Дашина Библиотека. К 31 Дню Рожденья Дарьи Дугиной

Героиня новой России

Серия книг «Дашина Библиотека», которую издательство «Владимир Даль» открывает публикацией «Героической лирики» великого русского поэта Николая Гумилёва, — инициатива символическая.

Дарья Дугина, ставшая сегодня героем новой России, возвращающейся в трудной борьбе к своим цивилизационным корням, к своей идентичности, — пример не только патриота, беззаветно любящего свою Родину и отдавшего за неё, за её Победу, свою юную жизнь, не только глубоко верующего православного человека, верного Христу и Церкви до последнего вздоха, но и утончённой интеллектуалки, философа, любителя, ценителя и знатока культуры и искусства. В лице Дарьи Дугиной бесчисленные русские Дарьи, Марии, Светланы, Наталии, Евгении, Екатерины, Ирины, Анны, Софии, Василисы, Варвары, Татьяны обретают образец совершенно иной женственности, нежели навязанные нам извне низкие и примитивные стереотипы. Русская девушка, оказывается, может сделать и особый выбор — уникальной судьбы, связанной от начала до конца с Традицией и её ценностями, с наукой, с умом и волей, с деятельной любовью к своему народу, своей стране и своей державе. Это не эгоистичная, развращённая, циничная, озабоченная только самой собой и своей карьерой стерва. Это любящая, страдающая, думающая, деликатная девушка, чтущая идеалы целомудрия. Это русская Родина-Дочь.

 

Традиция как смысл жизни и смерти

Даша прожила очень короткую жизнь, которую оборвал взрыв бомбы, заложенной украинской террористкой под её автомобиль. Это случилось после фестиваля «Традиция». До последнего момента было не понятно, поедет ли Дарья на этой или на другой машине. На той, которую взорвали, вполне мог ехать её отец. Больше всего он сожалеет и будет сожалеть до конца дней, что он не сел в неё. Вечная пытка, которую не хочется пожелать даже самому заклятому врагу.

«Традиция» было ключевым понятием для Даши с момента рождения. Она появилась на свет в 1992 году в семье философов-традиционалистов. С первого дня жизни она пребывала в языковой среде, где всё было построено на обсуждении и постижении Традиции и на борьбе с её антитезой — современном миром. Адольф Портман считал, что после рождения младенец попадает из физической утробы в социальную, сплетённую из слов, интонаций, жестов, выражений, отношений. И даже не понимая пока смыслов, ребёнок впитывает их бессознательно. Такой социальной матрицей для маленькой Даши стала именно Традиция, традиционализм. Именно традиционалистская философия или, точнее, философия, которая смыкалась с традиционализмом, вибрировала в едином порыве с ним. Дашина мама, философ по образованию, помнит эпизод, когда они вместе с трёхлетней Дашенькой лежали утром в кровати, и малютка невероятным образом воспроизвела словесно мысли, которые роились в голове её матери. Даша спросила: « А что такое экзистенция»? В это время её мать думала об экзистенции у Хайдеггера. Это был шок и одновременно — знак. Знак философской восприимчивости младенца. Философия и её синтагмы были разлиты, разбросаны, вращались вокруг «философского ребёнка» с раннего детства. И уже в школе Даше стало ясно, что полнее всего она сможет реализоваться в философии — в сфере идей, мыслей, концепций, теорий, интуиций, интеллектуальных схем и прозрений. Так же страстно и искренне выбирала философию, а не историю или филологию (возможные альтернативы гуманитарного образования) её мать, Наталия Мелентьева, в её юности. Абсолютным аргументом в пользу философии для Наталии стала одна волшебная, захватывающая тема философского исследования её старшей знакомой, которая в аспирантуре философского факультета МГУ им. Ломоносова писала диссертацию на тему «Игра как эстетический феномен». Сколько раз Дашина мама рассказывала своему отпрыску, как в четырнадцать лет её, как молния, поразила тема эстетической игры, как вдохновляли её ещё в школе беседы об Йохане Хейзинге — нидерландском гении, авторе исследования об игре как принципе взаимодействия человеческого и божественного, или какое впечатление произвёл на неё грациозный роман Германа Гессе «Игра в бисер» — о пути философа, о «философском делании», об изысканной игре истинной мысли, которая творит миры и иногда преображает судьбы человека. Даша слушала свою мать и вбирала: тема игры вдохновенной мысли впечаталась в её кровь и плоть. Это было чем-то вроде философской закваски, всколыхнувшей Дашину душу. Именно в таком расплавленном и разрыхлённом состоянии души человек бывает готов к встрече с истинной мыслью, мудростью, Традицией.

Выражение «восстание против современного мира» Даша слышала с младенчества: ведь именно сквозь него проходит главная линия фронта — между Традицией и стремящейся уничтожить её современностью.

Выросшая в православной среде в контексте единоверия, то есть соблюдения старых дораскольных традиций русской Церкви, регулярно посещая православные детские и юношеские лагеря, Дарья с дошкольных лет получила опыт сочетания высоких идей и конкретных религиозных практик — молитв, постов, причастия, исповеди, литургии. Некоторое время она пела на клиросе в храме, изучала знаменный распев.

Так философский теоретический традиционализм в её жизни органично сочетался с погружением в русскую традицию. Для самих родителей Даши такая позиция была результатом волевого осознанного выбора, а не инерциальным следованием сложившемуся укладу. И отец и мать Даши были философами, принявшими волевое решения вернуться к сакральным корням своей культуры, своей цивилизации. Предыдущие поколения их семей шли без каких-либо возражений вместе с со своим народом и обществом, вместе с советской историей: атеизм — так атеизм, наука — так наука. Резкий поворот к глубинным основам идентичности родители Даши, Александр и Наталия, единодушно совершили по собственной воле. Не столько благодаря настроениям их семей, сколько вопреки им. Даша же уже родилась в семье людей, выбравших Традицию. И прожила свою жизнь, не разу не ставя этот выбор под вопрос.

 

Во след путеводной звезды духа

Блестящее окончание школы, поступление на философский факультет МГУ, который Дарья закончила с красным дипломом, аспирантура, подготовка диссертации по «политическому платонизму» Прокла. И параллельно с этим — увлечение современным искусством, прежде всего, электронной музыкой, освоение культурного наследия русской и европейской классики, погружение в политическую философию и геополитику, теорию цивилизаций, изучение современных и древних языков.

Затем на 4 курсе — стажировка от МГУ по университетскому обмену во Франции (Университет Бордо).

Во Франции Дарья знакомится лично с ведущими традиционалистами и представителями Новых правых Франции — удивительного интеллектуального течения, сочетающего в себе (вопреки неточному названию, данному этому течению его идейными противниками) элементы как консервативной критики, так и лево-социальной стратегии. Новые правые отождествляют антитезу Традиции, то есть образ врага, с либерализмом, будучи убеждёнными, что именно в нём «современный мир» (в своём худшем исполнении, как противоположность духовной сакральной цивилизации) достигает наиболее полного воплощения.

Позднее Даша получает работу на телеканале «Царьград» — становится ведущей программы «Наша точка зрения».

А далее начинается поиск себя на разных поприщах — журналистика, преподавание, театр. Во МХАТе Дарья курировала проект «Открытые сцены», что стало значимой инициативой в культурной жизни Москвы — десятки организованных лекций, семинаров, перформансов, театральных постановок, концертов, поэтических вечеров, философских и психологических курсов, религиоведческих бесед и фестивалей. Во многих из них Даша участвовала не только как организатор, но, по сути, как душа проекта, и как непосредственный участник — актриса, режиссёр, лектор, докладчик, модератор. Но главное было — именно душа. И снова в центре всего Традиция — культурная, религиозная, русская, духовная, глубинная.

В последние годы Дарья полностью отдала себя стихии публичных выступлений — основные российские телеканалы, бесчисленные стримы и интервью (подчас на разных языках), философские лекции и семинары, целые курсы и развитие самостоятельных теорий. При этом она посещала как престижные международные форумы (выступала на одной из сессий Европейской комиссии по правам человека по вопросам положения женщин), так и отвоёванные территории — земли Новороссии. Сейчас улицы Донецка и Мелитополя носят её имя.

Хотя при жизни Даша не опубликовала ни одной книги, оказалась, что она оставила после себя удивительно богатое наследие. Часть расшифровок своих выступлений, текстов, статей она редактировала и готовила к публикации — в качестве диссертации, книг и циклов. Сейчас эти труды издаются.

 

Большое наследие маленькой жизни

Прежде всего, был издан трогательный личный дневник «Топи и выси моего сердца» [1] — настоящий современный роман в жанре постов в соцсетях, со сложнейшей гаммой мыслей, переживаний, экзистенциальных драм, откровений, ироничных замечаний, полноценных литературоведческих исследований удивительно широкого спектра — от наивных проблем юной девушки до высоких, головокружительных метафизических откровений. Полноценный сценарий этапов становления глубокой и возвышенной девичьей души. Последнюю заметку, написанную в день гибели, ещё никто не смог прочитать без слёз. Она посвящена тому, как Достоевский понимал глубины русского сердца. Последнее о чём Даша думала, был русский народ. Вот что она по-настоящему, тотально, безгранично любила.

Вторая книга — «Эсхатологический оптимизм» [2] — содержит философские работы Дарьи Дугиной. Курсовые работы, наброски к диссертации, научные статьи, распечатки лекций и интервью, собранные вместе, открывают образ полноценного философа-традиционалиста, специалиста по платонизму. При этом платонизм был не просто объектом исследования для Дарьи, но источником глубинного вдохновения. Она увидела, фактически самостоятельно открыла, что с детства привитый ей традиционализм — Генон, Эвола, православная мистика — по своей структуре более всего соответствует учению Платона и его последователей — неоплатоников. Платонизм и есть традиционализм, бескомпромиссно утверждающий радикальную суверенность духа над материей, вечности над временем, Бога над творением. Начав с трудов Дионисия Ареопагита, к которому Дашу привлекала вначале идея апофатического толкования Божества, она в скором времени открыла для себя Прокла и всю неоплатоническую линию вплоть до её родоначальника Плотина. А оттуда через средних платоников всё вело к самому Платону.

Был один эпизод, когда Дарья, ещё студенткой, на каком-то мероприятии беседовала с пожилым писателем и философом Юрием Мамлеевым, нашим другом и давним кумиром и учителем. Тот спросил её: «Чем, Вы, Дашенька, занимаетесь?» Надо сказать, что Даша всегда выглядела очень молодо, у неё до самого последнего времени просили паспорт в случае покупки спиртного. Нечего говорить о первых курсах университета: она выглядела просто как ребёнок. И вот, ребёнок, совершенно не смущаясь, отвечает знаменитому писателю — бойко и уверенно: «Более всего меня интересует апофатическое богословие и концепция ἐπέκεινα τῆς οὐσίας[3]». Выражение лица у Мамлеева было довольно растерянным — будто он попал на страницы своих собственных парадоксальных произведений. Тема апофапатической «бездны вверху и такой же неизмеримой и неназываемой «бездны внизу» была всегда для него непостижимой мистерией, тайной, квестом, вокруг которых завязывались и разрешались сюжеты его рассказов и романов, рождались и умирали его герои. И вдруг, юное создание, ничтоже сумняшеся, теоретизирует об апофатике и неизречённом! Очень Мамлеев полюбил и зауважал Дашу после этого.

Кроме неоплатонизма Дарья фактически подобралась к основам самостоятельной философии, которую она назвала «эсхатологическим оптимизмом». К нему она относила любимых ею авторов: Юлиуса Эволу, Эрнста Юнгера, Эмиля Чорана, Лучиана Благу. Речь идёт о своеобразном подходе к современному миру, который переживается как кризис, разложение, дегенерация, непрерывный и беспросветный кошмар. Таким становится мир после утраты сакрального. Мир без Традиции. И хотя этот мир именно таков и в чём-то безнадёжен, неисправим, лишён надежды на исправление, верный Традиции человек не опускает рук. Он делает невозможное, движется против течения — вопреки самому, казалось бы, объективному ходу истории, против общества, культуры, экономики, политики, развлечений, быта. И хотя это — обречённый путь (современность, увы, сильнее), тот, кто способен идти дорогой «эсхатологического оптимизма», становится настоящим героем, последним хранителем границы, пограничником, верным Свету, даже тогда, когда он брошен и забыт на никем более, кроме него, не защищаемой территории, сопредельной с наступающим тотальным мраком.

При этом Дарья бросала отважный взгляд и в глубины нигилизма современного мира. Она оставила проницательные и тонкие заметки и о философии Постмодерна (прежде всего, о Делезе, которого особенно выделяла), и о некоторых уже чисто инфернальных авторах из круга философов Объектно-Ориентированной Онтологии (Ник Лэнд, Реза Негарестани и т.д.).

Традиционалисты видят в современном мире цивилизацию Великой Пародии, то есть царство Антихриста. Постмодернисты и спекулятивные реалисты своим открытым философским сатанизмом как бы наглядно иллюстрируют этот тезис. Современность, при всей её тьме, надо не просто отбросить, но прежде всего понять. И это тоже часть программы «эсхатологического оптимизма».

 

Русский фронтир

Дарья постоянно думала о границе или, точнее, о «фронтире» — той зоне, которая разделяет пласты бытия, цивилизации, культуры, науки. Этому посвящена её третья книга, фактически готовая, но разнесённая ею самой на целый ряд курсов, лекционных циклов, выступлений и интервью. Она получила название и скоро выйдет в свет под заголовком «Русский фронтир» [4].

Здесь Дарья подробно рассказывает и о теориях Новых правых, с которыми она познакомилась во Франции и с которыми она до конца поддерживала тесные личные связи.

И снова здесь речь идёт о Традиции.

Даша применяет принцип фронтира, промежуточной зоны, ничейной территории, к истолкованию феномена Новороссии и Украины в целом. Она идёт глубже и ставит вопрос о метафизике фронтира — о том, как происходит акт различия, различения, разделения между одним и другим, между человеком и Ангелом, между душой и телом, между мной и тобой. И главное в её мысли о фронтире то, что в отличие от привычного понимания границы фронтир это не линия, а полоса, пояс, где противоположности сосуществуют, спорят, сталкиваются, примеряются, переходят одно в другое. Не только Украина в таком случае оказывается одним большим фронтиром между Россией и Европой, но русские, как ядро Евразии сами по себе особая зона между Востоком и Западом. Наша глубинная идентичность фронтирна, мы и есть Русский Фронтир.

И снова это не просто горизонтальное географическое положение, мы — Святая Русь, а значит, фронтир между землёй и небом, между человечеством и Богом.

Обо всём это Дарья рассуждает в своей новой книге, которая сейчас тщательно выстраивается из заметок, лекций и черновиков.

 

Дарья Дугина: личный символ каждого человека

Даша стала «Девой Традиции» и далеко за пределом России. Она превратились в символ сопротивления тому, что президент России Владимир Путин назвал «западной сатанинской цивилизацией». Эта цивилизация ниспровергает культуру и её вечные ценности, разрушает пол и семью, стремится выкорчевать основы религии и уничтожить всякую идентичность народов и обществ, отобрать у людей саму человечность. Даша родилась в семье людей Традиции. И нести Традицию как знамя стало её миссией, её посланием, её героическим актом. «Традиция и её враги» — такой парафраз либерального философа Карла Поппера (у него речь идёт об «Открытом обществе и его врагах») мог бы стать введением к её судьбе. Сама она любила носить майку с надписью «Православие или смерть». После начала СВО страна привыкла к чёрному знамени с этими словами в выпусках героического военкора Владлена Татарского, с которым Даша дружила. Но эта майка появилась у Даши в самом юном возрасте, когда о смерти вообще не думают и едва ли понимают её значение. Но православие было для неё, напротив, чем-то близким, глубоко внутренним и окружающим её со всех сторон. Оно и было Традицией. А то, что бросало ему вызов, то что отвергало его, что атаковало его, осмеивало, было смертью.

«Дева Традиции» — точное выражение. Именно в этом качестве — в честь «Девы Традиции» — в честь Даши называют сегодня улицы и парки. Её имя носят Университеты и многочисленные премии. О ней снимают кино и ставят спектакли. Памятники ей устанавливают в городах и столицах России. Её книги, собранные из набросков, заметок и распечаток лекций, публикуют лучшие издательства и переводят на многочисленные иностранные языки. Европейские композиторы (как например, итальянец Анджело Инглезе) пишут о ней и на её тексты оперы. Художники рисуют её портреты. Потому, что Дарья всем говорит что-то очень важное, и в тоже время каждому что-то своё.

У многих уже сложился её совершенно неповторимый — глубоко личный для каждого — образ. Так, сицилийская принцесса Виттория Аллиата ди Виллафранка назвала Дарью Дугину «новой Беатриче» всех людей мира, верных священной Традиции. Её поминают в православных и католических церквях, память чтут мусульмане и индуисты.

Значение символа в том, что он не может быть присвоен. Он сохраняет свою привлекательность и недосказанность всегда. И всегда остаётся нечто ускользающее, скрытое, ещё не постигнутое. Не может быть никакой монополии на интерпретацию Дарьи Дугиной. Никто — ни родители, ни близкие друзья, ни соученики и соратники, ни отстранённые наблюдатели и комментаторы — не могут претендовать на единственно верное истолкование её личности. У каждого может быть своя Дарья Дугина. Она поддержит человека, которому тяжело и больно.

Вот как нам писала одна женщина, потерявшая на войне на Украине сына: «Я знаю, что Даша жива, что она на небесах. Так же, как и мой сынок, Василий, как и его друг, тоже погибший, Петя, как и все наши святые воины… И молясь о Даше — может быть, кто знает, молясь самой Даше, как нашей новой русской предстательнице за всех героев, за всех убиенных, за наших мальчиков и девочек — мы молимся за них всех, и за каждого, за каждую русскую душу…»

Есть удивительное старо-русское слово «лик». Оно означает и изображение отдельного святого, ангела или даже самого Исуса Христа. Но вместе с тем тексты говорят о «лике святых», «лике ангелов». Молитвы просят Бога причислить покойных к лику праведников, к лику спасённых, к небесному лику. А это не может относиться к индивидууму. Ликом личность становится, когда превосходит саму себя, возвышается д своего архетипа, чьим отражением, тенью, чьим обещанием она является в земной жизни. Даша своей жизнью, своим мученическим венцом, мы верим в этом, достигла лика, стала им. Её личность превзошла саму себя. Поэтому и говорит сицилийская Принцесса о «нашей Беатриче», об образе Девы, проводницы в небесные области, об Initiatrix, Посвятительнице.

Может быть, Даша вдохновит юношу и девушку изучать науки, любить свою культуру и свою философию, углубляться в структуры нашего сознания, искать основы нашей идентичности.

Кого-то она приведёт к вере и церкви, к православию, верность которому она хранила до конца. А ведь сказано «претерпевший до конца да спасётся». Это так важно и так страшно — «до конца»…

А кто-то пойдёт на фронт нашей священной войны и будет сражаться за Родину, за Империю, за народ и … за Дашу, за её светлую память.

А кого-то она подтолкнёт к погружению в русскую культуру, привлечёт внимание к Серебряному веку и русской религиозной философии.

Чиновник и беспечный городской житель, вспоминая Дашу, читая о ней, сталкиваясь со знаками её памяти, пронзительно почувствуют свою личную ответственность за то, чтобы русские люди — девушки, женщины, дети, да и мужчины — смогли жить сохранно и свободно, не опасаясь в любой момент на своей земле в своём доме быть подло убитыми террористами. А ведь нити преступления против Дарьи ведут именно к тем безразличным посредникам, которые помогали за деньги добывать сведения о ней и её семье, готовили фальшивые документы, сообщали закрытую конфиденциальную информацию. А некоторые даже находили в себе достаточно злости, чтобы насмехаться над этой трагедией и этим горем.

Если ты не на стороне Дарьи, то ты не стороне её убийц. Это так ясно понимает наш народ. Важно, что и нашу элиту это тоже серьёзно задело. Отстранёнными и безразличными больше оставаться нельзя. Сейчас нейтральной позиции больше нет — мы либо по эту, либо по другую сторону фронтира. Даша — символ нашей стороны в этом фундаментальном выборе.

 

Дашины книги

Даша была не просто человеком, она была миссией, стрелой, брошенной в будущее, полёт, которой жестокий и циничный враг прервал в самом начале пути. Она не успела сделать всего того, что должна была сделать, что хотела, что планировала. Но это значит, что она оставила план действий всем нам и прежде всего — новым поколениям. И так важно, чтобы люди России — юноши и девушки, к которым она преимущественно обращалась — читали те книги, что и она, узнавали те философские и культурные феномены, которые поражали её воображение, слушали музыку и смотрели спектакли, которые она любила. Но не только.

Короткая жизнь Даши Дугиной была первыми страницами ещё ненаписанной книги. Поэтому её библиотека, её личные списки для чтения, её любимые авторы и произведения должны постоянно пополняться. Она хотела жить не только своей жизнью, но духом и душой своего народа. «Дашина Библиотека» не только то, что она прочитала и рекомендовала другим, но и то, что она прочитать не успела. Это ещё и ненаписанные произведения, которые возникают прямо сейчас сейчас или появятся в будущем. Это совершенно открытое направление. Это библиотека, которую новые поколения русского народа, возвращающегося к Традиции, русские юноши и русские девушки прочтут, осмыслят, оценят, полюбят, а то и напишут сами в будущем.

«Книгами Даши» возможно назвать и те, которые сама она не читала, просто не успела. Но тогда вы их прочтите, осознайте, полюбите, продумайте…

 

Место встречи: сердце героя

Почему мы начинаем серию «Дашина Библиотека» с героической лирики Николая Гумилёва? Конечно, и потому тоже, что это был любимый Дашин поэт. Даша выше всего на свете ставила фигуру героя. Она была бесконечно предана идее преодоления самой себя, жертвенного служения народу, обществу, державе.

В своём дневнике периода научной стажировки во Франции Дарья однажды написала невероятную пророческую фразу: «Однажды я погибну в Великой Священной войне и стану героем». Она тогда жила в благополучном Бордо в маленькой уютной квартирке, которую снимала вместе с одной знакомой француженкой — коллегой по философскому факультету.

Героизм она взращивала в себе по крупице. Ужасным и почти неисполнимым поначалу было для неё — подниматься в 7 часов утра, бегать по многу километров в день, ежедневно прочитывать хотя бы по сто страниц философских книг, писать две-три статьи, участвовать в спонтанных стримах и телепрограммах. Работать по 16 часов в сутки. Это требовало тайминга, хронометража, жёсткого «нет» любым поблажкам себе, волевого рывка, отказа от обыденных стандартов человеческого общежития: «Мама, я набрала лишний килограмм веса, я иду бежать 12 км!», — говорила она своей матери, отправляясь на улицу в специальном тренировочном костюме — в темноту, снег, дождь, холод. Она дрессировала себя в малом, и когда не справлялась и нарушала установленные собой же правила, очень расстраивалась. Она тренировала волю и считала, что так она приближает себя к героическому измерению. Героем для неё был тот, кто обращает внимание на идеальное измерение жизни, кто старается привязать горизонталь к вертикальной шкале измерений, соразмерить обыденность с идеалом, и волевым усилием пытается поставить печать вечности на становление и хаос, знак высшего порядка — на повседневное и житейское. «Прочь, обыденное!» Герой не растекается по горизонтали, он распят на кресте небесного и земного, идеального и плотского, он разрывает сон, пробуждается и отправляется в таинственный полёт. Проснуться — это первый шаг к героизму.

Мир лишь кажется унылой рутиной. Герой открывает в нём волшебные измерения.

Поцелуи звёздныельются бездонноИ превращаются в качестве облакаВ дали печальные, безгоризонтные…В качестве облака без горизонта яОколо таинства, полного таинства…[5]

Герой — это совершенно особая фигура. Надо сказать о ней ещё несколько слов. Ведь эта книга включает в себя именно «Героическую поэзию Николая Гумилёва».

Герой не просто человек. И в то же время он не Бог. В каком-то смысле, он и то и другое. В герое происходит встреча Земли и Неба.

Герой — это путь Бога к человеку, а человека к Богу. В герое Бог может познать то, что ему несвойственно, например, страдание.

Отсюда представление о том, что души героев — это «слёзы богов». Потому что Бог бесстрастен, спокоен, вечен, его ничто не выводит из себя, а человек… — он страстен, болеет, страдает, мучается, испытывает нищету, унижение, слабость, сомнения. Бог никогда не познает страсти, боли, потери, утраты, если не познает суть человека, если у него не будет собственного героического сына или дочери, которые позволят Богу испытать кошмар, ужас и глубины нищеты, лишенности, свойственные человеку. Богу не интересны люди процветающие и успешные: их достижения, по сравнению с Ним, ничтожны. А вот человек, страдающий, мучимый, борющийся с роком, для Бога — загадка.

И Бог может захотеть преодолеть Себя, собственную бесстрастность, собственное блаженство и вкусить от нищеты — от отсутствия блаженства, испытать страдание (πάθος по-гречески), несчастье. Именно герой позволяет Богу почувствовать боль, а человеку, напротив, открывает опыт блаженства, величия, бессмертия и славы.

Поэтому, героизм — это онтологическая и одновременно антропологическая инстанция, это вертикаль, вдоль которой происходит диалог божественного и человеческого (или небесного и земного).

А там, где герой, там всегда трагедия. Герой всегда несёт в себе страдание и разрыв. Не бывает счастливых героев, все герои обязательно несчастны. Герой и есть несчастье.

Почему? Потому что быть одновременно вечным и временным, бесстрастным и страдающим, небесным и земным — это самое невыносимое из переживаний.

В христианстве на место античных греческих героев пришли подвижники, мученики, святые. Точно так же не бывает счастливых монахов, счастливых святых. Все они по-человечески глубоко несчастны. Но по иному, небесному счёту, блаженны. Как блаженны плачущие, изгнанные, терпящие клевету, алчущие и жаждущие в Нагорной проповеди. Блаженны несчастные.

Героем человека делает мысль, устремлённая в небо, но обрушивающаяся на землю. Героем человека делают страдания, несчастья, которые разрывают его, мучают, пытают и одновременно закаляют — и так всегда. Это может происходить на войне или в мучительной гибели, но может и без войны, и без смерти…

Герой сам себе ищет свою собственную войну, а если не находит, идёт в келью, в отшельники, и борется там с самым настоящим врагом. Потому что истинная брань — это брань духовная. Об этом писал Артюр Рембо в «Озарениях»: «Битва духа так же жестока, как сражение враждующих армий» (Le combat spirituel est aussi brutal que la bataille d'hommes). Поэт знал, о чём говорил.

Если бы не было героя, то не было бы театра, культуры, искусства, не было бы религии. Не было бы нашей цивилизации.
 

Героизм, «эсхатологический оптимизм» и «философское несчастье»

По сути, героизм — это и есть «эсхатологический оптимизм», которым была глубоко вдохновлена и одновременно уязвлена Даша. … «Уязвлена» — тем, что современный мир сделал ставку на «бездну земли», «бездну снизу», на свалку ничтожных целей, циничное пиршество материального: плоти, пользы, выгоды, бесстыдства, низменных наслаждений… «Вдохновлена» же Даша была тем, что одновременно с этим в мир вброшены одинокие избранные души, которые неизменно, вопреки всему, возлагают надежду на «бездну небес» и заключают с Небом отчаянный пакт, отправляясь сражаться на поля войны или в дальние гарнизоны и крепости, на границы со зловещими территориями, откуда вот-вот должны нахлынуть орды Гогов и Магогов последних времён. Эти избранные стражи призваны защитить Человека, встать преградой на пути сокрушения духовных конструкций, световых эйдосов, небесных парадигм и лестниц восхождения, всё ещё рассыпанных в миру, хотя и ставших почти невидимыми и нечитаемыми.

Придумала ли Даша сама этот двуликий разноголосый концепт — «эсхатологический оптимизм» — или уловила его из потока печальных и жизнеутверждающих одновременно озарений своих любимых мыслителей конца ХIХ — начала ХХ века: Ф. Ницше, Эмиля Чорана, Раймонда Абелио, Юлиуса Эволы…

Даша следовала за Платоном, который с грустью заявлял о том, что философ обречён на мучительную попытку соединить трудносоединимое — высшие созерцания божественных идей и мир земной, обыкновенный, где всё наперекосяк, где умные образцы истины основательно стёрты и как бы припорошены пылью мертвящей обыденности. В мифе Платона парадоксально описан весьма обнадёживающий и одновременно трагичный сюжет, в рамках которого пробуждённый философ выбирается из тёмной пещеры, где прозябает большая часть человечество, созерцая театр теней. В в этой темнице люди по собственной воле отвернулись от света и вглядываются в экран на тёмной стене пещеры. Там проецируется череда всевозможных подделок и трюков как отражения и итоги жалкой деятельностью клоунских процессий, античных пропагандистов и популяризаторов доксы, сиюмнутного мнения на верхних границах пещеры.. Люди в этом каземате прикованы цепями и не могут повернуть голову к свету, довольствуясь фальшивыми картинками на стене. Тот, кто сопротивляется, нарушает порядок, прилагает усилие и поворачивает голову к свету, а затем выходит в истинный мир интеллектуального Солнца, становится философом и одновременно героем. Но философ должен не только подняться в подлинный мир, увидеть истинный мир идей, образцов и духовных иерархий, он призван затем вновь спуститься в пещеру — «вернуться». «Вернуться» — это значит донести истину до остального человечества.

Этот двойной характер философа как посредника между мирами, как гонца, как посланника света, Дарья прекрасно чувствовала и понимала. Она, несомненно, сама испытывала озарения истинной мыслью и была затронута состояниями соприкосновения с тайной стороной вещей. В мифе о пещере, оторвавшись от земли и выскользнув из убогой тюрьмы, философ, согласно Платону, созерцает глыбы смыслов, когда последовательности событий спрессовываются и предстают как мгновенная одновременность, как проекция бусин на вертикально натянутой нити на плоскость. «Игра в бисер», «игра стеклянных бус»… Волшебная идея Германа Гессе. Но философ занимается не только перебиранием жемчужин, а восхождением по цепочке смыслов вверх. Философ — это пилигрим в высшие миры логоса, духа. При этом из известного, поименованного и понятного (катафатического) философ вынужден переходить к неизвестному и неописуемому. У Платона эта грёза называется «эпистрофе» (ἑπιστροφή) — восхождение по лестнице добродетелей, наук, обрядов, молитвенных приношений богам[6]. Но это «сопряжено с выходом из контуров собственной конечности, предполагает опыт разрыв с индивидуальной историей, опыт мистериального разрыва, столкновение самого себя как конечности с чем-то неизвестным, которое является бесконечным»[7].

Не здесь ли место героя? Но последуем за Платоном и Дарьей Платоновой -Дугиной далее. После сияющих высот философ в справедливом платоническом государстве должен вновь отправиться в пещеру неосмысленности и тщеты. Он вынужден спуститься в обитель теней и вновь созерцать тёмные стороны жизни. Наверху он созерцал истину, и теперь его цель — восстание против иллюзии, крушение сомнительной устойчивости «Корабля дураков», уюта подземного дворца сновидений. Он готов рассказывать о виденном на небе, объяснять, растолковывать, призывая к преображению заблудшего человека. За это философа глупые и злые обыватели могут подвергнуть казни. Люди очень сильно не хотят выключать свой телевизор.

Именно в точке диалектической конъюнкции подъёма в свет и спуска в ад подземелья Дарья видела магическое сопряжение героизма, философии, философского подвига и «эсхатологического оптимизма».

Другой способ описания многомерного героизма связан у Дарьи с проблематикой Раба и Господина у Гегеля. Там, где человек готов исповедовать свободу Господина, способного принять на себя риск столкновения со смертью, «бросить свою стрелу тоски на тот берег» [8] (Ф.Ницше), рождается ещё один тип героя. Герой не ищет счастья и не обретает его. Рабски ищут счастья лишь «последние люди» Ницше, которые твердят: «счастье найдено нами… и моргают»[9]. Герой осуществляет волевой акт, отталкиваясь от «этого берега» иллюзорности и направляя свой жест, свою интенцию в сторону иного берега, о котором он ничего не знает.[10] В этом акте никогда не бывает определённости и гарантий. Это отчаянный бросок, жест, обращённый к ничто, направленный туда «где нет параллелей и нет полюсов»[11]. Окажется ли этот бросок проходом в ничто сверху в апофатическое измерение Высшего Единого? Можно ли вообще сказать, что это воля именно к Высшему Единому, у которого (в платонической традиции) нет даже бытия, так как оно предбытийно, то есть выше бытия, раньше бытия, прежде бытия? Такое вольное и рискованное упражнение может привести к попаданию в ловушку некой пародии на Высшее Единое — в «единое снизу», прячущееся под подкладкой вещей, за вуалью материи. И похоже, именно этим нижним единым углублённо заинтересовались современные объектно-ориентированные онтологи, обрушивая человечество в последнее ничто.

Героизм, если следовать мысли и чувству Дарьи — это и есть эсхатологический оптимизм, который выражается в том, что мы находимся в мире, который приговорён, где мы являемся жертвами и не можем выйти из этого замкнутого круга. Но даже будучи распятыми, мы всё равно обязаны, и высшим долженствованием повязаны, поддерживать статус этой Вселенной, конституируя, достраивая, реконструируя и латая этот мир. И даже без волевого броска в сторону Абсолюта усталые люди в обессмысленном мире всё равно как-то стоят на последнем фронтире защиты духа против тьмы снизу, небесного света против бессмыслия и материальности. Носители эсхатологического оптимизма всё равно являются чем-то вроде последних защитников этого мира, на его последних рубежах, наподобие воинов заброшенной заставы в бесконечной пустыне некоей неизвестной страны, что прекрасно показано в фильме «Пустыня Тартари» Валерио Дзурлини.

 

Слишком высокий идеал: восторги и риски

Николай Гумилёв был для Даши идеалом героя и редчайшим типом русского патриархально-мужского воинского начала. В школе она любила по этой же самой причине Маяковского, принимая громогласие за мужество. Позднее её вкус стал более утончённым и изысканным.

Поэзия Гумилёва даёт целую цепочку героических фигур. Так, в стихотворении «Варвары» описывается вторжение аскетичных воинов севера во взятую жестоким штурмом столицу изнеженного юга. И вот в центре описания томная царица на ложе, готовая отдать себя победителю –предводителю варваров, но с тайной целью утопить затем его в тисках призывной плоти, растворить, укротить его, как Цирцея, а потом… (вероятно) превратить в свинью. Но кончается это стихотворения Гумилёва так:

Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И южное небо раскрыло свой огненный веер,
Но хмурый начальник сдержал опьянённую лошадь,
С надменной усмешкой войска повернул он на север.

«С надменной усмешкой войска повернул он на север». Проблемы Даши в её личной жизни вытекают из любви к этой гумилевской строке. Вот он — её идеал мужчины: «хмурый начальник варваров», безразличный к бесконечно южному притяжению Вавилонской блудницы. И конечно, сам автор этого гениального манифеста истинной мужественности.

Другой герой Даши бесстрашный исследователь запретных глубин, получивший рискованный подарок самого Люцифера.

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.

Ничего хорошего такие путешествия не предвещают, но это — путь современной сатанинской цивилизации. И если человечество обречено пройти его, то надо сделать это с честью: никогда, даже в предельных ситуациях, не опуская рук и не отказываясь от Бога. Стихотворение заканчивается так: 

И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня —
И Отчаянье было названье ему. 

А вот отчаяние — это то, что следует категорически исключить. Дарья очень любила повторять знаменитую формулу Силуана Афонского: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся». Это и есть самая глубокая и точная формула эсхатологического оптимизма.

Николай Гумилёв, в понимании Дарьи, это русский эсхатологический оптимист. Его расстрел, холодное презрение к смерти, любовь к Империи и, одновременно, к экзотической Африке, ужас маленького игрока на скрипке, летающий сквозь вечность и континенты трамвай…. Это сумма завершающейся русской истории и пронзительное предвосхищение грядущего восторга и ужаса.

 

Серебряный век и его топология

Даша очень любила русский Серебряный век в целом, упивалась им, его философией, софиологией, его парадоксами. Ведь в нём и сосредоточена последняя по времени высшая концентрация нашего исторического самосознания — истинно русского духа.

Там и глубинное осмысление Золотого века (А.С.Пушкин, А.В.Гоголь, Ф.Достоевский), и воля к Новому Средневековью (о. П.Флоренский, Н.Бердяев), и Союз Третьего славянского Возрождения (Ф. Зелинский, И. Анненский), и потрясающий экзистенциализм В.Розанова, и предвосхищение События (как у Д. Мережковского), и интенсивное присутствие Апокалипсиса (как у Н. Клюева), и парадоксы русского Логоса (у А. Белого и А.Блока), и ощущение близкой бездны (у Л.Тихомирова и Иоанна Кронштадского). В целом, это был век «эсхатологического оптимизма».

Расцвет русской поэзии и литературы — это Золотой век, XIX столетие. Русский образованный класс обнаружил в эту эпоху «великое неизвестное» — народ, который, казалось, столько столетий хранил молчание. Пахал землю, создавал семьи, рожал детей, заселял пространство, ходил в Церковь, водил хороводы, выигрывал войны. Но правящая элита — совсем как сегодня — его бытия просто не замечала. И народ уходил в глубь себя — в старообрядческие скиты, в дремучие толки, в ожидание неведомого чуда, в обманчивую покорность и неукротимый разбой. И когда Пушкин и славянофилы заметили народ, они начали трудный процесс его постижения. Это дало нам Хомякова, Киреевского, братьев Аксаковых, Самарина, Леонтьева, Гоголя, Достоевского, Данилевского, Толстого. Дело тронулось: народ появился на горизонте русской истории как самостоятельный субъект. И все замерли.

Дале последовал наш Серебряный век. Попытка осмыслить великое открытие века Золотого. Как поведёт себя обнаруженный народ? Как воспользуется своей свободой и признанием самого себя? Кому поверит? За кем пойдёт? Какую веру выберет — старую или новую? И поэтому старообрядчество переплетается здесь с сектантством, монархизм — с народничеством и революцией, новейшие западные теории — со взрывом интереса к Античности. Народ начинал обретать самосознание, ворочаться, пробуждаться от своего векового богатырского сна. И государство от этого начало трещать и сотрясаться.

Даша очень любила это время — отчасти так похожее на наше, но вместе с тем столь отличное. Тогда в России произошла небывалая вспышка духа, взрыв гениальности, озарение — одновременно восторженное и устрашающее — как само явление сакрального (восторг и бесконечный ужас). Даша глубоко прониклась этой эпохой, её культурой, её мыслью, её темой.

Серебряный век ассоциировался у неё с Санкт-Петербургом, который был её любимым городом. У Даши был настоящий роман с Санкт-Петербургом, трудный, надрывный, подчас болезненный. Иногда в отчаянии, возвращаясь из этого непростого и нелинейного (несмотря на вычерченные по линейке проспекты) города, она в отчаянии говорила: «Я больше туда не вернусь никогда»… И … возвращалась. Санкт-Петербург для Даши был пространственным выражением Серебряного века. И дружила она там преимущественно с людьми явно не нашего времени — с поэтами, интеллектуалами, философами, музыкантами. Она участвовала в творческих вечерах и театральных перформансах — однажды в «Доме Радио» у Теодора Курентзиса. Иногда постановки были профетически зловещими. Иногда воздушно-прозрачными.

Даша смотрела в Серебряный век не как в прошлое, а как в вечное русское настоящее. Она хотела, чтобы в России начался Бронзовый век — век героев. И саму себя она видела музой Бронзового века. Но он всё не начинался и не начинался… Даша и была, и есть Муза этого (пока) несостоявшегося Бронзового века.

Судьба трагичная, берущая за сердце, но одновременно столь прекрасная. Судьба юной Дамы Традиции, верной ей до конца.

Примечания:

[1] Дугина Д.А. Топи и выси моего сердца. М.: АСТ, 2023. 

[2] Дугина Д.А. Эсхатологический оптимизм. М.: АСТ, 2023.

[3] Неоплатонический концепт чистой трансцендентности — дословно «по ту сторону всего».

[4] Дугина Д.А. Русский фронтир. М.: АСТ, 2024.

[5] Юрий Орлов Группа,  «Николай  Коперник». Поцелуи звездные. https://songspro.pro

[6] Дугина Д.А. Эсхатологический оптимизм. С. 49. 

[7] Дугина Д.А. Эсхатологический оптимизм. С. 52. 

[8] Ницше Ф. Так говорил Заратустра/Ницше Ф. Сочинения в 2 томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 10.

[9] Ницше Ф. Так говорил Заратустра. С. 11.

[10] Дугина Д.А. Эсхатологический оптимизм. С. 34. 

[11] Где нет параллелей и нет парусов. Памяти Евгения Головина. М.: Языки славянской культуры, 2015.