил, установленным доминирующей державой, она будет искать новое направление в международной системе³.

Интересно, что в 60-х годах Органски предлагал США быть союзником с СССР, для того, чтобы сдерживать Китай. Коммунистическая идеология, которая на тот момент была на вооружении Москвы и Пекина, по его мнению, не должна была стать помехой в этом вопросе. Однако дуэт Никсона и Киссинджера сделал ставку на Китай.

Теория перехода власти используется на Западе в качестве оценки демократических реформ и либерализации различных стран. Не случайно государства Варшавского блока после распада Советского Союза были названы «транзитными демократиями». Часть из них была успешно ангажирована в западную систему через интеграцию в ЕС и НАТО. Другая часть (постсоветское пространство) продолжает быть объектом синергетической внешнеполитической стратегии Запада.

Теория баланса сил относится к классическим международным отношениям и первоначально была выдвинута Кеннетом Уолтцем, который ратовал за ядерную многополярность. Основной тезис этой теории состоит в том, что союзы рассматриваются великими державами как средства сдерживания экспансионизма доминирующей державы.

Уолтц выступал за создание многополярной системы, в которой великие державы, иногда в форме коалиций, балансируют против доминирующей державы. Признано, что обе теории – перехода власти и баланса власти – предлагают ценную информацию о динамических и статических характеристиках национальных государств⁴. Но есть и некоторые отличия.

Теория перехода власти фокусируется на динамической природе силовых сдвигов и утверждает, что союзы не смогут выдержать постоянные колебания власти.

Теория баланса власти, однако, сосредотачивается на статическом анализе, который предполагает, что эти союзы служат некой константой, которая поможет великим державам уравновешивать власть гегемона⁵.

Ди Кокко и Леви писали: «Органски отвергал (теорию баланса власти), согласно которой равенство возможностей между противниками способствует миру, и утверждал, что такое условие, скорее всего, приведет к войне».

Гегемония – следующий термин, напрямую связанный как с балансом сил, так и с теорией политической полярности.

Часто термин «гегемония» используют в качестве синонима империи или лидерства, поэтому он нуждается в уточнении. Первое упоминание о гегемонии мы встречаем у древнегреческого историка и участника Пелопонесских войн Фукидида. Тогда он описывал региональное соперничество между Афинами и Спартой, и обе стороны ангажировали в эту войну своих союзников и соседние народы⁶.

Но наиболее известное определение связано с разработками итальянского марксиста Антонио Грамши, которые он выразил в своей работе «Тюремные тетради»⁷.

Социальный класс, утверждал он, действует гегемонистски, если пытается создать новый порядок, формируя универсальную идеологию, которая привносит интересы подчиненных классов в соответствии со своими интересами или представляет и утверждает свои собственные интересы в качестве общих интересов для всего общества. Гегемония подразумевает способность гегемона позволить подчиненным (классам) поверить, что власть опирается на консенсус большинства. Гегемония есть и остается формой доминирования, хотя она воздерживается от применения силы.

Другая, менее известная, но похожая концепция гегемонии была предложена немецким юристом и философом Карлом Гейнрихом Трипелем, который одну из своих работ посвятил теме гегемонии. Трипель считает гегемонию формой власти, расположенной на промежуточном уровне континуума между простым влиянием и доминированием⁸. В отличие от доминирования гегемония не прибегает к принуждению; это, скорее, форма власти, построенная на приручении, характеризующаяся высокой степенью самоограничения со стороны гегемона.

Трипель считает гегемонию особым видом лидерства, но он подчеркивает, что в международных отношениях приверженность гегемону основана не на «радостной преданности», как в области социальных отношений, а, скорее, на расчетливой позиции более слабых государств, а также их признании собственной слабости.

Также интересны размышления Гейнриха Трипеля о типах гегемонии, которые он разделяет на гомогенную и аллогенную, а также эндогенную и гетерогенную. Гетерогенная гегемония всегда утверждается труднее, чем эндогенная, особенно если к гетерогенности добавляется национальная и религиозная аллогенность. Австрийская гегемония в Италии воспринималась как чужеземное господство, и, когда развилось итальянское национальное чувство, ее судьба была предрешена. На гегемонию Австрии в Германии крайне неблагоприятно влияло то, что в империи Габсбургов немецкий элемент все больше оттеснялся на задний план другими этносами, так что Австрия считалась лишь наполовину немецким государством.

Кроме того, Трипель говорил об эгоистической и альтруистической гегемонии. Он указывает, что те и другие мотивы обычно смешиваются. Редко бывает, чтобы один из них полностью отсутствовал, так что вопрос лишь в том, какой из них выступает на передний план. В блоках, состоящих из двух государств, и при плюралистической гегемонии преобладают эгоистические, точнее, эгоцентрические мотивы. В федеративных гегемониях эгоизм и альтруизм примерно уравновешиваются, так как сообщество заботится о том, чтобы гегемон работал не только на себя, но и на всех. Но никогда альтруизм гегемона не доходит до того, чтобы он пожертвовал самим собой. Государство ни при каких обстоятельствах этого не сделает.

Грамши и Трипеля сближает то, что оба автора акцентировали внимание на ценностях, методах убеждения и культурном влиянии в широком смысле этого слова, а не силовых решениях актора, который является гегемоном.

Уильям Робинсон указывал на четыре типа гегемонии в контексте исторической эволюции и мировой капиталистической системы: 1) гегемония как международное доминирование, что связано со школой реализма; 2) государственная гегемония, которая относится к межгосударственным отношениям и власти ключевых государств (Core states); 3) гегемония как соперничество между историческими блоками при определенном политическом порядке (особенность социальной структуры аккумулирования); 4) консенсусное доминирование или идеологическая гегемония⁹.

Государство, способное соединить все четыре позиции, может достичь статуса безусловного гегемона¹⁰.

В историческом контексте Джованни Арриги в работе «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени» указывает на три гегемонии, которые сменяли друг друга: голландская гегемония (с 1588 по 1713 год), британская гегемония (с 1713 по 1921 год) и американская гегемония (с 1921 года до наших дней). Нужно сделать ремарку, что Юджин Уиткопф в своих исследованиях, связанных с теорией перехода власти, рассмотренной ранее, опирался на Seapower Concentration Index Джорджа Модельски¹¹. А Модельски, в свою очередь, опирался на идеи основоположника теории мир-системного анализа Фернана Броделя. Концепция Броделя longue durée (длительное время) была разработана для того, чтобы показать целостность больших социокультурных образований, т. е. цивилизаций. А циклическое время показывало подъемы и спады значительных процессов, которые имели экономические и политические последствия.

Согласно Джону Миршаймеру, «гегемоном является государство, которое настолько могущественно, что доминирует над всеми другими государствами в системе»¹². Миршаймер также отмечал, что государства, достигшие региональной гегемонии, стараются не допустить, чтобы другие великие державы в других регионах смогли повторить их достижение. По этой причине США играли ключевую роль в том, чтобы имперская Япония, Германия Вильгельма, нацистская Германия и СССР не достигли регионального превосходства¹³.

Обзор литературы предполагает, что гегемонию характеризуют шесть фундаментальных измерений: это ситуации 1) большой материальной асимметрии в пользу одного государства – гегемона, который обладает 2) достаточной военной мощью, чтобы систематически побеждать любого потенциального участника в системе, 3) контролирует доступ к сырью, природным ресурсам, капиталу и рынкам, 4) имеет конкурентные преимущества в производстве товаров с добавленной стоимостью, 5) генерирует принятую идеологию, отражающую этот статус-кво, и 6) функционально дифференцируется по отношению к другим государствам, входящим в систему и рассчитывающим на предоставление определенных общественных благ. Это определение согласуется с мнением известных авторов из разных исследовательских сред и областей, которые напрямую теоретизировали о гегемонистских отношениях, а также используется большинством ученых-международников, использующих эту концепцию¹⁴.

Исходя из этих положений, мы видим, что 1) многополярность и баланс сил (переход власти) коррелируются друг с другом; 2) гегемония отражает идею перехода власти от одного глобального полюса к другому; 3) гегемонии одного полюса может быть брошен вызов со стороны другого полюса (полюсов).

Показательно, что в ХХ веке американской гегемонии были противопоставлены две попытки – нацистской Германии и Советского Союза. Оба контрпроекта оказались неудачными. При этом такая конкуренция соответствует концепции Четвертой политической теории Александра Дугина. Либерализм как Первая политическая теория меняет гегемонистский полюс от Британии к США. Вторая политическая теория на основе марксизма создает полюс на базе Российской империи, преобразованной в Советский Союз. США долгое время не признавали СССР¹⁵ именно по причине идеологической угрозы своему лидерству, так как советский проект, который апеллировал к свободе и борьбе против угнетения, создавал реальную конкуренцию либеральному типу прав и свобод. Третья политическая теория в лице национал-социализма и фашизма возникает как реакция и на марксизм, и на либерализм. Но эти две гегемонии, как возникли в ХХ веке, так и перестали существовать, хотя к их идеям и методикам частично продолжают обращаться в различных странах. Интересно, что еще в начале 90-х гг. некоторые ученые предсказывали, что «неудача марксизма и распад СССР являются предвестниками краха западного либерализма, основного течения современности... Либерализм станет следующей костяшкой домино, которой суждено упасть»¹⁶.

По мнению аргентинского геополитика Карлоса Альберто Перейра-Меле гегемония в ХХ веке осуществлялась благодаря действиям Трехсторонней комиссии, которая утверждала неолиберальный порядок и маргинализировала Европу. Эти действия также довольно сильно ощущались в Латинской Америке, что привело к сопротивлению отдельных государств (наиболее яркие представители – это лидеры национальных движений: Кастро, Торрес, Варгас, Веласко Альварадо, Перон), а в дальнейшем вызвало ответную реакцию и трансформацию континента, выраженную в создании региональных блоков – UNASUR, MERCOSUR, CELAC, ALBA¹⁷.

Очевидно, что на данный момент США теряют свою гегемонию, перестав быть единственным полюсом, известным как одинокая сверхдержава¹⁸. Но возникает вопрос: что придет на смену существующему порядку? Если следовать западным теориям международных отношений, можно предположить, что, исходя из ВВП, роста расходов на оборону и других факторов, учитываемых при подсчете индекса геополитического могущества, новым мировым гегемоном станет Китай. Действительно, экономический рост этого государства, особая финансово-кредитная политика в отношении других стран, инфраструктурные проекты на территории Евразии, Африки и Латинской Америки показывают в последнее десятилетие значительные успехи. Китаю предрекают усиление влияния с помощью ненавязчивой экспансии и экономических инструментов, которые, в отличие от МВФ и Всемирного банка, не несут политических обязательств для стран-клиентов.

Но такая точка зрения отражает сугубо западный подход, включая многочисленные теории международных отношений и их суррогаты. Руководство Китая следует собственной доктрине мирного сосуществования.

Амитав Ачарья констатирует, что международный либеральный порядок фактически связывается с гегемонистским порядком, а оба являются продуктами США или Запада под руководством США. Поскольку постоянно происходит стремление к разнообразию, особенно со стороны не-Западных стран, это приводит к фундаментальному трению внутри международного либерального порядка, из-за чего он теряет свои гегемонистские установки¹⁹. Модель Роберта Кихана в отношении «либеральных экономических соглашений»²⁰ оказалась несостоятельной, а региональные интеграционные проекты при поддержке теории неофункционализма постепенно разрушали диктатуру либеральной гегемонии.

В целом те, кто бросает вызов США, именуются антигегемонистами и разделяются на субстанциалистов и акциденталистов. Первая группа ставит под сомнение само существование гегемонистской системы и предлагает различные схемы для взаимодействия между нациями. Вторая группа состоит из тех игроков, которые, испытывая определенные трудности во взаимодействии с некоторыми элементами гегемонистской системы, существование системы под сомнение не ставят²¹. Следуя данному принципу, можно составить шкалу антигегемонистских сил с указанием взаимосвязей между странами.

Актуальные очаги контргегемонии. Потенциально к ним могут присоединиться и другие государства.

Вместе с тем, возможны дополнительные альтернативные сценарии, которые относятся к новым эмерджентным странам. К ним также можно отнести имплицитные характеристики разнообразных государственных моделей. Например, профессор политической экономии из Института исследований по развитию (Великобритания) Мик Мур считает, что политическая власть отличается в различных местах и включает в себя нечто большее, чем просто государства. Паттерны политической власти являются более комплексными и дифференцированными, чем парламентская демократическая система.

Эта гетеродоксальная идея вместе с другими подобными предложениями подрывает монополию классической западной школы международных отношений в ее известных форматах. С учетом отдельных региональных процессов (например, в Латинской Америке идет реализация нескольких интеграционных проектов – UNASUR, MERCOSUR, CELAC, ALBA; в Тихоокеанском регионе – ASEAN, APEC и др.), религиозных аспектов и установок стратегической культуры стран, также напрямую влияющих на политические решения, мы видим, что появляющаяся (эмерджентная) многополярность гораздо шире, глубже и взаимосвязаннее, чем наличие возможных полюсов и баланса сил, согласно теории западного политического реализма. И это открывает широкие возможности для новаторских решений и аутентичных автохтонных методологий, которые могут применяться в отдельных регионах при полном игнорировании либеральной политической идеологии.