Божественный Логос, восстание против либеральной диктатуры, злой рок постгуманизма

АЛЕКСАНДР ЗОНОВ: Александр Гельевич, каково значение философии в наши дни и кому эта наука может пригодиться?

АЛЕКСАНДР ДУГИН:На мой взгляд, философия предназначена для особого типа людей, которые тяготеют к вертикали: к глубине, к высоте. В этом смысле Платоновская идея государства, которым управляют люди, пробившиеся к свету философии, сопряжённому с религией, с духом — очень правильная. Собственно, в этом моя цель: донести до людей идею о том, что, мы должны резервировать в нашей культуре центральное место для того «золотого трона», который должен быть ядром государства. Так что я призываю не столько к занятиям философией, сколько к почитанию её и помещению в центр всего: экономики, социальной жизни, политики. В конце концов, даже большинство наук являются лишь прикладными аспектами философии. Не случайно ведь на Западе докторская степень называется PhD, то есть «доктор философии», и тот, кто игнорирует философию – такого звания иметь не достоин. То есть, строго говоря, это даже и не учёный вовсе.

А.З. А в чём заключается отличие философии от науки? Не зря ведь, например, математику нередко рассматривают как дисциплину, находящуюся на пересечении философии и науки, физику – больше как науку, а этику – как философию. Где проходят границы этих понятий?

А.Д.:  Вне всякого сомнения, в традиционном обществе философия и наука представляли единый континуум. Там созерцательная и прикладная ипостаси не были оторваны друг от друга. Чистая математика всегда была занятием богословов, поскольку в данном случае речь идёт о фундаментальных принципах и закономерностях мышления, распределённых внутри Логоса — божественного начала, в пределах которого и справедливы логические и математические законы. Переход же к прикладным дисциплинам, движение в сторону материи, природы (а это область иных наук – таких как физика и т.д.) требовал иных методов, возводимых к единству, но с определенными существенными изменениями.
Например, у Альберта Великого мы могли читать трактаты об ангелах и о свойствах минералов. Но всё хорошо на своем месте. Ангелология требует одних интеллектуальных процедур, минералогия – других.

Однако в западноевропейской культуре при переходе от традиционного общества к Новому времени это единство стало расщепляться. Появились философия Нового времени и наука Нового времени. Наука со времён Ньютона, Галилея стала претендовать на то, что она несёт в себе последнюю истину об устройстве внешней реальности. Философия же Нового времени – от философии Лейбница до феноменологии Брентано и Гуссерля — следовала по другой траектории: продолжала культивацию Логоса, сохраняла ценность субъекта и, по большому счёту, пыталась спасти достоинство мышления. В XIX веке Вильгельм Дильтей разделил все науки на духовные и природные – Geistwissenschaften и Naturwissenschaften.

Но это разделение коварно, оно содержит в себе ловушку. Люди, которые занимаются сегодня наукой, полагают, что они имеют дело с чем-то объективным, в отличие от философии, которая бродит в лабиринтах трудно обоснованной субъектности. Представители естественных наук, как правило, не задумываются о философской парадигме, которая лежит в основании того, что они делают. Но как только начинают задумываться — как Гейзенберг, Паули, Шрёдингер — обнаруживают, что наука имеет дело ни с чем иным, как с определёнными проекциями философского сознания.

И это моё последнее заключение на основании многолетних исследований философии науки и истории науки: современная наука – это не что иное как философия, только философия материалистическая, титаническая, ложная. По сути – антифилософия. Если мы внимательно прочитаем «После конечности» Квентина Мейясу, то станет понятно, что вот наконец-то и произошла та встреча чёрной имплицитной философии (антифилософии), ранее скрывавшейся под именем «науки», и догорающей философии Запада, все еще сопряжённой с угасающим субъектом, с рассеивающимся Логосом. Мы подошли к моменту раскрытия этой многовековой драмы. Современная наука – нечто большее, нежели применение принципов современной же философии (философии модерна) к прикладным областям. Это именно философия, субверсивная и деструктивная с самого начала. По сути это философия лжи, так как она основана на целиком ложных и противоестественных предпосылках – атомизм, материализм, номинализм.
Наука Нового времени сыграла огромную – решающую -- роль в том, что в западном обществе происходит сегодня – в его вырождении, в утрате вертикали, этики, религии. Агрессивный наступательный атеизм, имплицитно заложенный в науке, привёл цивилизацию к подлой уверенности, что Бога нет, а если Он и есть, то лишь как логическая причина – что-то вроде Большого взрыва, каузальной цепочки, выводимой чисто рационально.

А.З.: Поэтому вы отдаёте предпочтение православию, которое является буквально «христианской ортодоксией» и имеет более традиционную природу?

А.Д.:  Для меня православие является абсолютной истиной: и религиозной истиной, и богословской, и философской истиной. Это выбор, на первый взгляд, случайный (я просто родился в этой стране и был крещён здесь в детстве), но в действительности – осознанный. Ведь в Церковь я пришёл уже взрослым. Я изучал разные традиционные религии и по-прежнему отношусь к ним с большим философским почтением и вниманием. Но для меня истина абсолютна именно в православном христианстве и является прямым путём к самому верному небесному вертикальному измерению. Для русских людей наша Церковь с её традициями, связью с глубиной веков, с вечностью — это священная роскошь, и совсем необоснованно было бы отказываться от неё.

А.З.:  Ну что ж, от науки и культуры предлагаю перейти к политике. Считается, что по сравнению с XX веком, где были ярко выражены фашистский, коммунистический и либеральный идеологические блоки, XXI век деидеологизирован. Как бы вы оценили это утверждение?

А.Д.: Частично термин «деидеологизация» верно описывает нашу ситуацию, но если заглянуть поглубже, то совсем нет. Три идеологии, которые уже окончательно отлились в XX веке — фашизм, коммунизм и либерализм — в прежнем классическом виде перестали существовать. Но они не просто взяли и исчезли. Они бились между собой ожесточенно – в том числе и через мировые войны – всё ХХ столетие.
К концу же XX века победил либерализм, который стал не просто идеологией, набором установок, а чем-то вроде абсолютной и никем не ставящейся под сомнение истины. Либерализм вошёл в вещи, в предметы – в науку, в политику, в культуру, стал всеобщей мерой вещей. Две другие магистральные идеологии -- коммунизм и фашизм – рухнули, проиграли, и превратились в симулякры, которыми победившие либералы сегодня свободно и цинично манипулируют.

А чем как не либерализмом являются сейчас все основные базовые установки: в экономике — рынок, в политике — представительская демократия, в культуре – права человека и постмодернизм, в идеологии -- технологический прогресс, в определении сущности человека – предельный индивидуализм, вплоть до отмены пола в гендерной политике и стремления передать бразды правления искусственному интеллекту? Либерализм подставил под контроль всеобщую человеческую реальность, причём сегодня эта идеология стала открыто тоталитарной, навязчивой. Так что мы живём в эпоху гиперидеологизации, только этой идеологией, от имени которой совершается глобальная диктатура, является либерализм, пронизывающий предметы, гаджеты, сети, технологии, цифровые коды.

С другой стороны, вырастает стремление противостоять этой либеральной диктатуре, но с учётом провала коммунизма и фашизма в ХХ веке, без обращения к ним как неэффективным и проигравшим идейным построениям. Сейчас время ухода от всех трёх старых идеологий. Поэтому мы должны сосредоточиться на критике либерализма с новых позиций и искать совершенно новых сценарии и альтернативы – лучше всего за пределами Европы и за пределами европейского модерна. На культуре Европы последних 500 лет судьба человечества не заканчивается. Сегодня это вдохновляет очень многих, но речь идет не о деидеологизации, а о поиске путей сокрушить либеральную гегемонию с опорой на новые идеи. Я называют это «Четвёртой политической теорией». 

А.З.: Можно ли сказать, что Россия в числе этих многих?

В 90-е Россия пыталась стать примерным учеником либерализма. И это до сих пор, увы, остаётся своего рода нашей операционной системой. Но сейчас, действительно, мы присутствуем при попытке отстоять свой суверенитет, избавиться от полной зависимости от самого языка, синтаксиса либерального глобализма. Мы бросили вызов Матрице, но всё ещё находимся внутри неё. В ситуации с СВО всё проявилось наглядно. Да, это претензия на цивилизационный суверенитет, а значит, и на собственную идеологию. Очевидно, что либеральной она никак быть не может, хотя коммунистической или националистической тоже.
Но мы ещё не вырвались, мы лишь подняли восстание. Пока это выглядит как протест рабов либерализма против господ либерализма. Но чтобы победить в этом восстании суверенной цивилизации, восставшие должны предложить другую, альтернативную модель, свой язык, свою идеологию.

А.З.: Кстати, о модели. В 2020 году были внесены поправки в Конституцию, но 13-й статьи, согласно которой «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», они не коснулись. Как вы считаете, почему президент Путин решил не менять эту статью? Чтобы либеральная идеология не стала государственной? А как государству существовать без идеологии?

А.Д.: Мы выступаем сейчас против глобальной либеральной цивилизации, и противостоять ей без своей собственной идейной платформы невозможно. Запрос на нашу русскую идею, обосновывающую нашу цивилизацию, на защиту традиционных ценностей (на что и направлен Указ Президента от 09.11.2022 «Об утверждении основ государственной политики») – очевиден и осознаётся как народом, так и властью. Я всё же думаю, что высшее руководство страны не ставит под сомнение, что России нужна собственная цивилизационная позиция. А значит, своя идея.

А что касается приведённой вами 13-й статьи – можно это толковать как очередную диверсионную инициативу либералов, желавших избежать рецидива коммунизма, которым они были напуганы. В 90-е либерал-реформаторы полагали, что если запретить идеологию вообще, то либерализм останется единственной идеологией как синоним «нормальности» и «прогресса». У всех так, на Западе так, значит, и у нас должно быть так. И, мол, это не идеология, а некая самоочевидность.
Сейчас либералы не обладают в российском обществе политической гегемонией, как в 90-е, однако они все ещё сохраняют свои позиции на многих уровнях государственного аппарата, в управленческих структурах, в бизнесе, политике – в элите как таковой. И вот этот либерально ориентированный правящий класс сопротивляется изменениям в Конституции, продолжая отстаивать свои клановые и глобалистские интересы как некая тоталитарная секта. Совершенно очевидно при этом, что новая государственная идеология в России может быть только антилиберальной. Когда вопрос встанет ребром, большинство населения скажет своё слово, и будут узаконены традиционные ценности и учреждена традиционная идеология.

А.З.: Центральным понятием вашей философии является дазайн — философское понятие, используемое Мартином Хайдеггером. Это труднопереводимый и слабо распространённый в России термин. Для читателей, не сильных в академической философии: что это такое?

А.Д.: Дазайн в самом деле — трудное понятие, и сам Хайдеггер был возмущён тем, как его переводили на другие языки. У Хайдеггера дазайн — это мыслящее присутствие в мире, которое существует через народ, и потому в каком-то смысле можно сказать, что синонимом дазайна является народ. Народ не как совокупность индивидуумов (это было бы либеральное объяснение народа), не как класс (это было бы коммунистическое обоснование), не как политическая нация, тем более раса (это либо политическое, либо биологическое определение народа), а как самостный субъект истории, пропускающий через своё присутствие в мире бытие.

Это действительно сложно понять сразу, и желающим вникнуть я предлагаю ознакомиться с трудами Хайдеггера и особенно с «Sein und Zeit», причём лучше в оригинале, на немецком языке, так как, к сожалению, эта книга не переведена на русский должным образом.

А.З.: А затем и прочитать вашу «Четвёртую политическую теорию» (далее 4ПТ — прим. ред.). Как бы вы описали её для непосвящённого читателя?

А.Д.: В фокусе внимания 4ПТ — сакральность исторического бытия, народа как целостности, духовно-интеллектуальная миссия человека в мире. Ближе всего ей соответствуют идеи отца Сергия Булгакова, его «философия хозяйства», построенная как проект преобразования хозяйственной деятельности во всенародную литургию, софийное преображение мира.

А.З.: «Всенародная литургия» звучит возвышенно. Но всё же каков экономический базис 4ПТ?

А.Д.: Известный российский экономист Александр Сергеевич Галушка, автор книги «Кристалл роста» разработал, на мой взгляд, эффективную и действенную модель экономики по ту сторону трёх политических идеологий: либеральной, коммунистической и националистической. Решение главной экономической проблемы – выражаясь либеральным языком, инфляции — Галушка видит в создании двухконтурной финансовой системы. Деньги «первого контура» — это обычные деньги, а вот «второй контур» образуют деньги, ориентированные на стратегическое строительство, масштабные проекты, на оборону и создание мощной инфраструктуры. Эти деньги в рынок не попадают, и создание этого «второго контура», зарезервированного под стратегические проекты, было обнаружено Галушкой и в реформах Франклина Д. Рузвельта (с опорой на Кейнса), и в нацисткой Германии в стратегии Ялмара Шахта, и при Сталине. Наиболее компактное выражение этой стратегии Галушка обнаружил у русско-немецкого экономиста начала ХХ века Франца Баллода. Всякий раз, когда двухконтурная модель принимается обществом, происходит мощный рывок в развитии государства. И это совершенно независимо от либерализма, коммунизма или фашизма. Дело не в этих идеологиях, а в чем-то ином. И конкретно — в сочетании государства и народа, плана и свободного предпринимательства.

Подход Галушки я, принимая его предложение, готов признать «Четвёртой экономической теорией», идеально подходящей для России, где сегодня мы имеем полностью исчерпавший себя либерализм, спорадические попытки огосударствления, ностальгию по социализму и.. всё. А нам необходимо двигаться дальше.

А.З.: Но всё же у либералов есть буржуазия, коммунисты опираются на рабочий класс, а фашисты так или иначе опираются на крупный бизнес. А кто будет воплощать в жизнь вашу идею и подход, предложенный Галушкой?

А.Д.: Народ! В размышлениях о том, как нам понять, что такое народа, я бы обратился к такому тонкому секулярному обряду, который был учрежден несколько лет назад – «Бессмертному полку». Народ – это и предки, и потомки, все те, кто составляет незримое сообщество конкретных мёртвых и конкретных живых. Кстати, древние славяне в начале мая в день святого Георгия и в прилегающие даты проводили обряд, называвшийся «Именины Земли». Тогда происходило объединение живых и мёртвых, но именно оно и формирует народ. Если нам нужно фенологического описание народа – это то, что мы чувствуем, когда идём все вместе с портретами наших мёртвых, наших героев в «Бессмертном полку». И неважно кто ты – президент, патриарх или гастарбайтер: у всех нас предки сражались за Родину, и все это помнят. Присутствие мёртвых становится ощутимым через живых, а живые открывают для себя присутствия смерти и вечности. Это уникально. Вот что такое народ!

Когда государство отчуждается от народа, экономика распадается, а культура начинает тонуть в бессмысленных химерах, всё это придется поправлять народу. Народ — субъект 4ПТ, народ как дазайн, как мыслящее присутствие в мире,
на своей родной живой земле, в потоке крови и памяти, объединяющем предков и потомков
Именно народ стоит в центре 4ПТ. Когда государство отчуждается от народа, экономика распадается, а культура начинает тонуть в бессмысленных химерах, всё это придется поправлять народу. Народ — субъект 4ПТ, народ как дазайн, как мыслящее присутствие в мире, на своей родной живой земле, в потоке крови и памяти, объединяющем предков и потомков.
Конечно, если мы внимательно изучим Хайдеггера, то нам ещё много чего откроется: например, что каждая вещь – живая, и даже каждое техническое средство должно иметь в бытии своё место. Воины раньше давали имена своим мечам, а крестьяне – коням и коровам. Таким образом, отношения между человеком и миром образуют неразрывную связь. А народ выступает тем мерилом, тем живым субъектом, чей опыт мы можем испытать, погрузившись в его историческую стихию. Он нам многое объяснит. Философию, а также науку, экономику, политику, надо начинать создавать, отталкиваясь от надежнейшего из фундаментов – от конкретного народа и его идентичности, его традиционных ценностей, его бытия.

А.З.: О «живых вещах». Многие футурологи сейчас крайне опасаются технического прогресса. Генная инженерия, кибернетика, по их словам, могут привести к тому, что богатые и власть имущие — те, у кого есть средства на модернизацию себя, на улучшения себя — будут превосходить остальных людей. Будем ли мы говорить об обществе, где неравенство не только социальное, но и в какой-то степени биологическое? 

А.Д.: Эти опасения вполне оправданы. Мы стоим на пороге конца человечества, и к этому привёл принцип радикального индивидуализма, который, освобождая человека практически от всех форм коллективной идентичности, фактически освободил его от всякого содержания – и в конце концов, от него самого. Это идеологическая и историческая проблема. Поскольку либерализм все же остается главной действующей матрицей в глобальном масштабе, то процесс перехода к постгуманистическим практикам и технологиям фактически вписан в инерцию становления мировой цивилизации. Мы идём по пути изменения биологической структуры человека, генной инженерии, создания химер, киборгов, которые постепенно будут вытеснять людей. Так мы придём к тому, что футурологи называют сингулярностью: к концу человека и передаче власти сильному искусственному интеллекту.  Это сегодня синоним прогресса. Когда мы говорим «прогресс», подразумеваем цифровизацию, а цифровизация – это расчленение всех цельностей, это доминация кода, и всё это связано с крайним индивидуализмом. Это новый либерализм, «прогрессизм», в котором старые представления о человеке и этические ограничения рассматриваются как нечто уже преодолённое. К примеру, нейросеть Midjourney уже вполне справляется с условной генерацией любых художественных замыслов, сюжетов и галлюцинаций. Другая нейросеть – ChatGPT – уже способна писать статьи не только наравне с профессиональными журналистами, но даже лучше их. Одним щелчком всю журналистику совсем скоро можно будет передать этой сети. А в вузах будут лишь обучать, как составить схему для статьи – ключевые слова, выводы, оценки. Впрочем, скоро и этого не понадобится. А что же будет дальше?
Другое дело, что искусственному интеллекту, который начинает доминировать всё больше и больше, всё равно, богатый ты или нищий, прогрессивный или консервативный. Сейчас его программируют представители глобальной олигархии и военные стратеги из НАТО. Но это временно. Тут дело посерьёзней, чем планы таких глобалистов, как Шваб и Сорос, подчинить себе человечество с помощью новых технологий. В конце концов, мировое правительство может в определённый момент стать такой же жертвой искусственного интеллекта, и рок раскрепощённой техники повлечёт за собой в бездну и тех, кто пока наивно считает себя её хозяином. Так что жертвами могут стать не только пассивные угнетённые массы, но и сами глобалисты. Не факт, что однажды какой-нибудь хакер, нищий голодранец, добравшийся до Сети, не сотрёт из неё сознание Абрамовича или Шваба. Или сама Сеть почувствует, что эти высокомерные пройдохи, приписавшие сами себя право властвовать над человечеством, далеки от своих собственных нормативов и ценностей, следуют двойным стандартам. И нейросеть взорвёт Сороса как раз во имя «открытого общества», ведь кое для кого оно «открытее», чем для остальных. От людей это можно скрыть, а от искусственного интеллекта не спрячешь.
Мы имеем дело не просто с заговором плохих людей против хороших, а с логикой того принципиального выбора, который западное общество совершило на самой заре Нового времени. Выбора в пользу чистой техники, а значит – отчуждения, забвения. Это принципиальное философское решение было принято около 500 лет назад в Западной Европе, а затем быстро распространилось по всему миру и в итоге привело туда, где мы сегодня находимся.

Обращу внимание что почти все образы научной фантастики XIX века реализовались в XX веке, потому что фантастика – это в каком-то смысле проектирование будущего. Поэтому на Западе уже заведомо вводятся постгумманистические мотивы. Есть правозащитники, которые требуют прав голосования для пылесоса (теория «парламента вещей» Бруно Латура) или ос (итальянские экологи). Передача некоторых элементов человеческого бытия нечеловеческим субъектам при одновременном становлении самого человечества всё более механистичным и предсказуемым приведёт к тому, что человеческое и нечеловеческое смешаются между собой до нераздельности. И не исключено, что в какой-то момент искусственный интеллект решит, что человеческий вид вообще изжил себя, является излишним и слишком токсичным. Без него мир станет гораздо чище и опрятнее… Кто знает, как скоро это произойдёт? 

А.З.: Последний вопрос: Александр Гельевич, как вы видите свою роль в современной России?

А.Д.: О, я не знаю. Я просто сын своего народа, и ничего больше. Для меня Россия – это абсолютная ценность. Мой народ – это и есть наивысшее Я, которое я только могу себе представить. Я служу народу, Отечеству, моей истории, моей культуре и моей Церкви, как могу. Думаю, что недостаточно, поэтому роль свою оцениваю крайне скромно.

За помощь в организации интервью благодарим сопредседателя Всемирного русского народного собора, руководителя НРО «Царьград» Евгения Цыбизова